Текст книги "Преступники"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 31 страниц)

Из зала реплика: „А кто гонорар получает?“ Начальник отдела, не поняв юмора, брякает: „Как кто? Облпрокурор“… Аудитория, естественно, смеется… Я не выдержал, говорю: „Это же для фельетона! Какой-то дядя думает, анализирует, ищет проблему, пишет, а прокурор ставит свою подпись и получает гонорар. За чужой труд! И после этого ваш прокурор считает себя кристально честным человеком? Это, позвольте спросить, совместимо со званием работника прокуратуры?“ Начальник отдела не ответил, ушел с трибуны весьма смущенный…

Мелковский замолчал, налил себе „Росинки“ и медленно выпил.

– Что же дальше? – поинтересовался Чикуров.

– С тех пор об этой области, а точнее – о том облпрокуроре, я ни слова ни в газетах, ни по радио.

– А надо бы, – заметил Игорь Андреевич. – Фельетон.

– Да, неплохо было бы, – усмехнулся Мелковский. – И не только о том прокуроре. Сейчас и за некоторых министров, и за иных академиков другие ищут проблему, подбирают примеры, пишут… Но, к сожалению, вы ведь не главный редактор, – многозначительно посмотрел он на Игоря Андреевича. – Да, не могу не вспомнить слова Бальзака: „Нравы – это люди, законы – разум страны“… Законы у нас отличные, а вот нравы иной раз…

– Так чем же кончилась история с увольнением? – спросил Чикуров.

– Пока ничем. Но я не теряю надежды. Дойду до генерального прокурора, выступлю в печати…

– Желаю успеха… А теперь чем заняты? – поинтересовался Чикуров.

Рэм Николаевич достал из кармана пиджака бумажник и протянул следователю командировочное удостоверение на бланке солидной московской газеты, в котором говорилось, что Мелковский Р. Н. командируется в Березки для сбора материала о покушении на профессора Баулина.

– Ясно, – сказал Игорь Андреевич, возвращая бумагу журналисту. – Но следствие только-только началось.

– Очень хорошо! – воскликнул Мелковский. – Я смогу показать, как вы день за днем, шаг за шагом идете к истине. Простите, – поправился он, – идете вместе с товарищем Дагуровой… Конечно, об отдельных досадных огрехах упоминать не будем. – Рэм Николаевич скромно улыбнулся, явно давая понять, что под „огрехами“ он подразумевал историю с изъятием туфель у Ростовцева.

Намек Чикурову не понравился. И он сказал:

– Я все же не понимаю, какова цель вашей командировки?

– Написать очерк о творческой работе следователя! Да-да, именно творческой! Ведь это творчество особого рода! Хочу подать материал без всяких штампов, надоевшей банальщины… Может, вы удивлены, почему я захотел писать именно о вас? Отвечу: вас хвалили в Прокуратуре СССР. Еще бы – стопроцентная раскрываемость! И потом, вас недавно наградили орденом…

„Явный подхалимаж“, – подумал Игорь Андреевич. Этого он тоже не любил.

– Вот вы, как я понял, считаете себя человеком в какой-то степени искушенным в нашем деле…

– Конечно, – подхватил Мелковский. – И если вы ознакомите меня с интересными протоколами допросов, затем я поприсутствую на самих допросах, уверяю, будет гвоздевой материал!

– Погодите, – остановил его жестом Чикуров. – А как же тайна следствия?

– А кто собирается нарушать ее? – с обаятельной улыбкой сказал Рэм Николаевич. – Простите, но об этом вы могли бы меня и не предупреждать!

– Нет, это вы простите, – улыбнулся в ответ Чикуров. – Но за разглашение буду нести ответственность я, а не вы… Так что обижайтесь, не обижайтесь…

– При чем тут обида? – пожал плечами Мелковский. – Дело у нас с вами общее – разъяснять, убеждать, что наказание за преступление неотвратимо… Я считаю, писать о людях закона нельзя, не зная при этом каждую мелочь, каждый нюанс. Как нельзя, например, говорить о хирурге, не побывав на его операциях… Вспомните наших известных писателей Григория Адамова, Юлиана Семенова и многих других. Они сами признавались, что собирали материал в гуще, так сказать, событий. Дежурили по ночам в МУРе, вместе с оперативниками выезжали на происшествия и задержания, присутствовали на допросах… Именно поэтому у них такие достоверные и яркие произведения.

