Текст книги "Преступники"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

– Одно? – усмехнулась Соловейчик. – Вы даже не представляете, сколько посланий, адресованных вам, мы перехватили у нее…

– Да что вы? – удивился Баулин.

– Более того, Кленова ревновала к вам больных нашего отделения. Женщины говорят, кое-кому даже угрожала пистолетом… Правда, мы обыскали палату, но никакого пистолета не нашли… Может, это игра их воображения или просто поклеп.

– Дай-то бог! А то, знаете ли… – покачал головой профессор.

– Знаем, конечно, – даже обиделась заведующая отделением. – За Кленовой теперь более внимательно присматривают санитары. Особенно после случая с Акбаровой.

– Врачом лечебной физкультуры?

– С ней. Кленова почему-то решила, что Акбарова ее соперница. Ну, тоже влюблена в вас… Дня два назад после занятий аэробикой Кленова вцепилась ей в волосы, еле оторвали.

– Такие страсти из-за меня, а вы молчали, – с едва заметной улыбкой сказал Евгений Тимурович.

– Вы же знаете, что больные с таким диагнозом часто влюбляются в докторов… Кленова выбрала вас. Я говорила уже, что мужа ее, капитана, звали Евгением. И к тому же, как выяснилось, у него такие же усики, как у вас.

– Но я не капитан, – буркнул Баулин. – Да и старше ее. – Он помолчал, вздохнул. – Так что же суд? Признал ее невменяемой и направил на принудительное лечение?

– В том-то и дело, что вынес обвинительный приговор. Хотя прокурор, которому Кленова строила глазки, просил назначить повторную судебно-психиатрическую экспертизу. И адвокат настаивал.

– Повторную?

– Ну да. В ходе предварительного следствия она уже лежала в Институте судебной психиатрии имени Сербского. Но, представьте себе, ее признали вменяемой. Причем заключение подписали светила, авторитетнее которых нет… Короче, суд счел, что нет оснований ставить под сомнение заключение экспертов на предварительном следствии и в суде, направлять подсудимую на повторную экспертизу… Словом, вынесли обвинительный приговор. Дали срок. Отправили в колонию… Это сюжет не только для фильма ужасов, но и для серьезных размышлений медиков и юристов. Есть над чем задуматься. – Людмила Иосифовна посмотрела на часы. – Так что будьте бдительны, – с юмором заметила Соловейчик, поднимаясь со стула. – Раз у вас такая поклонница.

– Постараюсь, – грустно улыбнулся профессор. – У меня просьба, Людмила Иосифовна: увидите главную медсестру, скажите, чтобы зашла ко мне. Будьте добры.

Соловейчик кивнула и вышла из кабинета.

Главная медсестра, Орлова, как раз находилась в приемной, ожидая, когда освободится главврач.

Увидев красную ледериновую папку, в которой Орлова держала документы желающих попасть в клинику, Баулин сказал:

– Предупреждаю, Аза Даниловна, сразу: всего два свободных места.

Орлова села на стул, положила папку перед собой и в тон профессору произнесла:

– И я предупреждаю сразу: в вестибюле дожидаются госпитализации двадцать живых душ, да у меня еще тридцать письменных заявок, полученных по почте. Причем у всех направления, документы… Со всех концов страны…

Баулин жестом попросил дать ему папку. И пока он листал ее, главная медсестра молча смотрела в окно.

– До чего же тяжело отказывать! – сказал с тоской Евгений Тимурович. – А что будет, когда нас покажут по Центральному телевидению?

– Когда? – спросила Орлова.

– Точно не знаю. Завтра приедет съемочная группа. Так что прошу вас, Аза Даниловна, подготовиться. Пусть медсестры и нянечки оденутся понаряднее. Ну и за чистотой приглядите, за порядком.

– Уж куда больше, Евгений Тимурович, – обидчиво проговорила главная медсестра. – Сами знаете, как моем и чистим, – буквально вылизываем палаты, коридоры, холлы…

– Не обижайтесь, – миролюбиво сказал главврач. – Просто я считаю, что нелишне еще раз напомнить. Как-никак – Центральное телевидение!

Он продолжил читать документы больных. Положение было действительно затруднительным: кого же выбрать?

