Текст книги "Преступники"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

«Интересно, что это за волшебник такой, его племянник?» – подумала следователь и спросила:

– Как же вашему племяннику удалось?

– Он помог, и ему помогли…

– Кому именно и чем помог ваш племянник?

– Там есть такой человек, Банипартов… Он попросил ускорить вопрос об отправке вагона с виноградом.

– Для Березок? – уточнила Дагуров.

– Зачем? Для Мурманска…

Короче говоря, Банипартов хотел поскорее получить импортное оборудование для лесокомбината, чтобы все шло в дело, даже кора от деревьев…

«Да, этот Вась-Вась не промах», – вспомнила Ольга Арчиловна заслуженного толкача республики, как он себя называл.

– Когда вас положили в клинику? – спросила она.

– В апреле прошлого года. А в июле, понимаешь, уже сидел вот здесь, заканчивал парижский заказ… Пожалуйста, – с гордостью показал мастер на пышно оформленный диплом в рамке на стене. – «Гран-при»! Французский министр, понимаешь, вручал мне в Париже!

– А само блюдо?

– В Москве в музее.

– Выходит, в березкинской клинике вам полностью восстановили зрение и слух? – с неподдельным восхищением спросила Дагурова.

– Не могу сказать, что на сто процентов, но, как видишь, работаю. Правда, профессор Баулин просил не перегружаться, побольше отдыхать, гулять, дышать свежим воздухом.

– Чем же вас лечили?

Гаджиев удивленно посмотрел на следователя.

– Я сам думаю, чем? Вроде бы никаких операций не делали, уколов тоже. Я там как в санатории жил… Соки давали…

– Какие именно?

– Разные. Помню, больше всего морковный. Каждый день. И ванны принимал. Вода на травах настояна. Очень приятно! Лежишь минут двадцать – одно наслаждение… Еще мед давали, пчелиное молочко. На лошади заставляли ездить. И очень много гулять. Особенно когда цвели деревья. Баулин объяснял, что дышать пыльцой очень полезно – болезнь уходит… И голодал…

– Долго?

– Один раз много дней ничего не ел. Потом постепенно кушать начал. Соки, протертые овощи, фрукты…

– Значит, никаких лекарств?

Мастер улыбнулся.

– Одно лекарство давали вкусное. «Баурос-один» называется. Как лимонад… Хороший отдых получился. Правда, немного работать приходилось. В саду деревья окапывал. Но разве это работа?

– Да, ваш труд посложнее, – улыбнулась Ольга Арчиловна, показав на изделия мастера. – Скажите, Меджид Гаджиевич, вы поддерживаете связь с клиникой?

– Связь? – удивился мастер. – Чувствую себя хорошо, зачем людей беспокоить?

– Значит, вы туда не писали?

– Понимаешь, в прошлом году послал два письма, – ответил Гаджиев. – Когда выписывали, попросили, чтобы я сообщал про свое самочувствие… Первое письмо я послал через два месяца, второе – к Новому году. И все.

– А вам ответили оттуда? Сам Баулин или кто-нибудь из лечащих врачей?

– Никаких писем из Березок я не получал, – решительно заявил мастер.

– Может быть, совсем недавно? – допытывалась Дагурова.

– Нет! Память у меня отличная, понимаешь, лечить не надо, – усмехнулся Гаджиев.

Говорил он скорее всего правду. Да и на почте, где вчера побывала следователь, сообщили, что из Березок в этом году писем на имя Гаджиева не поступало. Значит, Баулин так и не отправил ему свое послание?

– У меня к вам один вопрос, – осторожно начала Ольга Арчиловна. – Деликатный… Скажите, у вас никто не требовал каких-нибудь подношений, денег в клинике? Из врачей, медперсонала?

Гаджиев стал очень серьезным.

– Я понимаю, на что вы намекаете… Лично у меня никто ничего не требовал.

Он, как показалось Ольге Арчиловне, подчеркнул слова «лично у меня». И это ее насторожило.

– А у других? – спросила следователь.

Мастер пожал плечами, отвел глаза. Дагурова поняла, что ему не хочется отвечать на этот вопрос.

– Меджид Гаджиевич, вспомните, каких трудов стоило вам попасть в березкинскую клинику… Насколько я поняла, если бы не ваш племянник…

– У него денег не просили, – поспешно сказал Гаджиев.

