Текст книги "Королева Златого Леса (СИ)"
Автор книги: Альма Либрем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)
А живое билось доселе в руках у воинствующих остроухих.
Они не стали больше терпеть. Они полили свои поля кровью лесорубов, они скользнули волшебными душами, полными болезненного яда и чужих слёз, по насильникам, по тем, кто так легко и подло топтался по прекрасному народу. Их глаза стали зорче, слух стал лучше, и из жертв эльфы раз за разом превращались в охотников.
Легенды и предания так и не умерли. Но покоя Златого Леса больше не было.
Эльфы пользовались властью ради собственной защиты. Вот что показывали Шэрре подснежники – как прекрасные справедливые воинства выступали против обидчиков. Но потом кто-то один зашёл немного дальше в своей мести. И постепенно боли за границами эльфийских королевств становилось всё больше.
Из их грехов ковались туманы. В туманах ещё не было тварей, не было холода, но Златым Деревьям следовало впитывать солнце, а они дышали концентрированным эльфийским горем.
Эльфы ушли в Златой Лес, чтобы больше никогда не выходить оттуда. Пропели своим деревьям прекрасные песни, рассадили множество цветов. Принялись жить, больше не отправляясь в человеческий мир.
Но границы их ещё не были так тверды и незыблемы. И люди приходили, с добром или со злом, а эльфы убегали туда, за границу, чтобы посеять боль или спеть песню давно забытым лесам.
Никто не мог сказать, каковы были у этого причины. Граница раз за разом становилась всё твёрже. Она выпускала только чистых, со светлыми помыслами Вечных.
А потом кто-то из них вздумал, что этому миру нужна власть. Они назначили короля – но род его выцветал, а первенство крови никуда не пропало. Король тоже был Вечен, но эльфы знали, что даже Вечного можно убить их палицами.
Кто-то стал выдирать палицы из Златых Деревьев, не дожидаясь того мига, как их, несчастных, ранят. Это иссушило лес.
Кто-то воевал.
Кто-то жаждал власти.
Место короля занял его сын. Место сына – внук. Время тянулось, короли умирали – Вечные сменялись наполовину бессмертными.
Магия остывала. Теперь у них не было врага снаружи, и они нашли врага себе внутри. Они научились драться, но теперь это умение следовало по отношению к кому-то использовать.
Подснежники плакали, показывая, как эльфы постепенно начали отрекаться от братерства. Как пытались выстроить касты. Как убивали безо всякого сомнения неугодных, только того ради, чтобы те не смели больше мешать, не смели вставать у них на пути.
А потом у тех, кто был особенно грешен, начали рождаться смертные дети. И поначалу – можно только себе представить! – как быстро умирали эти болезненные, несчастные эльфы, родившиеся у Вечных родителей.
У Вечных, что своими грехами запятнали саму суть их жизни.
Златой Лес больше не был чист и прекрасен. И лепестки подснежников, сплетаясь с песней, чернели постепенно от страха и от ужаса. Каждый ребёнок, которого не хотели принимать родители, каждый ребёнок, которого отказывались рожать – все они превращались в Тварей Туманных. Но Туманы сдерживались в глубоких долинах, а солнце ещё светило над Златым Лесом, пусть уж и не так ярко, как прежде, пусть уж и не дарило столько радости, сколько умело рассыпать прежним – так солнечно, так прекрасно…
Становилось всё хуже. Всё страшнее. Человеческая дикость сменилась дикостью Вечных, и теперь не было уже почти бессмертных детей. Он, тот, кто пел эту песню, появился на свет в числе последних и уже не смог отыскать себе Вечную жену.
Но на его счету не было погубленных детских душ. Он не подарил тьмы Тварям Туманным. Зато её вдоволь просыпала его смертная жена.
И пока он воевал в глубинах, пока останавливал навалу Туманов, королева Каена взошла на трон. Королева Каена уничтожила последний бастион. Последний легион Вечных.
Подснежники плакали о том, как они были слабы. Рыдали, подчиняясь песне, и поведали ей прекрасную историю, как один за другим эльфы сдавались пошлости, страсти и жути.
День за днём королева Каена собирала силы. В первую же ночь погиб король, за которого она вышла замуж и взошла на трон. Она выпила его смертную кровь и стала сильнее на несколько дней и на несколько капелек волшебства.