– Видимо, вас с Ростовцевым точно выдвинут на премию, – заметила Орлова,

– Почему вы так считаете? – оторвался от бумаг профессор.

– Если уж с Центрального телевидения едут… Можно, значит, поздравить?

– Когда официально напечатают в газете, тогда и будете поздравлять, – буркнул главврач и перевел разговор на другую тему.

Орлова перегнулась через стол, выбрала из папки схваченные скрепкой несколько листков. Баулин вопросительно посмотрел на нее.

– Протеже Ростовцева, – пояснила главная медсестра, протягивая документы профессору. – Аркадий Павлович мне два раза звонил… А вам?

Баулин взял бумаги, быстро пробежал глазами.

– Да-да, – кивнул он. – Припоминаю. – И, печально усмехнувшись, добавил: – Теперь на одно место осталось всего… сорок девять претендентов… С ума сойти можно!

Главная медсестра встала, обошла стол, снова перебрала направления и отложила одно из них. Баулин стал знакомиться с документами больного. А Орлова сказала:

– Заместитель начальника областного управления торговли… Так что, Евгений Тимурович, и положение его, и должность…

– С таким, как вы сказали, положением и должностью, – перебил ее Баулин, – он может лечь в любую, даже московскую клинику. Или в институт… А мы возьмем Магамбетову, – решительно закончил он.

Аза Даниловна недовольно поджала губы.

– Все, решено! – закрыл папку главврач, оставив на столе бумаги выбранных больных.

– Простая доярка! – фыркнула Орлова.

– У Магамбетовой, между прочим, девять детей, – произнес профессор. – Девять! Мы должны думать и о них.

Главная медсестра хотела сказать еще что-то, но Баулин остановил ее жестом, давая понять, что своего решения не изменит.

Орлова забрала папку, проворчав насчет того, что с ее мнением никто не считается, а она торчит в клинике с утра до вечера, работает за троих, да еще должна зачем-то ехать с Соловейчик проверять, как торгуют «Бауросом».

Это задело главврача.

– Кстати, – сказал он, не скрывая раздражения, – я просил, чтобы поставили решетки. – Баулин ткнул пальцем на окна кабинета. – Неужели надо напоминать десять раз?

– Вы только позавчера дали указание хозяйственникам, – тоже не очень любезно ответила Орлова.

– Так что же, прикажете ждать месяц? – с иронией спросил главврач.

Орлова ничего не ответила и с каменным лицом направилась к двери. Когда она уже взялась за ручку, Баулин негромко спросил:

– Аза Даниловна, простите, но… У вас опять что-то с Рогожиным?

Ее словно хлестнули.

– С Рогожиным? – резко обернулась Орлова, и лицо ее залилось краской.

– Я же видел, – смутился профессор.

Орлова набрала воздуха, словно хотела выкрикнуть что-то дерзкое, но сдержалась. Только махнула рукой и выскочила из кабинета, хлопнув дверью.

Евгений Тимурович обхватил голову руками, прикрыл глаза, мучительно размышляя, что же такое творится и почему Орлова…

В это время открылась дверь и в кабинет вошел Голощапов.

– Едем, Анатолий Петрович, едем, – суетливо поднялся главврач, даже не притронувшись к бумагам, которые требовали рассмотрения.

На пасеку «Интеграла» отправились на служебной машине главврача, которой он пользовался чрезвычайно редко – предпочитал пешком или на велосипеде.

Выехав из поселка, профессорская «Волга» окунулась в вековой лес. Дорога шла узкой просекой среди величественных заповедных елей. Сначала Баулин слушал Голощапова невнимательно, но потом увлекся его рассказом. И гнетущее состояние развеялось.

– Я считаю, – увлеченно говорил Анатолий Петрович, – мы должны еще более интенсивно применять в клинике апитерапию[1]1
  Апитерапия (мед.) – лечение продуктами пчеловодства.