– Верно, – кивнула следователь. – Однако у нас есть сведения, что кое-кто попадает в клинику за деньги, причем немалые… Прошу вас помочь следствию. Да что следствию – справедливости. Ведь это ужасно, когда пользуются человеческим горем… Вы меня понимаете?

– Я догадываюсь, кого вы имеете в виду, – неохотно сказал Гаджиев. – У нас не принято распускать язык… Но ради справедливости… Да, я передавал конверт одному человеку.

– Какой конверт, кому?

– Конверт с запиской. Главной медсестре Азе Даниловне.

«Опять Орлова, – отметила про себя следователь. – Это, кажется, уже теплее, как в детской игре…»

– Можете рассказать подробнее?

– Конечно! Понимаешь, в соседней палате лежал Егор. Хороший человек! Мы с ним в нарды играли. Ему не разрешали вставать… Мы дали друг другу слово: когда вылечимся, то друг к другу съездим в гости… Один раз прихожу к нему с нардами, а Егор, понимаешь, страшно ругается…

– Фамилию Егора помните?

– А как же! Шатохин его фамилия, – ответил Гаджиев и продолжил: – Вижу, сильно волнуется, а ему нельзя, понимаешь… Успокойся, говорю, друг, скажи, что случилось? Он весь трясется, сам белый… Просит отнести конверт Орловой. Записка, говорит, в нем…

Я передал. Аза Даниловна прочитала, перепугалась и побежала в палату к Шатохину… На следующий день Егор зовет меня. Остыл уже. Сели за нарды… Мне все-таки интересно. Спрашиваю: из-за чего ты так психовал? Егор помолчал, потом говорит: ладно, только тебе скажу, как другу… Попросил, понимаешь, нянечку на почту сходить, телеграмму отправить, ну, за услугу дал ей рубль. Об этом узнала Аза Даниловна… Прибегает нянечка, плачет, сует назад рубль, говорит, что из-за этого рубля Аза Даниловна грозилась ее уволить, а Шатохина выписать из клиники… Так в той записке Егор написал Азе Даниловне, что пускай выписывает, но прежде пусть вернет ему картину и полторы тысячи рублей… Орлова тут же прибежала, стала извиняться. Объяснила, что в клинике запрещается нянечкам брать деньги с больных, вот за это и отругала ее. А выписывать Шатохина никто не собирается… Так и получилось: нянечку не уволили, Шатохина не выписали… Через две недели Егор умер… Я горец, понимаешь, и то плакал! – с неподдельной болью произнес Гаджиев.

«Вот и второй случай после Бульбы, – подумала Дагурова. – Но только ли эти два?»

– Честное слово, Ольга Арчиловна, – приложил руку к груди Гаджиев, – если бы Егор не умер, я ни за что не рассказал бы вам. Хотите обижайтесь за откровенность, хотите нет.

– Понимаю, Меджид Гаджиевич. И спасибо, что поделились… Хочу вот что спросить: Шатохин не рассказывал, кому именно он давал полторы тысячи рублей?

– Деньги он давал лично Орловой.

– За что?

– Как будто не понятно, – покачал головой мастер. – Чтобы место в клинике получить.

– А картину кому?

– Тоже Азе Даниловне.

– Какую именно картину, Шатохин не говорил?

– Нет, не говорил. Понимаешь, Егор специально за ней в Москву ездил.

– Семья у Шатохина есть?

– Конечно. Жена осталась, дети…

– Адреса у вас нет?

– Есть, – кивнул Гаджиев. – Патимат! – крикнул он. В мастерскую вошла уже знакомая пожилая женщина. – Слушай, там у меня в столе зеленая записная книжка…

Женщина молча вышла и скоро вернулась, отдала мастеру книжку и так же тихо удалилась. Ольга Арчиловна записала координаты семьи Шатохина.

– Меджид Гаджиевич, а о других случаях, когда в клинику клали за взятку, вы не слышали? – задала вопрос Дагурова.

– Нехорошее думаешь обо мне… Что, я ходил по больнице и всякие разговоры подслушивал, да?

– Ладно, – сказала Дагурова. – Давайте о вас…

– А что обо мне? – вспыхнул было мастер.

– Вы сказали, что денег с вас никто не требовал… Может, подарки вымогали?

