Текст книги "Преступники"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

Через несколько минут она принесла благоухающий напиток, налила чашечку и вышла.

Отхлебывая кофе, Ростовцев думал о том, у кого же могла подняться рука на профессора? Что стояло за этим выстрелом? Зависть, обида, месть? А может быть, таким образом сводили счеты с ним, генеральным директором «Интеграла»?

Аркадия Павловича удивляло, что ему не звонят из милиции. То, что о случившемся он узнал от Кузнецова, объяснимо. В запарке не успели сообщить ему. Но почему не считают нужным держать в курсе сейчас? Ведь наверняка есть уже какие-то предположения. Может быть, даже знают, кто стрелял…

Ростовцев, привыкший решать лишь основные, стратегические проблемы, а все задачи помельче доверять своим замам и помам, сегодня хотел знать буквально все, что происходило в «Интеграле» и вокруг него. И поэтому, наверное, теперь он чувствовал себя не в своей тарелке. Было желание позвонить стражам порядка самому, но он решил не делать этого…

Ростовцев выпил подряд три чашки кофе.

– Надо собраться, – произнес он вслух и, нажав клавишу селектора, дал распоряжение Эмме Капитоновне: – Машину.

И тут же вспомнил присказку Банипартова: «Если вам достался лимон, делайте лимонад».

Аркадий Павлович поехал на строительство здания ПТУ, которое возводилось по проекту, лично им отобранному в Москве на конкурсе молодых архитекторов. Жюри проект забраковало – слишком смелый. Но эта самая смелость и необычность буквально заворожили генерального директора ЭНПО «Интеграл». Работы по строительству продвигались далеко не так гладко, как хотелось бы Ростовцеву. Вообще-то следить за стройкой – дело зама по строительству, но Аркадий Павлович не мог больше находиться в четырех стенах.

Когда он вернулся в административный корпус, перво-наперво узнал, как Баулин.

– Жив, жив, – поспешно успокоила его Эмма Капитоновна. – Вас все время спрашивает Вась-Вась – так называли за глаза коммерческого директора «Интеграла» Василия Васильевича Банипартова.

Ростовцев сказал, что примет его. Но больше – никого.

Коммерческий директор прямо с порога сообщил:

– Прилетели работники Прокуратуры РСФСР… Следователь по особо важным делам Чикуров. В большом чине – старший советник юстиции. С ним еще один следователь – женщина…

То, что москвичи игнорировали руководство «Интеграла», снова неприятно кольнуло самолюбие Ростовцева. А ведь прежде, кто бы ни приезжал из высокопоставленных лиц в Березки, первым делом шли к нему, хозяину.

– Где остановились? – Ростовцев сдержался, не подал вида, что обижен.

– В «Приюте», – ответил Банипартов. – Не переживай, Палыч, у работников таких органов своя манера – побольше туману напустить… Всякие там следственные тайны, секреты…

– Номера им отвели приличные? – спросил Ростовцев.

– Лучшие! Я предупредил. Правда, в последнюю минуту… А вот в ресторане не успел. Бестолковый официант чуть не испортил картину… Они захотели отведать нашей «Росинки», а он возьми да и ляпни: нету, мол, только особым гостям… Хорошо, исправился…

– Ну и слава богу.

– Я думаю, Палыч, надо им питание прямо в номера организовать, – предложил Банипартов.

– Ни в коем случае! – решительно воспротивился Ростовцев. – Зачем такая демонстрация?.. Ты лучше обмозгуй, как нам быть с потоком людей, что приезжают за «Бауросом». С утра вон какая очередь выстраивается в Попове! И вообще, разбивают палатки, ночуют прямо в машинах… Ярмарка, да и только!.. Прослышат, что следователи из Москвы приехали, так еще чего доброго – с жалобами полезут…

