Текст книги "Королева Златого Леса (СИ)"
Автор книги: Альма Либрем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)
Глава двадцать восьмая
Год 120 правления Каены Первой
Он смотрел в ледяное, застывшее без движения отражение в зеркале с каким-то странным презрением. Картинка, статичная и молчаливая, отвечала тем же – так же спокойно протянула руку, так же одёрнула пальцы, словно холод стекла обжёг их. Роларэн не отступил – по зеркалу пробежала волна иллюзии.
Ему хотелось утопить в отражении всё собственное горе. Всё, о чём мог думать. Она воскресила его имя – зачем? Зачем Каене было вспоминать обо всём этом?
Рэн полагал, что будет намного легче. Возможно, он просто в очередной раз ошибся.
Он чувствовал – на собственной коже, – как его обжигали чужие палицы. Чувствовал удары проклятой пыточной, о которой, казалось, давно уже успел позабыть.
Каена думала, что сумеет его унизить, если прикажет отрубить острые кончики ушей, но они не успели убрать даже мечи, прежде чем магия исцелила и вернула всё, как было. Она полагала, что в нём больше любви будет от того, что она ударами этих орудий пыток оставит множество шрамов на спине, но разве в этом мире можно любить кого-то, тем более королеву, сильнее, чем он?
Роларэн усмехнулся – сам себе, сам своему отражению. Сегодня это всё закончится.
Он потянулся к кулону, висевшему на шее, и сжал его в руке. Он выпивал из него до остатка весь яд, который только мог отыскать. Он впитывал в себя то, что могло причинить боль кому угодно, кроме Каены.
Кровь текла по запястью будто бы тонкой алой ниткой. Роларэн сумел заставить себя разжать ладонь только тогда, когда в кулоне практически ничего не осталось, и тот упал на пол, громко отчего-то зазвенев. По мрамору будто бы даже пошли трещины – но эльф равнодушно проводил их взглядом и потянулся за украшением.
На сей раз он не повесил его себе на шею. Иллюзия едва-едва держалась – вот-вот свежая, очищенная от яда палица должна была появиться на свет. В душе Каены – слишком много боли, крови, жути… Логично – это не может навредить ей самой. Не может разрушить хозяйку сотворённого кошмара.
В зеркале иллюзией пылало огромное Златое Дерево. Роларэн смотрел на Каениэль, на дерево, родившееся задолго до него, но предназначавшееся для Каены. Удивительно – как можно было просуществовать целую вечность исключительно для кого-то одного… Для кого-то, кто не оправдает надежд?
Пальцы сами по себе потянулись к кулону, но Рэн одёрнул руку, не позволяя себе дотронуться до металлической поверхности, скользившей льдом по измученной, отравленной коже. Он не позволил себе этого сделать – просто смотрел, как медленно, лист за листом, опадало то, за что однажды боролись.
Дерево должно родиться вместе с эльфом. Должно взрасти, пока эльф становится на ноги, а не вырасти громадным, могучим, и только тогда обзавестись душой, тоже изрезанной дикими болями.
Он прижал ладони к зеркалу, чувствуя, как под пальцами оно превращалось в растрескавшийся лёд, как медленно расходились тонкие прожилки в разные стороны, оставляя только кровавые порезы в отражении.
Дерево догорало; дерево, лишённое души, покоившейся теперь у Роларэна в кармане. Мужчине казалось, что его взгляд практически наполнился равнодушием – до того спокойно он наблюдал за хлопьями пепла, рассыпающимися по всему Златому Лесу. Он ещё помнил, как сверкали магией деревья в прежние, прекрасные времена – а теперь видел, как подбиралась ко всему живому неумолимая смерть.
Эльфы веруют – после того, как их физическое тело умрёт, не будет перерождения. Разве что отделить душу от Златого Дерева, выдернуть её, поселить в палице – и тогда, возможно, он возродится. Ведь он будет ещё жив, заключённый в ядовитую поверхность.
Роларэн сжал зубы. Никто никогда не пробовал провести этот ритуал. Никто никогда не пользовался ростком дерева.
Может быть, он будет первым.