– Возможно, те, с кем они сотрудничали, могут позволить себе такую роскошь, – сказал Игорь Андреевич. – Лично я допускаю на следственные действия только понятых.

Рэм Николаевич развел руками.

– Ну что ж, принципы надо уважать. – Он подумал и спросил: – Хотя бы в общих чертах вы можете сказать, как идет следствие?

– Кто стрелял в Баулина, мы не знаем.

– И на том спасибо, – криво усмехнулся Мелковский.

Рассчитавшись, вышли из ресторана.

– Да, Игорь Андреевич, какие у вас планы на сегодняшний вечер? – поинтересовался журналист.

– Честно говоря, еще не знаю, – ответил следователь.

– Тогда давайте побываем на заседании клуба „Эврика“. Клянусь, не пожалеете!

Об этом клубе Игорь Андреевич слышал от Семизорова. Уже тогда Чикуров заинтересовался им.

– Если буду свободен, с удовольствием.

– Я зайду за вами. Заседание у них начинается в семь вечера…

Мелковский, раскланявшись, направился к выходу из гостиницы. Игорь Андреевич поспешил в свой номер – позвонить Наде.

Москву не давали целый час. И когда наконец раздался характерный звонок междугородной, он нетерпеливо схватил трубку.

– Игорь, милый, хорошо, что позвонил. Я так расстроена, – прозвучал родной голос.

– Что с мамой?

– Сердце, Игорь. И зрение теряет. Совершенно не видит левым глазом… Когда будешь в Москве?

– Не знаю, Надюша.

У него чуть не сорвалось с языка, что предстоит поездка в Молдавию. Но к чему расстраивать ее разговорами о том, что они могли там встретиться? Игорь Андреевич расспросил, как она провела время на отдыхе, доволен ли поездкой Кешка. О служебных делах Чикурова Надя не спрашивала: такой установился порядок. Напоследок он поблагодарил ее за послание на визитной карточке.

– Ты уж извини, – сказала Надя, – за немногословность… Понимаешь, девчонки затащили меня обедать в ЦДРИ. Тут подскакивает Мелковский, говорит, что едет в Березки, готовит статью о тебе… У меня под рукой ничего не было, кроме визитки…

– Все в порядке, – успокоил ее Чикуров, – не надо оправдываться.

До вечера Чикуров был занят и совсем забыл о заседании клуба. Но около семи его разыскал Мелковский. В отделении милиции. Одеяние журналиста несколько удивило следователя: джинсы с иностранной фирменной этикеткой, спортивная рубашка и кроссовки „адидас“.

Дав кое-какие указания Манукянцу, Игорь Андреевич отправился с журналистом на его до блеска вымытой „Волге“ в „Эврику“.

А во время перерыва этого не совсем обычного вечера к ним подошел Банипартов.

– Игорь Андреевич, вы еще не знакомы? – спросил Мелковский.

– Нет, – ответил Чикуров.

– Прошу любить и жаловать, – церемонно представил Рэм Николаевич. – Коммерческий директор „Интеграла“.

Игорь Андреевич обратил внимание, что часы на руке Банипартова были фирменные, японские, „Ориент“.

– Увы, к сожалению, должен встречать гостей, – развел руками коммерческий директор. – Приехали перенимать опыт „Интеграла“…

Вечером, придя к себе в номер, следователь удивился: на столе стояли пять красочно оформленных коробок, в каждой из которых было по две бутылки „Бауроса“ с этикетками на английском языке. Тут же лежали книги и брошюры профессора Баулина, журнал с его статьей и книги Мелковского под названием: „Интеграл“ нацелен в будущее» и «Кудесник из Березок».

«Кто это позаботился обо мне? – подумал Чикуров. – Ольга Арчиловна?»

Он позвонил ей по телефону.

– Игорь Андреевич, – откликнулась Дагурова, – очень любезно с вашей стороны! Тронута вниманием и большое спасибо!

– За что? – удивился следователь.

– Десять бутылок «Бауроса» – это ого-го!

Он помолчал, соображая, что бы все это могло значить. Затем сказал:

– Вы еще на ногах?

– Да, читаю книгу Мелковского.