Ростовцев вспомнил вчерашний резкий, сумбурный разговор с Баулиным по поводу «Бауроса». И не только об этом… В таком состоянии профессор был впервые. Сверкающие глаза, срывающийся от крика голос, дрожащие руки. Видимо, не отдавая отчета своим словам, он даже грозился перестрелять, как собак, всех, не ведая, что буквально через несколько часов после этого сам будет сражен пулей… Кто стрелял? Возможно, один из тех «всех», кого Баулин собирался отправить на тот свет… А что? Не исключено. Ведь они с профессором вчера не говорили, а кричали, и даже через закрытые окна их могли услышать. Тем более, если тот или те оказались во дворе Баулина… А что, если их вчерашний разговор дойдет до следователей? И дернул же его черт, не дождавшись утра, сразу после встречи с Баулиным зайти к Банипартову и рассказать о разгоревшемся скандале, об этих проклятых анализах… Как быть? Может, сейчас, пока не поздно, предупредить Банипартова, чтоб тот не проговорился?.. Нет, лучше на эту тему разговора не затевать. Еще подумает, что стрелял он, Ростовцев… А если это сделал сам Вась-Вась? Или кто другой по его наущению?..

Ростовцев не знал ответа на поставленные себе вопросы и поэтому молча смотрел на висящую в кабинете картину «„Интеграл“ строится».

Молчал и Банипартов.

Аркадий Павлович встал, подошел к огромному окну, задраенному наглухо: в другом, поменьше, торчал ящик кондиционера. И хотя в кабинет с улицы не проникала предгрозовая духота, Ростовцев ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке, словно его душило.

Аркадию Павловичу ни в коем случае нельзя было дать его пятидесяти двух лет. Гладкое круглое лицо с овальным подбородком, голубые глаза и родинка возле уха молодили генерального директора. И даже несколько прядей седых волос в темно-русой шевелюре не старили. Наверное, оттого, что держался Аркадий Павлович очень уверенно, ходил прямо, не сутулясь. Еще молодила Ростовцева крепкая, по-юношески сложенная фигура.

По сравнению с ним Банипартов выглядел просто пожилым, хотя прожил на три года меньше. Он был высок, жилист. Морщины избороздили щеки и лоб Василия Васильевича. Но больше всего прибавляла ему годы длинная, в складках шея с резко выпирающим кадыком. У него была короткая аккуратная бородка, бакенбарды. Банипартов всегда носил дымчатые очки. И что бы он ни надевал – а коммерческий директор любил дорогие вещи, – все сидело на нем мешковато…

– Что говорят? – не оборачиваясь от окна, спросил Ростовцев.

Он смотрел на потемневшее небо, прорезаемое молниями. В кабинет то и дело доносились громовые раскаты.

– Разное, – сказал Банипартов. – Чего только не выдумывают! – Василий Васильевич усмехнулся. – Конечно, язык – он без костей… Мели, Емеля…

– А что именно? – повернулся к нему генеральный директор.

– Одни говорят, что Баулина того… из-за женщины…

– Ерунда! – отрезал Аркадий Павлович, но после минутного размышления добавил: – Хотя… Евгений Тимурович, прямо скажем, ангелом не был.

– Народная молва, – развел длинными руками Банипартов. – Еще болтают, что хотели с него часы снять, а он начал сопротивляться. Ну и…

Ростовцев покачал головой:

– Как-то не верится, что в наше время из-за часов…

– Знаешь, кое-кто уверяет, что на профессора наверняка покушался псих. Ну, из его больных.

– Один из пациентов? – хмуро произнес генеральный директор.

– А что, вполне возможно, – сказал Василий Васильевич. – Психи, они ведь не ведают, какие дела творят… Говорил я Баулину: зачем ему связываться с шизами? Лечил бы всяких там склеротиков, ревматиков… Нет, надо было еще и ненормальных принимать в клинику!

– Еще что говорят? – спросил Ростовцев.

– Один гнусный слушок ходит, Палыч, – неуверенно начал Банипартов и замолчал.

– Какой? – насторожился генеральный директор.

– Да нет, – отмахнулся Банипартов, – Не стоит…

– Договаривай, договаривай, – настаивал Ростовцев.

– Действительно, уж лучше тебе знать… Будто бы не обошлось без тебя… Мол, не хочешь премию делить пополам…

Ростовцев выпучил глаза, качнулся с носков на пятки и нервно рассмеялся. Банипартов сначала смотрел на него с изумлением, затем тоже начал посмеиваться.

– Кто же это так ненавидит меня? – сказал Ростовцев, погрустнев. – После всего, что случилось с Баулиным, вопрос о премии вообще может осложниться!.. Ну откуда у людей такая злость?

