Текст книги "Королева Златого Леса (СИ)"
Автор книги: Альма Либрем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 29 страниц)
Она прорвалась в его мысли. Знала, что скоро это закончится. Что скоро яд её превратится в кровь, что душа вновь займёт положенное место. Она могла обжигать ещё совсем немного. Но разве этого ей не хватит?
Как же там было пусто! Сколько тел без единой мысли, сколько покорных кукол Златого Леса?
Шэрра ненавидела ряды деревьев, окружившие отвратительный королевский дворец, ненавидела каждого Златого, что посмел ради самонадеянности, ради того, чтобы усмирить собственную мужскую гордость, лечь в постель с Каеной.
Они мечтали о прекрасной королеве. Каждый думал – вот она влюбится за одну только глупую ночь, она отдаст своё сердце. Он станет тем героем, который спас страну от зла и тьмы. Взойдёт на трон, а жена будет покорно склоняться пред ним на колени, возрадовавшись любви.
Но ведь это Каена! Как можно быть такими слепыми? Королеву не могла исцелить любовь; любовь толкнула её во всё это.
– Я даже не могу назвать тебя глупым, – её голос был едва-едва слышен в темноте. – У глупых дурные мысли в голове. А у тебя там просто густая темнота. У вас всех там одни Туманы…
Куда пропали истинные эльфы? Заключённые в тела Тварей Туманных? В них было любви и добра больше, чем в этом сгустке пороков и желаний.
Твари Туманные… Каена.
Калека для калеки.
Она вспомнила Равенну, как та тёрлась у её ног, как бросалась на Роларэна, прыгала, прижимала его к холодному мраморному полу и устраивала огромные лапы у мужчины на груди, а после начинала мурчать, словно обыкновенная кошка. Шэрре казалось, она не эльфа держала за руку сейчас, а скользила по шелковистой чёрной шерсти, такой мягкой и нежной под пальцами.
– За что? – выдохнул он, пытаясь вырваться – но эльфийка держала на удивление сильно. – Златые Деревья… Как же похожа!
Её захлёстывали его мысли. Его страх, животный, страх не за то, что таилось внутри, а за физическое здоровье…
Картины, что мелькали у него перед глазами. Несчастные женщины, а ещё – самая последняя, с припылённым рыжим оттенком волос, покорная, будто бы телёнок. Каена. Её несчастная королева.
Она отпустила его запястье – и ударила по щеке. Пощёчина, казалось, обожгла парня – он отшатнулся, упал, задел что-то.
Шэрра не оглядывалась. Пошатываясь, вышла из камеры, так и не заперев за собою решётчатую дверь. Дотянулась до рычага.
Твари Туманные просто голодны. Они не пожирали эльфийскую плоть, они давились чужими грехами. Нерождённые эльфы, умершие души, так и не успевшие родиться. Несчастные звери – помесь котов, чего-то клыкастого и крылатого, и умершей в Златом Лесу Вечности.
Она дошла до ступенек. Ноги подкашивались – и когда Тварь Туманная ткнулась носом ей в бедро, Шэрра послушно опустилась на ступеньки и обвила руками толстую шею зверя.
Она чувствовала, как ей на кожу, израненную, измученную кожу капала звериная слюна. С клыков стекал яд, тот самый, что в палицах. Но её больше ничего не жгло. Эльфы умирали – рано или поздно закат перерастает в ночь.
– Рано или поздно, – прошептала она, утыкаясь носом в густую чёрную шерсть, – ночь становится слишком тёмной. А потом, когда гаснут звёзды, а луна за туманами превращается в размытое пятно, восходит солнце.
Теперь она, казалось, понимала Роларэна. Она знала до последнего мига, что он сделает.
Знала, за что он любил Каену.
Как же похожи.
Она хваталась за этот выдох эльфа, имени которого не знала, но убила без капли мук совести, цеплялась за тот страх и за отражение в его воспоминаниях. Удивительно – он даже не представлял, что в тот миг на самом деле творилось у него в голове, не видел того перечня образов, вспыхивающих у неё перед глазами странных изображений.
Шэрра вновь встала. Тварь Туманная не рычала – но смотрела на неё грустными глазами.
Теперь ей показалось, что у Равенны взгляд тоже был зелёный. Как у Роларэна. Как у Каены.