– Зачем вымогали? Э? У нас принято за добро платить добром! Я стихи написал, посвятил Евгению Тимуровичу Баулину! – горячо проговорил Гаджиев. – Во время обхода прочитал ему. На своем языке, правда… Он спросил: перевод есть? Я говорю: московский переводчик будет переводить, с моего подстрочника. Потом в книге напечатают… Рассказал своими словами… Хотите послушать?

– Да, конечно!

Мастер чуть прикрыл глаза и нараспев прочитал:

– Когда в горах зимой злой буран застает джигита в пути, верный друг-конь привезет его к родной сакле. Мои уши не слышат из-за ветра, снег ослепил глаза. Но я верю, что обязательно увижу любимую, услышу ее серебряный голос. Грозной стихии не победить меня, потому что подо мной верный конь! – Он замолчал, ожидая оценки.

– Романтично, – сказала Ольга Арчиловна.

– Поэтический образ, понимаешь! По-нашему очень хорошо звучит! А стихи эти написал, потому что хотел вылечиться. Слово себе дал: выйду из клиники здоровым, сделаю Евгению Тимуровичу такой кубок из серебра, какого не делал ни один мастер на Кавказе!

– И сделали?

– Если горец нарушил свое слово – он не мужчина! Всю душу вложил в этот кубок.

– Отдали Баулину?

– Послал по почте посылкой. Без обратного адреса. А когда в Махачкале выйдет моя книжка, тоже пошлю. Там так и написано, что это стихотворение посвящено профессору Баулину… Оно очень понравилось Евгению Тимуровичу. Мне об этом его заместитель сказал, Рудик Валентин Евтихиевич. Да я и сам видел: он так внимательно слушал, даже слезы на глазах были, понимаешь!

– Меджид Гаджиевич, но ведь это тоже взятка, – заметила Дагурова.

– Стихи? – округлил глаза мастер.

– Нет, кубок.

– Какая взятка?! Он мне, понимаешь, зрение и слух вернул! Могу творить! – взволнованно жестикулировал Гаджиев. – Я всю жизнь должен на него молиться, и мои дети, и мои внуки! За такое большое дело! Подумаешь – кубок! Отблагодарил! Маленький подарок!

– Называйте как хотите: подарок, благодарность или еще что, но это все равно взятка. Неужели вы этого не понимаете? – укоризненно покачала головой следователь. – Кстати, вдумайтесь в это словосочетание: отблагодарить подарком. Странно. Ведь подарок потому и подарок, что даром, ни за что дается. А если за что-то, это уже, простите, не подарок, а самая настоящая плата. Не так ли?

– Нет! – вскочил разгорячившийся Гаджиев. – Выходит, если моя внучка несет первого сентября в школу букет цветов – это тоже взятка?

– Цветы – другое дело… Каждую здравую мысль можно довести до абсурда…

И как Дагурова ни старалась переубедить Гаджиева, тот стоял на своем. Тем более что кубок он послал после излечения.

«Допустим, – подумала Ольга Арчиловна, – Гаджиев не знает закон. Но незнание закона не освобождает человека от ответственности. В данном случае они с Чикуровым должны привлечь Гаджиева к уголовной ответственности за дачу взятки. Пусть и анонимной. Но в этом вопросе есть еще одна сторона дела – проблема правовой пропаганды. Многие считают, что взятка – это когда вручил „до“, а вот подношение (денег или вещей) „после“ – просто благодарность. Надо объяснить людям, что они заблуждаются. Взятка есть взятка! Дали ее „до“ или „после“»…

– Когда вы отослали подарок Баулину? – спросила Дагурова.

– В прошлом году к празднику Седьмого ноября, – ответил мастер.

– Не знаете, получил он кубок или нет?

– Не знаю. Наверное, получил.

«Это необходимо выяснить, – подумала Дагурова. – Интересно, как профессор реагировал на посылку без обратного адреса? Догадался ли, что кубок от Гаджиева? И вообще, почему он писал ему письмо?.. Но как это все узнать? Да, все осложняет состояние Баулина. Когда он выздоровеет? И выздоровеет ли?»

Ольга Арчиловна попросила мастера подробно описать кубок. Он дал ей выполненный на бумаге эскиз. Когда следователь стала заполнять бланк протокола допроса, выяснилось, что Гаджиеву шел семьдесят второй год.