– Зависть, Палыч, – страшная штука, – авторитетно заявил Банипартов. – Уж поверь мне, от нее вся мерзость и идет.

– Если бы знали, что́ я готов отдать, лишь бы Баулин выкарабкался! – в сердцах воскликнул Ростовцев. – Столько планов, идей, и нате вам!.. Да и чисто по-человечески жалко Евгения…

– Верно, верно, – сочувственно закивал Банипартов. – Жаль мужика… И все очень не ко времени. Новую рецептуру «Бауроса» осваиваем… Клиника без руководителя осталась… А кого вместо Баулина?

– Да-да, – словно встряхнувшись, произнес Ростовцев. – Надо думать… Рудик слишком строптив, боюсь, не сработаемся… Может, Анатолия Петровича?

– Голощапова? – Банипартов с сомнением покачал головой. – Он всего лишь кандидат. Да и доцентского звания нет.

– Нет – так будет! Я позвоню ректору мединститута, чтобы они форсировали присвоение ему звания доцента, – решительно сказал Ростовцев.

– Но это зависит не только от них. Утверждают, насколько мне известно, в Москве, в ВАКе…

– Ради дела можно постучаться и в ВАК.

– К Григорию Семеновичу?

– Он уже ушел оттуда. Но мы найдем кого-нибудь другого.

Ростовцев сделал пометку в перекидном календаре.

Снаружи донесся шум дождя. Он все усиливался, переходя в яростный гул. По стеклам окон неистово стегали тугие струи.

– А насчет Голощапова не сомневайся, – сказал Аркадий Павлович. – Он, как говорится, папее папы. Предан идеалам Баулина едва ли не сильнее самого профессора. И здорово разбирается. Здесь мы не ошибемся.

– Хозяин – барин, – развел руками коммерческий директор. – Да, Палыч, забыл сказать, Рэм Николаевич звонил. Сетовал, что съемки сорвались… А может, пусть все-таки приедут телевизионщики? Жизнь, она продолжается…

– Нет, нет, – категорически заявил Ростовцев. – Сейчас не до них… Ты поинтересовался у Мелковского, как там переговоры с киностудией?

– В ажуре. В плане на следующий год. Две части. Режиссер – класс! – Банипартов хмыкнул. – Рэм Николаевич свое дело туго знает. Сказал, что уже есть… – Коммерческий директор защелкал пальцами, вспоминая. – Ну, как это… вер… вер…

– Верстка моей монографии?

– Она самая.

– Это хорошо, – одобрительно кивнул Ростовцев.

Речь шла о научно-популярном фильме и очередной книге, в которых должны быть показаны достижения «Интеграла».

– Рэм Николаевич спрашивал, когда ему приехать, – сказал Банипартов.

– Позвони и скажи, пусть прилетает. Он мне нужен. Понял?

– Сегодня же свяжусь, – пообещал Василий Васильевич.

– И еще у меня просьба. – Аркадий Павлович снова потер виски. – Надо будет встретить Регину Эдуардовну…

Это была жена Баулина.

– Когда она будет?

– Не знаю. Послали срочную телеграмму, осторожно подготовили, просили прилететь. – Ростовцев глянул на часы. – Телеграмму она должна уже была получить. Уверен, даст знать о вылете. – Он посмотрел на Банипартова, хмуро вертевшего в длинных пальцах авторучку. – Только не думай, что я спихиваю на тебя не очень-то веселую миссию, а сам…

– Встречу, конечно, о чем разговор! – даже обиделся Василий Васильевич. – Жена Баулина не кто-нибудь. – Он поднялся. – Я тебе больше не нужен? А то у меня встреча с одним деятелем… Полезен нам…

– Иди, иди… А я еще посижу.

– Ждешь московских следователей? – спросил коммерческий директор, берясь за ручку двери.

– Нет, – буркнул Ростовцев. – Надо подписать срочные бумаги.

Он немного кривил душой, надеясь, что следователи все-таки нанесут ему сегодня визит. Хотя бы из вежливости.

Без стука вошла Эмма Капитоновна, везя перед собой столик на колесиках.

– Аркадий Павлович, – произнесла она тоном, не терпящим возражений, – бутерброды и чай.

– А что, – оживился Ростовцев, – Очень кстати.