…Он узнал о приходе Каены ещё до того, как скрипнула дверь, как мерный стук её шагов донёсся до него. Достаточно было одного только запаха крови, смешанного с ядом. Её Величество коснулась двери, переступила порог, молча коснулась его плеча, словно о чём-то спрашивая – но без слов. Будто бы она просто пыталась до него достучаться, пыталась подобрать те фразы, что помогли бы причинить хотя бы немного меньше боли.
В ней никогда не было ни рачительности, ни бережливости – а теперь вот вдруг и чувственность появилась, и жуткое желание не причинить вред. Она скользила пальцами по его плечу, словно отчаянно пыталась напомнить о себе, и когда Рэн обернулся, он так и не смог отыскать достойной улыбки в глубине собственных воспоминаний.
– Они были поразительно похожи, – прошептала Каена, даже не заметив, как в зеркале пылала иллюзия её собственного дерева. – До такой степени… Даже удивительно, что ты сюда её привёл.
Рэн сжал зубы – не промолвить ни единого лишнего слова. Вечные не предают. Он пришёл сюда только с одной целью – и он её добьётся, что бы нынче не сказала Каена.
– Я хотел увернуться, – уверенно промолвил Роларэн. – И хотел сейчас стоять здесь. За всё на свете нужно платить соответствующую цену, Каена.
Она содрогнулась, словно эти слова относились исключительно к ней, а не ко всему миру, и закусила губу.
– Да, – прошептала она. – За всё на свете надо платить. Даже как-то смешно, как поразительно часто приходится вносить соответствующую цену. Тебе никогда не казалось? – она повернулась к нему. – Я так хотела простого счастья.
– Ты, может быть, не там его искала.
Каена зажмурилась. Она не могла об этом думать. Не могла вспоминать, как сжимала зубы Шэрра.
– Ты придёшь сегодня?
Роларэн кивнул. Он знал, где она будет его ждать – не на том отвратительном алтаре с начертанными ритуальными письменами, не в своей спальне с алым, будто бы цвет крови, балдахином. Для неё это больше, чем очередное уничтожение чужой силы – она не посмеет выпить его до дна, она не подумает даже о том, чтобы сделать глоток, прижав губы к мужскому запястью.
Он отдаст ей свою кровь в кубке, как делал это много раз, и она сделает глоток, потом второй. Потом едва-едва заметно улыбнётся – она всегда так делала, чувствуя, как единственная сила Вечного, что приживалась в её крови, прольётся по всему телу едва-едва ощутимой волной.
Она не посмеет отпить больше.
А потом, к утру, когда у него остановится сердце, она, от ненависти к порочности эльфов, сожжёт весь Златой Лес.
Роларэн прежде думал, что его устроит такой вариант.
Каена скользнула к двери, обернулась на прощание, и её яркие зелёные глаза взблеснули в полумраке. Он чувствовал запах боли Шэрры, запах крови – но примешалась ли едва уловимым оттенком её смерть?
Ему казалось, так будет проще всего. Получив своё, Каена не сможет жить ни с ним, ни без него – почему нет? Почему не использовать этот дикий последний шанс и не распрощаться на всю жизнь с остатками страха, боли, с остатками её ужаса и страданий? Она не позволит себе умереть прежде, чем дотла выгорят мёртвые Златые Деревья – старый лес жив только благодаря тому, что в нём доселе есть что-то живое.
Он думал, это станет идеальным вариантом.
Но Шэрра могла выжить. И у его девочки, у его дочки, мог появиться шанс вновь посмотреть на этот мир. Улыбнуться первому весеннему цветку, спеть вместе с отцом в унисон песню, от которой проснулся бы весь лес в округе, будь он хоть сто раз человеческий.
Его дочь сможет проснуться Вечной. Если только он не ошибся. Если только Шэрра не пустышка без Дерева, самонадеянная и глупая, с матерью, отказавшейся от традиций, а Вечная с душой в теле – не древесном, а настоящем. Если только с её сердцем в унисон бьётся её магия, её силы, её мысли.
Роларэн в последний раз посмотрел в зеркало. Он не искал в нём себя; искал дочь. В последний раз посмотрел на её улыбку, раскалывающуюся на кусочки, посмотрел на её Златое Дерево, осыпавшееся прахом, и покачал головой.
