Текст книги "Преступники"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

Рассказ оперуполномоченного насторожил следователей. Особенно то, что в доме Баулина находится много ценных вещей.

– В общем, – закончил Латынис, – версия домработницы: покушение на ее хозяина связано с грабительскими целями.

– Не исключено, – поднялся Чикуров. – Меня тоже смущает, что в одежде профессора не нашли ключ от особняка… Надо произвести осмотр. Звонил Хрусталев, я попросил его подойти к баулинскому дому.

Участковый инспектор вынырнул откуда-то из темноты.

– Все спокойно, – доложил он, когда приехавшие вышли из машины.

Оглядевшись, они заметили мотоцикл лейтенанта, стоящий в кустах возле ограды баулинского двора. На заднем сиденье сидел Хрусталев. Он поднялся, подошел поближе.

– Левон Артемович, – обратился к участковому инспектору Чикуров, – пригласите понятых. Понимаю, ночь уже, но вы объясните…

– Будет сделано! – бодро откликнулся Манукянц.

Латынис обследовал ворота. Они были закрыты на железную щеколду. Звякнул металл, оперуполномоченный распахнул ворота настежь, завел машину на участок, оставив фары включенными. Ослепительный свет выхватил из темноты крыльцо коттеджа, клумбу с душистым горошком.

Все потянулись во двор.

– Неказистый, казалось бы, цветок, а благоухает! – заметил Хрусталев.

В ночной прохладе обострились запахи цветов, земли, деревьев. Глядя на светлое небо, на полоску зари у горизонта, Ольга Арчиловна вспомнила Ленинград, белые ночи. На Дальнем Востоке, который стал ее новым домом, их не бывает. Там летом бархатное темное небо со сверкающей россыпью звезд…

В доме через дорогу зажглись окна, донесся звучный голос лейтенанта. Вскоре на участок Баулина вместе с Манукянцем пришли пожилой мужчина и девушка. Участковый держал в руках топор – на случай, если придется вскрывать дверь.

Чикуров объяснил понятым, что от них требуется.

Поднялись на крыльцо.

– Выключатель, – подсказала Ольга Арчиловна.

Игорь Андреевич и сам уже заметил возле двери белую клавишу. Нажал на нее. В шестиугольнике иллюминатора вспыхнул свет. Чикуров, скорей всего по привычке, надавил рукой на дверь. Она бесшумно отворилась.

– Не входить! – вдруг раздался сзади голос Хрусталева.

На вопросительный взгляд Чикурова пояснил, вытянув вперед шею:

– Следы…

Все невольно посмотрели на пол в сенях. Действительно, на крашеных половицах явно виднелась засохшая земля. Вернее, полоски сухой глины, сохранившие рисунок рельефных подошв какой-то обуви.

Следы шли до середины прихожей. Там, где они обрывались, стояли домашние тапочки. Причем стояли очень аккуратно, носками к входу.

– Понятно, – сказал Хрусталев. – Вошедший снял грязную обувь, надел тапочки. Побывал, видимо, в комнатах, а когда выходил, оставил тапочки и надел свою обувь.

Эксперт-криминалист начал колдовать над следами. Измерил, сфотографировал, зафиксировал их особым составом. И сложил вещественные доказательства в целлофановые пакеты.

– Можете проходить, – разрешил Хрусталев.

Прихожая была пуста. Лишь на вешалке висел старый пиджак. В таких обычно хозяева работают на участке.

Игорь Андреевич отворил дверь в комнату, прошелся рукой возле косяка. Мягко щелкнул выключатель.

Комната большая. С потолка на толстом шнуре свисала лампочка.

– А говорили, – негромко произнес понятой, – у Евгения Тимуровича люстра чуть ли не из княжеских хором…

Гостиная выглядела странно. Словно хозяева собирались переезжать или затеяли ремонт, но не успели вынести все вещи. Посреди комнаты стоял дорогой, из мореного дуба, овальный стол, без скатерти. Высокий зеркальный буфет был лишь частично заполнен посудой. На диване лежал пушистый плед, но на полу не было ковра, хотя он здесь явно когда-то находился – паркет под ним был темнее, чем вокруг.

На окне висела тюлевая занавеска, но карниз для гардин пустовал.