Он хотел спросить, не звонили ли ему московские следователи, но воздержался.

Дежурный по Березкинскому поселковому отделению милиции повел Чикурова на второй этаж.

– Рогожин в кабинете начальника, – пояснил он. – Товарищ майор в отпуске, вот мы и решили…

– А что, в камере нет мест? – усмехнулся Игорь Андреевич.

– Никак нет, товарищ следователь по особо важным делам, – поспешно произнес дежурный. – В камере только один задержанный… Товарищ Макеев сказал, что гражданин Рогожин депутат, а потому… Вы не беспокойтесь, все меры приняты.

Какие приняты меры, он объяснить не успел, так как подошли к кабинету начальника отделения. Лейтенант открыл дверь ключом, пропустил вперед Чикурова.

В комнате не было света. Дежурный щелкнул выключателем.

– Что же это вы сидите в потемках, Юрий Юрьевич? – спросил Чикуров у мужчины, прикорнувшего на диване.

Кажется, тот дремал. От яркого света Рогожин зажмурился, недоуменно посмотрел вначале на Чикурова, потом на лейтенанта.

– Следователь по особо важным делам при прокуроре РСФСР Игорь Андреевич Чикуров, – представился Чикуров.

Задержанный зачем-то провел по вороту рубашки, оправил ее.

Рогожину было лет сорок пять. Густые, чуть вьющиеся волосы, карие глаза, тонкий с небольшой горбинкой нос.

Игорь Андреевич посмотрел на дежурного, давая понять, что тот свободен. Лейтенант вышел.

– Давайте побеседуем, – сказал Чикуров, устраиваясь за столом начальника отделения. Он обратил внимание, что в комнате не было ни одного телефонного аппарата. – Садитесь, пожалуйста, поближе, – кивнул Игорь Андреевич на один из стульев.

Рогожин пересел и не очень весело произнес:

– Вы хотите сказать, что будет допрос.

– Да, – кивнул Чикуров.

– Впрочем, я понимаю, обстоятельства не в мою пользу. – Задержанный устало потер лоб. – Оказался рядом… – Он усмехнулся. – Зачем только надо было разыгрывать со мной комедию?

– Какую? – не понял следователь.

– Заперли… Убрали телефоны… Галстук попросили, якобы надо было надеть кому-то для опознания… Хорошо, что я не ношу ремень, а то поддерживал бы сейчас брюки руками.

– Вас задержали, – сказал Чикуров, – для выяснения.

– Я сразу догадался… Скажу вам то же, что и товарищу Макееву: никакого отношения к убийству Баулина я не имею.

– Отчего же вы хороните Баулина? Он жив.

– Жив? – не скрывая радости и облегчения, произнес Рогожин. – Слава богу! Но ведь пацаны говорили… Нет, это правда?

– Да, пока жив, – кивнул Чикуров. – Однако положение его критическое.

– Неужели же наши врачи не помогут! – с надеждой воскликнул Юрий Юрьевич.

«Похоже, он искренен», – подумал Игорь Андреевич.

Честно говоря, он ожидал, что задержанный встретит его упреками, жалобами, возможно, даже угрозами. Реакция главного зоотехника на задержание удивила следователя.

Рассудительность? А может, хорошо рассчитанный ход, игра?

Игорь Андреевич с любопытством рассматривал сидящего перед ним человека.

– Расскажите, пожалуйста, как вы очутились утром возле Лавутки? И именно в том месте? – перевел Чикуров разговор в деловое русло. – Если не возражаете, я запишу наш разговор на магнитофон. – Следователь полез в портфель за своим портативным магнитофоном, который верно служил ему вот уже два года.

– А чего возражать. Видимо, так удобнее. – Подождав, пока Чикуров включит магнитофон, Рогожин, откашлявшись, начал свои показания: – Вы спрашиваете, почему я утром был на Лавутке? Коротко мой ответ можно сформулировать так: ездил туда по делу.

– А если подробнее? – улыбнулся Чикуров, желая несколько разрядить создавшуюся напряженность.

– Вряд ли вас интересуют заботы зоотехника…

– Нет, почему же, расскажите, – настаивал Чикуров, который считал, что подробный рассказ свидетеля или обвиняемого помогает следователю не только глубже вникнуть в обстоятельства, но понять, насколько правдивы показания. Во-первых, не так легко придумать детали, как думается иногда, а во-вторых, при многократных допросах противоречие в мелочах, путаность помогают изобличить лжеца.

