Текст книги "Королева Златого Леса (СИ)"
Автор книги: Альма Либрем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)
Глава двадцатая
Год 120 правления Каены Первой
– Я могу быть полезным, – не отставая, прошептал Тони. – И я действительно могу помочь. Эльфы коварны, но кому нужны лишние жертвы по пути? А я обеспечу безопасность – ко мне не подойдут.
Он оправдывал своё прозвище – Громадина. И вправду, никто в своём уме и близко не подойдёт. Вот только от этого Роларэну становилось ещё смешнее. Шэрра же вспоминала покойника-человека, того самого отца… Какая она была, эта дочь? Третья?
Роларэна вряд ли могла остановить грубая сила. И вряд ли она же могла разрушить и дорогу Шэрры. Так что Тони пришлось бы скорее сберегать всё это от них, чем их от нападений. Эльфы коварны? Коварны и грубы были люди, эльфы же просто действительно очень искренни в собственной ненависти и в своих попытках убить врагов. Было ли это настолько ненормально, как полагал Громадина Тони? Вряд ли, по крайней мере, Шэрре так не казалось.
Но они не сворачивали к городам. И когда не выбрали готовой дороги, Тони как-то напрягся.
Эльфы легко разбирали дорогу через лес. Он мог заплутать, стоило только отстать на сто шагов. А ещё – они шли без обеденной передышки, почти ничего не ели, а он, пытаясь охотиться, одинаково признавал свою собственную неудачу.
На третий день зима окончательно отступила. Они добрались до земель достаточно далёких от севера, чтобы здесь в начале весны уже не лежали горы снега, а уже бежали ручейки и трава пробивалась сквозь защиту промозглой земли.
Тони оглянулся почти голодно, посмотрел на ручеёк, в котором отродясь не было никакой рыбы, и тяжело вздохнул. Казалось, его желание, плотское и отвратное прежде, сейчас было слишком ярким, чтобы парень мог его игнорировать.
Роларэн не стал задавать привычные вопросы – не спросил, к примеру, зачем тот вообще за ними отправился. Он только огляделся и раздражённо фыркнул.
– Ты мог бы покинуть нас на день и отыскать себе еды, – отметил он. – Но эльфам не пристало останавливаться в человеческих гостиницах слишком часто. Я никуда не спешу, если спешишь ты – пожалуйста.
– Я способен продержаться.
Он зажмурился, делая вид, что не замечает презрительных взглядов эльфов. Вообще ничего не замечает, и в том числе того, что им достаточно приложить руку к дереву и представить себе, как медленно из него вытекает в их тела сила. Может быть, эльфам и хорошо было в лесу, они привыкли к нему и радовались, как будто бы это продлевало им и без того вечную жизнь. У Тони так не получалось – он превращался в мелкого, завистливого паренька, которым никогда в жизни не хотел бы стать.
Роларэн вздохнул. Он в очередной раз посмотрел на человека, увязавшегося за ними слепым грузом, перевёл взгляд на дерево – умирающее, но способное подарить им сытость ещё на один вечер, – а после прошипел скорее, чем пропел короткую призывную мелодию.
Разумеется, на неё откликнулись не растения. Что-то зашелестело в траве – и кролик выскочил на середину поляны, а после, на резкой, быстрой ноте слишком короткой песни рухнул с остановившимся от страха сердцем. Ему в последний миг жизни, пожалуй, привиделись волки – страшные, клыкастые, своим смрадным дыханием смерти ошарашившие его и заставившие содрогнуться и умереть…
Тони задрожал.
– Зачем? – спросил он, переведя исступлённый взгляд на Шэрру. – Я мог бы и сам, по правде, и…
– Ешь, – грубо оборвал его Роларэн. Он осмотрел всё вокруг, подобрал какую-то кривую палицу – и в его руках она превратилась в настоящую боевую, тонкую и прочную.