Зеркало раскалывалось на мелкие кусочки. Он видел, как медленно осыпается под ноги златая крошка, и его магия, серебряная почему-то, а не золотая, как полагается, собирала отражение из новых, мелких кусочков.
Ему казалось, он видел будущее. Видел, как танцевала в кругу нововзращённого Леса его дочь, улыбчивая, счастливая, потерявшая эту колкость во взгляде. Вечные никогда не предают; она была той единственной, ради которой он был готов и на это. И чего добился?
Разве не он сам в этом виноват?
Последний сын Златого Леса.
Он сжал зубы – так, что, казалось, сейчас голова разорвётся от боли, – и последовал к выходу. Он не обратил никакого внимания на эльфов, что пытались его остановить – королева занята, Ваше…
Ох, пресветлый Лес!
Она не будет ждать его у трона. Она не проводит его к высокому, покрытому рунами алтарю. Не толкнёт на свою кровать, расшитую вручную дикими узорами страха и боли. Не позволит зайти туда, где всё залито чужой кровью.
– Королева приказывала никого не принимать, – стражник встал у входа. – Это запрещено.
Роларэн не стал требовать у паренька отойти. Он, казалось, и жалость свою давно уже утопил в крови – в крови, которую пролила Каена. Стражник – сколь молод он ни был бы, дворец давно уже успел его отравить, – сполз на пол.
Трудно уничтожить душу.
Но как же легко обратить в пепел сердце!
Он толкнул дверь – тяжёлую, скрипящую так громко, словно сегодня её открыли впервые за всё существование дворца, хотя Рэн знал, что это было не так. Много сотен лет назад, когда над Златым Лесом простиралось прекрасное звёздное небо, король и королева каждый день поднимались по крутым ступеням и смотрели отсюда на белую по тёмно-синему россыпь. Говорят, первая королева обладала прекрасным голосом, от которого на небесах расцветали новые бутоны звёзд.
Роларэн не знал, была ли это правда. Он никогда не видел ни первую королеву, ни первого короля – их убили люди. А ещё он почти забыл о том, как выглядят звёзды – и они тоже пали жертвой тех, кто царствовал за границей Златого Леса.
Сколько лет он не поднимал голову? Сколько лет видел лишь Туманы?
И сегодня тоже не было ни звёзд, ни луны. Только кромешная ночь, густые клубы тумана, что сковывали пространство, будто бы смертельный яд. Яд, покоившийся, уже выпитый почти до дна, у него в кармане. Такое маленькое хранилище для того, что могло бы убить весь Златой Лес.
Что уже его почти разрушило.
…Королева стояла у самого края. Она пыталась высмотреть что-то в темноте, но не могла. Не могла увидеть ничего, кроме всполохов далёких факелов – испуганные эльфы и Твари Туманные, которых пугает только один свет, свет от мёртвых Златых Деревьев, отдающих своим бездушным детям последние капельки жизни.
– Ваше Величество, – Рэн подошёл ближе, тоже стал у самого края, и запрокинул голову назад, пытаясь вдохнуть в себя все туманы.
Каена попыталась в пустоте сжать его пальцы – он ответил прикосновением всё ещё пылающей ладони.
Туманы растягивались бесконечной пеленой над их головами.
Она была поразительно красивой – если только забыть о крови. Это платье, сотканное вместо звёзд, сверкающее от её волшебства – разве оно способно затмить небеса, когда на них восходит луна? Но за тучами не было ничего, и Каена превратилась в последний маяк их Златого Леса.
Он смотрел на угасший цвет рыжих волос, вспоминал зелень глаз – и то, как содрогалась каждый раз его жена, отступая на шаг при виде королевы. Как отказывалась – будто бы по правду старшинства, – подчиняться.
Как сгорела.
– Ты всё-таки пришёл, – выдохнула Каена, поворачиваясь к нему, словно ожидала всё ещё увидеть кого-то другого. Кого-то страшнее и отстранённее. Можно было подумать – Роларэн мог позволить себе просто так уйти, оставив Шэрру – плевать на Златой Лес, – покоиться в пыточных.
Он был там.
Вечные не умирают, что бы с ними ни делали, пока сами того не пожелают.