– Вы знаете, – начал Рогожин, – сколько в нашем хозяйстве сейчас коров? Тысяча голов.

– Да, много, – заметил Игорь Андреевич.

– Много? А сколько коров у населения? Наберется всего десятка два… А лет двадцать пять назад у населения было две тысячи голов, в совхозе – полторы. И все паслись, все были обеспечены кормами на зиму. А сейчас на дядю надеемся, комбикорма и зерно скармливаем. Увлечение комбикормами привело к тому, что во многих хозяйствах забыли замечательную крестьянскую традицию – любовь и уважение к луговым травам. Сейчас многие луга превратились в неудобья. Вот и получается: какой урожай трав даст матушка-природа, на том и спасибо. А когда от земли только берут и берут, она, обиженная, дает все меньше и меньше. Недаром говорят: земля – кормилица, но и она есть просит… Вы знаете, когда я учился в «Тимирязевке», квалификацию повышал, слушал лекцию об опыте животноводов Англии, Голландии, Швейцарии… Там владельцы молочных стад считают – и вполне справедливо, – что выпас дойных коров на траве является самым дешевым методом производства молока. И фермеры не жалеют денег на внесение удобрений, орошение, известкование пастбищ. Концентраты используются экономно, упор делается на зеленую траву, сено… Я считаю, что у нас можно повысить производство молока и мяса минимум в полтора раза, если эффективнее использовать природное кормовое поле…

Чикуров поделился с Рогожиным тем, что видел недавно по телевидению передачу «Сельский час», в которой выступал какой-то ученый и доказывал, что генеральный путь – создание комплексов промышленного типа. Он горячо утверждал, что пастбища утратили свое значение. Летом якобы выгоднее держать скот в стойлах. Трава на лугах не вытаптывается, знай скашивай и вози на ферму. В результате – полная механизация.

– Я тоже смотрел эту передачу, – усмехнулся Рогожин. – И, как говорят, целиком и полностью не согласен… Он не учитывает, что при стойловом содержании животное почти не двигается, а это значит – организм ослабляется, скот часто болеет, снижается отел. Ведь сейчас на сто коров в среднем рождается всего семьдесят пять телят. Такого в старину знать не знали… Я обеими руками за травы… Но это, как говорится, была присказка. Я, кажется, увлекся. Теперь перехожу непосредственно к ответу на ваш вопрос: что я делал возле Лавутки рано утром… Видите ли, мне, как депутату поселкового Совета, товарищ Ганжа дал перед отпуском поручение…

– Сергей Федорович? – уточнил следователь, вспомнив разговор с райпрокурором о заместителе председателя исполкома поссовета, отставном генерале.

– Он, – кивнул Рогожин. – А поручение вот какое… Сами видите, жара стоит несусветная, травы горят. В переносном, разумеется, смысле… Свое поголовье мы еще кормим, в прошлом году построили цех по выработке кормов из отходов лесопилки… А что делать частнику, а?

Он так посмотрел на следователя, словно у того имелось какое-то решение по этому вопросу. Игорь Андреевич невольно пожал плечами, а Юрий Юрьевич продолжал:

– Поразмыслили мы на заседании исполкома. Сергей Федорович предложил использовать малопригодные угодья. На склонах, в оврагах, в лесу. Их тоже – не разживешься. Земля-то запущенная. Но кое-что мы отыскали. Мало! Я вспомнил, что у Лавутки есть полянки, прогалицы. Не ахти, конечно, но тоже выход… Вот я и решил утром наведаться к Лавутке… Еду обратно – что-то застучало под кузовом. Остановился, посмотрел. Так и есть – глушитель болтается. Гайка крепления оборвалась… Вы что, не верите? – вдруг спросил Рогожин подозрительно.

– Почему же не верю, – спокойно ответил Чикуров. – Слушаю.

Юрий Юрьевич помолчал.