[Закрыть]. Во всех отделениях. Даже в детском. Ведь мед содержит смесь фруктозы и глюкозы, которая непосредственно усваивается, являясь источником энергии. У меда широкий спектр терапевтического воздействия! И не только у меда. Такие продукты пчеловодства, как пыльца, перга, маточное молочко, прополис, пчелиный яд и даже воск, – они же могут творить чудеса!.. Если, например, жизнь рабочей пчелы длится тридцать пять – сорок дней, то матка, потребляющая исключительно маточное молоко, живет пять-шесть лет! Установлено, что в биологии и медицине нет другого вещества, которое оказывало бы подобные эффекты на развитие, продолжительность жизни и продолжение рода. Напрашивается вывод: с помощью маточного молочка можно продлить жизнь человека… И не случайно, когда я был на симпозиуме в Бухаресте, многие ученые выступали с докладами об эффективном лечении маточным молочком вирусных заболеваний, атеросклероза, ослабленного зрения и других недугов.

– У вас сохранились эти доклады? – спросил Баулин.

– Конечно. Если интересуетесь, я принесу.

– Буду очень признателен. А насчет апитерапии было бы хорошо послушать ваш научный доклад в следующий понедельник… Лично я считаю это направление весьма перспективным. Но если говорить о нашей клинике, то, – Баулин развел руками, – нас пока сдерживает база. Я имею в виду пасеку.

– Субочев, я считаю, находка, – сказал Голощапов. – Прекрасный специалист и, главное, энтузиаст. Между прочим, Субочева оставляли в аспирантуре при академии. Но он предпочел живое дело… Правда, когда он приехал и увидел здешнюю пасеку, то пришел в ужас. Прежний пасечник был горьким пьяницей. Пчелы, кстати сказать, пьяных не любят…

Машина вырвалась из леса. Дальше дорога шла через цветущее гречишное поле.

– Смотри-ка! – сказал профессор, неотрывно глядя в окно. – Красота-то какая!

– А какой мед с гречихи! – воскликнул Голощапов. – Мечта! – И подсказал шоферу: – Сверните вот туда, в березовую рощу.

Пасека в несколько десятков ульев располагалась на самой опушке. Чуть поодаль стояли три палатки. Возле них – врытый в землю длинный дощатый стол и скамейки. За столом над микроскопом склонился коренастый плечистый парень в ковбойке и джинсах. Время от времени он отрывал глаза от окуляров, что-то записывал в толстую тетрадь. И так был увлечен, что не заметил, как к нему подошли приехавшие.

– Приветствую! – весело поздоровался с ним Голощапов.

– А-а, Толя, – поднялся из-за стола пчеловод. – Здорово!

– Это Георгий Сергеевич, – представил его профессору Анатолий Петрович. – А это Евгений Тимурович Баулин.

Мужчины обменялись рукопожатиями. Субочев выглядел удивительно молодо, чему немало способствовал курносый нос и вихрастая шевелюра. Нрава пчеловод, видать, был легкого.

– Наш эрзац, Толик, идет нормально, – проговорил он с усмешкой.

Баулин недоуменно посмотрел на Голощапова.

– По моей просьбе Георгий Сергеевич занимается производством экспрессного меда, – сказал Голощапов. – Объясню, что это такое… Подготавливается сахарный сироп с добавлением определенных компонентов – растительных соков, органических веществ, лекарств и так далее. И пчелы, подобно фармацевту в аптеке по рецепту врача, готовят сложное, состоящее из нескольких ингредиентов лекарство. Например, морковный мед, хвойный, гематогенный, поливитаминизированный…

– Заманчивая идея, – одобрительно кивнул Баулин. – Значит, мед с заранее заданными свойствами, необходимыми для лечения?

– Вот-вот, – подтвердил Анатолий Петрович. – Я и хочу ввести в практику нашей клиники лечение экспрессным медом.

– Не понимаю, – сказал Баулин. – А при чем же тут эрзац?

– Видите ли, – с улыбкой ответил Субочев, – в последнее время развелось немало нечестных пчеловодов. Только о своем кармане и думают. Скармливают пчелам сахарный сироп, и получается не мед, а эрзац. Даже небольшая примесь сахарного сиропа портит мед и делает его непригодным для лечения… Разумеется, к экспрессному меду данное обвинение не относится. Это – лекарство.

Баулин и Голощапов провели на пасеке часа три. А когда сели в машину, чтобы уехать в Березки, Голощапов спросил:

– Даете «добро» на использование в клинике экспрессного меда?