– А я вам даже шестьдесят не дала бы, – сказала Ольга Арчиловна.

– Понимаешь, дорогая, мой отец прожил сто четыре года, – с гордостью заявил мастер. – А его старший брат еще жив. Пасет овец…

Расписавшись под протоколом, Гаджиев взволнованно спросил:

– Неужели у Евгения Тимуровича будут неприятности из-за этого кубка?

Вместо ответа Дагурова рассказала, что профессор после ранения находится в тяжелейшем состоянии. Некоторое время мастер сидел словно оглушенный. Потом опять вскочил, заходил по мастерской, призывая страшные беды на голову того, кто совершил столь тяжкое злодеяние.

– Может, ему что-нибудь надо? – вопрошал он. – Мед, сыр домашний, траву какую? Он выпытывал у меня, какой травой лечатся в нашем селении. Обязательно пошлю ему мумие! А вдруг поможет?..

Из райцентра до Махачкалы Дагурова добиралась рейсовым автобусом – стояла нелетная погода. Несколько часов езды по головокружительным горным дорогам сильно измотали ее. Но как только она приехала в столицу Дагестана, тут же бросилась звонить в Березки.

Чикурова она застала в гостиничном номере и рассказала о том, что узнала от Гаджиева.

– Теперь я убежден, – сказал Игорь Андреевич, – что Орлова брала взятку и от семьи Бульбы.

– Я тоже. Что же касается эпизода с Шатохиным, мы пока знаем об этом с чужих слов. Я считаю, что нужно допросить вдову.

– Тогда поезжайте в Ростов, Ольга Арчиловна. Ближайшим самолетом или поездом. Рассчитайте, что будет быстрее…

Самолет в Ростов летел только завтра. Дагурова выбрала поезд. И уже на следующий день утром была в столице донского края.

Разыскать семью Шатохина оказалось делом небыстрым. Прежде они жили в собственном доме на окраине города, но весной дом снесли, и Шатохины получили квартиру в новом микрорайоне.

Дом был стандартный, девятиэтажный, какие встретишь, наверное, во многих городах страны. Анна Степановна Шатохина занимала четырехкомнатную квартиру: в семье было шесть детей, последний родился уже после смерти отца. Все дети были дома, следователь застала Шатохиных за обедом. Оставив отпрысков на попечение старшей дочери, Анна Степановна уединилась с Дагуровой в небольшой спаленке с тремя кроватями.

Когда разговор зашел о покойном муже, Шатохина не смогла сдержать слез.

– Больше года прошло, а мне все не верится, что Егора нет, – сказала Анна Степановна, вытирая ладонями слезы. – Так и кажется, вот-вот зайдет, подхватит Верочку на руки, начнет подбрасывать… Верочку, тогда нашу младшенькую, он особенно любил.

Несмотря на усталый вид, Шатохина выглядела довольно молодо. Ни за что не подумаешь, что она мать шестерых детей. Следователь попросила рассказать, как ее муж попал в Березки, в клинику.

– Простить себе не могу, что не послушалась врача из нашей поликлиники… Егор ведь давно болел. Каждый год лежал в больнице по месяцу, а то и по два… Советовали сделать операцию, но муж ни в какую. Страх у него был перед хирургами: его мать умерла на операционном столе…

– Чем страдал ваш муж?

– Сердце, – ответила Анна Степановна. – Как-то попалась ему в руки книжка профессора Баулина, перепечатанная на машинке… Егор загорелся. Вот кто, говорит, меня вылечит… Я тоже прочитала. Меня заворожило, что Баулин вылечил несколько человек с такой же болезнью, как и у Егора… Муж пошел в поликлинику, чтобы попросить направление в Березки. Его врач снова повторил: если что и поможет, так это операция. Но Егор и слышать не хотел. Только к Баулину! Ну, поехал… А в Березках ему от ворот поворот.

– В каком смысле? – спросила Дагурова.