Он смотрел на Каену – словно она была вырвана из прошлых дней. Из историй минувших лет, когда ещё эльфы, бессмертные прекрасные эльфы, ходили по свету и исполняли деревьям свои древние прекрасные песни на языком, который никто больше не знал. Можно подумать – что-то изменилось. Можно подумать…
Догорало невидимое дерево. Он помнил, как искры от Каениэля сыпались в разные стороны. Как из пламени рождалась её душа – последняя палица Златого Леса, если, конечно, Роларэн не воспользуется своей.
– Ты не оставила мне другого выбора, – пожал плечами Рэн.
– Я всегда побеждаю.
– И ты, как всегда, бесконечно права, – спокойно, бесконечно уравновешенно кивнул он, а после едва-едва заметно улыбнулся, будто бы пытаясь её поддержать. Разумеется, Каена кивнула в ответ – разумеется, не могла себе позволить ничего другого.
Её руки, казалось, дрожали. И она сама побледнела – хотя куда уж больше. Так тяжело столько лет добиваться чего-то одного, а после вдруг в одночасье это вдруг оказалось в её руках.
Она так напоминала свою мать. Только сейчас Роларэн заметил это странное сходство, спрятавшееся в мелких деталях – тонкий стан, быстрые, ловкие пальцы, не предназначенные сжимать оружие, этот взгляд – только не цвет глаз. Он видел, как она тем же жестом сбрасывала волосы с лица, как качала головой и едва-едва заметно, краешком губ улыбалась.
Только… Это была всё же не её мать. Её мать – как и всё остальное в мире Каены, – оказалась просто подделкой.
– И ты больше ничего мне не скажешь? – прошептала Каена. – Не попытаешься убедить в том, насколько это… Глупо?
– Нет.
Она отступила и запрокинула голову назад. Там, вверху, должны быть звёзды – а она могла смотреть только на сплошные туманы. Там, вверху, должна сиять луна – но Каена созерцала то, что сама натворила.
– Ты ведь знаешь, – её голос тоже напоминал эти вязкие клубы тумана. Голос – мурчание Равенны, которую она же сама и убила. – Мне мало просто тебя.
Он улыбнулся.
Мало.
Ей всегда было мало, наверное, потому, что его никогда не было рядом.
Он не мог сказать, что ненавидел Каену. Её невозможно было ненавидеть – только не с тем, что связывало их между собой. Ему казалось, не было ничего на свете, что Роларэн мог бы обожать сильнее; может быть, потому она до сих пор была жива.
Он словно разделился на две половины. Часть его, та часть, что слилась с низостью Златого Леса, такого, каким он стал нынче, боялась Каену до смерти. Он подавлял, отталкивал этот страх – но тот уголок души, в котором жила ненависть к королеве, не имел ни капли храбрости в себе.
А вторая половина её любила. Не так, как мечтали бы любить остальные, это было бы, наверное, слишком… низко. Но, так или иначе, Роларэн никогда не перерезал бы ей горло. Не ударил бы кинжалом в спину.
– Вечные не предают, – прошептал он.
– Что? – вскинула голову Каена.
– Ничего, – Рэн зажмурился, пытаясь представить звёзды на небесах. Всё то, что она отобрала у Златого Леса. Всё то, что Златой Лес отобрал у неё.
Неполноценная. Осколок той, что должна была родиться. Гадкое подобие настоящей Каены.
Вот как её мать повторяла раз за разом.
…Каена не походила на звёзды, сколько б ни сверкало её яркое, великолепное платье. Она скользила медленными, но такими плавными шагами по краю крыши – и не могла упасть, медленно превращаясь в яркое, неестественное пятно на фоне черноты небес. Но не светилась изнутри.
Чаша стояла на самом-самом краю, но Каена, всё так же быстро, будто бы малое дитя, метнулась к ней, забыв о королевском величии.
И протянула Роларэну.
Он долго смотрел на женщину – словно пытался понять, что она от него хотела. На губах застыла выдуманная, примеренная уже однажды улыбка, неестественная, но всё же – такая, что подходила Каене. Королеве под стать. Роларэн не мог смотреть на неё с тем желанием, что остальные мужчины – и будто бы она этого не понимала!