– Голосую «за» двумя руками! – откликнулся Баулин. – И не только его, но и других продуктов пчеловодства. Уверен: применение их в лечебной практике таит большие возможности… Но за вами научный доклад о достижениях апитерапии…

Закончив обход, Людмила Иосифовна Соловейчик зашла к Орловой.

– Поедем в Попово? – спросила заведующая отделением.

Главная медсестра все еще находилась не в духе после разговора с главврачом.

– Почему я должна заниматься этим делом? – недовольно проворчала она.

Но все же отдала нужные распоряжения одной из медсестер и вышла с Соловейчик на улицу.

У подъезда стояли «Жигули» Орловой. Она сама водила машину.

– Ты что такая мрачная? – поинтересовалась Людмила Иосифовна, когда они отъехали от клиники.

– А, – раздраженно отмахнулась Аза Даниловна. – Работаешь, как вол, а спасибо не дождешься.

– Баулин?.. – осторожно спросила врач.

Орлова в ответ только вздохнула.

– Не переживай, – успокоила Орлову врач. – Мне тоже досталось. Без всякого повода!

Подъезжая к деревне, они еще издали заметили длинный хвост «Волг», «Жигулей», «Запорожцев», «Москвичей» и мотоциклов, выстроившихся по обочине дороги.

– Как на ярмарку съехались, – заметила Соловейчик, имея в виду скопление авто– и мототранспорта.

А местность вокруг ларька, где продавали «Баурос», и впрямь напоминала ярмарочную площадь. Небольшое деревянное строение с маленьким окошечком стояло в центре поляны. Вся она была заполнена людьми. Многие сидели и лежали прямо на земле, подложив под себя что попало – газеты, коврики, надувные матрацы, куртки, пижамы и плащи.

Чуть поодаль, в небольшой рощице, виднелись палатки. Было много детей. Они бегали, резвились, устраивали шумные игры. Взрослые вели неспешную беседу. У самого магазина стояла терпеливая очередь человек в пятьдесят.

– Табор, да и только, – усмехнулась Орлова.

Она с трудом отыскала место, где можно было поставить «Жигуленок». Заперев машину, направились к торговой точке.

Окошечко было закрыто наглухо. Вдруг от очереди отделилась пожилая женщина, бросилась навстречу.

– Аза Даниловна, здравствуйте! – с заискивающей улыбкой проговорила она. И на недоуменный взгляд Орловой стала объяснять: – Я лежала у вас в прошлом году… Помните?.. В четырнадцатой палате…

Главная медсестра пожала плечами: она не узнала больную. А та грустно продолжала:

– Аза Даниловна, помогите достать хоть пару бутылочек «Бауроса»! Третьи сутки дежурю и все без толку!.. Вы мое письмо получили? Я писала вам и товарищу Баулину…

– Я была в отпуске, – ответила Орлова, чтобы не показаться невежливой.

По очереди прошелся говорок. Узнали не только Азу Даниловну, но и Соловейчик: тут было немало бывших пациентов клиники.

Главную медсестру и заведующую отделением окружили, стали жаловаться:

– Когда же наконец наведут порядок с продажей «Бауроса»? – взволнованно вопрошал пожилой мужчина. – У меня отпуск кончается! Торчу здесь неделю, а купить не могу…

– Людмила Иосифовна, – со слезами в голосе просила молодая женщина, – мама умирает! Посодействуйте! – Она достала из сумочки какие-то бумаги и пыталась всунуть их в руки Соловейчик.

Один из мужчин, протиснувшись к работникам клиники, мрачно заявил:

– Что же, товарищи, прикажете мне делать, если вашего «Бауроса» хватает только на пятьдесят человек в день? – Он обвел руками вокруг. – К чему тогда пишут в газетах и книгах, по радио рекламируют?

Орлова и Соловейчик растерялись. Мужчина протянул ладонь. На ней химическим карандашом было выведено 2321.

– Это номер моей очереди! – с вызовом сказал мужчина. – Выходит, до зимы здесь куковать будем? Я, между прочим, из Караганды приехал…

– А я из Нарьян-Мара, – откликнулся темноволосый узкоглазый парень. – Плохо организовано. – Он осуждающе покачал головой. – Очень плохо… Люди недовольны…

– Жаловаться будем! – высоким фальцетом выкрикнула вдруг худая женщина с измученным лицом. – Найдем управу! У меня зять – журналист! Фельетон напишет…

На нее зашикали.