«Где же редкий хрусталь? – недоумевал Латынис. – И картины всего две… Неужели Савчук, мягко говоря, присочинила?»

Об этом же размышляли Чикуров и Дагурова, обмениваясь выразительными взглядами.

– Прошу ни к чему не прикасаться, – предупредил Игорь Андреевич понятых и обратился к эксперту-криминалисту: – Займитесь, пожалуйста, может быть, найдете что любопытное…

Тот достал лупу, другие инструменты и материалы, предназначенные для обнаружения и закрепления различных заметных и едва заметных следов, и приступил к делу.

Чикуров и Дагурова вышли в прихожую.

– Думаете – ограбление? – спросила Ольга Арчиловна, закрывая плотно дверь в гостиную.

– Похоже, тут сегодня кто-то побывал, – ответил Чикуров. Он глянул себе под ноги, туда, где Хрусталев обнаружил отпечатки рельефных подошв. – Причем скорее всего после того, как Баулин ушел из дома.

– Понятно, – кивнула Дагурова. – Обувь у пришельца была грязная, ведь началась гроза.

Перекинувшись еще некоторыми соображениями, они вернулись в комнату.

– Картин, я уверен, было все же много, – сказал Ян Арнольдович. – А те, что висят, судя по подписи, нарисованы самим Баулиным. Он действительно рисовал и, кажется, неплохо.

Латынис прошелся вдоль стен, проводя рукой по вишневым с золотистыми цветами обоям. В стенах было много гвоздей. Видимо, на них и держались исчезнувшие картины.

– И вот, – показал Латынис на различного размера квадратные пятна на обоях, которые были чуть темнее основного фона обоев. – Тут выцвело от времени, а здесь нет.

– Ольга Арчиловна, – попросил Чикуров, – возьмите, пожалуйста, на себя протокол осмотра.

Дагурова села за стол и начала заполнять бланк, неспешно и аккуратно, как старательная школьница.

Чикуров открыл нижнее отделение буфета. Там стояли остатки разрозненного столового сервиза – несколько глубоких и мелких тарелок, блюдо со сколотыми краями, супница.

– Производство ГДР, – посмотрел на фирменный знак Чикуров. – По-моему, недорогой.

В выдвинутом ящике находилось несколько простых приборов из нержавейки – ложки, вилки, ножи. И еще – длинный сафьяновый футляр. Чикуров открыл его – атласное нутро было пустым, только фабричная бирочка на шелковом шнурке.

– «Ложки серебряные, – прочитал он вслух, – двенадцать штук, цена четыреста восемьдесят рублей сорок шесть копеек».

– Ложки тоже исчезли, – покачал головой Латынис.

– Как и шкатулки, – заметила Ольга Арчиловна.

– Может, он затеял ремонт? – высказал предположение Ян Арнольдович. – И вынес все в другие комнаты?

– Посмотрим, – сказал Чикуров.

Перешли в соседнее помещение первого этажа. Без сомнения, это был кабинет профессора. Две боковые стены украшали капитальные шкафы светлого дерева от пола до потолка. Книг было много, но художественная литература почти отсутствовала, в основном – научные труды по медицине. Последнее издание Большой медицинской энциклопедии, многочисленные справочники, каталоги, монографии по отдельным видам болезней, брошюры. Несколько полок занимала Большая Советская Энциклопедия. Имелось немало двуязычных словарей, а также учебников иностранных языков. В одном из шкафов стояли подшивки журналов, как советских, так и зарубежных, опять же по медицине. И все это впритык. На что обратил внимание Чикуров – книги и журналы в последнее время, видимо, не трогали, все покрывал тонкий слой пыли.

Тут же, в кабинете, находился небольшой диванчик-канапе и массивный письменный стол. Чикуров приступил к его осмотру. На столешнице лежало толстое стекло. Ни письменного прибора, ни чернильницы, только стопка белой бумаги финского производства (упаковка валялась в плетеной мусорной корзине) да японская шариковая авторучка.

В выдвинутом ящике стола Игорь Андреевич увидел письмо без конверта.