А потом она потянула всех Вечных, всех, кого только могла увлечь за собой, туда, на алтарь. Она рисовала их кровью по великолепным знакам, а иногда отдавала ещё тёплые тела, свежие и сильные, своей ручной Твари. Она призвала Туманы из долин, и они затопили весь Златой Лес, от самой глубокой низины до самой высокой вершины.
И Вечные перестали рождаться.
Не было счастливых пророчеств. Не было ни слова о том, как придёт некий эльф и освободит всю страну от жуткой Каены Первой. Она убивала Вечного за Вечным, потому что ни один не отказался от ночи с нею.
Она убила жену Роларэна. Она погубила его дочь – но этот миг в песне как-то ускользал, не шептал о подробностях, только вскользь показывал древнюю забытую могилу Шэрры. Той первой Шэрры – не той, для которой велась история.
Она видела, как аромат подснежников складывался в картины. Он бежал в человеческий мир, но эльфийской подлости было несравнимо меньше, чем людской. И вскоре ему стало некуда уходить – всё вокруг обратилось злом, тишиной и раздражением, а он только чувствовал, как боль отчаянно колотилась в жилах и пыталась вырваться на свободу.
Но не могла.
Он заканчивал свою прекрасную песню грустно. Говорил о том, что верил – он сможет ещё взрастить новое, чистое, незапятнанное Златое Дерево. Надеялся. Верил, что у них у всех ещё будет шанс. Даже у Каены. И у него к ней было столько странной, такой естественной, впрочем, любви, любви, вырезанной на стенах древних эльфийских строений, что трудно было даже поверить в то, каковы причины могли делать её возможной.
Потому Шэрра не слушала о причинах. Она просто внимала песне и пыталась быть благодарной своему рассказчику за его искренность, предельную для того, кем он являлся.
Песнь подходила к концу. Он закрыл глаза и довёл до итога последние несколько нот.
Подснежники никуда не пропали. Они так и цвели, так и источали великолепные ароматы. Они шептали о том, что Шэрра теперь отчаянно пыталась забыть. Они поведали ей дивную, дикую сказку о любви, о боли и о том, что никогда она не сможет понять.
Она не любила Роларэна. И в тот же миг не могла его не любить.
Эта песня напомнила ей о Вечных прошлого. О тех, что не смогли расстаться со своими лесами. Эта песня дала ей шанс. Дала надежду. Заразила его безмерной верой, страстью дать обещание о том, как всё это однажды закончится. Она только боялась, что однажды всё-таки не сможет исполнить это обещание, но, может быть, зря?
Но вдруг всё стало слишком тихо. И слишком страшно. Она чувствовала, как шаги сотрясали землю. Она слышала, как боль пронзала её.
Подснежник. Тот далёкий подснежник, что был ещё не на поляне, но уже почти прорвался сквозь снег! Она чувствовала, как опустилась на него тяжёлая нога, как он тихо хрустнул, переламываясь в основании, как превратился в кашицу.
Она содрогнулась и посмотрела на Роларэна.
Нет, он прав. Не самое страшное на свете – эльфийская королева, которую они отправлялись убивать. Где там! Самое страшное сейчас топталось по зелени от своей слепоты, не видело, не разбирало дороги, но упорно рвалось вперёд, отчаянно надеясь изничтожить каждый маленький росток надежды. Она чувствовала, как все ароматы начали угасать, как весенний лес застыл, ожидая кары.
Он приближался.
Тот, кто растоптал веру.
Глава девятнадцатая
Год 120 правления Каены Первой
Если б он сделал это нарочно! Если бы ступал так тяжело, так громко от того, что пытался напугать и нагнать страху! Если бы в его движениях была какая-то деланность, желание что-то доказать. Пусть бы он был тем, кто мчится на цель, пытается убить кого-то и весь лес заодно! Пусть был бы тем, кто пляшет по прекрасным цветам с одной только надеждой больше не дать им ни единого шанса расцвести! Пусть был бы хоть кем-нибудь!
Но он – нет, он оказался хуже. Он не шёл убивать. Он, как косолапый медведь, продвигался по лесу, пытался ступать по зелёной траве так, чтобы не провалиться сквозь землю. Не от стыда. От своего неимоверного веса.
Он ломал своими лапищами ветки, потому что они мешали ему идти. Он делал это не потому, что ненавидел. Он просто не считал их за жизнь, равно как не считал за жизнь эти тоненькие росточки, бедные цветы, которые успел затоптать на своём пути.
Шэрра каждый растоптанный подснежник воспринимала как удар кинжалом в сердце. Она ртом хватала воздух и широко распахнутыми глазами смотрела на Роларэна, пытаясь выспросить его, что ж это за чудовище на них надвигалось. Но он только молча отрицательно покачал головой.