Тони с надеждой посмотрел на неё – словно ждал того мига, когда он наконец-то продолжит своё странное обучение. Удивительно, до какой степени Тони соскучился по тем словам Мастера, по рассказам о жестокости и подлости эльфов. Он был единственным, кто шептал им правду – и действительно мог соврать, если бы пожелал, но не захотел этого делать. Почему? Тони не стал задавать себе такие вопросы, потому что и ответов-то у него толковых не было.
Он содрогнулся, когда мужчина в очередной раз бросил на него быстрый раздражённый взгляд, а после весело и довольственно улыбнулся, будто вызывая на бой.
– Надеюсь, приготовить ты сможешь его сам? – хмыкнул он со смехом Мастера, а не бессмертного эльфа, а после швырнул выкованную из магии боевую палицу Шэрре.
Тони почувствовал, как его стрелой пронзило разочарование. Она – девушка, и какое право имел Роларэн нападать на столь хрупкое существо? Почему не сражался с Громадиной – боялся?
Он не видел прежде эльфийского боя, но почувствовал, как его пронзил ужас, когда Роларэн перехватил покрепче, сняв, впрочем, перчатки, настоящую, пропитанную таинственным ядом, который оставил тогда такое страшное клеймо на коже Миро.
Тони вскрикнул от ужаса, когда Роларэн нанёс свои первые удары. И Шэрра защищалась так неуверенно, так испуганно, что даже пропустила один из выпадов – палка только на несколько миллиметров не дошла до её кожи, буквально на волос даже, но – всё же, не ранила.
Теперь она сражалась уже яростнее. Тони с восторгом наблюдал за тем, как она сначала медленно, потом уже быстрее, быстрее, быстрее отражала бесконечные удары.
Он знал, что должен был освежевать этого кроля и хоть что-то приготовить, но забыл о еде.
Шэрра перемещалась совсем не так быстро, как Роларэн. Мастер – всё ещё Мастер, – щадил её, не позволял умереть от жестокого удара, но она всё равно должна была беречься, не могла с уверенностью ответить, что он ни за что не причинит ей вреда. И Тони знал, насколько это было опасно.
У него самого дрожали руки. Он принялся работать с несчастным кроликом, но вместо того, чтобы сделать что-то толковое, только сильно порезал палец, а теперь с каким-то отупением наблюдал за битвой.
Кровь стекала на прекрасную белую шкурку кроля. Или, может быть, он не смог отличить от него обыкновенного зайца-беляка?
Тони стало гадко от самого себя. Шэрра превращалась в размытое пятно перед глазами – и вдруг рухнула с тихим вскриком.
По её руке скользнуло ядовитой палкой.
Тони зажмурился. Он не хотел на это смотреть. Он боялся её хоронить. Он схватил зайца за белые уши помчался прочь, всё дальше и дальше, лишь бы только ничего не видеть, не наблюдать за погребением. Громадине хотелось верить в то, что Рэн похоронит девушку с честью. Она ведь и ему была дорога.
…Перед глазами у Шэрры мир шёл пятнами. Она слышала тяжёлое дыхание, слышала, как сотрясалась земля – убегал Тони. Он вернётся. Он вернётся бесцельно, всё с тем же мечом за плечами, будто бы неприкаянное животное, будто собака, которую хозяин бьёт, она всё приходит и приходит.
Руку невыносимо жгло. Но она всё ещё была жива, если чувствовала эту боль. Если пришла в себя.
Человек бы первым делом спросил, попал ли он в подземелья, где его будут мучить целую вечность, или, может быть, вознёсся на небеса, чтобы оттуда наблюдать за миром и позволять бесконечному счастью одолевать его. Но Шэрра не была человеком, она – эльфийка, а эльфы знают, что после смерти уже ничего не бывает. Потому, раз уж она проснулась, она всё ещё дышала, всё ещё имела шанс пережить и ту встречу с Каеной.