– «Дорогой Женя! – прочитал он. – Твое последнее письмо, а еще больше вчерашний звонок вызвали у меня, мягко выражаясь, недоумение. И тревогу. Я знаю, что самое дорогое у тебя – Норочка. Ревности у меня нет, да и глупо ревновать к собственной дочери. Мне тоже приятно, что она мила, ведь дурнушкам в жизни приходится тяжелее. Правда, я не в очень большом восторге от ежедневных звонков ее поклонников. Не вскружили бы девочке голову. Я не сказала тебе по телефону, но буквально на днях ко мне приходил студент второго курса МГУ и, представь, просил руки нашей Элеоноры (!!!). Отец этого парнишки замминистра, но не в этом дело (хотя Нора цену себе знает и даже не вышла из своей комнаты), согласись, в шестнадцать лет говорить о замужестве слишком рано.

К чему я пишу обо всем этом. Почему вдруг ты попросил отослать тебе тот миленький кулончик, который подарил Норочке в прошлом году на день рождения? Во-первых, неэтично, по-моему, требовать назад подарок, во-вторых, как все это объяснить Норе? Что она подумает? Ты можешь наконец просветить меня, что означают твои странные, прямо-таки нелепые просьбы в последнее время? В прошлом месяце ты попросил срочно выслать три тысячи рублей. Я выслала, хотя доводы твои были неубедительны. Теперь ты требуешь еще пять тысяч. Начну с того, что такой суммы у меня нет. Да и откуда, если ты вот уже четыре месяца не присылал домой ни копейки. Ты отлично знаешь, во что обходится содержание квартиры, дачи и прочее и прочее. Девочку надо везти к морю, а на какие, извини, шиши? Наши с Элеонорой расходы я от тебя не скрываю. Разве ты не помнишь, сколько денег ушло на отделку дачи (согласись, дальше тянуть было невозможно!) и ремонт машины. И все же ты просишь новые тысячи, которых, поверь, нет. Я никогда не умела копить деньги и, вероятно, не научусь в дальнейшем. Так что твоя просьба ставит меня в неловкое положение: мол, у меня есть, но я не хочу выслать. Прошу тебя, Женя, не оскорбляй меня. Раздражение твое мне непонятно. Может, ты устал, переработал? Или неприятности по службе? Честно говоря, твое настроение мне очень и очень не нравится. Ты сам уже не замечаешь, как ведешь себя с близкими людьми. Я, согласись, вполне законно интересуюсь, зачем тебе деньги, а ты кричишь, ничего толком не объяснив. И что это за манера бросать телефонную трубку? Я понимаю, тебе тяжело, ты редко видишься с Норой, но это не повод грубить жене.

После твоего звонка я долго плакала, особенно из-за твоей ревности. Ты просто убиваешь меня. Но думаю, что это у тебя все нервы. Посоветовалась с Максимом Савельевичем. Он настаивает, чтобы ты приехал в Москву для обследования. По его мнению, у тебя нервное истощение. Женя, прошу тебя, отнесись к своему здоровью самым серьезным образом. Крепко тебя целую. Регина».

Даты на этом послании не было. Игорь Андреевич передал письмо Дагуровой, а сам занялся содержимым ящиков стола. Следующей находкой были два документа: командировочное удостоверение на имя Евгения Тимуровича Баулина, согласно которому профессор выезжал на десять дней в Теберду. Срок командировки начинался с 4 июля 1984 года.

– Значит, завтра, – прокомментировал Латынис.

– Вот именно, – кивнул Чикуров. – Но, пожалуйста, полюбуйтесь.

Он протянул оперуполномоченному билет на самолет в Махачкалу, датированный тоже 4 июля.

Оба документа решили изъять.

Затем Игорь Андреевич увидел список, сделанный от руки. В нем было десятка четыре названий городов. Трудно было догадаться, чем руководствовался человек, составлявший этот список. Тут и Прибалтика, и Кавказ, и Сибирь, и Центральная Россия, словом, различные уголки страны. Рядом с каждым названием города стояли три заглавные буквы и в скобках какие-то цифры. Больше половины городов были помечены крестиком.

– Странная бумага, – заметила Ольга Арчиловна. – Прямо ребус какой-то…

– Разгадывать будем потом, – сказал Чикуров, откладывая лист в сторону.