– Молчите!.. Вы что?.. Еще хуже будет!..

– Совсем закроют торговлю…

Соловейчик пыталась объяснить, что к реализации «Бауроса» они никакого отношения не имеют. Но ее не слушали.

Они с трудом освобождались из плотного кольца людей. Один из мужчин, лет семидесяти, вежливо поинтересовался:

– А участники войны имеют льготы на право получения «Бауроса» вне очереди?

Его тут же кто-то перебил:

– Мы проверяли у него документы: он имеет только медаль «За оборону Кавказа»!.,

– Да, он не имеет права! Так решил общественный контроль за очередью! – безапелляционно заявила представительная женщина в костюме ярко-оранжевого цвета.

Завязался спор. Воспользовавшись этим, Соловейчик и Орлова выбрались из толпы.

– Черт знает что! – возмущалась Аза Даниловна. – Готовы растерзать друг друга…

– Ничего не поделаешь, – вздохнула Людмила Иосифовна. – Когда дело касается здоровья…

Они обогнули торговую палатку. Дверь сзади тоже была заперта. Орлова постучала. Никто не ответил. Тут вынырнул откуда-то невысокий молодой человек.

– Послушайте, – сказал он тихо с кавказским акцентом. – Может, договоримся, а? Тридцать рублей за бутылку…

– Че-е-го-о? – протянула Орлова.

– Хорошо, сорок даю! – произнес парень, оглядываясь по сторонам.

Орлова не успела ответить ему – дверь чуть приотворилась.

– Привет, Азочка! – высунулась в щель продавщица.

– Здравствуй, Ванда, – сказала Орлова. – Мы к тебе.

Продавщица пропустила работников клиники, тут же закрыв дверь на тяжелую щеколду. Орлова представила ей Людмилу Иосифовну. Ванда провела их в подсобку.

– «Бауроса» нет, – сразу предупредила она.

– Сколько сегодня получили? – поинтересовалась Соловейчик.

– Тысячу литров… Капля в море!.. Видите, что творится?

– Сумасшедший дом! – сказала главная медсестра.

– Не то слово! Там куда спокойнее, уверена! А тут… – Ванда махнула рукой.

– А по скольку вы отпускаете в одни руки? – продолжала спрашивать Соловейчик.

– По требованию. Одни берут пять-шесть бутылок, другие – канистрами… Мне ведь везут и фасованный «Баурос», и разливной.

– Странно, – удивилась Людмила Иосифовна. – Надо бы установить какую-то норму на человека…

– А я тут при чем? – пожала плечами продавщица. – Пусть Банипартов решает. Мне лишь бы продать. Получаю с количества… А вообще – надоела вся эта нервотрепка… Знали бы, чего только не наслушаешься за день!

– Ну, положим, ты не внакладе, – усмехнулась Аза Даниловна.

– Уж чья бы корова мычала… – вдруг обозлясь, огрызнулась Ванда.

– Ладно, ладно, – миролюбиво сказала Орлова, – не лезь в бутылку… Действительно, работенка у тебя – не позавидуешь!

Людмила Иосифовна переглянулась с Орловой: выяснять вроде бы больше нечего, и так ясно.

Уже возле машины их догнала женщина средних лет. Так же тихо, как и молодой человек, она предложила в обмен на «Баурос» черную икру.

– Свеженькая! – уговаривала женщина. – Из Астрахани, своего посола!

– Я сейчас милицию позову! – возмущенно сказала Орлова. – Узнают, откуда у вас икра своего посола!

Женщина поспешно ретировалась.

– Действительно, – покачала головой Соловейчик, усаживаясь в «Жигули», – следует навести порядок в продаже «Бауроса». И как можно скорее. Надо, чтобы Евгений Тимурович пошел к Банипартову.

– Сегодня у нас второе июля? – спросила Орлова.

– Второе, – кивнула Людмила Иосифовна.

– Так ведь послезавтра шеф летит в командировку.