Но звёзды, которыми были расшиты шелка её тонкого платья, сияли только при свете свеч.
Роларэн стоял на месте, пока она скользила по периметру крыши, зажигала звезду за звездой.
Сегодня этот мир сгорит – вот что шептала Каена. И ей было всё равно, что на самом деле это означало. Она оставляла мягкие, нежные следы всюду, куда только дотягивалась, она скользила кончиками пальцев по огням, раздаривая им ворованную магию.
Вся столица пылала пламенем – и Рэн не сомневался, что к свечам прибавились пожары. Туманы клубились над их головами – но в Златом Лесу не бывает ни снегов, ни дождей.
Каена замерла – казалось, только сейчас одумалась. Перевела на него взгляд – темнеющая зелень…
– Как ты её убила?
Королева содрогнулась от вопроса. Подошла ближе, коснулась бортиков чаши.
– Твою жену?
– Нет. Пленницу, – покачал головой Роларэн. – Моя жена умерла потому, что не имела права на жизнь. Моя дочь, – он закрыл на миг глаза, – погибла, сама того не сознавая. Пусть ты и говоришь, что она жива. Но пленница умерла потому, что я пришёл к тебе. Она – первая жертва. Первая настоящая жертва.
– Палицы, – тихо отозвалась Каена, словно Роларэн не слышал запах яда, осевшего на её коже. Не видел крови, которую она так старательно пыталась смыть.
– И Твари Туманные.
– Это не для неё, – Каена отвернулась. – Она до такой степени на неё похожа… Я не могла позволить стражам заняться своим излюбленным делом – портить то, что и без их участия мертво.
Роларэн кивнул – едва-едва заметно. Он словно понимал, о чём шла речь, до самой последней буквы. Понимал, но ничем не выдавал ни злобы, ни страха, ни предельного интереса. А может, ему в самом деле было абсолютно всё равно.
– Ты ведь не сможешь от меня отказаться, – прошептала Каена, вновь посмотрев ему в глаза. – Теперь – не сможешь.
Он резанул острым краем чаши по запястью и молча наблюдал за тем, как медленно алые капли стекали в углубление. И Каена тоже не отводила взгляд – кровь клокотала, кровь разливалась рекой, его Вечная, сильная кровь.
– Обычно ты выпиваешь её после, – улыбнулся Роларэн, протягивая ей чашу.
– Обычно, – ответила Каена, – я их не люблю. Но ведь всё можно исправить. Правда… Рэн?
– Правда, – согласно кивнул он. – Всё ещё можно исправить.
Она не дала ему чашу со своей кровью. Она не обернулась на свечи, пылавшие так ярко, что даже туманы начинали гореть.
Она просто сделала первый глоток, и вязкая, солоноватая жидкость, медная на запах, приятная отчего-то на вкус, потекла по её горлу, пронзила насквозь, влилась в неё новой силой.
Каена посмотрела на него ещё раз. Заглянула в зелёные глаза, словно пытаясь спросить, был ли это и вправду её Роларэн.
А потом выпила чашу его крови до дна.
Глава двадцать девятая
Год 120 правления Каены Первой
В кромешной темноте палящее дыхание Тварей Туманных оставляло ожоги на тех местах, где должна быть кожа, но остался только яд. Они ходили, мягко ступая своими кошачьими лапами, по кругу. Из бессознательности вырывались хриплые крики – но теперь смерть смешалась с обглоданными костями.
Она попыталась поднять голову. Руки – всё ещё в кандалах, распятие, словно для последнего Вечного, оставшегося там.
Ни имени. Ни памяти. Ни боли.
Она чувствовала, как Твари, во мраке напоминающие просто пушистых кошек, окружили её странным хороводом, как ступали своими лапами по ядовитым палицам, брошенным на полу, но не шипели от боли. Они – потерянные души, и ей быть рядом с ними, осклабиться, чтобы по клыкам стекал невидимый яд, и броситься вперёд, перегрызть горло тому дыханию впереди, за решёткой…
Мир в темноте виделся иначе. В нём больше не было пылающей кожи. В нём больше не было боли, оседавшей где-то на дне её души вместо поразительного крика – только тяжёлые попытки сделать вдох. Сколько минут у неё и на это не хватало силы? Человек может прожить от минуты до трёх. Они пробовали.