– Не могли бы зайти?

– Конечно.

Через пару секунд хлопнула ее дверь, и Ольга Арчиловна появилась в номере Чикурова, Он показал на стол: – Такой же набор?

– Точно. Как вы ухитрились?

– Это не я, – ответил Чикуров хмуро.

– А кто? – растерялась Ольга Арчиловна.

– Догадываюсь…

Игорь Андреевич набрал по телефону номер московского журналиста. Мелковский трубку взял не сразу.

– А-а, Игорь Андреевич, – чуть ли не пропел в микрофон Рэм Николаевич.

– Извините, вы еще не спите? – сказал Чикуров.

– Нет, принимаю ванну…

– Если вам не трудно, после ванны позвоните ко мне.

– С удовольствием! – бодро откликнулся Мелковский.

Видя озабоченное лицо Чикурова, Ольга Арчиловна поинтересовалась, кто такой Рэм Николаевич. Он рассказал.

– Вы думаете, что «Баурос» и книги дело рук Мелковского?

– Уверен. Меня уже раздражает его упорное желание угодить, – признался Чикуров.

– Может, человек от души…

– Это не меняет дела, – пробурчал Чикуров.

– А я вас весь вечер ждала. Позвонила в отделение милиции, мне сказали, что вы поехали на заседание клуба «Эврика».

– Правильно. Жалею, что вас не было.

И он стал увлеченно рассказывать об «Эврике». Его рассказ был прерван стуком в дверь.

– Войдите, – разрешил Игорь Николаевич.

На пороге появился Мелковский. От него благоухало дорогим шампунем. Волосы Рэма Николаевича были, вероятно, высушены феном. Он держал в руке увесистый сверток.

– Добрый вечер! – с улыбкой произнес журналист. – Насколько я понимаю, Ольга Арчиловна?

– Да, – стараясь быть любезным, ответил Чикуров. – Познакомьтесь. Ольга Арчиловна Дагурова, а это Рэм Николаевич Мелковский.

Мелковский галантно поцеловал даме руку.

– Я вас просил бы объяснить все это, – более холодно произнес Игорь Андреевич, указывая на стол.

– «Баурос» в экспортном исполнении, – пояснил журналист. – Видите ли, у меня скопились талоны… Я, можно сказать, почетный работник «Интеграла», имею лимит на получение этого божественного остродефицитного напитка… Так что пейте на здоровье! Уверяю вас, кроме пользы…

– Давайте договоримся, Рэм Николаевич, – жестко перебил его Чикуров. – Никаких подарков, никаких одолжений впредь. Ни мне, ни Ольге Арчиловне… Сколько стоит «Баурос»?

– Да копейки, – отмахнулся журналист.

– И все же? – настаивал Чикуров.

Рэм Николаевич назвал. Чикуров тут же вручил ему деньги за двадцать бутылок.

– За книги спасибо, – уже спокойнее сказал следователь. – Мы с удовольствием прочитаем их и вернем. Верно, Ольга Арчиловна?

– Несомненно, – ответила Дагурова.

– И еще раз попрошу вас, Рэм Николаевич, не оказывать нам с Дагуровой подобных любезностей. Это не будет способствовать установлению добрых отношений.

Мелковский покраснел. И чтобы как-то сгладить неловкое положение, с улыбкой произнес:

– Московская широта… Не учел, так сказать, обстановку… Хотя, поверьте, от всего сердца и без всяких задних мыслей…

Пожелав следователям спокойной ночи, он ушел. Чикуров нервно прошелся по комнате, закурил.

– Не очень хорошо получилось, – вздохнула Дагурова.

– Конечно, неприятно, – досадливо поморщился Игорь Андреевич. – Нас поставил в щекотливое положение, себя… Мне кажется, он понял.

– Еще бы! Но можно было как-то поделикатнее… Даже жалко стало беднягу.

– В данном случае лучше сразу поставить точки над «и».

Чикуров смял недокуренную сигарету.

Ольга Арчиловна ушла к себе, а Игорь Андреевич решил ознакомиться с книгами Баулина и Мелковского. Начал с той, которую Рэм Николаевич назвал «Кудесник из Березок». Она была посвящена экспериментальной клинике Баулина и начиналась так:

«Дорогой читатель! Вместо предисловия позволю себе привести письмо, любезно предоставленное мне профессором Баулиным.