– Ах, да, – спохватилась Соловейчик. – Совсем забыла… Ну, значит, возьмется за Попово, когда вернется…

Разговор с заместителем главврача Рудиком состоялся у Баулина в конце рабочего дня. Евгений Тимурович находился под его впечатлением до самого вечера.

Зайдя в свой домашний кабинет, он припомнил нелицеприятную беседу с Владимиром Евтихиевичем. Профессор чувствовал себя совершенно разбитым, хотя успел до прихода домой поиграть в теннис, попариться в сауне, что обычно взбадривало его. Обычно, но не сегодня.

Он взял с полки книгу одного современного публициста, пишущего с философским уклоном, и устроился за письменным столом.

Сумерки наступили неожиданно рано. Баулин глянул в окно – небосвод затянуло тучами.

«Быть дождю», – подумал Евгений Тимурович, зажигая настольную лампу. От ее света на улице стало как бы еще темнее. Зато в комнате – уютнее.

Автор поучал читателя, как добиться нравственного самоусовершенствования. Причем довольно скучно, казенными фразами. Баулин хотел было поменять чтиво, как наткнулся на цитату своего любимого Монтеня.

«Только вам одному известно, – писал французский мыслитель, – подлы вы и жестокосердны или честны и благочестивы; другие вас вовсе не видят; они составляют себе о вас представление на основании внутренних догадок, они видят не столько вашу природу, сколько ваше умение вести себя среди людей; поэтому не считайтесь с их приговором, считайтесь лишь со своим».

Эти слова Монтеня Евгений Тимурович уже читал когда-то, но сейчас они поразили его, особенно слово «приговор».

Баулин машинально перелистал несколько страниц. И опять его остановила фраза. На этот раз американского мыслителя Г. Д. Торо:

«Между добродетелью и пороком не бывает даже самого краткого перемирия».

Евгений Тимурович взял шариковую авторучку и подчеркнул цитату, как делал это обычно, заинтересовавшись чьей-то мыслью.

«Конечно, – подумал профессор, – все на самом деле есть борьба добра и зла. Мы просто иной раз закрываем глаза на то, что творим. Чтобы заглушить вопль совести. Или специально нагружаем себя сверх меры ненужной суетой, чтобы оправдать нечестные, жуткие поступки…»

Словно в подтверждение этому он нашел в книге заинтересовавшее его высказывание Льва Толстого. Великий русский писатель признавался в письме одному из своих корреспондентов:

«Я сорок лет работал над собой, чтобы из тумана философских воззрений и религиозных ощущений выработать ясные и определенные взгляды на явления жизни – моей самой близкой, ежедневной моей жизни для того, чтобы знать, что хорошо и что дурно. А вы хотите меня уверить, что гораздо выгоднее напустить опять того тумана, от которого я сорок лет освобождался, – тумана философии и любви вообще, возвышенной христианской любви для того, чтобы не видеть опять различия между добрым и злым и спокойно пользоваться трудами других людей, есть плоть и кровь людей, утешаясь возвышенными словами. Нет, это не годится».

Евгений Тимурович смежил веки. Толстой бил, что говорится, не в бровь, а в глаз. Ему, Баулину…

– Не годится, – произнес профессор вслух, – есть плоть и кровь людей… Да, у писателя были свои взгляды на жизнь. А есть ли они у него, Баулина? Если есть, то в чем их суть? Может быть, в том, что…

За окном качались деревья, слышались таинственные шорохи. Поскрипывал флюгер на коньке крыши, будто царапал по сердцу. Форточка тоже качалась, негромко хлопая. Профессор встал, чтобы прикрыть ее, и застыл. В глубине сада мелькнула мужская фигура. Спряталась за дерево. Человек, видимо, заметил в окне хозяина особняка.

«Кто бы это мог быть?» – подумал Баулин.

Страх, который ощутил он сегодня утром там, на речке, снова охватил его. «Неужто опять они?..»

Евгений Тимурович невольно прислонился к стене, спрятавшись от тех, кто пробрался в его двор отнюдь не с добрыми намерениями. Ему вспомнился рассказ Соловейчик о трагедии, происшедшей по вине этой несчастной женщины. А в конце рабочего дня Людмила Иосифовна взволнованно сообщила главврачу, что Кленова не являлась ни на обед, ни на ужин. И вообще ее не видели в клинике с утра.