Она не знала, откуда появилось это осознание, но была уверена. Эльф – минут пять, от силы. Смертный, разумеется. Эльф, давно уже ставший просто подобием человека, чуть грязнее, чуть ярче, чуть сильнее. Что в этом такого – быть остроухим? Быть предателем на старых землях бессмертных?
Тварь ткнулась влажным холодным носом ей в щёку – и отступила. Она чувствовала – их зубы не коснутся её кожи, каким бы сильным не было желание. Чувствовала, как медленно стягиваются раны. То, что прежде делал Вечный с воскрешённым именем, то, что прежде делал тот, кто её не дождался. Вечные не предают, но разве можно считать это предательством? Он не знал, что выбирает не ту. Ему об этом никто не сообщил. Не пропел Златой Лес. Мёртвые, мёртвые деревья…
Вторая Тварь лизнула шероховатым языком по щеке. Её невидимый яд заходил в её бесчисленные порезы и ожоги, но вместо того, чтобы разъедать раны, казалось, приносил странное, удивительное облегчение.
Стало холоднее. Мрак отступал – Твари тихо рычали на прощание, отступая в собственную клеть. Кто-то вновь надавил на рычаг, и магический, холодный свет тонкими лучами прорвался сквозь решётки.
Из глубин пыточной зарычали не успевшие отойти подальше Твари. В осколках света они напоминали и вправду громадных кошек, может быть, пантер, гибких, сильных, способных убить одним только взмахом лапы.
Стража отпирала дверь. Она не могла пошевелиться – только медленно тянулась к остаткам своего сознания, вспоминала – о Вечном, о королеве, о себе самой. Но жуткое чувство смерти накатывало каждый раз, стоило только зайти чуть дальше, и она не могла заставить себя даже сдвинуться с места. Эти проклятые кандалы!
– Надо же, не тронули, – хохотнул эльф.
Она была совсем слаба. Судя по всему, стражей было трое – но что против них могла поделать хрупкая девушка, измученная, избитая палицами, по их мнению – даже мёртвая.
– Твари не трогают трупы, – отметил второй.
Третий только зло рассмеялся, схватил её голову за подбородок, рванул на себя – но она так и не раскрыла глаз.
Шэрра. Её зовут Шэрра.
Боль клубами билась в груди. Она, казалось, задыхалась от этого глупого и дикого осознания – вот-вот на свободу вырвется вся та печаль, весь холод, что так долго прятался в глубинах боли. Она не сможет ничего с собой поделать.
Вечные не предают.
Да, она прекрасно знала, что это была правда. Но она сама – безоружна. Пережить пытки мало.
Звякнули кандалы – и она мешком повалилась на пол. Эльфы – их грязные, липкие пальцы, скользящие по её телу, – снимали с неё оковы, словно до конца не понимая, жива или нет. Третий то и дело срывался на нервно-злой смех, второй и первый – переглядывались. Она чувствовала на себе плотоядные взгляды. Она чувствовала, как медленно, одна за другой, затягивались тонкие полосы от палиц. Но она всё ещё не могла дотянуться до оружия, не могла их оттолкнуть.
Кто-то из них – она видела только тени, чётко различала одни лишь голоса, – наклонился к ней, но не для того, чтобы проверить, могла ли Шэрра дышать – для того, чтобы на мёртвых, заледеневших губах, сохранивших ещё последнее дыхание.
Покойница.
Шэрра не чувствовала себя живой. Но сколько б ни отступала от неё боль, отвращение теплилось в груди и колотилось, будто бы ещё одно сердце, с такой скоростью, что она уже не могла его подавлять.
Она хотела открыть глаза. Хотела сжать палицу, лежавшую совсем близко, но знала, что в ней не осталось почти яда. Шэрра и не дотянулась бы, впрочем.
Она знала – изорванная одежда почти ничего не скрывает. А им всё равно, жива или мертва – плотоядные взгляды можно узнать уже по ощущениям, для этого необязательно смотреть на них.
Падальщики, делящие труп убитой собаки или кошки, найденной в подворотне. Подбирающие за королевой то, к чему она запретила прикасаться.