Она хотела выжить. Выжила. Дело осталось за малым – дождаться его. Дождаться того мига, пока королева покинет этот мир. Пока сгорит Златой Лес. Да хоть целую вечность.
Она шла по замку, будто бы та эльфийская тень, шаталась, падала через каждые несколько шагов. Шэрре казалось, что перед глазами у неё застыли сплошные пятна, и она цеплялась за всё, до чего только могла дотянуться.
А эльфы падали. Каждый, чью руку она сжимала, к чьей коже прикасалась. За спиной у неё рычали Твари Туманные, ночь постепенно поглощала Златой Лес, то и дело где-то вспыхивали и угасали факелы. В сполохах мрака она понимала, что больше не осталось ничего, чего можно было бы бояться. Перечень мертвецов – то ли от яда её рук, то ли от пленных, несчастных крылатых Тварей Туманных.
Та самая Тварь, что подошла к ней, вышагивала рядом. Шэрра опиралась о неё, понимала, что, наверное, не причиняла ей никакой боли. Они шли плечом к плечу, и когда громадное существо поднимало голову, девушка улыбалась ему через силу.
Кто-то закричал. Кто-то попытался попасть в неё. Она чувствовала, как прошила её стрела – но, сжимая её в руке, выдернула из тела, даже не почувствовав ничего. Шэрра не знала, сколько прошло времени. Не знала, что происходило у неё за спиной. Кто-то пытался её остановить, кто-то бежал прочь, но это всё не имело никакого значения. Она не умирала не потому, что оставались ещё силы, а потому, что не могла этого сделать.
Девушка упала у могилы. У могилы, носившей её имя. Её израненные руки сами по себе ударяли о плиту, пытались затереть кровью, своей или чужой, ужасное имя. Шэрра мечтала стереть её отсюда.
Роларэн ошибся. Это всё началось не с него, не с его выбора. Не с того, что он не дождался, не с того, какие решения принимал в своём жутком желании спасти дочь от всего на свете, кроме неё самой.
Всё началось с этой смертной. Даже не эльфийки – остроухого телесного подобия.
Шэрра надеялась, что могильная плита расколется под её ударами. В её силах не было ни капли иллюзии – просто дикая истерика и жажда стереть с прошлого, с истории это имя. Она родилась раньше. Она украла её мужчину. Украла тень несуществующего Золотого Дерева.
Она украла её право вырастить здоровую, счастливую дочь, выдать её замуж за любимого мужчину, за эльфа, в котором, как и в её отце, билась бы Вечность. Она растерзала всё, что могла, в жизни маленькой, испуганной девочки; она своей ненавистью выковала всё то, к чему они сейчас пришли.
– Ты бы даже пытки не выдержала, – прошептала Шэрра, скользя пальцами по древней могиле. – Ты бы не вынесла и метки на плече. Ничего. Ты просто подделка, Шэрра. Подделка, отобравшая у Златого Леса остатки силы.
Она никогда не видела ту, что заменила её много сотен лет назад. Не видела даже иллюзии. Но знала – они похожи, как две капли воды.
Сколько в ней было свободы? Сколько в ней было боли?
Она вспоминала о том, что рассказывал Роларэн. Слова укладывались в дивную, страшную сказку – и Шэрра бормотала её своей тёзке, повторяла фразу за фразой, и странное плетение предложений обращалось кружевом. Она шептала о том, как надо убивать ради любви – и как надо любить свободу.
– Однажды в далёком прошлом или в страшном будущем жили двое, – прошептала девушка. – Похожие между собой, будто день и ночь. Похожие, словно две капли воды, и столь же противоположные. Один с этой точки начал. Другой в ней закончил ход своего дня. Они перетекали из одного во второе состояние; думаешь, как им было об этом знать? Но из них один уходил из мрака во свет. А второй жил по-настоящему, – она закрыла глаза. – А ещё однажды жил в далёкой-далёкой стране король, который дарил счастье. Он рассыпал его, где только мог, а подлые-подлые люди вырастали, как грибы после хорошего дождя, и превращали его любовь в ненависть.
Ей казалось, Златое Дерево Роларэна слышало её. Оно тянулось к Шэрре своими ветвями, листьями гладило по голове.