Она знала это чудовище. Знала.
Это чудовище было человеком.
В нём не было громадной силы. Не как в том короле, что хотел сеять в миру счастье и радость, а натыкался только на сплошные пустоты в своих подданных. Этот не мог ничего – но он не ревел от своего бессилия, он просто шёл напролом, лишь ради того, чтобы добраться.
– Стой! – не выдержав, воскликнула Шэрра, вскакивая на ноги и оборачиваясь к нему. – Не смей больше сделать ни шагу!
Он замер и уставился на неё широко распахнутыми глазами. Громадина Тони – какое же неуклюжее, какое кошмарно пустое существо! В нём таилась какая-то любовь, но она не могла поверить в то, сколько всего прекрасного он успел уже растоптать и уничтожить.
– Не смей, – прошипела девушка, протанцевав между цветами, ступая только там, где не причинила бы ни траве, ни подснежникам никакого вреда. – Не смей больше ничего топтать. Если ты сделаешь хотя бы шаг – я убью тебя. Зачем я только тебя воскресила? Чтобы ты убил цветы?
Громадина Тони неуклюже обернулся, пошатываясь на своём месте. Он насчитал всего три растоптанных подснежника и ошеломлённо уставился на неё.
– В этом вся беда? Ему можно убивать людей, а мне – затоптать какой-то жалкий цветок? – прохрипел он. – Я пришёл сказать тебе спасибо. И отомстить ему. Он убил людей. И должен заплатить за это.
Роларэн только раздражённо фыркнул. Было видно – ему абсолютно всё равно на причины Тони. Тот всё равно разрушитель.
Шэрре хотелось выдохнуть ему в лицо, что никто не заплатит за загубленную эльфийскую державу. Свидетели первого падения – одни только песни да могучие Златые Деревья; даже Вечный может лишь нашептать о том, что случилось в седую старину, а лично – да никто уж и не вспомнит. Эльфы из-за людей стали терять собственное бессмертие – кому было плохо от их прогулок по лесу настолько, чтобы своими грязными лапами касаться чужих тел, чужих душ?..
Она промолчала. Большей степенью потому, что и сказать всё это означало разворошить раны на душе собственного народа, разрушить древнее скрытое таинство и позволить кому-то вроде Громадины Тони пробраться туда, где ему ни минуты не место.
Тони миновал её, ступая вновь по цветам. Он встал напротив Роларэна и вынул меч из ножен, не стандартных, красовавшихся на поясе привычно у Миро или кого-то вроде него, а тех, что шли наискосок через его широченную спину. Двуручник мог не только эльфийские, тонкие, будто птичьи кости переломить вот так, разом. Наверное, его мощи хватило бы и на самого Громадину, вздумай кто нанести достаточной силы удар.
Но в Роларэне не было ни оттенка страха. Он выпрямился и равнодушно снял перчатки, отбрасывая их на снег, а после склонился к палице, что лежала на земле.
– Тебя устроит это оружие? – холодно спросил он. – У меня нет другого – да и я в нём не нуждаюсь. Коль устроит – давай.
Тони побледнел. Ему отчаянно хотелось сказать, что Рэну в пору бы дождаться, пока его насквозь пронзят мечом.
– Я же учил тебя, – сухо продолжил мужчина, – как верно было бы нападать на эльфа. Как правильно сражаться, как ты выражаешься, с такими, как я. С остроухими. Я учил каждого из вас. Вы, казалось, уяснили мой урок, когда напали толпой, но проиграли и там. Ты думаешь, что сможешь сразить меня сам?
Роларэн сделал всего шаг в сторону – и растворился в пустоте. Его палица так и осталась лежать на земле, словно свидетельство мирных намерений, но Тони вскинул меч над своей головой и рассёк им воздух впереди, казалось, оставляя просеку.
– Ты убийца! – прошипел он. – Эльфы – то такое, она меня спасла, она не убивала. А ты – убийца!
Рэн появился из пустоты у него за спиной. Эльфийская иллюзия переливалась паутиной в его руках, и он смотрел на Тони с редкостным презрением, которого не удостаивался прежде, наверное, даже Миро, столь ненавидимый им. Теперь, возможно, следовало пугаться, но Тони заставил себя стоять смирно, только повернуться по цветам – но и цветов под ногами больше не было.