Он извлек из ящика толстую папку в переплете. Это оказалась докторская диссертация Баулина с мудреным медицинским названием, длинным подзаголовком и датой – 1978 год. Игорь Андреевич перелистал работу. Из нее выпала выписка из решения ученого совета, которая удостоверяла, что диссертацию Евгений Тимурович успешно защитил 18 мая 1978 года. Однако диплома о присвоении Баулину докторской степени Чикуров не обнаружил.

«Возможно, в доме имеется какое-нибудь укромное место, где профессор держит важные документы, – подумал Чикуров. – Или они в Москве, у жены».

Больше ничего примечательного в столе не было. Электробритва, перьевая авторучка «паркер», вырезки из медицинских журналов и газет, а также всякая мелочь вроде ластика, поломанной запонки, дешевого перочинного ножа, календарика.

На первом этаже располагалась еще кухня и темная каморка наподобие чулана.

В кухне стоял стандартный недорогой гарнитур. Посуда была простая, для каждодневного обихода. На столе несколько увядших темно-бордовых роз. В огромном финском холодильнике «Розенлев» было много моркови, лука, петрушки, укропа и другой зелени. В чулане хранился огородный и домашний инвентарь.

Словом – глазу остановиться не на чем.

Поднялись на второй этаж и попали в комнату с камином. Сиротливо стояло кресло с высокой спинкой, а в углу на полу – небольшая картина с изображением не то сельского праздника, не то ярмарки. Удивительно живо были выписаны фигуры нарядно одетых баб, детей и мужиков, лихая тройка и сказочная церквушка.

– Напоминает Кустодиева, – сказала Дагурова.

– Очень, – поддакнула девушка-понятая, но под суровым взглядом пожилого мужчины осеклась и замолкла.

– Здесь тоже не одна картина висела, – сказал Латынис, кивая на стены. – Сплошь гвозди… А осталось всего четыре.

Камин отличался богатой отделкой. Мрамор, чеканка по меди, искусно выполненная кованая решетка.

Под стать камину была и люстра – под старину, в виде керосиновой лампы, подвешенной на цепях. Она чуть поблескивала бронзовыми частями.

Игорь Андреевич заглянул внутрь камина. На колосниках лежала кучка обгоревших бумаг. На сохранившихся белых клочках были видны написанные от руки фрагменты слов.

«Может, записи Баулина? – подумал Чикуров. – Но почему он их сжег? Скорее всего черновики».

Пепел и несгоревшие остатки бумаг были со всеми предосторожностями упакованы и изъяты. Возможно, экспертам удастся восстановить текст.

Осмотреть в доме осталось только спальню. Она поражала несоответствием дорогих штор и пуританской холостяцкой кровати с дешевеньким покрывалом.

– Непонятно все-таки, – пожал плечами Латынис.

– Смотрите, – сказала вдруг Дагурова.

Рядом с кроватью на полу валялась деревянная шкатулка, поблескивающая лакированной поверхностью. На ее крышке была изображена какая-то фантастическая птица, царственно раскинувшая крылья. Тонкие изящные мазки, совершенство линий, изумительно подобранный цвет – алый с золотистым – говорили о большом вкусе и талантливости художника. Было такое ощущение, что эту прекрасную вещь забыли на полу нечаянно.

Чикуров аккуратно, двумя пальцами, поднял шкатулку, осмотрел и передал Хрусталеву. Тот, вооружившись лупой, стал исследовать ее.

– Отпечатки есть, – сказал Хрусталев и осторожно открыл крышку.

Шкатулка была пуста.

Изъяли и ее.

На тумбочке у изголовья кровати высилась стопка книг. Чикуров взял в руки одну. Мишель Монтень «Опыты». Другая – Лев Толстой, третья – Платон.

«Увлекался философией?» – подумал о профессоре следователь.

В книжках торчали закладки. Кое-какие мысли и фразы были подчеркнуты.

Игорь Андреевич положил книги на место, выдвинул ящичек. В нем лежали паспорт, профсоюзный билет и служебное удостоверение Баулина. Тут же были обнаружены две связки ключей, один из которых подошел к замку входной двери.

В шкафу лежало постельное белье, висели два костюма, один строгий, выходной, другой светлый, попроще.

Если все это вызвало подозрение и настороженность у Чикурова и его коллег, то понятые отнеслись по-другому.