– Сейчас, говорят, положить не можем… А когда?.. Бог знает, через год-два… Но как можно ждать, когда он каждый день под смертью ходит?.. Потолкался там: Егор, разнюхал кое-что. Подсказали: хочешь получить место – подмажь… Но ведь еще надо знать, кому… Назвали и человечка, через которого нужно действовать. Тот человечек сказал: будет редкая дорогая картина – будет и место… Муж позвонил мне: так, мол, и так, едет в Москву за картиной. Я сказала, что одного не отпущу, мало ли что может с ним случиться. Короче, договорились поехать вместе. Я завезла трех младшеньких в деревню к матери, старших взяла с собой и махнула сначала в Березки, а потом все вместе – в Москву. Остановились в гостинице «Восход», это за ВДНХ, за Останкинской башней. Умотались оба – жуть! Картину все же муж достал. Две тысячи заплатил. Честно говоря, посмотреть не на что, какие-то васильки в вазе. Натюрморт называется. Я спрашиваю: не обжулили тебя? Егор говорит: картина что надо, у коллекционера приобрел… Вообще-то моего мужа не проведешь. Сам товароведом в универмаге работал…

– А где или у кого именно в Москве он купил картину?

– Я не интересовалась. Главное – дорогая… Поехали мы в Березки, и в тот же день Егора положили в клинику.

– После того, как он отдал картину? – уточнила следователь.

– Само собой, – кивнула Шатохина.

– Кому отдал?

– Егор не сказал. Хоть ты, говорит, и жена, но еще ляпнешь где-нибудь, а дело это нешуточное… Вернулась я домой. Егор звонит: Нюра, срочно нужно еще полторы тысячи. Спрашиваю: они там что, с ума посходили? А муж говорит: мол, узнали, что работаю в торговле, вот и требуют еще… Господи, думаю, где взять эти полторы тысячи? Те две еле наскребли на картину. – Заметив внимательный взгляд следователя, Шатохина покачала головой. – Не верите? Думаете: как это так, чтобы у товароведа универмага не водились деньги?

– Не думаю, – пожала плечами Дагурова.

– Я вам честное слово даю: на зарплату жили, – продолжила Анна Степановна. – Да и родители мои помогают. Отец у меня комбайнер, мать бригадир в колхозе. Хозяйство свое крепкое – корова, овцы, свиньи, птица всякая. Ну и огород, сад… Я к ним метнулась. Раз надо, говорят, выручим… Послала я Егору деньги. Он написал, что все в порядке, дело идет на поправку. Я, конечно, рада-радешенька, мечтала: вот вернется мой Егорушка домой здоровый, веселый… А деньги – шут с ними – дело наживное. – Она замолчала, всхлипнула.

– А дальше? – мягко спросила Ольга Арчиловна.

– Зря радовалась, – сквозь слезы проговорила Шатохина. – Вернулся мой Егорушка… В цинковом гробу… Картину, деньги взяли и на тот свет отправили…

– Вы не пытались узнать, кто же у него вымогал эти деньги и картину?

– До этого ли мне было? Сама себя не помнила.

– И все-таки? – допытывалась Дагурова.

– Ну сами подумайте, к кому бы я стала обращаться? Кабы еще Егор поделился, точно указал человека… Единственно, что я поняла, это была женщина. Когда я говорила с мужем по телефону, он сказал: «Она требует еще полторы тысячи». – Шатохина сделала ударение на слове «она».

«Да, жаль, что Шатохин не назвал жене фамилию», – подумала Ольга Арчиловна и спросила:

– Вы точно помните разговор?

– Еще бы, последний раз слышала голос мужа, – снова вздохнула Анна Степановна. – Да, я забыла сказать, деньги и картину мне потом вернули, а вот Егора…

– Как вернули? – не поверила своим ушам следователь. – Кто? Когда?

– Недавно. Месяца два назад – стук в дверь, – стала рассказывать хозяйка. – Открываю – незнакомый мужчина. Вы, спрашивает, будете Анна Степановна Шатохина? Да, отвечаю, я. Пригласила его сесть. Смотрю: а у него вдруг задрожали руки. Простите, говорит, умоляю, простите, не имел я права класть вашего мужа к себе… Я растерялась, потом спрашиваю: кто вы такой? Баулин, отвечает.

– Баулин? – еще больше удивилась Дагурова.