– Мне показалось… – сказал он, почему-то смутившись, и продолжил: – Ну, нашел я кусок проволоки в багажнике, полез привязывать глушитель. Провозился минут двадцать, не меньше… Вдруг подбегают ребята, кричат, перебивая друг друга, что-то про Баулина. Якобы я его бросил, а он уже не дышит, все лицо в крови… Никак не могу уразуметь, при чем тут я…

И Рогожин рассказал, как он сначала хотел посмотреть, что с Баулиным, а потом решил все-таки ехать прямо в милицию. Ведь по горячим следам легче найти преступника.

– Короче, порадел за родную милицию, – горько усмехнулся Рогожин. – Меня же и того… Главное, прошу дежурного: мне во как надо было позвонить! – Он чиркнул ладонью по горлу. – Так нет, басни начали сочинять: якобы телефонный аппарат испорчен…

– А куда вам надо было позвонить? – поинтересовался следователь.

– На ферму, вот куда! У нашей Сабины – тяжелейшие роды…

– Сабина – это?..

– Корова, – объяснил Юрий Юрьевич. – Голштино-фризка! Порода такая. Рекордистка! За год около восьми тысяч килограммов молока дает. А по району в среднем – по три с половиной тысячи… Боюсь, как бы не погибла. – Он покачал головой и повторил: – Тяжелые роды, очень! Ветврач вторые сутки от нее не отходит. Не дай бог потеряем. На ее потомство большие надежды.

Рогожин сказал это с такой болью, что не поверить в его искреннее переживание было невозможно.

Игорь Андреевич прикидывал, в каком направлении вести допрос дальше.

– Вы говорите, что возились с глушителем минут двадцать? – задал он вопрос.

– Я не смотрел на часы. Может, меньше, а может, и больше, – хмуро ответил Рогожин.

– Вы не помните, мимо вас не проезжала машина?

Юрий Юрьевич задумался.

– Проезжала. И кажется, не одна.

– Сколько и какие?

– По-моему, две… Одна, если судить по звуку двигателя, «Запорожец», другая – «Жигули».

– Цвет? – спросил Чикуров.

– Вот уж чего не разглядел из-под машины, – развел руками главный зоотехник. – Колеса только промелькнули.

«Вполне может быть», – подумал Игорь Андреевич.

– Скажите, Юрий Юрьевич, а выстрелов вы не слышали?

Рогожин отрицательно покачал головой.

– Постарайтесь припомнить, – настаивал следователь.

– Не знаю, – уже менее уверенно ответил Рогожин. – Да и как бы я разобрался? Гроза надвигалась, грохотало изрядно.

«Ох эта гроза! Правильно сказал прокурор: здорово она спутала карты», – припомнил слова Харитонова Чикуров.

– Скажите, – неожиданно спросил Юрий Юрьевич, – неужели вы подозреваете меня всерьез?

– Поймите правильно, – осторожно начал следователь, – вы оказались неподалеку от места происшествия… Ребята сказали…

– Ну и что? – перебил его Рогожин. – Это совпадение! Честное слово, роковое совпадение! Неужели вы думаете, что я мог бы пойти на убийство из-за матери?

– Почему из-за матери? – спросил следователь.

– Вам уже наверняка рассказали. – Зоотехник недоверчиво посмотрел на Игоря Андреевича. – Ну, за то, что с ней так поступили…

– О вашей матери я слышу впервые, – признался Чикуров. – Поверьте.

Ничего о матери задержанного ни Макеев, ни Латынис ему не сообщили. Не знали или просто не успели.

– Конечно, обошлись с ней не очень красиво, – сказал Юрий Юрьевич. – Но это не повод, чтобы сводить счеты. Тем более стрелять в человека! И в кого? В Баулина! Ему столько людей обязаны здоровьем. Да что там здоровьем – жизнью! – Он решительно тряхнул головой. – Нет, нет и нет! Я совершенно ни при чем…

– А как именно поступили с вашей матерью? Кто конкретно? – спросил Чикуров.

– Не хочется вспоминать, – устало произнес Рогожин, но все же пояснил: – Она ведь травница… Пригласили ее в клинику… Оклад положили… Честное слово, она не набивалась… Работала с душой, помогала освоить лекарственные препараты… Потом вдруг мать уволили. Ничего не объяснили… Разве так поступают с пожилым человеком?

– Кто? Кто так поступил?

Юрий Юрьевич смахнул невидимые соринки с колен, хмуро посмотрел в окно.