– Однажды жил человек, отвратительный человек, который никогда не считал свои грехи. Но за его свободу за ним были готовы идти целые толпы. Ему хватало одного только взгляда для того, чтобы их покорить. Ему хватало одной только улыбки – потому что у его чувств была сила. Он был плохим, безумно плохим, если можно так сказать. Он играл в жизнь – но он проживал её. Однажды был король, который пытался быть добрым – но злые люди топтали его деяния, и он стал тираном. Он сыпал боль и страх, чтобы никто не поднимался на войну. Что бы из них было, если б остальной мир оказался хорошим? Они жили бы счастливо. Без убийств и без крови. Жил парень, который хотел просто сыскать своего счастья. Но его жизнь превратилась в шутливую, но всё-таки борьбу – и, может быть, ему было не смешно? Однажды жил эльф, у которого было громадное сердце и много-много любви. Но ему не дали её прорастить. Ему не дали. Потому что у каждого из них – и у игрока, и у короля, и у того парня, и даже у этого эльфа, за спиной всегда оказывались смертные, завистливые шакалы. Воры. Это ты, Шэрра, – руны на могиле выцветали, – это ты, Шэрра, виновата во всём, что случилось. Чего ты от него хотела? Ты смертная. Ты смертная, Шэрра. Зачем ты согласилась разломать на куски его судьбу? Зачем ты посмела подарить ему шанс, подарить ему силу, дать ему дочь, а потом просто растоптала её и превратила в то, что все мы сейчас вынуждены видеть? Это ты, Шэрра, её породила. Это ты, Шэрра, сделала её такой из того, что должно было быть. Это ты срезала цветок, чтобы вместо него выросла колючка.
Могилы больше не было. Громадное Златое Дерево тянуло к ней ветви. Тварь Туманная рычала куда-то в пустоту.
Шэрра рухнула на землю, чувствуя холод камня под пальцами, а после рассмеялась в зияющую темноту.
Где-то там, наверху, сквозь Туманы впервые за сотни лет показались маленькие звёздочки.
Глава тридцатая
Год 120 правления Каены Первой
В какое-то мгновение, когда она, уронив чашу, ступила на шаг ближе, Роларэну показалось, что в небесах засияли звёзды. Что они прорезали густой, скопившийся над головами ледянистый Туман, что наконец-то своим светом сумели разрушить всё то зло Златого Леса, что копилось над ним много-много лет.
А потом – иллюзия рухнула, и над ними всё ещё простирался мрак, та боль подданных и самой Каены, превратившаяся в холод, а сама королева стояла совсем близко. Она положила руки ему на плечи и посмотрела в глаза, такого же цвета, такого же драгоценного отлива, как и у него самого.
– Поцелуй меня, – прошептала она, выдохнула ему почти в губы.
Роларэн положил руки ей на талию – даже не знал, добровольно ли это произошло, – но лишь нежно коснулся лба, оставляя на нём прохладный след от практически неощутимого поцелуя. И она, содрогнувшись, закрыла глаза.
По щеке потекла слезинка – одна-единственная, прозрачная, будто бы обыкновенная вода. Она застыла на острой эльфийской скуле, будто бы маленький алмаз, а потом упала – Рэну на раскрытую ладонь.
– Ты не должна плакать, – прошептал он на ухо женщине. – Ты никогда не должна плакать, Каена.
Вторая слезинка упала на её сияющее звёздами платье – и оно словно потеряло своё волшебство. Сверкание шелков обратилось простой чёрной тканью, скользкая поверхность – тягучестью бархата, полупрозрачность тонких тканей – изящными кружевами, будто бы траурными. Но почему будто бы? Это и был траур – по Златому Лесу, по семье, у которой никогда не было шансов.
Она ахнула от пронзившей её боли – ладонь неосознанно скользнула к животу. Каене казалось – она горит изнутри.
Зелёные глаза впервые сверкали не драгоценностями, а зелёной лесной травой.
– Что было в твоей крови? – прошептала она. – Зачем ты это сделал? Что ты выпил?
Он вынул кулон из кармана и протянул ей. Каена опустилась на холодный, каменный пол и тяжело сглотнула, пытаясь сдержать слёзы.
– Что ты выпил?
– Я ничего не пил, Каена. Это твоя палица. То, что осталось от Каениэля, – голос Рэна звучал тяжело, приглушено. – Я надеялся… Что твоя душа всё ещё жива в тебе. Это не должно было тебя убить. Никогда палица эльфа не причиняет ему самому боль.