– Он самый, – кивнула Анна Степановна. – Я даже не поверила. – Он сует мне что-то завернутое в бумагу и перевязанное шпагатом. Потом оказалось – картина… Вижу, профессор не в себе. Отвела его на кухню, валерьянки дала. Он пить не может, так зубами о стакан лязгает… Говорит: ваш муж мне по ночам снится… Обхватил голову руками и заплакал… Я не знаю, что делать и что говорить… Ну, пришел в себя немного Баулин, спрашивает: сколько мы отдали денег, чтобы Егора положили в клинику? Ответила, что полторы тысячи рублей. Он тут же отсчитал мне всю сумму сотенными. Тут маленький заплакал в комнате. Я пошла, взяла его на руки и вернулась на кухню. Баулин увидел малыша и опять зарыдал. Потом извинился, ушел… Я сижу, ломаю голову, ничего не понимаю. Ведь не он же брал картину и деньги, а женщина какая-то!.. Потом уже, когда успокоилась, пересчитала деньги. Батюшки! Он вместо полутора тысяч рублей оставил две! Бросилась я во двор – его и след простыл… Развернула картину – не та. Мы подарили картину васильки в вазе, а Баулин привез икону… Я только рукой махнула: какое это имеет значение? Вот только что делать с лишними пятью сотнями? Думала, думала и решила, что, может, Егор тайком от меня еще прибавил пятьсот?.. Спросить-то не у кого. На всякий случай отложила их, не трогаю. Вдруг Баулин опять приедет…

– А икона, что привез профессор, где? – поинтересовалась Ольга Арчиловна.

– Лежит…

– Можно посмотреть?

– Почему же нельзя…

Анна Степановна вышла и вскоре вернулась с небольшой картиной-иконой, завернутой в бумагу.

– Так и стоит у нас за шкафом. Не вешаю, а то будет напоминать.

Икона была старинная, уже тронутая патиной, вся в мелких трещинках. Оклад богатый, серебряный.

– Анна Степановна, я изыму ее у вас, – сказала следователь.

Хозяйка только пожала плечами: мол, если нужно, пожалуйста.

Послышался плач ребенка.

– Гоша есть просит, – заволновалась Анна Степановна.

– Идите, идите, кормите, – сказала с улыбкой Дагурова. – Я пока протокол напишу.

Шатохина вышла.

«Трудная ноша, – подумала Дагурова. – Осталась одна с шестью детьми на руках».

Она не хотела говорить с Шатохиной о неблаговидности их с мужем поступка, когда они, не раздумывая, дали взятку Орловой. И так хлебнула горя многодетная мать. Что же касается взятки – в лице Баулина супруги видели последний шанс, последнюю надежду и, конечно, не думали, взятка это или нет. Лишь бы Егору поправили здоровье. Разумеется, Егор виноват, хотя налицо явное вымогательство, что освободило бы его от уголовной ответственности. И все же… Но куда больше виноваты те, кто, пользуясь несчастьем, вынуждают больного пойти на это.

Орлова преступница, наглая и опасная, это ясно. Но был ли заодно с ней Баулин? И почему он приехал в Ростов, вернул деньги (даже дал лишние пятьсот рублей) и икону? Правда, это была не та картина. Перепутал? Если да, то выходит, что икона тоже досталась ему в «дар» за место в клинике?..

Из горпрокуратуры, куда следователь направилась от Шатохиных, Ольга Арчиловна позвонила Чикурову и подробно доложила о том, что удалось узнать здесь, в Ростове.

Игоря Андреевича больше всего заинтересовал визит к Анне Степановне профессора Баулина.

– Странно, – сказал Чикуров, – почему он привез Шатохиным икону вместо картины…

– Видимо, перепутал…

– Я понимаю, ему дарили не раз… Одну-то картину он наверняка бы запомнил – от кого…

– Вероятнее всего. Интересно, кому Баулин вернул картину Шатохина? И вообще – почему Баулин так поступил?

– Да, необычный взяточник, – хмыкнул на том конце провода Игорь Андреевич. – Впервые встречаю, чтобы добровольно возвращали полученную взятку.

– Возможно, потому, что Шатохин умер, – высказала предположение Дагурова.

– Дочка Бульбы тоже умерла, однако ее бабке в свое время наотрез отказались вернуть деньги, – возразил Чикуров. – Более того, Орлова даже пригрозила, что пожалуется в милицию.

– Может быть, Аза Даниловна в некоторых случаях действовала без ведома профессора? Одна загребала?

– Все может быть, – после некоторого раздумья сказал Чикуров. – Будем копать дальше… Я лечу завтра в Кишинев допросить Чебана. Помните?

– Конечно, у него желчекаменная болезнь.