– А трепались, что у Евгения Тимуровича только что птичьего молока нет, – разочарованно сказал пожилой мужчина. – Гляди-ка, скромно живет мужик. Другой бы на его месте… – Он не договорил, только многозначительно хмыкнул.

Вдруг зазвонил телефон на тумбочке. Звонки были частые, резкие – явно звонили из другого города.

– Послушать? – спросил у Чикурова Латынис, который ближе всех стоял к аппарату.

– Я сам, – ответил Игорь Андреевич.

Он поднял трубку. Сквозь треск донесся далекий мужской голос:

– Евгений Тимурович! Товарищ Баулин!..

– Его нет, – отчетливо проговорил следователь. – Кто звонит и что ему передать?

– Евгений Тимурович, Евгений Тимурович! – надрывались на том конце провода. – Говорите громче, не слышно!..

Чикуров повторил свой вопрос, но и на этот раз звонивший ничего, видимо, не разобрал, дунул несколько раз в трубку и прокричал:

– Зачем вы это сделали, товарищ Баулин? Зачем?!.

Неожиданно Слышимость стала нормальной, потому что когда Чикуров сказал, что у телефона не профессор, а следователь прокуратуры, то услышал в ответ:

– Как не Баулин?.. Странно…

Больше, не было произнесено ни слова. Отключились.

– Ян Арнольдович, как бы узнать, откуда звонили? – спросил следователь.

– На всякий случай не кладите трубку, – сказал Латынис и обратился к понятым: – У вас телефон есть?

– Есть, есть, – закивала девушка. – Мама не спит….

Оперуполномоченный выскочил из комнаты, прогремел быстрыми шагами по лестнице.

Спальню досматривали без него. Латынис вернулся, когда уже были обследованы чердак, солярий, сарай.

– Ну и бестолковая же телефонистка попалась, – пожаловался Ян Арнольдович, отведя в сторону Чикурова. – Звонили из Кишинева.

– Кто?

– Неизвестно.

– Что, по автоматической связи?

– В том-то и дело, что заказывали. С переговорного пункта, на пять минут… Заказавший неожиданно прервал разговор и ушел.

– Это я, наверное, спугнул, – поморщился Игорь Андреевич. – Ляпнул, что следователь.

– Телефонистка говорит, что звонил симпатичный мужчина, с усами. – Латынис кисло улыбнулся. – Ей главное – симпатичный да еще, видишь ли, с усами… На всякий случай попросил набросать приметы. По свежему впечатлению.

– Хорошо, Ян Арнольдович, не расстраивайтесь, – сказал Чикуров. – Вполне возможно, ничего не значащий звонок… Профессора, судя по всему, буквально рвут на части. Многие и отовсюду.

– Может быть, может быть, – задумчиво проговорил Латынис. – Если бы не сегодняшнее событие…

– Уже вчерашнее, – посмотрел на часы Чикуров.

Дом заперли, опечатали, понятые, эксперт-криминалист и участковый отправились по домам, а Чикуров, Дагурова и Латынис решили обсудить дальнейшие действия в гостинице.

Видя, что оперуполномоченный повернул совсем в другую сторону, Игорь Андреевич спросил:

– Что это вы решили круг дать, Ян Арнольдович?

– Запомнили дорогу? – улыбнулся Латынис.

– Уж будто так трудно, – пожал плечами Чикуров.

– Говорят, хохол думает только до обеда, – шутливо продолжал Латынис. – Но лично я соображаю лучше на сытый желудок… И не хочу, чтобы вы потом в Москве говорили…

– У нас все есть в гостинице, – перебил его Игорь Андреевич.

– Приказ начальства – закон, – весело произнес Ян Арнольдович и, притормозив, круто развернулся.

…Расположились в номере Чикурова. Достали запасы, наскоро прихваченные перед отъездом из Москвы: «Одесскую» колбасу, «Российский» сыр, сардины. Игорь Андреевич распечатал пачку чая.

– А может, кофе? – предложила Дагурова. – У меня есть растворимый. Купила в Елисеевском. У нас в городе он что-то пропал…

– Кофеин… – Чикуров похлопал по левой стороне груди. – Врачи не рекомендуют.

Он заварил чай и разлил всем по стаканам.

– Выходит, вы не москвичка? – спросил Латынис у Дагуровой, откусывая от громадного бутерброда, подсунутого Ольгой Арчиловной, и запивая горячим чаем.