– Златой Лес… – она закусила губу – казалось, хотела прокусить почти до крови. То странное пламя, что разрывало её на куски, все те грехи её, которые Роларэн впитал в себя, влил в свою кровь, дабы отдать ей драгоценную Вечную жидкость. – Это убьёт тебя. Никто не имеет права.
– Каена… – он опустился на колени напротив неё, притянул к себе, обнимая за плечи, и она, казалось, не могла больше проронить ни слова.
– Это тебя убьёт! – звучал не то что надрывно – скорее Каена пыталась выдохнуть в него весь тот ужас, который испытывала от одной только этой фразы. – Зачем? Неужели ты не мог убить меня ножом в спину? Неужели не мог растворить в своей иллюзии? Ведь ты мог просто не спасать меня тогда. Зачем так? Зачем – выпивая яд… отец?
Он сжал зубы, чувствуя, как в горле встаёт комок.
– Я – Вечный, – ответил он. – Вечный, Каена. Я сражался с твоей палицей больше двух лет, и она не убила меня. Значит, я выживу и сейчас.
Она схватила его за руку, разжала кулак, всмотрелась в кожу, увидев только сейчас расплывшееся клеймо от кулона.
Магия стремительно вытекала сквозь пальцы. Всё чужое, всё испорченное – казалось, с каждой слезой Каены в ней оставалось всё меньше и меньше деяний.
Роларэн не видел больше жуткую королеву. Его дочь, любимая дочь, испуганная малышка, дрожащая от холода на этой кошмарной крыше, под пеленой Туманов. Его единственный ребёнок, обречённый на такую боль ради собственного спасения. Каена должна была родиться Вечной, а не умирать сейчас от прикосновения собственной же души. Не она должна задыхаться у него на руках, не она – захлёбываться болью от самого жуткого яда на свете. От правды. От того света, который она не смогла в себе сохранить.
Рэн боялся коснуться кулона. Он знал – в нём бился ещё последний лучик её души. То, что может прорасти. То, что может спасти её.
Каена опустилась на камни – легла на них, затихла, глядя на затянутое Туманом небо. Где-то внизу – она слышала это, – громко рычали Твари Туманные, раздавались чужие крики. Она будто бы не понимала, что происходит – просто мимо протекали удивительные звуки, всполохами мелькала чужая жизнь.
– Не бойся, – он провёл ладонью по её щеке, убирая спутанные рыжие волосы. Принялся медленно, одна за другой, вынимать шпильки, освобождать пряди, позволяя им падать на холодный мрамор, окружать алым ореолом Каену – словно она сейчас лежала в волне собственной лжи.
Её белая алебастровая кожа стала мервенно-холодной. Её зелёные глаза медленно угасали – но она ещё смотрела на него со всей осознанностью, живая – впервые за последние много лет.
– Папа, – выдохнула она в пустоту. – Ничего уже не будет.
Роларэн отрицательно покачал головой, сжимая такую хрупкую, узкую ладошку королевы, что, казалось, она вот-вот рассыплется, раскрошится в его пальцах. Каена пыталась ещё ответить хотя бы жестом, но яд действовал слишком быстро, распространялся по её телу, убивая, выжигая изнутри.
– Жжёт, – прошептала она, закрывая глаза. – Не… – Каена запнулась, не в силах выдохнуть больше ни единого слова, попыталась на последних усилиях выдохнуть ещё несколько букв и застыла, всё ещё осознанно всматриваясь в его лицо. – Папа…
– Ты не умрёшь, – голос Роларэна звучал без капли отчаяния, так ровно, совершенно не сочетаясь с плескавшейся в глазах болью. – У тебя впереди ещё долгая, счастливая жизнь, Каена.
Она уже не могла плакать. Яд испарил все до последней капельки слёзы. И дыхания в ней тоже не было – Каена хватала ртом воздух, сжимала его руку и пыталась ухватиться за остатки жизни, ещё плескавшиеся у неё в груди.
Как же хотелось бы Роларэну забыть обо всём, что случилось! Зачем он воевал? Зачем уезжал тогда?
– Ты любишь меня?
Она ждала ответа. Вновь закусила губу, отказывалась умирать до той поры, пока не услышит ответную фразу, такую короткую и такую простую – что ему стоит выдохнуть всего несколько звуков, из таинственных эльфийских рун, как в головоломке, сложить в проклятое, ненавистное слово, что для неё никогда не сыграет так, как хотелось бы. Всё это – та любовь, что никогда не умирала в его сердце, – не имела никакого отношения к тому, чего требовала королева Каена.