„Многоуважаемый Евгений Тимурович! Вы возвратили счастье и покой в нашу семью. Моя горячо любимая внучка долгие годы страдала от неизлечимой болезни, выздоровела благодаря Вашему умению и старанию работников Вашей клиники. Ужас, висевший над нами, миновал. И это является прекрасным подтверждением эффективности нетрадиционных методов лечения, которые Вы успешно претворяете в практику. Моя Аленка теперь совершенно здорова. Произошло чудо, и его сотворили Вы! Желаю Вам, Евгений Тимурович, и всем Вашим коллегам долгих лет жизни и новых успехов на благородном и гуманном поприще. Всегда ваш – академик Левицкий, дважды Герой Социалистического Труда. 25 августа 1982 г.“.

Письмо было воспроизведено факсимиле. Чикуров задумался. Имя видного советского ученого Левицкого было известно очень широко. Две Звезды Героя он получил за фундаментальные открытия в области теоретической физики. Игорь Андреевич знал его не только по газетам и журналам, выступлениям по телевидению. Один из знакомых Чикурова работал в институте академика. По его словам, „дедушка Афанасий“, как любовно и, конечно, за глаза именовали Левицкого сотрудники института, был скептическим человеком, весьма скупым на похвалу. И если уж он расщедрился в письме Баулину на такие восторженные слова, то это стоило многого. Светило современной физики целиком и полностью поддерживал и признавал метод Баулина.

Город, где жила Жанна Велемировна Кленова, находился в десяти часах езды поездом от Москвы. Капитан Латынис выехал из столицы в ночь. Утром он первым делом зашел в горотдел внутренних дел, чтобы отметить командировочное удостоверение и выяснить, как ему поскорее найти нужный адрес (координаты исчезнувшей Ян Арнольдович взял из ее истории болезни).

Дом Кленовой находился на улице Садовой. Пятиэтажный, из силикатного кирпича, он был окружен высокими тополями.

Открыла оперуполномоченному угрозыска женщина лет семидесяти в чистеньком выцветшем халатике; лицо ее было измождено и покрыто бесчисленными морщинами. За подол женщины цеплялся мальчонка лет трех с большими печальными глазами.

– Софья Андреевна Урусова? – спросил Латынис,

– Я буду, а что? – откликнулась старушка тихим, усталым голосом.

– Я из уголовного розыска. Латынис Ян Арнольдович. – Капитан показал свое удостоверение.

– Проходите, – сказала Урусова без особых эмоций.

Латынис двинулся за хозяйкой. Она провела его тесной маленькой прихожей в просторную, почти без мебели комнату, усадила на диван в белом полотняном чехле. По тому как под ним заскрипели пружины, Ян Арнольдович понял, что диван старый.

Урусова пристроилась на другом его конце, положив на колени сморщенные, все в узлах и шишках руки. Мальчик прямо прилип к ней, прислонившись головой к ее локтю и не спуская глаз с гостя.

– Внук? – полюбопытствовал Ян Арнольдович.

– Внучек. – Урусова ласково погладила мальчика по волосам. – Левушка.

– А где Жанна Велемировна, его мама?

– Кабы знать, – тяжко вздохнула старуха. – Отвезла в клинику к знаменитому профессору Баулину… Была уверена, что она там. А вчера приходили из нашей милиции, интересовались, не приезжала ли она домой. Сбежала, говорят, из больницы… Неужто? – Она внимательно посмотрела на Латыниса.

– Да, ваша сноха действительно исчезла, – подтвердил капитан. – Вот ищем…

– Ой, горюшко-горе! – запричитала Урусова, качая головой. – И что же она такое натворила, что ее милиция разыскивает? – В глазах старухи появилась неподдельная тревога.

– Боимся, чтоб не натворила еще больше, – ответил Ян Арнольдович.

Урусова понимающе кивнула.

Ян Арнольдович почувствовал, что в душе его появилась какая-то неуютность, тоска, что ли. Наверное, оттого, что он знал, кто такая Кленова, и от обстановки в комнате, говорящей, нет, даже вопящей о крайней бедности, которую тщетно пытались скрыть.

– А папа Левушки… – осторожно спросил Латынис. – На работе?