Роларэн сидел рядом. Она лежала не на холодной траве, а на его разостланном по земле плаще, и мягкий мех, пушистый даже, вдруг напомнил о Твари Туманной. Равенна больше напоминала кошку. Бедная, прелестная Тварь, и Каена, её вечная мучительница…
Не вечная. Грех именовать Вечным то, что просто оным притворяется.
– Всего тридцать пять минут, – отметил Роларэн, глядя на неё.
– Тридцать пять минут?
– Ты была без сознания. Я однажды испытывал на ещё одном бежавшем эльфе, тоже с магией – правда, это было много лет назад, и палица у меня была другая, но в Каене яда откровенно больше, чем в той.
– И как? Сколько времени ушло у него? Или он умер? – Шэрра попыталась привстать, но к горлу подкатилась тошнота.
– Примерно три часа.
– А у тебя?
Она предчувствовала, что палица Каены была для него первой в таком понятии – мучительно-пыточном. Не задать этот вопрос не могла хотя бы по той причине, что он сам подталкивал её к нему.
– Я не терял сознание, разве что на какой-то миг, – отметил Рэн, – но я был привычен к боли и ожидал удара. Потому, то, что ты так быстро пришла в себя, само по себе геройство. Я был уверен только в том, что ты не умрёшь – эльфы сильны пред собственным оружием в человеческом мире.
В человеческом мире, словно возмездие за всё то, что люди сделали с ними прежде, все эльфы бессмертны. Это Шэрра знала. Свежо предание – его передавали из уст в уста и в её селении, и всюду, по всему Златому Лесу, чтобы внушить хотя бы какой-то элемент надежды в тяжёлые жизни несчастных, страдающих доселе эльфов.
– Пускай, – наконец-то промолвила она таким тоном, будто бы всё это не имело значения, – я бы и не выжила, ты бы всё равно пришёл к Каене. Верно?
Он не ответил. Коснулся шеи, и только сейчас Шэрра заметила какой-то маленький кулон – наверное, в нём хранилось то самое зерно. По крайней мере, Рэн прежде прятал его за иллюзией, а теперь позволил смирно свисать на шее – и когда она протянула руку, не дёрнулся, а позволил прикоснуться.
– Это она? – спросила девушка. – Твоя дочка?
Он промолчал. Её касания были ещё совсем слабыми, да и поднять руку оказалось не в пример труднее, чем прежде. Она посмотрела на левую, раненную, попыталась пошевелить пальцами – получалось. На запястье оказался тонкий, похожий на полосу шрам, словно у людей, что по неосторожности ранили себя сами, работая где-то на поле. Кривоватый немного – словно палица изогнулась в пространстве.
Рэн дотянулся до её раненной руки и задумчиво пробежался пальцами по шраму. Шэрра почувствовала дикое жжение от одного только касания, будто бы он ножом ковырялся в уже унявшихся ранениях, но не зашипела и не позволила себе возражать исключительно потому, что прикосновения его казались ни капельки не страшными пред ликом всего остального – даже одного только одиночества с этой жуткой раной на запястье.
Роларэн склонился к ней, и пальцы второй его руки скользнули по мягкому, почти иллюзорному меху. Шэрра до сих пор не научилась отличать его правду от его же магии – может быть, слишком уж мастерски Рэн с ними справлялся, – но насчёт натуральности этого меха имела громадные сомнения.
Возможно, и плаща не существовало, но зато он её согревал, влияя как-то на мысли, заставляя их перевернуться. Сотканный из магии, он не был материальным без неё, но и тем, что люди считали иллюзией, не являлся.
Эльфы сами воспринимали иллюзию как что-то несуществующее только тогда, когда знали о том, на что она была наложена. Иначе сквозь неё не пройти, не прорваться – даже самые великие маги не смогли бы просто так, без уверенности, разорвать вокруг наложенные маски.
Может быть, и Граница была маской, а они этого до конца и не понимали. Может быть, Роларэн именно потому прежде так легко пересекал её, а сейчас не желал, но тоже мог.