– Еще философией занимается! – раздался с улицы голос Рогожина. – А что он понимает в добре и зле?..

Главный зоотехник произнес это злобно, с язвительной интонацией.

– Он любит только себя, свою дочь! – вторил Рогожину женский голос. – А жизни других совсем не ценит! Спросите моих детей…

Но голос этот принадлежал не Кленовой и был Евгению Тимуровичу очень знаком. Голос, от которого он просыпался по ночам, когда ему снились кошмары…

Профессор дотянулся до настольной лампы, нажал кнопку выключателя. Свет в комнате погас. Евгений Тимурович осторожно, одним глазом посмотрел из-за оконного косяка на улицу.

Волосы встали дыбом – совсем рядом с домом стояла Гридасова. Но, помимо нее, Кленовой и Рогозина, в саду находился еще кто-то. И кажется, это были женщины.

Баулин отпрянул от окна.

– Безжалостный, алчный человек! – донеслось снаружи.

– Ему нет места среди живых! – зловещим шепотом, однако совершенно отчетливо проговорила Гридасова.

– В тюрьму его! – прозвенел высокий девичий голосок.

На сей раз Евгений Тимурович не мог предположить даже отдаленно, кто это.

«Может быть, позвонить в милицию, сообщить? – промелькнуло в голове профессора. – Нет, ни в коем случае!»

Евгений Тимурович, пригнувшись, чтобы его не было видно из окна, выбрался из кабинета. На цыпочках, тихо, совсем тихо прошел в прихожую, проверил запоры – дверь была закрыта на ключ и задвижку. Затем он ощупью поднялся на второй этаж, в спальню. Закрыл дверь на замок. Не зажигая огня, добрался до постели и залез в нее, укрывшись с головой пледом.

Его била дрожь. Некоторое время он лежал, боясь высунуться. С улицы – ни звука.

Сколько так пролежал в постели, он не помнит. Голоса больше не слышались. Бешено колотилось сердце, казалось, оно вот-вот выскочит из груди.

«Надо выпить настой валерианки, – подумал профессор. – Снимет тахикардию».

Но флакон находился в аптечке на кухне.

Евгений Тимурович подождал. Сердце не успокаивалось. Тогда он, все еще боясь зажигать свет, стараясь не шуметь, спустился вниз. Электрический фонарик лежал на привычном месте. Баулин отыскал настойку, дрожащей рукой накапал нужное количество и выпил. Присел на табурет. Минут через пять тахикардия прекратилась. Он забылся, облокотившись на стол.

И вдруг его словно подбросило от звука дверного звонка. Инстинктивно схватив за ножку табуретку, он медленно двинулся в прихожую.

Евгений Тимурович зажег свет, повернул ключ в замке, отодвинул задвижку и рывком отворил дверь.

На пороге стояла Кленова. Одна. С цветами в руках. Он не мог оторвать глаз от кроваво-красных роз.

– Женя, дорогой! – протянула ему букет пациентка Людмилы Иосифовны Соловейчик.

– Марш в палату! – закричал Баулин. – Сейчас же!

Голос у него сорвался, и он закашлялся.

Кленова от испуга выронила цветы.

– Я что сказал!.. Немедленно!.. – словно в истерике продолжал профессор. – Иначе завтра же выпишу вас из клиники!..

Женщина отпрянула, повернулась и быстро исчезла. По дорожке простучали ее каблучки, затем хлопнула калитка.

Он выглянул наружу. Никого. Затем, не выпуская из рук табуретку, обошел вокруг дома, всматриваясь в темноту сада. Там тоже как будто никого не было.

Баулин пошел в дом, поднял у порога цветы, уколовшись о крупные коричневые шипы, и отнес их на кухню.

В гостиной зазвонил телефон. Профессор прошел в комнату, машинально посасывая уколотый палец, снял трубку.

– Не спишь?

Это был генеральный директор «Интеграла» Аркадий Павлович Ростовцев.

– Нет еще, – ответил Баулин, стараясь говорить спокойно, хотя внутри у него все сотрясалось.

– Мне передали, что ты звонил и хотел со мной встретиться, – сказал Ростовцев.

– Непременно! И чем раньше, тем лучше!

Через пятнадцать минут Аркадий Павлович уже входил в дом профессора.