Старуху этот вопрос словно еще больше сгорбил.

– Тоже в больнице, – еле слышно ответила она. – Одни мы с внуком…

– Неудобно говорить при нем, – тихо сказал капитан, показав на мальчика.

– А он плохо слышит, – вяло махнула рукой хозяйка. – С рождения. Да и речь…

Латынис понимающе кивнул и продолжил:

– Так что же с вашим сыном?

– Лечится. – Она незаметно для внука щелкнула себя пальцем по шее. – Сколько же бед от этой проклятой водки! Господи, до чего люди неразумны!.. Ну, война когда, это понятно – горе незваное… А тут сами на себя лихо кликают. Матерей, жен, детей несчастными делают…

– Давно?

– Что? – не поняла старуха.

– Лежит в больнице?

– Третий месяц, – грустно призналась Урусова. – А знаете, кто виноват, что сын пристрастился к этому проклятому зелью? Мой муж, покойник. Я всеми силами противилась, а он мне: ты что, хочешь из Славки бабу сделать? Мужчина, мол, должен пить и драться. У нас, говорит, в роду крепкие мужики были. Дед и отец – богатыри-кузнецы, на всю округу славились… А сам в сорок пять лет в одночасье помер, сердце не выдержало. Оставил меня со Славиком на руках…

– Ваш сын кто по специальности?

– Хорошая у него специальность, хорошая! Художник. С такого вот возраста, – она снова погладила внука, – тянулся к карандашам… Детишки играют, озоруют, а его от стола не оторвешь… Рисовал. Какой клочок бумаги найдет – весь измалюет… Уже в школе в конкурсах участвовал. Потом поехал в Москву, поступил в Суриковский институт. Знаете, чего мне это стоило! Я работала на фабрике учетчицей, а после работы стирку брала на дом. – Старуха горестно махнула рукой. – Не жалко. Только бы впрок пошло… Как я радовалась, когда он вернулся с дипломом! Думала, вздохну спокойно. Женится, пойдут дети… Зарабатывать-то он сразу стал прилично. Это, наверное, его и погубило… Посудите сами: поедет в район оформлять стенды, писать портреты передовиков-колхозников – через месяц привозит тысячу, а то и поболее. А парню-то всего двадцать три года! Положит деньги в буфет, – она показала на старомодное сооружение, сработанное лет тридцать назад, – а потом давай таскать десятку за десяткой… Душа нараспашку! Глядишь, через неделю уж ничего нет. Прокутил с дружками-приятелями… Начинает у меня трешки клянчить. Я ему говорю: образумься, Славик, что же ты свое здоровье, как в печку головешки, бросаешь? Он смеется. Говорит, пока молодой – погуляю, а потом, в старости, и самому не захочется. А за деньги, мол, не бойся – будут!.. И опять по районам с бригадой…

– Он был членом Союза художников?

– Нет, числился членом какого-то худфонда. Способный был… У нас один художник живет, так он приходил и часами Славины картины рассматривал, которые сын еще в студенчестве написал. Говорил: ой губит свой талант Славка! Халтурой да водкой… Пыталась я образумить сына – какой там! Характером в отца… Даже как-то руку на меня поднял. По пьянке, конечно… В один прекрасный день его сломали…

Урусова тяжело вздохнула и замолчала.

– Как это – сломали? – не понял Латынис.

– Получил сразу пять тысяч… На радостях пошел в ресторан. Шампанского понабрал, коньяка, водки, и пошло-поехало. Рюмка за рюмкой, без закуски… Привычка у него такая: когда пьет, то, считай, ничего не ест… Ну, захмелел, стал оркестру деньги швырять. Потом ходил от стола к столу и клал на каждый сторублевку. Знай, мол, наших. Как купчик… Ну, заприметили его двое. Усадили рядом, стали успокаивать. Мол, прекрати дурить, небось дома жена ждет, дети… Это так официанты после рассказывали… Взялись якобы отвести домой… Короче, нашли Славу на следующий день утром в подвале… Избитый, без денег, без шапки и пальто. А на дворе февраль, мороз под тридцать градусов!..

– Тех двух нашли?