– Так ты меня учишь, – прошептала Шэрра. – Пытаешься убить и в тот же миг вновь оживляешь, не позволяешь утонуть в пустоте.
– После смерти даже пустоты не существует.
Она попыталась привстать, но он, убрав руку с её раны, переложил её на плечо, не позволяя встать. Вероятно, не хотел, чтобы сейчас вновь бередила то, что осталось от её сил.
– Я ещё могла бы сражаться, – вдруг отметила Шэрра. – А к этому реально привыкнуть, ты говоришь… Реально перестать реагировать на боль так, как у меня получилось на этот раз. Яд – это ведь тоже некая иллюзия, правда?
– Магия эльфов состоит из двух частей. Напрочь истинная – то, что заставляет нас будить леса, – и напрочь лживая, которая творит иллюзию. Это – смешение, наше боевое оружие, то, что вышло на стыке первого и второго, – прошептал Роларэн. – Но я не хочу рассказывать о том, что тут правда, а что – выдумка.
– Мне кажется, я и так знаю.
Он склонился к ней так низко, что кулон выскользнул из воротника рубахи и сейчас соприкасался с её собственной кожей. Наклонился ещё ниже – теперь дыхание Роларэна смешивалось с её собственным, и воздух будто бы дрожал от этого дикого, неверного пересечения.
Он был слишком близко. Рука с плеча переместилась чуть ниже, будто бы в стремлении придержать её – но Шэрра не пыталась отпрянуть.
На поцелуй она тоже не ответила – потому что не смогла найти в себе ни капельки силы. Рэн не делился своим – но в нём, кроме магии, хватало ещё и тепла, а в этом Шэрра нуждалась не меньше, чем в отдыхе. И губы его были горячими, словно та зимняя глыба, к которой так привыкла девушка прежде, вдруг растаяла и превратилась в пар – а теперь иссушилась и пустыней выжигала её изнутри.
Мужчина опустился рядом на меховую шкуру. Он обнял её одной рукой за талию, второй – дотянулся до раненного запястья. Шэрра чувствовала – исцеляет, пусть не видела в этом никакой необходимости.
– Никаких шрамов, – прошептал, обжигая, Роларэн. – Она не должна знать, что ты умеешь сопротивляться.
– Ты прав.
Шэрра смотрела в пустоту. Она хотела задать какой-то вопрос, но не могла отыскать для него подспорье, даже повода – и того не было, ни на миг, ни на шаг. Она пыталась раствориться в небесах.
Она ведь его всё-таки совершенно не любила… Она так хотела верить в то, что убеждала себя в правде – и у неё на самом деле до такой степени отвратительно получалось!
– Зачем ты меня целуешь? – прошептала она всё в ту же немоту, окружившую их сплошной пеленой. – Я тебе не жена.
– Может быть.
– Я ещё не выполнила своё обещание.
– Может быть.
– Я не смогу исцелить тебя, Рэн, – прошептала она. – Не смогу собрать всё это по кусочкам. Я даже не знаю, буду ли считать ребёнка – если у него появится шанс, – своим. Зачем я тебе, Роларэн? Почему ты ищешь именно меня? Разве Каена может смотреть сквозь твои иллюзии?
Он молчал.
– Не может. Потому ты и не отвечаешь. Зачем тебе это, Роларэн? Ты пытаешься восстановить прошлое. Ты хочешь переложить этот груз со своих плеч на мои, только не до конца, но хотя бы частично. Ты ищешь свободы и счастья, я это вижу, но возможно ли оно в сочетании со всеми остальными? Зачем тебе Каена? Зачем убивать её, если ты хочешь спасти своего ребёнка?
Он промолчал вновь. Шэрра знала, что он может ответить, знала, что правда её испугает и разрушит изнутри, поэтому больше добиваться ответа не стала. Она просто молчала и смотрела в далёкую пустоту, чувствуя, как одолевал её сон. Роларэн был сумасшедшим, он был безумцем, с чудачествами которого она никогда не смогла бы справиться, и…
Нет, нет, она совершенно его не любила! Не думала даже. Она не могла его любить, потому что его уже любила та Шэрра из прошлого, место которой она занимала.