Зато была единственным, что вытащило Каену, дочь Роларэна, из лап болезни.
– Люблю, – он сжимал её в своих руках так крепко, что кости могли бы превратиться в пыль. И она пыталась обнять в ответ, да только уже едва-едва могла пошевелиться. – Люблю, как никто никогда не любил своего ребёнка, Каена, – голос сорвался на какой-то миг, он словно провалился на секунду в пустоту – но вынырнул, заканчивая фразу. – Не бойся. Всё будет хорошо. У тебя ещё всё впереди.
У неё – у этого тела, осколка, сгустка темноты, – уже ничего хорошего не будет.
Она попыталась улыбнуться, но лицо исказила гримаса боли.
– Она так похожа на мать…
Роларэн закрыл глаза, прогоняя действительность. Его магия мечтала вырваться на свободу; он ещё мог всё остановить. Мог исцелить её. Но ведь всё вернётся на круги своя. Всё будет так, как и прежде.
Вечные не предают.
Роларэн не мог предать Каену. Свою единственную, горячо любимую дочь. Для того, чтобы возродиться в лучшем мире, без кошмарного Златого Леса, ей необходимо умереть. Он даже не допускал сейчас мысли, что что-то могло не получиться, что Шэрра откажет, что Шэрра, может быть, умерла.
Вечные не предают.
Она обещала вернуть второй долг. Она выживет.
Она – не та подделка.
…Перед глазами всё ещё стояли старые воспоминания, обрывки его собственной памяти. Его жена, чуть грубее Шэрры, с какими-то немного рваными движениями, всё ещё слаба после родов. И ребёнок у неё на руках – не способная самостоятельно полноценно дышать остроухая малышка, смертная, это видно даже невооружённым взглядом. Её испуганный взгляд и истинно отцовские, зелёные, будто бы самая лучшая трава, глаза.
Калека. Уродка. Вот что посмела родная мать, та, что привела её в этот мир, сказать о собственном ребёнке.
Надо же. Роларэн тогда даже не подумал о том, что это её испорченная кровь – причина смертности Каены, а не его собственная. Он отнёс дочь к её Златому Дереву, но это не помогло. Только волосы её, того осеннего человеческого оттенка, что и каждый угасающий в Златом Лесу лист.
Она сорвала тогда своими маленькими ручонками листок и сжала его в маленьком кулачке, совсем ещё дитя. А сейчас – сжимала так его пальцы, словно боялась, будто бы он попытается уйти.
Даже не говорила ни единого слова. Может быть, просто не могла.
…Рэну казалось, вот – его малышка, смотрит так враждебно на родную мать. Смотрит с болью, щурится от каждого слова, хлыстом ударяющего по сознанию. И прижимает маленького котёнка, искалеченную Равенну – к груди.
Он слышал – крики Шэрры. Той Шэрры. И без дерева, и без души. Шэрры, что называла его дочь ошибкой – больная, испортившая дерево. У нормальных эльфов рождаются здоровые, плевать, что смертные, дети. А его выродок – умрёт через несколько недель.
Сколько лекарств он перепробовал! Одно за другим, в непомерном количестве – начиная от трав и заканчивая даже добытой у людей древней эссенцией, заживляющей любые раны. Это продлевало Каене жизнь – на день или на полгода, – но не лечило. Она едва ходила, она просыпалась по ночам и содрогалась от кашля, выплёвывала на пол сгустки кожи.
Он был в отчаянье, его жена – шипела, что дочь у них уже заранее мертвец. Но кровь Вечного сильна; она не позволяла ей умереть.
А потом Рэн пошёл на крайние меры. Он приехал слишком поздно, чтобы хоть что-то помогло; Каена уже лежала на кровати, сложив худенькие ручонки на груди, под кровать забилась Равенна, поскуливающая от боли, ещё одна калека на дом могучего Вечного. Ей помочь никто не мог; родителей Роларэна не было в живых, Шэрра – да что она могла?
Каена не поддавалась магии. Она отторгала всё – все элементарные и самые замечательные лекарства.
У него не оставалось выбора.