Шэрра не была мёртвой. Мёртвым всё равно.
А она хотела бороться, даже если не могла.
…Роларэн говорил, узнать, Вечный ты или нет, невозможно, если у тебя есть магия, пока не подступит возраст старения. Но Шэрре было чуть больше двадцати, и она колдовала – пусть слабо. Она слышала, даже отсюда, из подземелий дворца, как бормотали Златые Деревья, как тихо в небесах шептались скрытые за Туманами звёзды, как плакала кровавыми слезами луна.
Она видела, как золотились в предсмертном страхе листья почти уже мёртвого леса.
Она знала, что должна выжить. Должна остановить – в эльфах в последнее время было слишком много человеческого.
Роларэн говорил, что Дерево – не обязательный атрибут. В них хранится душа, но почему бы ей не биться в теле?
Почему бы в унисон с сердцем не перегонять не только кровь, но и мысли? Не стать переходным этапом от одного мира к другому? Почему бы её душе не поселиться у неё в груди, там, за рёбрами, куда не достанет ни одна палица на свете, и мерно отсчитывать мгновения Вечной жизни?
Если у неё есть душа, она бессмертна. Иначе не бывает. Было… Лишь однажды, но там просто дерево взросло прежде, чем должна была появиться на свет его хозяйка. Слишком рано.
Они запутались во временных потоках.
Она почувствовала, как по восстанавливающейся коже скользнули чужие руки. Как дыхание отвратительного поцелуя скользнуло по полумёртвому телу.
Она возражала – какой толк с такой вечности, если нельзя сражаться? У каждого Вечного есть своя палица, и он может защитить себя. У него есть выбор. А что она? Вырвет кость из груди, чтобы ею проткнуть врага? Да и это вряд ли поможет.
Шэрра шептала ему тогда вечером, что сможет сжать чужую палицу в руках, но какой от неё смысл, если её собственная душа – может быть, несуществующая, – это просто эфир, застывший где-то в костях, в мышцах, в крови.
Он тогда рассмеялся.
Палицу нужно носить с собой, говорил он, улыбаясь грустно-грустно. С палицей надо уметь обращаться, наносить правильные удары. Надо уметь прятать её от родных и не позволять лишнее касание.
То ли дело, когда сила бьётся в тебе самом. Разве у неё нет пальцев? Разве нет кожи, которую она в один миг может сделать ядовитой? Разве у неё нет взгляда, которым она может пронзить лучше, чем оружием?
Разве она не может воспользоваться тем, что всегда в её распоряжении, всегда там, заживляет раны, исцеляет порезы?
Эльфы долгое время прорезали себе путь без Вечности. Дерево не могло позволить себе вырасти в таком мире.
Душа – могла.
Ей казалось, он тогда говорил о высоком. О том, до чего может добраться эльфийская душа на пути собственного очищения, о том, что впереди кажется самым необыкновенным туманом, что растворяется в клубах дыма. Ей казалось, он шептал о Вечности в каком-то абстрактном понимании…
Она через силу открыла глаза.
Эльф отшатнулся. Молодой – наверное, едва старше её самой. С кривой улыбкой на губах, с пошлостью и отвратностью в глазах, а ещё со страхом во взгляде, словно его поймали на каком-то преступлении.
Она не знала, кто это из троих. Она слышала отстранённый смех совсем рядом – что полумёртвая девица может сделать плохого? Так даже лучше. Так она будет хотя бы реагировать.
Шэрра слышала шепот подснежников. Шепот листьев Златого Леса. Они раз за разом повторяли – так всё начиналось.
Красавицы-эльфийки, невинные девицы, мечтающие выйти замуж и родить ребёнка своему единственному, в руках мужланов, не способные воспользоваться запертой в их груди силой.
Может быть, сначала не было никаких Златых Деревьев? Может быть, это ещё одна линия защиты, защиты против людей? Но те прорвались как-то незаметно. Пробрались под сень Златого Леса и родились с острыми ушами, но в них вместо души столько гнили, столько предательства, столько отвратительного…
Люди отравили прекрасную расу. Изничтожили её. Загнали в круг, сверкавший золотистыми листьями. Люди лишили их свободы.