Весь мир считал иллюзию Роларэна правдой. Настолько он был мастер в этом деле – даже не стал менять имя, когда пришёл к людям. Так и назвался – по профессии, по дару, последний из Вечных, единственная надежда, пожалуй, Златого Леса.
– Ты и убивать идёшь! – прошипел он. – Я слышал.
– Эльфийскую королеву, – отметил безо всякого раздражения Рэн, но Тони только отчаянно замотал головой, словно показывая, что для него не имело никакого значения, на кого именно нацелил свой путь Роларэн. Может быть, так оно и есть – и он окончательно ослеп в собственной дикой жажде отомстить за тех, кто не заслуживал ни мести, ни покаяния.
– От тебя добра не жди, – совсем уж по-человечески ответил Громадина. – Тебя надо зарубить! Будь ты честный человек, ты бы сам под меч пошёл!
– Наверное, – хмыкнул мужчина, – в том-то и беда, что я не человек. Честный или нет – я эльф, и это ты из меня никак не вытравишь. Или, пожалуй, попытаешься отрубить мне уши?
Тони выронил меч, когда иллюзия мирка вокруг него всколыхнулась. Он содрогнулся вдруг всем телом, обмяк – теперь его громадный двуручник просто красовался среди невинных, прекрасных подснежников, будто бы нечто столь схожее с картиной – что и не отличить толком. Громадина не мог встать. Он не мог разогнать окутавшие его ветви невидимых деревьев, не существующих на самом деле ни ля Шэрры, ни для Роларэна. Его будто бы обвеяло дымкой – и Тони повторял одни и те же слова, как заведённый.
– Я не уйду, – шептал он. – Я не уйду. Ты учил нас. Я не уйду, не уйду… Не уйду…
Он, будто бы обезумев, не смел поднять на Роларэна взгляд. Эльф казался одновременно самым жестоким, самым отвратительным, но в ту же секунду и самым прекрасным на свете существом. Теперь, когда Громадина был полностью в его власти и осознал всю собственную слабость – он словно оценил!
Понял, может быть, наконец-то, что во всём этом не было ни капли смысла. Пожелай Роларэн – назовись он хоть Мастером, хоть подмастерьем, – убить кого-то одного в Академии или даже всех её учеников, он разрушил бы всё изнутри. Не приводил бы посторонних эльфов, не дожидался бы чего-то – раскрытия, например, падения волшебной иллюзии. Он просто бы ночью, тихо, окутав весь мир иллюзией спокойствия, перерезал бы каждому горло или прижал бы к груди эту палицу, заставляя яд пронзить насквозь тонкую и слабую человеческую кожу.
Тони чувствовал, что по его щекам текли слёзы. Он и не собирался уходить, верно, полагал, что верной службой сможет вымолить что-нибудь себе. Но видел в Роларэне не доброго господина, милостивого до них всех, а только корыстную мрачную тень. Он поднял взгляд на Шэрру, какой-то испуганный и не до конца осмысленный, и только коротко покачал головой, словно пытался дождаться от неё ответа, но его попросту не существовало.
– Я не уйду, – с уверенностью повторил он, утирая слёзы со своей кожи и отчаянно пытаясь вновь научиться дышать.
– Твоя беда, – пожал плечами Роларэн. – Ты истолок всё её цветы, – иллюзия слетела вниз, и веток, что преграждали путь для Тони, больше не осталось. Теперь Громадина отчего-то смотрел на Шэрру, немо скользившую болезненным взглядом по изломанным росткам.
Эльф дарил им жизнь. Он пел им песню, чтобы только воскресить каждое из семян, таившихся глубоко-глубоко в земле. А что смог сделать человек? Только своими громадными лапищами истолок, измучил и изрубил в клочья – даже без меча. Теперь он видел, что оружие его не приземлилось аккурат между цветов, а примяло огромное их количество. Того более – по лезвию стекали почему-то капельки крови.
Тони увидел, что по плечу Шэрры стекала та же кровь. Он её ранил? Но когда? На Роларэне не было ни единой царапины, а девушка зажала рукой длинную глубокую царапину и тяжело вздохнула.
– Он догонит, – отметил Роларэн. – Если осмелится, разумеется. Пойдём.
Шэрра ступила к нему немного ближе. Она пошатывалась – только сейчас Тони вспомнил, как отчаянно размахивал мечом. Он нанёс рану сильнее, чем та, что была у неё на плече? Он посмел причинить ей вреда больше, чем рассчитывал? Он, может быть, сделал что-то ещё не то?