Он резанул острым краем чаши, той самой, что лежала сейчас на полу у ног Каены, по запястью, и свежая бессмертная кровь потекла по металлу. И поднёс к губам умирающего ребёнка, понимая, что если уж сила Вечного, всё, что он сумел в себе отыскать, уставший, измученный после войны, не поднимет её и не исцелит, то она умрёт.
У него мог быть только один ребёнок. Эльфы рожают поразительно тяжело и редко; у Роларэна был всего один шанс. Он не мог позволить этому шансу просто так погибнуть.
Но Каена выжила. Она впитала в себя родительскую силу – настолько, насколько смогла. Смотрела на него этим таким разумным и прекрасным взглядом, и он улыбался в ответ, чувствуя, что его дочь с каждым днём всё больше и больше набирается сил. Что в ней наконец-то забилась жизнь.
Сейчас он убивал её тем же, чем и поднял из мертвецов. Кровью, в которой билась её душа, кровью, в которой билась её сила.
Роларэн знал – не надо было уезжать. Но уехал. Златой Лес падал под натиском Тварей Туманных, и не все они так ластились, как это делала Равенна. Не все они мурчали, когда их брали на руки или гладили по кошачьим головам. Не у всех была хозяйка, катавшаяся с ними по траве под сенью Златого Леса…
Было время, когда его Каена умела смеяться.
Он тогда уехал на последнюю, думалось, битву. Вечных с каждым разом становилось всё меньше, и Рэн слышал, как громко, неусыпно и неотрывно звали Твари, как кричали, протягивая свои когтистые лапы из невидимой дали, из кошмарной пустоты. Он их не боялся, но боялись другие, а он – Вечный, что редкость в Златом Лесу, – вынужден был выступать впереди.
А когда он вернулся, окровавленный, с глубокими царапинами и одной серьёзной раной, заживляя на ходу то, что мог, пешком, потому что лошадь испугалась и ринулась к Тварям во время трапезы, один, ведь из двадцати трёх Вечных больше никто не выжил… А когда он вернулся, было уже поздно.
Его жена решила всё сама. Шэрра сказала, что от калеки должна быть польза. Каена была – она и есть, даже умирая, – красивая. Как настоящая Вечная, с тонкой фигуркой, острыми – порежешься, – ушами, с улыбкой, быстрыми, меткими движениями и кошачьей грацией. Его Каена – первая невеста Златого Леса, даже если смертная, и Роларэн знал, что она однажды повстречает мужчину, который полюбит её, а она – его. Но доселе у эльфийки был только отец, единственный, кто не отталкивал её, не кричал в спину, не прозывался и не пытался снять шкуру с бедной Равенны.
Каена колдовала. Она уже тогда позволяла себе маленькие жестокости – по отношению к малочисленным местным юным эльфам, что шипели ей вслед. Но королю, жалкому мальчишке без капли Вечности в разжиженной крови, было наплевать. Он прошептал своё знаменательное "хочу", и Шэрра не вздумала воспротивиться.
Он не видел, что творилось в Каене тогда. Королю понравилась не глубина, а яркость зелёных глаз, не сила, а блеск медной рыжевизны на пылающем ещё тогда на небесах Златого Леса солнце.
Сейчас не было солнца и не было звёзд. И волосы Каены больше не сверкали, потому что видели только свет сотен свечей. Но их пламя сорвалось с вершины дворца и помчалось куда-то вниз, а Роларэн даже и не заметил, когда всё вокруг превратилось в сплошные туманы.
Её голова покосилась у него на коленях, и она шептала что-то в полубреду. Она пыталась закрыть глаза и отойти в далёкий, вечный сон, но не могла, потому что яд терзал изнутри хрупкое женское тело.
Сколько мужчин с той поры побывало в её постели? Забеспокоился ли кто-то, когда после первой брачной ночи короля нашли мёртвым?
Каена тогда прошептала отцу, уткнувшись носом в воротник его рубашки, что король взял её силой. Она пыталась воспротивиться – но смогла только к утру, только к утру резанула по запястью и выпила то, что он попытался у неё отобрать.
Было ли это правдой? Роларэн не знал. Он простил тогда, прощал каждый раз. И когда Шэрру её собственная дочь столкнула на Пылающий Путь, Шэрру, которая и не старела-то потому, что Рэн отдавал ей свою магию, не всю, но часть. И когда стёрла и его, и собственную мать из памяти Златого Леса, спрятала их имена за семью печатями. И когда её дочерняя любовь к единственному доброму к ней человеку переросла в что-то больше схожее на женскую глупую жажду.