– Да-а, ищи ветра в поле, – протянула старуха. – Думала, потеряю сына. Воспаление легких, менингит… Полгода валялся в больнице. Последнее, что было в доме, продала… Вышел он – еще одна беда: работу в худфонде не дают. Потому как пьяница… Еле-еле устроился на фирму „Заря“, квартиры оформлять. Лепку стал делать, мода такая пошла – потолки, плафоны… Врачи его здорово напугали: будет пить – конец… Держался, наверное, год. Женился. Хорошая девушка попалась. Правда, с дитем у них ничего не получилось… Через эту лепку снова у Славы жизнь наперекосяк пошла. Все приглашают, очередь образовалась… Ну, раз заявился под хмельком, другой… Говорит, заказчики угостили… И покатился… Аня, первая сноха моя, не выдержала, ушла. После этого сын еще больше запил…

Левушка вдруг боднул бабушку головой.

– Чего тебе? – нежно спросила та.

Мальчик, топчась на месте, потянул Урусову за рукав.

– Извините, – сказала хозяйка, – у нас свои маленькие дела…

– Понимаю, – улыбнулся Ян Арнольдович. – Что поделаешь, раз надо…

Старуха с внуком вышла. Капитан стал разглядывать комнату. Его внимание привлекла небольшая картина на стене. Собственно, это было единственное украшение в квартире. На картине была изображена обнаженная до пояса женщина. Она вырастала из цветов и трав уходящего за горизонт луга. Откуда-то сверху, с лазурно-чистых небес, протянулся к ней луч от далекой звезды. Картина была выполнена в условной манере, Поражало сочетание красок. Тело женщины словно светилось. А лицо ее было Латынису знакомо. Откуда?

„Да ведь это Кленова!“ – вспомнил он фотографию Жанны Велемировны, которую разослали вместе с ориентировкой для поисков беглянки.

– Нравится картина? – спросила незаметно вошедшая хозяйка.

– Очень, – признался Латынис.

– Слава говорит, это лучшее из того, что он когда-либо рисовал. – Старуха судорожно вздохнула. – Последний его взлет… Больше к кисти не прикасался. Да и как работать, когда руки ходуном ходят!

Урусова посадила внука за стол, дала ему карандаш и лист бумаги. Левушка начал что-то рисовать, мурлыча себе под нос.

– На чем я остановилась? – Хозяйка села на прежнее место.

– Ушла сноха… Сын стал выпивать еще больше, – напомнил Латынис.

– Да, – кивнула старуха. – И вдруг ни с того ни с сего перестал. Вернее, принимал, но самую малость… Купил костюм, по вечерам исчезал куда-то… Я ничего не спрашиваю… Мы вообще о его сердечных делах никогда не говорили… Однажды заявляет: женюсь, мама. Я поинтересовалась, кто эта женщина. Говорит, очень хорошая женщина, бывшая балерина, теперь в Доме культуры ведет кружок танцев. Из себя красивая, только старше… Думаю: ничего, что старше, если сумеет заставить Славу бросить пить, то молиться на нее буду… Спросила, как она насчет вина. Слава говорит, что сама ни-ни и ему запрещает. Рассказал, что познакомился, когда ремонтировал ее квартиру. Он Жанне сразу приглянулся… Ну что ж, говорю, если ты решил, я противиться не буду. Пригласи в гости, познакомь… Он почему-то смутился. Но на следующий день привел… Тут я сразу и поняла, почему Слава был в смущении. – Урусова показала на живот.

– В положении была? – уточнил Латынис.

– На седьмом месяце… А что красивая – ничего не скажешь! Глаз не оторвешь. Даже в положении… Я, конечно, пирогов напекла, варенье разное выставила. Сидим, разговариваем. Вдруг замечаю, что она как-то подозрительно смотрит на меня, с опаской. Не знаю уж, куда глаза девать… Слава вышел зачем-то на кухню, а Жанна вдруг спрашивает: ты, мол, смерти моей хочешь?.. Я так и застыла… А она на стену пальцем тычет, говорит: уберите его, уберите… Кого, спрашиваю? Паука… Поглядела я, никакого-такого паука и в помине нет… Стала ее успокаивать, слова ласковые говорить… Вернулся сын, и Жанна переменилась. Стала веселой, разговорчивой… Потом Слава пошел провожать ее. А я все в толк не возьму, почему она на меня так смотрела, почему про смерть спросила. Да и паук… Решила, что у нее это на почве беременности. У женщин в это время бывают иногда завихрения. Потом и вовсе забыла… Поженились они, жить к нам переехали. И вот вскоре замечаю я, что со снохой опять что-то неладное творится. То веселая, то вдруг замкнется в себе, ни с кем не разговаривает. Шарахается от каждого громкого слова, звука… Левушка, бывало, искричится весь, а она и не подойдет даже. Я намекнула Славе, что жена его, мол, как бы не в себе. А он… В общем, послал меня подальше. Хотя вижу, он и сам понял, что влип… Конечно, вся ее ненормальность прежде всего на мужа вылилась… Он снова стал прикладываться. А вскоре загудел, как говорится, по-черному…