Он смотрел на то, как ненавистный эльф обнял его благодетельницу за талию, осторожно придерживая и не давая упасть. Что её так поразило? Неужели крови она потеряла до такой степени много?
Шэрра уходила медленно. Тони кричал ей в спину, звал, просил остаться и говорил, что обязательно догонит, но она ни разу не обернулась, словно вся пропиталась от головы до пят поразительным равнодушием по отношению к нему. Только медленно ступала вперёд, и теперь Громадина подумал, что, может быть, она не была ранена – а только скорбела по растоптанным цветам, по измученной истории прошлого, которую не сумела дослушать.
…Теперь Роларэн видел в ней от своей жены больше, чем когда-либо прежде. Он обнимал её почти так же, как и ту, другую Шэрру, когда вёл её под венец, и нежности в прикосновениях, возможно, было даже больше – то ли опыт, то ли нарочитая аккуратность сыграли свою роль.
Она молчала. Может быть, просто пыталась сохранить те остатки слов, что всё ещё трепетали глубоко-глубоко в её душе, а может, хваталась за правдивую сказку, поведанную цветами. Ей до дикости хотелось вновь утонуть в странной песне Роларэна, но шанса услышать её вновь больше не было. Громадина Тони, как всё человечество доселе, истоптал её Златой Лес, спрятанный в уголке души, рассеявшийся подснежниками по земле.
Она думала сначала, что по людям сможет скучать. Что отдаёт жизнь за Роларэнову цель, как он когда-то за её свободу отдал собственную – он выжил. Теперь Шэрра явственно понимала, что здесь, в человеческом абсурде, для неё нет ни места, ни уголка даже, в котором можно было бы спрятаться от таких, как Громадина, от обывательской грубости и человеческого равнодушия.
Он не мог причинить ей боль на самом деле. Не мог, потому что для Тони в её сердце никогда не было места и никогда не будет. Но всё же, беспокойство не отступало – Шэрре некуда было прятаться, некуда бежать.
Роларэн остановился. Он повернул её к себе – девушка всё ещё зажимала рану рукой, но от боли не зашипела, хотя сжал он и место с царапиной от меча тоже. Лезвие было смазано ядом – Рэн определил это уже по тому, какого цвета кровь стекала по её руке.
– Я исцелю, – промолвил он. – Но это всё равно будет достаточно больно. Яд совершенно не смертелен для Вечного или для эльфа в человеческом мире, но он не сопутствует ускорению выздоровления, однако.
– Я понимаю, – кивнула Шэрра. – Делай то, что считаешь нужным. Нам надо поскорее добраться до Каены.
– Нет, – возразил он. – Не поскорее. У меня ещё есть время дать тебе шанс.
– Я не сбегу.
– Шанс выжить, Шэрра, – он склонился к ней и приложил ладонь к ранению. Сила эльфа – чистая, будто бы родниковая вода, – вливалась в её тело. Она теперь понимала, как чувствовал себя Тони, когда она пыталась вымыть яд из его тела, убрать вредоносную магию и заживить ранения. Она теперь и вправду дышала полной грудью, дышала так, как должна любая нормальная девушка. Рэн сейчас мог влить в неё всё, что угодно – и любовь к себе тоже – и Шэрра задавалась вопросом, не передала ли случайно Тони то, чего в нём ни за что не должно быть.
Она посмотрела ему в глаза так, словно знала уже много сотен лет. Словно видела задолго до того, как и вовсе появилась на свет, как родилась даже её предшественница. Она не чувствовала ни жалости, ни жути, ничего. В мире Роларэна было так мало света – только одна любовь, да и то какая-то странная, изувеченная и израненная, хотя вроде бы и правильная, и искренняя, и даже очень-очень солнечная, насколько это возможно среди Холодных Туманов. Но всё же, в этой любви запуталось такое количество вины, что Шэрре вдруг захотелось оказаться дальше от него, избавиться от следов его прикосновений у себя на коже.
Она всё равно пошла бы за ним. Роларэн был подобен яду. Нет, не тому, что люди потребляют с огромной охотой, выкуривая трубки или пытаясь прожевать одну хотя бы травинку, дурмана ради. Он не вызывал к себе любви. Он отравлял её изнутри не зависимостью по отношению к себе, а чем-то другим, чем-то страшнее и острее. Она не могла его жалеть, не могла его понять, не могла желать разделить его грехи с собой самой на двоих. Но в тот же миг, избавиться от осознания того, что она была единственной, кто мог всё исправить, не получалось. Даже если Рэн ничего и не собирался исправлять.