Она в двух словах объяснила, почему ведет расследование вместе с Чикуровым.

От второго стакана Чикуров и Латынис отказались. А Ольга Арчиловна налила себе еще.

– Голова немного побаливает, – призналась она. – Говорят, горячий сладкий чай помогает.

Игорь Андреевич открыл дверь на балкон, закурил и вышел.

Ночь стояла дивная. Со светлым чистым небом. Белели в рощице около гостиницы березы, словно светились. Протяжно и страстно тянули свои однообразные рулады сверчки.

– Не хватает только соловья, – проговорил из комнаты Ян Арнольдович. И, будто бы услышав его замечание, где-то совсем недалеко цвиркнул невидимый певец, помолчал, словно собираясь с духом, щелкнул и выдал такую фиоритуру, что, казалось, пристыженные сверчки, опешив, смолкли.

– Вот дает! – восхищенно прокомментировал Латынис.

– Прелесть! – откликнулась Ольга Арчиловна. – Что может быть красивее!

Голосистой птахе ответила другая, и они завладели небом и ночью. Чикуров слушал их как зачарованный. И хотя мысли его были заняты другим, сквозь мучительные размышления о происшествии с Баулиным прорвалось яркое видение из детства. Родной Скопин на Рязанщине, такая же теплая летняя ночь, посиделки с пацанами и девчонками у костра в овраге за их домом, соловьиный концерт…

Игорю Андреевичу показалось, что это было тысячу лет назад. И вообще – было ли?

Сигарета едва не обожгла пальцы. Он погасил ее, вернулся в комнату.

– Соловьи – это поэзия, – сказал он, чуть застыдившись своей расслабленности. – А наше дело – проза жизни… Сначала подведем кое-какие итоги… Начнем с показаний старушки, домработницы профессора…

– Савчук, – подсказал Латынис.

– Если Савчук говорила правду, – продолжил Чикуров, – то напрашивается вопрос: куда делось многое из вещей Баулина? Картины, редкий фарфор, хрусталь?..

– А зачем ей сочинять? – горячо произнес Латынис. – Ведь она с такими подробностями, с такой любовью рассказывала о картинах!.. Грабанули профессора, это точно. Недаром Валентина Карповна только об этом и твердила.

– Если обворовали, то как, когда? – задумался Чикуров. – И главное – кто?

– Баулин поехал купаться, там его подстерегли, – развивал свою мысль Латынис. – Ухлопали, после этого спокойно подъехали к дому, взяли, что хотели, и…

– Допустим, – кивнул Игорь Андреевич. – Но вы представляете, сколько работы? Вынести вещи из дома, сложить, вероятно, в машину… А ведь рядом соседи.

– Ну и что? – возразил Ян Арнольдович. – Березки – как проходной двор. «Волги», «Жигули», «Москвичи» едут одна за другой. Десятки, сотни приезжих ежедневно… К Баулину постоянно обращаются люди… Уверен, соседи привыкли к такому столпотворению.

– Но не каждый же день вывозили картины и другие ценности из дома Баулина, – заметил Чикуров, улыбнувшись.

Латынис смутился.

– Вы опрашивали соседей? – задала вопрос Дагурова.

– Из двух-трех домов, – ответил капитан. – Сами видели, чем мы в основном занимались. С мальчишками провозились, потом с Рогожиным… Эх, если бы догадались сразу осмотреть дом!

– И что сообщили опрошенные? – спросила Ольга Арчиловна.

– Не видели ничего. Народ тут трудовой, с утра – на работу… Но вы не волнуйтесь, завтра пройдусь сплошняком, – пообещал Латынис. – Нашего кавказского товарища попрошу помочь.

– Манукянца? – уточнила Дагурова.

– Его.

– Версия с ограблением серьезная, – сказал Чикуров. – Но вопросов – воз и маленькая тележка… Во-первых, сколько могло быть грабителей – один, два, целая шайка?.. Во-вторых, местные или приезжие? В-третьих, куда они могли деть похищенное?

– Завтра я подробнее допрошу Савчук, – сказал оперуполномоченный. – Валентина Карповна в здравом уме, отлично помнит, что было у Баулина. Даже где что висело и лежало… Составим список. Я подготовлю ориентировку, разошлем по области и всей стране.