– А вы отправляйтесь в Москву.

Чикуров подробно изложил Дагуровой задание и добавил:

– Что касается иконы, изъятой у Шатохиной, покажите ее специалистам. Интересно, что они скажут…

Когда капитан Латынис приехал в небольшое село под Ужгородом, его ждало разочарование: в доме Ганны Игнатьевны Бульбы жили другие люди. Выяснилось, что полтора месяца назад вдова героя Петра Бульбы умерла. Муж ее дочки Миланы, тот самый непутевый малый, картежник, продал дом, ударился в загул и попал под суд за драку в пьяном виде. Память о нем сохранилась самая дурная. Новые хозяева дома не знали ни Ганну Игнатьевну, ни ее приемную дочку, так как переехали сюда из другого, дальнего села. Уже когда Ян Арнольдович прощался, они вспомнили, что после смерти Бульбы на имя старухи пришли деньги. И сумма немалая.

– Какие деньги, откуда? – насторожился оперуполномоченный.

– Про то не ведаю, – развел руками новый хозяин дома.

Латынис кинулся в отделение.

– Было такое, – сказала заведующая, она же письмоносица и телеграфистка в одном лице. – Денежный перевод на имя Ганны Игнатьевны Бульбы. Телеграфом. – Она достала свой гроссбух, нашла соответствующую запись. – Пятнадцатого июня тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года, на сумму две тысячи рублей.

– Откуда? – нетерпеливо спросил Латынис.

– Сафроново, – невозмутимо продолжала служительница почты. – Отправитель – Аза Даниловна Орлова.

Сафроново было центром района, и Березки находились на его территории.

– Кто получил деньги?

– Как кто? Никто! – Она вздохнула. – Адресат-то помер. Этот прощелыга, муж ее дочери, домогался, на родственных правах… Я его так шуганула!

– А что с переводом?

– Справилась у начальника, он сказал, что надо вернуть отправителю. Мы отослали. С припиской, что по случаю смерти адресата вручить перевод не имеем возможности…

В свой родной городок Сафроново Латынис вернулся на следующий день. И прежде всего зашел на почту. Там быстро отыскали документы, удостоверяющие высылку 14 июня 1984 года двух тысяч рублей на имя Ганны Игнатьевны Бульбы. Но бланк перевода был заполнен не рукой Азы Даниловны Орловой, а… Баулина.

Латынис поговорил с женщиной, которая принимала этот перевод. Она сказала, что деньги отправлял мужчина, и когда Ян Арнольдович попросил описать его приметы, то из ее слов можно было заключить, что это был не кто иной, как Евгений Тимурович Баулин.

Оперуполномоченный поехал в Березки. В местном отделении связи он побеседовал с девушкой, которая вручала Орловой вернувшиеся из Закарпатья деньги.

– Домой ей понесла, – рассказывала девушка. – Орлова сначала удивилась, а когда расписывалась, то смутилась. Я заметила это.

– Когда вы относили деньги? – спросил Латынис.

Девушка отыскала документы. Оказывается, Аза Даниловна получила вернувшийся перевод 23 июня.

Ян Арнольдович изъял интересующие следствие документы и покинул почту. В гостинице следователей не было – уехали, забронировав свои номера. Латынис разыскал Манукянца.

– Чикуров утром улетел в Кишинев, – сообщил капитану участковый инспектор. – А Дагурова из Дагестана – прямо в Москву.

– Вы, Левон Артемович, у нас за диспетчера, – похлопал его по плечу Латынис.

– Какой диспетчер, – отмахнулся Манукянц, – скорее вестовой. То передай, то скажи…

– Не прибедняйтесь, – улыбнулся Ян Арнольдович. – Кто разгадал секрет женихов Орловой?

– Уж секрет! Они и не скрывали, что приезжали по объявлению в газете… Мне Игорь Андреевич сказал, что сейчас важно узнать другой секрет: откуда у Азочки машина, японская стереосистема и так далее. Когда приобрела, где, у кого…

– Ну и что вам удалось в этом направлении?

– Понимаете, Ян Арнольдович, раньше Орлова жила очень скромно…

– Раньше – это?..