На следующий день, 3 июля, утром, а точнее – в десять часов, к главному входу Центрального телевидения, что на улице Королева в Останкине, подъехала белая «Волга» с сиденьями, обтянутыми красным бархатом. Подъехала стремительно и в то же время как-то элегантно. Шофер остановил машину мягко, ровно в трех шагах напротив стеклянной двери. Из «Волги» вышел Рэм Николаевич Мелковский, мужчина лет тридцати пяти, в кремовых брюках и светло-коричневой рубашке-сафари, легких летних туфлях, которые напоминали домашние, но в то же время выглядели совсем недешево – явно из магазина «Березка». Аккуратная прическа ежиком, модные дымчатые итальянские очки (фильтры чуть-чуть затемненные), японский «дипломат» с электронным замком, массивные часы «сейко» на металлическом браслете довершали облик Рэма Николаевича. Он прошел в вестибюль, где десятка два людей томились в ожидании заказанного пропуска, не глядя по сторонам, поднялся по широкой лестнице, вынул из нагрудного кармашка и показал сержанту милиции сафьяновую книжечку, которая удостоверяла, что Мелковский является «специальным корреспондентом Центрального телевидения». Более того, в удостоверении была особая отметка, разрешающая его владельцу проходить повсюду в этом огромном здании, – привилегия далеко не для всех, даже сотрудников ЦТ.

Вообще-то у Рэма Николаевича имелось с десяток различных удостоверений и пропусков. Он сотрудничал в нескольких журналах и газетах, состоял членом двух творческих союзов – писателей и журналистов, был завсегдатаем Центрального Дома кино и Центрального Дома работников искусств. Впрочем, в Домах архитекторов и композиторов он тоже был своим человеком. Помимо всего, Мелковский имел книжечку, которой дорожил особо, – удостоверение МВД СССР, в котором он значился «консультантом по печати». Правда, удостоверение это было просрочено, однако Рэм Николаевич не спешил сдавать его на продление. Он знал, что многие из его коллег обратно удостоверения не получали, ибо новое руководство министерства подобного рода «консультантов» не очень баловало. А даже в просроченном виде это удостоверение не раз выручало, когда шофер персональной «Волги» вступал в небольшие конфликты с правилами дорожного движения…

Прежде чем подняться на девятый этаж к режиссеру своей передачи, Мелковский спустился в бар. Когда Мелковский наконец поднялся на девятый этаж, вся съемочная группа была в сборе. Со всеми, кроме редактора, Мелковский выезжал в командировки для съемок не раз. Это были отличные работники, каждый в своем деле ас. Впрочем, то, что собралась такая группа, – заслуга самого Рэма Николаевича. Он лично ходил к руководству Гостелерадио.

– Договорился, все в порядке, дают «кодак», – по-обыденному просто произнес Мелковский, когда на него накинулись с расспросами насчет пленки.

– Ну, что я говорил! – патетически промолвил оператор, указуя перстом в потолок.

– Как тебе все удается? – развел руками режиссер Лётов.

– А главное – буквально в пять минут, – подчеркнул администратор.

– У меня просто нет времени, – улыбнулся Рэм Николаевич. – Как у того парижского финансового чиновника Жана Малаплата…

– Кто это?

– Малаплат, – объяснил Мелковский, – посвятил целых сорок лет, чтобы перевести на французский язык «Фауста» Гёте… Правда, перевел исключительно точно и высокохудожественно, но положить сорок лет на одно произведение, притом не свое…

– Считай, целая жизнь, – подытожил редактор и посмотрел на часы.

Это был сигнал к тому, что надо обсудить детали завтрашнего выезда на съемки.

– Рэм Николаевич, вы летите с нами? – спросил режиссер.

– Да, – кивнул Мелковский. – Как с билетами? Помощь не требуется?

– В ажуре, как всегда, – с некоторой обидой откликнулся администратор. – Я и на вас заказал.

– Отлично. Гостиница, выходит, в Березках тоже обеспечена, – уже утвердительно произнес Рэм Николаевич.

– Режиссеру, оператору, звукооператору, редактору и мне – одноместные, – перечислял администратор. – Для ассистентов и осветителей – двухместные. Вам – люкс.