– А что, – спросила Шэрра, – если это не я пытаюсь занять её место, а она заняла моё. Может быть, это она – воровка, а я родилась чуть позже, потому и не смогла получить то, что должна была?
– Тебе легче так полагать?
– Нет.
– А мне – да, – ответил он безо всякой злобы в голосе, запечатлевая, будто бы клеймо, поцелуй на её виске. И он тоже ни минуты не любил её, хотя любил в далёком прошлом ту Шэрру, что лежала в могиле. Только она не ревновала. Она тоже не была в него влюблена – ни на минуту. Она даже симпатии к нему не испытывала.
Она только знала, что вернёт своё, рано или поздно. Уже постепенно, потихоньку возвращала.
…Когда Громадина Тони пришёл обратно – чтобы посмотреть на её могилу, – Шэрра неподвижно лежала на плаще. Роларэн обнимал её одной рукой за талию – и явно спал, забыв и о еде, и о том, что должен был бы позаботиться о том, чтобы похоронить её достойно. Неужели он позволял себе даже над мёртвым телом надругаться?
Тони застыл вдалеке, чувствуя, как возмущение смешалось в нём со стыдом. Да, она была мёртвой, да, всё это так неправильно – но, тем не менее, он не мог избавиться от ощущения, что подглядывает за супругами, смотреть на которых не имеет совершенно никакого морального права. Ему хотелось отвернуться и дождаться того мига, когда наконец-то обернётся Роларэн. Может быть, тогда будет чуточку легче смотреть на то, как он отправит тело Шэрры в последний путь…
А потом Тони заметил, что её грудь всё ещё вздымалась. И она смотрела широко распахнутыми глазами куда-то в небеса, но всё же не неподвижно – а один раз даже немного сдвинулась, только не дальше, а ближе к Роларэну.
– Создатель, – прошептал он ошеломлённо, поминая неизвестное божество. – Неужели эльфа на самом деле невозможно убить?
– Не в человеческом мире, – Шэрра привстала на локтях. Держалась она теперь уже лучше, чем прежде – сила вернулась, и даже шрама не было на руке. Роларэн сказал, что Каене не следует знать о том, что она способна выдержать. А она полагала, что, возможно, были и другие причины.
Например, что-то вроде того, что мать его дочери не должна иметь на себе ни единого клейма. Это звучало абсурдно, конечно, но Шэрра в последнее время относительно Рэна была готова поверить во всё, что угодно, потому что большинство сумасшествий тот час же становились редкостной гнилизны правдой. Она уже и не сопротивлялась тому, что таилось глубоко в нём, там, куда не добраться ни единому живому человеку. Или эльфу.
Просто бесполезно.
Порой Шэрра диву давалась, как его сумела полюбить Каена, этого мужчину, полностью сконцентрировавшегося на любви к мёртвому уже существу. Но она никак не могла добиться даже ответа о том, как именно умерла его дочь. Она порой даже думала, что на самом деле всё значительно хуже, чем она может себе представить.
О, нет, впрочем. Самый странный, противоестественный, отвратительный вариант его любви она уже давно возродила в своих мыслях. Она уже представила себе то, что, пожалуй, не имела права никакого представлять, давно уже сопоставила с фактами, а потом заставила себя отпихнуть в сторону эту самую фантазию, как что-то глупое.
Рэн не мог. И мир этот не имел никакого права востребовать от неё родить что-то подобное. Может быть, Шэрра и оказалась в этой головоломке по собственной воле, но в ней ещё остались капли здравого смысла. Она ведь совершенно его не любила, правда? Не настолько, по крайней мере, чтобы…
Нет. Она возвращала своё. И чем бы это своё не оказалось под конец, она, так или иначе, всё равно его вернёт. Даже если ради этого придётся однажды перевернуть мир с ног на голову.