Он верил только в свои две половины. Почему же никогда не видел, что точно то же случилось и с его милой Каеной?
Но сейчас было уже поздно. Рэн знал, что мог её исцелить, и Каене тоже прекрасно было об этом известно. Но она не просила. Королева – умела ли она умолять? Нет. Он не учил её этому, а больше было некому.
– Ты будешь жить, – он поцеловал её в лоб, словно на прощанье, погладил ладонью по щеке. – Поверь мне, Каена. Ты проживешь долгую, счастливую жизнь.
Она не дрожала. В последний раз силой воли открыла свои большие зелёные глаза, такие ясные и такие искренние, и улыбнулась без единого налёта греха, как улыбалась в далёком-далёком прошлом.
Каена. Вечное Златое Дерево.
Он видел отблески пламени в пустоте. Она сжигала собственную душу, чтобы на том пепелище в последний раз сплясать со своей любовью. Заставляла пламя пожирать Златые Листья.
Роларэн помнил, как выхватил палицу из пламени, понимая, что его это убьёт. Не огонь, разумеется, но яд её души. А тогда, когда лишь пошатнулся, но устоял, осознал – нет. В Каене было слишком много от него.
Или, может быть, Рэн давно уже научился терпеть любую боль, даже самую жуткую, даже такую, как эта.
Имело ли значение то, что случилось? Нет. Роларэн не думал больше о прошлом, для него не существовало будущего.
Он раз за разом сбегал, если только мог, сбегал, чтобы не видеть её безумного взгляда, не улыбаться на людях и не выставлять каждый из собственной спальни. Он позволил себе её и любить, и бояться одновременно, пусть и оттолкнул привычно мужскую самонадеянность.
По крайней мере, он не забыл себя самого. Хоть что-то в нём да сохранилось.
Наверное, Каена должна была сказать ему сейчас, что жить она не будет. Эльфы бывают бессмертными, но раз уж умирают, то раз и навсегда. И не веруют ни в богов, ни во что другое – душа обращается прахом сразу же после смерти.
Но у неё останется росток. Роларэну хотелось прошептать это, обнадёжить – вот только губы Каены вдруг расплылись в нежной, мягкой улыбке, и она посмотрела на небеса.
– Папа… – прошептала напоследок. – Папа, звёзды…
Он слышал, как она в последний раз выдохнула воздух. Как закрыла глаза – сама, не позволяя никому больше к себе прикоснуться.
Она слишком его любила, чтобы понять, что это была за любовь. Она слишком запуталась, чтобы это было можно решить иначе.
Роларэн не слышал своего крика – ему казалось, боль вырывалась с груди беззвучно, разрывая его на части. Он не чувствовал слёз на щеках – только видел одну лишь Каену, осознавшую, казалось, весь свой мрак, весь свой ужас…
Его чистую, прекрасную Каену.
Он забыл обо всех зверствах. Забыл о боли, которую она причинила людям. Её голова покоилась у него на коленях, пальцы – всё ещё мёртвой хваткой сжимали его ладонь. Он склонился над нею в беззвучных рыданиях, шептал что-то, кажется, проваливаясь всё дальше и дальше в пустоту…
Но заставил себя поднять голову.
Расползались в стороны Туманы. Над головой его дочери светились звёзды, звёзды, что пришли проводить её в последний путь.
Её траурное одеяние сейчас вновь засверкало. И луна одним тонким лучом выхватила их пустоты улыбку.
Рэн чувствовал, как из её тела вырывалось пламя. Его Каена сгорала изнутри – и ему хотелось сгореть рядом с нею. Со всем этим Златым Лесом.
Но он не мог.
Он обещал ей.
А Вечные никогда не предают.
…Роларэн встал, пошатываясь, и вновь посмотрел на сверкающие звёзды. Звёзды, в которых не было фальши. Они сияли только тогда, когда было чем сиять, не воровали у него силу.
Златой Лес призывал своего сына. Призывал последнего подданного.
А призвал короля.
Рэн заставил себя поднять её палицу – осторожно, магией, чтобы не выпить остатки яда. Вновь обратил в кулон – и не знал даже, когда она приняла истинную форму, – и опустил в карман плаща.
И наконец-то отпустил свою магию.
…Пепелинки, оставшиеся от её тела, развеялись волной над Златым Лесом.