– Когда работала в участковой больнице. Конечно! Сколько получает рядовая медсестра?.. Шиковать она начала после перехода в клинику Баулина. И то не сразу. Через год стали замечать – мебель импортную из Москвы привезла… Как съездит в столицу, так у нее то новая дубленка, то кожаное пальто… Потом машину купила. Затем эта история с бриллиантовым кольцом, которое ее дочка подружке подарила. Вы ведь занимались этим делом. Были у нее дома, знаете, наверное, лучше меня…

– Да, – задумчиво произнес Латынис, – в это время у Орловой дом был полная чаша.

– Недавно видеомагнитофон приобрела, – добавил участковый. – Хвасталась знакомым, что заграничные видеофильмы достала. За каждый – сто-двести рублей. Такие фильмы, говорит, нигде не увидите, всякие штучки неприличные…

– Это уже закидон. От шальных денег, – заметил капитан. – Но действительно, откуда у нее такие доходы?

– Я подумал, может, она обирает женишков? – посмотрел на Латыниса Манукянц и тут же отверг эту мысль. – Нет, говорят, они сами у Азочки пасутся…

Насчет взяток следователи пока не просветили участкового инспектора. Ян Арнольдович тоже не стал брать на себя это. И сказал:

– Продолжайте, Левон Артемович, узнавать насчет Орловой. А я по заданию Чикурова еду в Калининскую область. Посмотрю, что за богачка такая была Азочкина бабуля…

Начальник угрозыска Старицкого райотдела внутренних дел, к кому обратился по приезде капитан Латынис, подвел его к карте.

– Деревня Яремча, деревня Яремча, – повторял он, ведя пальцем по бумаге. – Вот она… Автобусом туда не добраться. В стороне.

– От Старицы далеко?

– Километров сорок. В сторону Ржева.

Ян Арнольдович умоляюще посмотрел на начальника уголовного розыска.

– Все машины в разгоне, – развел тот руками. – Впрочем, постойте. Кажется, тут участковый находится. – Он набрал внутренний номер, спросил у дежурного: – Ломакин еще не уехал?.. Пусть зайдет ко мне. – И, положив трубку, сказал: – Вам повезло, капитан…

У Ломакина был новенький «Урал». Латынис, водрузив на голову мотоциклетный шлем, залез в коляску.

Когда они проезжали мост через реку, участковый инспектор показал вниз:

– Волга!

Ян Арнольдович удивился: неужели это могучая, воспетая в легендах и песнях великая русская река? Здесь, в Старице, она была всего-навсего речушкой.

Водитель не спешил. Наверное, чтобы гость насладился калининскими просторами. Но Латыниса сейчас интересовали не просторы и леса, раскинувшиеся по обе стороны дороги.

– Богатое село Яремча? – перекрывая шум двигателя и встречного ветра, спросил капитан у Ломакина.

– Богатое? – усмехнулся тот. – Может, когда-то было. А теперь – забытая богом деревенька. Если в десяти домах остались жители – и то хорошо. Пустеет тверская земля. Прямо на глазах… У нас ведь с обеих сторон два мощных магнита – Москва и Ленинград. И каждый в свою сторону притягивает… Яремча из категории деревень, которые долгое время считались бесперспективными. Молодежи там не увидишь. Одни старики доживают свой век.

И действительно, вид потемневших, скособоченных от времени изб, с заколоченными окнами и дверями, производил тягостное впечатление, хотя места вокруг были на удивление красивые: вековой лес неподалеку, прудик, косогор с разноцветьем трав.

Домов в Яремче было около тридцати. И лишь в шести-семи жили. Изба Варвары Леонтьевны Шубниковой, бабки Орловой, стояла заколоченная и являла убогое зрелище. Просевшая крыша, крытая почерневшей дранкой, покосившееся крыльцо с прогнившими ступенями, выпирающие трухлявые нижние бревна сруба…

Из соседнего дома вышел пожилой мужчина в теплой, несмотря на жару, рубашке. Его, по всей видимости, заинтересовало новое лицо.

– Здравствуйте, – вежливо поклонился он местному участковому инспектору и Латынису.

Они поздоровались с ним за руку.

– Как живешь, дед Пантелей? – спросил Ломакин.

– Слава богу, скрипим помаленьку, – ответил старик.

– Товарищ из милиции, хотел бы с вами поговорить, – представил ему капитана Ломакин.

Расположившись на скамейке у калитки, Ян Арнольдович начал с того, что поинтересовался, кто проживает в Яремче.