– Добро, – кивнул следователь. – Но странные какие-то грабители. – Он усмехнулся.

– Чем же? – спросил Латынис.

– Воспитанные. Грязную обувь оставляют на пороге, воруют в домашних тапочках…

– Вы имеете в виду следы в прихожей? – сказала Дагурова.

– Их, Ольга Арчиловна, их, – ответил Чикуров. – Есть у меня второе сомнение: чтобы погрузить наворованное, лучше и незаметнее сделать это, подогнав машину к самому дому. Но ведь никаких следов протекторов на участке Баулина обнаружено не было. Какой бы ливень ни шел, следы наверняка остались бы. Земля размокшая, так что колея получилась бы – будь здоров!.. Представляете, таскать вещи через двор, на улицу?

– Но когда исчезли картины, хрусталь, ковры и прочая, и прочая, и прочая? – На этот раз Ольга Арчиловна задала вопрос как бы самой себе, а не собеседникам. – Ну, еще понимаю, ограбить ночью… А может, профессор не ночевал дома? Тогда все проще.

– Баулина видели утром, – сказал Латынис. – Недалеко от коттеджа. Почтальон. Баулин ехал на велосипеде в сторону Лавутки.

– Так ведь не дома и не выходящим из дома видели! – подчеркнула Дагурова. – Всякое может быть…

– Вот именно, – вздохнул Чикуров. – И мне, ох, как не нравится это всякое. Потому что расплывчато, неконкретно… И потом, где мог провести ночь профессор со своим велосипедом, в одежде, явно предназначенной для поездки на речку?

– Ян Арнольдович, – не отступала Дагурова, – вы не знаете, профессор не ездил на Лавутку по вечерам? Многие любят купаться ночью.

– Ездил, – подтвердил Латынис. – Это точно, любил искупаться и вечерком.

– Вот видите, – повернулась к Чикурову Ольга Арчиловна. – Допустим, он искупался накануне вечером и, не заезжая домой, заскочил к приятелю…

– Или же приятельнице, – добавил капитан.

– А утром снова прямехонько на Лавутку, – сказала Дагурова. – Не исключено, что все это заранее было подстроено. Нельзя забывать, что в доме профессора ценностей было на много тысяч рублей.

– Хорошо, а если он их продал? – задал теперь вопрос Чикуров.

– Зачем? – чуть ли не в один голос спросили его собеседники.

– Ну мало ли…

– Чтобы коллекционер!.. – покачала головой Ольга Арчиловна. – Разве что по самой крайней нужде.

– А может, и была как раз та самая крайняя нужда, – возразил Игорь Андреевич. – Вспомните письмо жены. Действительно, для чего ему деньги? Более того, любящий отец просит отдать назад подарок, сделанный им своей же дочери! – Чикуров выдержал паузу и добавил: – Есть над чем задуматься, не правда ли?

Неожиданный поворот, который придал беседе Чикуров, несколько охладил Дагурову и Латыниса. Они и впрямь задумались. А Игорь Андреевич продолжил:

– Отчего у Баулина было плохое настроение в последнее время? Ведь было, это отметила и Орлова, и жена… Как-то не сочетается с успехом, популярностью, славой… На премию выдвинули… Тут бы радоваться, а он хандрит.

– Нервы, – пожала плечами Дагурова. – Когда человек вымотан, как загнанная лошадь, устал, то никакая премия не в радость. Нужен элементарный отдых.

– Согласен, – кивнул Чикуров. – Возможно, тут и нет связи – между его состоянием и покушением. Но забывать об этом нельзя. А если ему кто-то или что-то угрожало? Или он предчувствовал неприятности?.. Нельзя замыкаться на одной версии. Допустим, ограбление и выстрел в профессора – случайное совпадение, то есть это дело рук разных людей. Об ограблении мы уже говорили, теперь давайте прикинем, кто бы мог стрелять в профессора? По каким мотивам? Обида? Ревность? Месть? Корысть? Зависть?

Игорь Андреевич переводил вопросительный взгляд с Латыниса на Дагурову.