– Простите, – перебил Латынис, – какая у них разница в годах?

– Шесть лет.

– Ясно, – кивнул Ян Арнольдович, – Продолжайте, пожалуйста.

– Пошла я к одной знакомой, врач-психиатр она. Рассказала все. Она женщина добрая, отзывчивая, навела справки где надо и говорит: так, мол, и так, Софья Андреевна, сноха у тебя душевнобольная… Спрашиваю напрямик: сумасшедшая, что ли? Она объяснила мне, что такое маниакально-депрессивный психоз. Более того, поведала, что наша Жанна в тюрьме сидела. – Старушка покачала головой. – Вы даже не можете себе представить за что! Ужас! Ужас! Мужу своему первому… – Она закрыла лицо руками.

– Знаю, – сказал Латынис, чтобы избавить хозяйку от рассказа о трагедии Кленовой.

Урусова горестно молчала, раскачиваясь всем телом.

Ян Арнольдович не торопил ее. Мальчик увлеченно черкал что-то карандашом. Мерно тикали старенькие настенные часы.

– Что я пережила! – немного успокоившись, продолжила Урусова. – За сына боюсь, за Левушку трясусь… Кто знает, что Жанне придет в голову? Ведь они такие, не понимают, что творят… Внука при себе держу. Как Слава с Жанной уйдут в свою комнату – к каждому звуку прислушиваюсь. Ни сна, ни отдыха, извелась вся. Сама чуть не тронулась, ей-богу… Вот вы небось думаете, что я глубокая старуха, да?

– Нет, в общем-то… Не думаю, – растерялся от неожиданного вопроса Латынис.

– А мне ведь всего пятьдесят восемь лет, – печально сказала Урусова. – Что жизнь из меня сделала! Если бы не внук…

– Да, на вашу долю выпало немало, – посочувствовал Ян Арнольдович.

– Кого винить, сама не знаю… Когда у Жанны было просветление, не выдержала, накричала на нее: зачем родила? Ведь больная! По наследству и сын будет таким же! Она в истерику: никакая, мол, не больная… Самое страшное – стала я бояться, что Левушке действительно по наследству передалось. Эта глухота, плохо говорит, нервный весь… Та моя знакомая, врач-психиатр, перед смертью подарила мне книгу. – Урусова встала, открыла шкаф, достала затрепанную книжку в серо-голубом переплете. – Здесь все о психических болезнях, – сказала она, садясь на диван и протягивая книгу Латынису.

Он прочел: „Гиляровский В. А. Психиатрия“. Издание 1935 года.

– Простите, Софья Андреевна, а сына своего вы не ругали? – спросил капитан.

– Так ведь когда он влюбился, то не знал, что Жанна больная.

– Я о другом. Будем называть вещи своими именами… Ваш сын тоже болен. Алкоголизм…

– Что верно, то верно, – обреченно кивнула Урусова. – Пьет…

– Он должен был знать, что даже от здоровой женщины у него мог родиться неполноценный ребенок.

– Не обязательно, – возразила хозяйка. – Это совсем другое.

– Вовсе нет, – сказал Латынис. – В древности был такой писатель Плутарх, который говорил: „Пьяницы рождают пьяниц…“ Кстати, эти слова римляне писали на стенах домов алкоголиков… Вот ваш муж…

– Может, вы и верно говорите, – перебила Урусова. – На свадьбе муж напился так, что никого не узнавал. Даже меня…

– Вот видите, – сказал Ян Арнольдович, уже жалея, что высказал и без того убитой горем женщине горькую правду.