Шэрру давно уже преследовало это чувство. Она знала, какой беспомощной бывает любовь одного к другому, будь до эльф или человек. И знала, что каждая, что мечтала бы заполучить его, как мужчину, мечтала бы о его прикосновениях или поцелуях, обязательно разобьётся о стену, сотканную из камней его бессмысленного сопротивления. С ним ничего не выйдет ни с примесью страсти, ни с примесью любви, ни с желанием вообще. Но в Шэрре было что-то другое. Она не пыталась мечтать о том, как заполучит его, даже о его благодарности по исцелению. Он так старательно хватался за своё жуткое прошлое – а ей предоставлялся шанс подменить его на что-то лучшее.
А ему – разрушить прежние, старые тени, застывшие у неё за спиной бессмертными исполинами.
Теперь она понимала, зачем была эта песня, зачем был Тони… В этом мире всё шло по кругу. И мир заслужил Каену, однако – теперь Шэрре хотелось бы посмотреть ей в глаза хотя бы ещё один раз. И Роларэн, надеясь убить её, и вправду не собирался изменять что-то для Златого Леса.
Для себя. Не для них.
Она подалась вперёд, сжимая пальцами меховой воротник его теперь уже тёплого плаща – она даже не помнила, когда тонкое сукно превратилось в него. Роларэн уже убрал руку с её плеча, и раны не осталось, но теперь отметина, руна с его именем пылала особенно болезненно, и девушка не могла заставить себя перевести на неё взгляд.
– Как же всё это неправильно, – прошептала она, впрочем, не собираясь отступать ни на шаг. – Он пришёл не затем, чтобы тебя убить. Он пришёл, чтобы понять, что это нападение было правильным. Он решил окончательно разочароваться в эльфах. Какая глупая, какая бездумная цель.
– Как прекрасно, что ты это понимаешь, – губы Рэна скривились в странной улыбке. – Но он всё равно нас догонит.
– Если пожелает.
– Он пожелает, Шэрра. Людям нужен фонарь, свет маяка, на который они будут идти. Они хотят разбиться о камни скалистого мыса, лишь бы только впереди брезжила надежда. Ты – надежда.
– Для него? Он ведь человек.
– Маяк сияет всем. И пиратам, и войскам, и мирным купцам, всем без исключения. Для кого-то свет его губителен и предвещает смерть. Кто-то придёт и разрушит маяк. Но это будет дикость. Дикость – погасить свет, – прошептал Роларэн. – Маяк – Вечен.
– Маяк, может, и вечен, но я – нет.
Роларэн покачал головой. Он протянул руку и провёл ладонью по её волосам, словно пытался пригладить их – будто для этого было мало туго заплетённых кос. Шэрра содрогнулась от одного его касания, но не стала вырываться – может быть, потому что ей было приятно.
– Я не твой маяк, – наконец-то сказала она. – И никогда им не стану. Что бы ты ни говорил. Твой маяк – желание воскресить твою дочь. Как жаль, что эти фонари сияют только в моих садах.
– Как хорошо, что ты единственная – кто это понимает, – хмыкнул Роларэн. – Но я хочу, чтобы ты выжила, даже если воскресить её будет невозможно.
– Зачем?
– Надежда, Шэрра, – он покачал головой. – Мы можем уйти и заставить его вновь догонять. Мы можем уйти настолько быстро, что он и не найдёт следа. А можем остаться и позволить. Это уже не моя война. Не моё сражение.
– Мы остаёмся.
Она обернулась и посмотрела куда-то в глубины леса. Где-то там своими громадными медвежьими шагами перемещался Тони. Она ждала его даже с каким-то лёгким нетерпением, с жаждой. Она только сейчас подумала, что, может быть, и вправду сияет, будто бы тот проклятый маяк, сияет так ярко, что только Роларэна могло это не слепить.
Она тоже эльфийка. Глупо полагать, что правление Каены Первой не оставило несгладимые следы на её сердце.
Тони выбрался из пелены деревьев, выскочил к ним и замер, тяжело дыша. Шэрра видела, как скользнул его взгляд по рукаву, словно он пытался понять, не приснилась ли ему рана, а потом – парень просто зажмурился, пытаясь не признавать вины.
– Я иду с вами, – уверенно выдохнул он. – Даже если вы против.
– Иди, – вместо этого ответил Роларэн, довольно подмечая, что меч вновь был у него в ножнах. – Но постарайся убить меня так, чтобы я не успел убить тебя раньше.