– Не знаю, не знаю… Баулин тут виноват или кто другой… Да и давно это было. – Он махнул рукой. – Мать забыла, но я, честно говоря, забыть не могу. Точнее, просто я прервал с Евгением Тимуровичем, как говорится, дипломатические отношения. Не здороваюсь… Но чтобы стрелять!..

Больше ничего конкретного от Рогожина об этой истории следователь не узнал. У задержанного был измученный вид, глаза красные.

– Понимаете, товарищ следователь, – признался он, – всю ночь не спал, был на ферме. Потом здесь вот перенервничал… Голова совершенно не варит…

«Кажется, зря подвергли человека такому испытанию», – пришел к выводу Чикуров.

Он сходил к дежурному, попросил принести и подключить телефон.

– Звоните, пожалуйста, куда вам надо, – сказал Чикуров Рогожину. – А я пока послушаю нашу беседу, а то, чего доброго, техника подведет…

– Вот спасибо! – обрадовался зоотехник и тут же начал накручивать телефонный диск.

Игорь Андреевич принялся слушать запись допроса. Убедившись, что все в порядке, он предложил Рогожину ознакомиться с кратким протоколом допроса, написанным рукой следователя, одновременно пояснив, что сегодня вечером он отпечатает протокол допроса с магнитной ленты, а завтра утром тот сможет прочитать его и подписать.

Игорь Андреевич взглянул на часы. Латынис что-то задерживался.

Домработница профессора Баулина, Валентина Карповна Савчук, лежала в четырехместной палате поселковой больницы.

– Шейку бедра сломала, – со вздохом пожаловалась пожилая женщина. – Железки какие-то вставили… Когда поднимусь – одному богу известно.

Три ее соседки ушли смотреть телевизор: они были ходячие больные. Латынис попросил дежурную медсестру задержать их столько, сколько ему понадобится для беседы с Савчук.

– Так как же с вами получилось такое, Валентина Карповна? – спросил он у женщины.

– Полезла на стремянку, хотела любимую картину Евгения Тимуровича тряпочкой обтереть, вот и свалилась, – ответила домработница. – Да что вы обо мне-то?.. Господи, и что же это на свете делается! – Она всхлипнула, вытерла глаза кончиком платочка, повязанного на голове. – Нашли хоть того ирода, который стрелял в Евгения Тимуровича?

– Пока нет. Но найдем обязательно, – пообещал оперуполномоченный. – У меня к вам несколько вопросов.

– Спрашивай, мил человек, спрашивай, – закивала старушка.

– Вы давно работаете по хозяйству у профессора?

– Уж почти пять лет. Считайте, как он переехал в Березки… Жена его, Регина Эдуардовна, не хочет жить здесь. Я понимаю, в Москве лучше. Да и дочку учить надо… Но в доме ох как нужна женская рука…

– Кто у него бывал?

Савчук задумалась. Она была маленькая, чистенькая, с гладким небольшим личиком, на котором больше всего выделялись живые, еще совсем молодые глаза. И руки у Валентины Карповны были аккуратные, с тонкими пальцами.

– Разные люди захаживали, – промолвила она после некоторого молчания. – Вас кто из здешних интересует?

– И здешние и приезжие, – уточнил Ян Арнольдович.

– Тутошние заглядывали редко… Местный хозяин…

– Это кто? – не понял Латынис.

– Известно кто – Аркадий Павлович. Ну, Ростовцев. Иногда заходил Василий Васильевич, тоже важная шишка в «Интеграле». Но, правда, он пореже навещал… В последнее время, когда я еще на ногах была, пожалуй, чаще всего заходил Анатолий Петрович Голощапов, из клиники. Они с Евгением Тимуровичем могли часами говорить, иногда до полуночи засиживались…

Она замолчала.

– А из женщин? – осторожно поинтересовался Латынис.

Савчук подумала, вздохнула.

– Были у него гости женского пола, – сказала она негромко, глядя в стену. – Но я так думаю, что это по работе.

– А кто именно приходил к профессору?

– Разные бывали… Аза Орлова. Главная медсестра, – не очень охотно сообщила Савчук и добавила: – Бумаги ему приносила. Из клиники… Ну, еще заведующая отделением Людмила Иосифовна Соловейчик. Обсуждали дела… Больше никого не припомню.