– Одна из версий сегодня уже была высказана, – сказала Ольга Арчиловна. – Несчастный случай…

– Верно, – согласился Чикуров, делая запись в блокноте. – Первоначальное положение тела нам неизвестно… Профессора могла поразить шальная пуля, выпущенная, например, с другого берега реки… Ян Арнольдович, займитесь этим. Справьтесь в местном обществе охотников, поговорите с лесниками и вообще с людьми, кто любит побродить с ружьем в окрестностях. Как правило, охотники знают друг друга, замечают и приезжих. А вдруг и в самом деле какой-нибудь браконьер, а?

– Заметано, – кивнул Латынис. – Вот вы сказали насчет обиды… Я бы все-таки не сбрасывал со счетов Рогожина.

– А я и не сбрасываю, – ответил Игорь Андреевич. – Выясню, какая история произошла с его матерью. – Он снова чиркнул в блокноте. – А кто еще мог иметь зуб на профессора?

– Орлова говорила о его вражде с Шовкоплясом, – ответила Дагурова. – Но, право же, не верится, чтобы он…

– Что за человек этот хирург? – спросил Игорь Андреевич у капитана.

– Хирург отличный, на всю округу славится. А человек он крутой. Когда открыли клинику и приехал Баулин, он оказался как бы на втором плане… Потом Шовкопляс стал открыто выступать против методов Баулина… Не знаю, кто постарался, но его вскоре, как говорится, задвинули… Теперь он в больнице просто хирург…

– Да, обида серьезная, – постучал ручкой по столу Чикуров.

– Все-таки он врач, Игорь Андреевич. Человек гуманной профессии, – сказала Дагурова.

– Позвольте, – серьезно сказал Чикуров, – вы можете назвать негуманную профессию? Хоть одну?

Дагурова подняла глаза к потолку, усмехнулась про себя, но промолчала.

– Мы привыкли к штампам, – продолжал Игорь Андреевич. – Учитель – благородно, цветовод – возвышенно, ученый – обязательно подвижник, писатель – инженер человеческих душ. И так далее, и тому подобное. А слесарь? Или продавец, бухгалтер, шофер? Так что постарайтесь установить, Ян Арнольдович, есть ли у Шовкопляса алиби. Заодно нас интересует, как провел день перед покушением Баулин. Желательно проследить буквально час за часом, – сказал Чикуров. – Еще какие будут версии?

– Может быть, происшествие связано с клиникой? – высказала предположение Дагурова. – Покушался кто-нибудь из больных. Или кто из родственников пациента. Предположим, Баулин отказал в госпитализации – одна причина. Другая – кто-то умер, и профессора посчитали виновником. Месть…

– Та-ак, – протянул Чикуров, делая пометку в блокноте. – Раз уж вы, Ольга Арчиловна, были в клинике, то возьмите на себя проверку этой версии. Узнайте, имелись ли там смертельные случаи. Возможно, пациент умер не здесь, а по возвращении домой… Имелись ли случаи устных угроз, может, угрожали письменно…

– Ладно, – кивнула Дагурова. – Но могли покушаться и без видимой причины. Они ведь лечат и психически ненормальных, а следовательно… – Ольга Арчиловна сдавила пальцами виски.

– Не прошла боль? – участливо спросил Игорь Андреевич.

– Ничего, – отмахнулась Дагурова. – Пойду приму таблетку.

Она возвратилась через минуту и озабоченно сказала:

– Знаете, о чем я думаю? Это, кстати, касается стереотипного мышления… Человек, который возился в лесочке у реки с раненым профессором, необязательно должен быть мужчиной. Ведь мальчишки не видели его лица, а брюки давно уже носят и женщины.

– Вы хотите сказать, в светлых брюках могла быть и женщина? – спросил Чикуров. – Кто же, по-вашему?

– Отнеситесь как к фантазии, – сказала Ольга Арчиловна, – но… Жена Баулина, например.

Мужчины переглянулись.

– По принципу: чем мы хуже сильного пола? – улыбнулся капитан.

– Предположение смелое, – серьезно сказал Чикуров. – Фантазируйте, пожалуйста, дальше. Чувствую, идете от каких-то фактов?

– Сейчас скажу, – немного волнуясь, начала Дагурова, – от чего я плясала… Вам, Ян Арнольдович, домработница профессора рассказала, что жена Баулина имеет «Жигули» красного цвета?

– Так, – подтвердил капитан. – И уже бывала здесь на машине.