Люди научили их бороться.
Двое загоготали – ещё громче. Кто-то что-то ей предложил. Только тот эльф, нависавший над нею, смотрел с ужасом во взгляде. Он не мог отвести глаза. Он не мог отвернуться, закованный её чувствами. Её болью.
Он единственный понял.
– Она выжила, – прохрипел он, глядя на Шэрру. – Она выжила… После палиц…
– Слаба будет, – первый? Второй? Третий? Девушка давно перестала их идентифицировать.
Какая разница.
Он даже не понимал, о чём говорил. Слаба будет – после десятков, сотен ударов. Её палачи были изгрызены Тварями Туманными, а она дышала. Значит, Роларэн был прав. Там, в груди – не просто бессмысленный комок крови и эмоций.
Сделать свою кожу ядовитой.
Пронзить взглядом насквозь.
…Роларэн не вещал ей о высоком.
Он её учил.
И она умудрилась вспомнить именно тогда, когда это было ей нужно больше всего на свете.
Шэрра протянула руки из последних сил – потому что они даже не догадались её держать. И выдохнула свою боль в лицо мальчишке, сжимая его виски руками.
Её пальцы, будто бы палица, сочились ядом. По его коже стекали капли крови – она видела, как искривилось от ужаса молодое лицо. Как эльф содрогнулся, как острые уши, казалось, потемнели от ожогов.
Под его кожей пузырилась боль. Она искала в нём что-то – она прожигала его насквозь своим собственным ядом, но не могла заставить себя отнять руки. Уйти.
Он свалился на бок, а те двое, что остались, только отскочили назад. Они боялись, что она прикоснётся и к ним.
Это был не яд палок, которые о неё сбивали в пустоту, в волокна палачи. Это был яд её души, её страдание. Её прошлое.
Если бы только они оставили её умирать.
Если бы только они не пришли к ней.
Они, может быть, прожили бы немного дольше.
Она попыталась встать. Падала, каждый шаг вновь опускалась на колени, пытаясь собраться с силами, наскрести их из далёкой, пугающей пустоты. В ней, казалось, зияла громадная дыра, которую теперь было нечем запомнить – но надо ли? Она не знала, зачем дышала – до этой поры всё это казалось такой банальностью, такой глупостью, что она даже забыла о том, как на самом деле следует дышать.
Но это не имело никакого значения. Разве нет? Она Вечная. В извращённой, забытой много сотен лет назад форме, но всё равно – не умерла от палиц. Отыскала в себе то, что должен был иметь каждый эльф.
Роларэн перед глазами казался настоящей тенью. Где он сейчас? Стоит рядом с Каеной, смотрит в её поразительно изумрудные глаза, такие же, как и у него? Последний сын Златого Леса. Последний.
Шэрра знала – она не принадлежала деревьям. Она просто могла их слышать, но была здесь чужая. Посторонняя. Не мёртвая и не живая. Её не существовало для Златого Леса. Златого Леса не существовало для неё.
Его скоро не будет.
Рыжеволосый невысокий эльф что-то лепетал. Это он был третьим, она узнала по оттенкам смеха в оправдательных словах. Она всё ещё была для них слишком слаба.
Второй пытался отползти прочь. Или это он был первым? С тем самым гадким хохотом, со смешком в голосе, таинственно укрытым за потоками глупости и боли.
Она дышала. Дышала.
Остальное не имело значения.
– Позор эльфийского рода, – она сделала шаг вперёд, но ей преградили дорогу. Сколько их здесь было?
Шэрра не боялась, что в ней окажется слишком мало яда. Девушка отлично знала – его будет предостаточно. Хватит с головой для того, чтобы похоронить их всех – всех, кого она встретит.
Она сжала руку эльфа, что тянулся к ней. Его волосы отливали дешёвой рыжевизной – не тем странным оттенком Каены, – словно кто-то полил их красками осени. Осени, которую девушка встречала только в человеческом мире. И глаза его, такие тусклые… Он не кричал, потому что не успел – от боли свело челюсти. Он смотрел на неё, хватая ртом воздух, и пытался проронить хотя бы одно слово, а не мог. Ничего больше не осталось.