И вот это-то как раз Шэрра осознавала куда более ясно, чем имела на самом деле на это право.
– Ты должны была умереть от этого яда, – покачал головой Тони, отступая от неё на шаг, когда Шэрра заставила себя встать на ноги. Роларэн пробормотал что-то сквозь тяжёлое, густое сновидение, и она посмотрела на кулон, всё ещё не спрятанный за воротник рубашки, не прикрытый ни тканью, ни иллюзией.
Она помнила, как холод металла – что это, серебро? – сжигал кожу, как он оставлял болезненные следы, хуже даже, чем от излишних, глупых поцелуев с его стороны. Но он не целовал её бессмысленно. Он оставлял, впрочем, на её коже клейма, те, на которые больше никто не осмелится. Он тоже не испытывал к ней ничего, кроме желания вернуть всё, как было – и Шэрра этому желанию на удивление быстро подчинялась, так покорно, так послушно и до того странно, что аж сама давалась диву. По крайней мере, какое только право она имела подобным образом распоряжаться собой, давать себе шанс?
Откуда в ней было столько жажды вернуть его прошлое вспять, выстроить его в будущем, но уже не изломанное, а истинное?
Она не хотела задавать себе этот вопрос, потому что могла придумать только один ответ.
Она возвращала своё. Потому что это не принадлежало той, что украла его много лет назад, когда не было на свете женщины, которую Роларэн вынужден был дождаться. Шэрра никогда не ставила себя на место замены – теперь она чувствовала себя хозяйкой того, что у неё украли.
– Вечные не умирают от яда эльфийских палиц, – отозвалась Шэрра. – Потому что они Вечные.
– А ты – Вечная?
Она молчала. Смотрела куда-то в пустоту и даже не задалась вопросом, знал ли он на самом деле, что означала эльфийская вечность. По правде, об этом никто не знал, даже эльфы, и в тот же момент, ведомо было практически всем. Просто люди не представляли, как это, что в границах Златого Леса есть кто-то, кто умрёт, не дожив до своей первой сотни, да что там, первого пятидесятилетия… А кто-то не разменяет и десяти, однако, лет.
– Нет, – наконец-то ответила Шэрра. – Но за все ваши грехи в человеческом мире вечны все эльфы. А в Златом Лесу я бы, наверное, умерла.
Рэн так не считал. Не было смысла привыкать к боли, если бы яд был смертелен для неё там. Наверное, он полагал, что существует способ спастись или как-нибудь обойти смерть. Или обойти саму процедуру с проклятыми палицами. Она не хотела об этом думать.
Мысли крутились вокруг другого. Ей хотелось вернуться к нему в объятия только потому, что там она чувствовала его своим – едва ли не своей собственностью, – а её отчего-то до ужаса тешила эта поразительная дикость. Шэрра знала, что не имела сейчас на Рэна права, осознавала это до такой степени ясно, что буквально горела отчаянным желанием разорвать все границы уже сегодня. В этот миг.
Разорвут границы они после смерти Каены. Она пообещала себе это мысленно только сейчас, но была намерена сохранить клятву, не нарушить завет до самого конца смертельного путешествия.
Она думала, что будет слабым котёнком, какой-то обыкновенной жертвой в его руках, слезливым ребёнком, что будет пытаться вырваться из его рук и куда-то убежать, но нет. Она чувствовала себя чем-то даже хуже Каены, по крайней мере, уж точно хладнокровнее, в разы злее – она отбирала у прошлого мужчину, она пыталась выцарапать его из рук той, что подарила ему дочь, той, что давно уже была мертва, только ради одного лишь чувства справедливости.
И откуда только этому чувству было в Шэрре взяться? Она до сих пор не могла до конца понять этого, но отрицать всё, что крутилось в голове, стало бессмысленным. И Тони, смотревший на неё этим глупым влюблённым взглядом, бедный Тони, который, рано или поздно, всё равно предаст.