«Негусто», – подумал Латынис и спросил:

– А нездешние?

– Этих много бывало. – Валентина Карповна нахмурилась. – Нахальный народ, скажу я вам. Прогонишь в дверь – в окно лезут… И все только одно: «Помогите положить в клинику». Или же «Баурос» просят. Никакого покою не было!

– Больные, – заметил Ян Арнольдович. – Человек ради своего здоровья на что только не пойдет.

– Но ведь и о других думать надо! – возразила старушка. – Евгений Тимурович себя не щадил. На работе намается, придет домой – и тут отдохнуть не дают. На машинах приезжали, автобусом, пешком… А сколько писем пишут! Почтальон сумками таскает… Лично я так считаю: нужно тебе лечиться – обращайся в клинику. Дома же доктора не тревожь… Вот англичане правильно говорят: мой дом – моя крепость. Верно?

Латынис с любопытством посмотрел на Валентину Карповну: ишь ты, даже про англичан знает…

– Значит, людей приходило много? – задумчиво произнес он.

– Я же говорю: отбоя не было… Евгений Тимурович добрый, всех принимал. Когда я дома находилась, то отшивала. Идите, говорю, в клинику, прием там. И точка.

«Ну и задачка, – невесело отметил про себя оперуполномоченный. – Это где же искать тех людей, которые побывали в доме Баулина?»

– А из близких знакомых или родственников кто к нему приезжал? – задал он вопрос.

– Так многие знакомыми назывались. А потом выяснялось, что он их впервые видит… Насчет же родных – только жена с дочкой приезжали. Последний раз в прошлом году на ноябрьские праздники. Регина Эдуардовна сама водит машину. «Жигули» у нее.

– А какого цвета? – машинально спросил Латынис.

– Красного.

«Интересно, – подумал Ян Арнольдович. – Опять „Жигули“ и опять красного цвета… Впрочем, красный цвет – весьма распространенный».

Он заметил, что о жене Баулина старушка говорит не очень охотно. Наверное, в семейной жизни профессора имеются какие-то сложности. А вот в самом Евгении Тимуровиче Валентина Карповна явно не чаяла души.

– Вы живете в доме Баулина? – поинтересовался Латынис.

– Зачем же, – ответила с достоинством Савчук. – У меня комната есть. Сама получила. С соседями, правда, но все удобства – ванна, туалет, отопление…

– Сколько раз в неделю вы приходили к профессору?

– Считайте – каждый день. Я одинокая. И еще люблю за цветами ухаживать. – Она улыбнулась. – Живу на третьем этаже, даже балкончика нет, а покопаться в земле – одно удовольствие… Муж, покойник, тоже очень любил цветы… Ну, я и помогала Евгению Тимуровичу в саду. В самом доме особых дел не было. Он сам себя обслуживал. Готовил, убирал в своей комнате. Пригласил он меня скорее всего ради картин. За ними уход требуется. Да и не только в картинах дело. Евгений Тимурович красивые вещи любит – хрусталь, фарфор. Не такой, что в магазинах стоит, а особый, редкий… Еще любит всякие старинные штучки. Часы у него напольные восемнадцатого века. Показывают время года, восход и заход солнца, луны!

– И много у профессора такого добра? – спросил Латынис, которого заинтересовало это сообщение.

– Ой много! – ответила с гордостью Валентина Карповна. – Прямо музей можно открывать… А какие шкатулки! Палех, хохлома… Серебро, сандаловое дерево, карельская береза… И ведь руки нужны особые, чтобы ухаживать. – Она показала свои руки Латынису. – Почему он меня пригласил? Взять хотя бы картины. Другая бы шварк-шварк мокрой тряпкой – и что получится? Можно повредить… Я же аккуратненько, мягкой марлечкой или пуховичком…

– Откуда у Евгения Тимуровича такая коллекция? – как бы невзначай поинтересовался Латынис.

– Собирает. И сам рисует… Есть у него редкие картины. Подлинники. Левитан, Брюллов, Поленов, Добужинский, Серебрякова, Коровин… Раритеты[2]2
  Раритет – исключительно редкая, ценная вещь.


[Закрыть].

Латынис не мог скрыть своего изумления: вот так старушка, откуда только такое слово знает – раритеты?