– Ладно, я согласна, – продолжала Урусова. – Однако какая штука получается, товарищ Латынис… Вы знаете законы, объясните мне… Вон сосед мой решил купить машину. Пошел сдавать на права, а его заставили сначала обойти всех врачей. Всех! Глазника, ушника, психиатра и других… Без этого не разрешается выдача прав, а стало быть, и машину водить нельзя. Так?

– Да, в ГАИ строгие правила, – подтвердил капитан.

– Так почему же не требуют таких справок при вступлении в брак? Когда люди хотят обзавестись семьей? Почему? А вдруг кто-то из молодых болен, как вот Жанна или еще какой другой похожей болезнью! Это же страшно! Может передаться по наследству детям! Дети будут страдать! А за что, спрашивается? В чем их вина?

Левушка, увидев, что бабушка разволновалась, застыл над бумагой и с тревогой смотрел на нее. Но Урусова этого не замечала. Она перелистала учебник Гиляровского и, найдя нужную страницу, прочитала:

– Смотрите, что написал этот умный человек. „Заслуживает внимания мысль об организации особых консультаций, в которых даются советы лицам, желающим вступить в брак. Имел бы значение обмен лицами, вступающими в брак, свидетельствами, выданными особыми комиссиями, устанавливающими, что в данном случае нет оснований бояться за здоровье будущего потомства“… Прошло полвека, а ничего не изменилось! Никаких таких комиссий! Даже подобия!

Латынис вспомнил курс семейного права, который проходил в годы учебы в Высшей школе милиции. Согласно Кодексу о браке и семье вступающие в брак должны поставить друг друга в известность о состоянии своего здоровья. А что происходит на самом деле? Разве парень или девушка, решив пойти в загс, спрашивает у любимого человека, чем тот болеет? Да вроде и стыдно спрашивать. Особенно в молодости. Конечно, для этого нужно разработать целую систему, создать службу. Чтобы жених и невеста по отдельности информировали врача, может быть, принесли ему справки из поликлиники, даже прошли диспансеризацию. А уж врач, проанализировав их состояние здоровья, в случае необходимости ставит в известность обе стороны (тоже порознь) о тех или иных осложнениях, могущих возникнуть при совместной жизни, разъясняет, предупреждает о возможных последствиях (пусть даже отдаленных). Наверное, в законе нужно предусмотреть, что в иных случаях нельзя допускать вступление в брак, как это делается, например, в отношении близких родственников…

– Скажите, Софья Андреевна, где могла бы сейчас находиться ваша сноха?

– Не представляю себе, – ответила Урусова. – Ума не приложу… Три года живем вместе – ни одна подруга ее не зашла никогда. Ни писем ей, ни телеграмм…

– А она сама ходит к кому-нибудь в гости? Может, ездит?

– Нет, не ходит. А вот ездит ли… – Урусова задумалась. – Раза два Жанна была в Москве. Я спрашивала, у кого она была – у знакомых или родственников? Говорит: Сережу Есенина навещала… Я сразу догадалась, что это у нее… – Урусова покрутила пальцем у виска.

„Скорее всего, – подумал Ян Арнольдович, – бывает на Ваганьковском кладбище, где она с первым мужем давала клятву верности“.

– Как долго она отсутствовала? – спросил капитан.

– Вечером уедет, а через день рано утром снова здесь.

„Так оно, видимо, и есть“, – утвердился в своем предположении Латынис.

– А кто ее отвозил в Березки?

– Я отвозила, кто же еще…

– Лечь в клинику Баулина очень даже непросто, – заметил Латынис.

– Сама не понимаю, как удалось… Врач, моя знакомая, что книгу вот эту подарила, здорово помогла. Узнала, что Жанна когда-то работала в театре, написала в Москву. Там есть Всероссийское театральное общество… Откликнулись тут же… Еще какой-то народный артист написал в клинику… Понимаете, положение у меня было отчаянное. Славу положили в больницу – до белой горячки допился, высох как спичка. Везде ему чертики мерещились да тараканы. – Урусова судорожно вздохнула, но сдержалась, не заплакала. – Забрали среди ночи и сразу госпитализировали. А тут у Жанны началось. Никого не узнает… Как только я получила на руки ходатайство из Москвы, оставила Левушку на три дня у своей племянницы, а сама повезла Жанну в Березки.