Люди всегда предают. Она знала об этом. Она знала и чувствовала, что дорога на юг, к Златому Лесу, будет для Громадины достаточно долгой.
– Неужели тебе не гадко находиться в его руках? – прошептал Тони. – Ведь он обманщик…
– Вечные не лгут.
– Он предатель.
– Вечные не предают.
Тони поджал губы. Он сказал бы что-то ещё, да вот только не получалось. Все слова застыли в горле, будто бы надеялись никогда-никогда не вырваться на свободу. Как же несчастен он был! И сколько всего ещё придётся передумать, чтобы наконец-то исцелить собственную исколотую невидимыми, но такими ненавистными шипами душу…
– Вечные, – повторил он загадочное слово, будто бы невдомёк было, какое это вообще может иметь отношение к живому существу. – У всего есть свой срок годности. За всё надо платить.
– И кто говорил тебе это? Мастер? Эльфы платят за это тем, что у них практически не бывает детей, – зло отозвалась Шэрра. – Платят тем, что после смерти у них нет ни того, что вы называете небесами, ни противоположного им. Вы мечтаете о вечности навсегда, после смерти, вечности без хлопот, достаточно только жить по законам. А для эльфов никаких законов не существует. Эльфы всегда знают, что прожить надо вечностью свою так, чтобы больше не потребовался второй шанс. Его-то у них нет.
– Зато и дары у них слишком громадны, – покачал головой Тони. – Людям такого никогда не предлагали.
– Рассказать тебе сказку?
Так бы ему ответил Роларэн. Сейчас Шэрре совершенно не хотелось копировать его, но мысли как-то сами по себе пришли в голову, и теперь приходилось выплёскивать его на того, кто оказался достаточно близко.
– Расскажи, – согласился Тони. – Я люблю сказки. Моя мама всегда так загадочно и так прекрасно…
Она оборвала его коротким жестом. Громадина не умел хорошо говорить, и его слова казались Шэрре ядовитыми. Он убивал ту историю, которую она могла ему поведать, убивал в корне, а девушка не могла позволить ему подобную вольность. Ни за что. Она, в конце концов, не сама плела повесть, чтобы вот так разбазаривать её на глупых людей.
На жестоких людей.
На людей, которые погубили и эльфов, и Златой Лес вместе с ними.
– Однажды, в далёкой-далёкой стране, – начала она, – жил-был король… Тогда, когда начинается эта история, он ещё не был королём, – она повторяла слова Роларэна на свой новый манер, – и не собирался им становиться. Но сила у него была уже тогда. В той стране жили счастливые люди и несчастные – разные, в общем. И эльфы жили. Та страна слишком далеко от нас, чтобы до неё можно было добраться. У него был поразительный дар – он мог сеять добро и надежду по всему миру. Он подхватывал нить ненависти и ткал из неё любовь…
Она посмотрела на Тони испытывающе, но тот никак не отреагировал. Он слушал эльфийскую древнюю сказку о живых, которых никому из них никогда бы не увидеть.
– Он был замечательным мужчиной, – продолжила она, – и обрёл своё счастье. Он мог остановить армии одним только движением руки, чтобы ненависти в них, в людях, в воинах, больше не было, чтобы пылала одна только любовь. Он хотел, чтобы всё было легко, чтобы миру не требовались правители. Но чем больше он гасил ненависть, тем больше её становилось. Тогда он обернул свой дар себе в корысть. Он ставил на колени той силой, которой хотел даровать счастье.
– Значит, – отметил Тони, – сила всё-таки сделала его злым человеком.
– Отнюдь! – возразила Шэрра. – Сила сделала его человеком мудрым. Он наконец-то понял, что людей не интересовало никогда его добро. Они нападали, они прыгали на него, будто бы те звери, а ещё они отчаянно пытались отобрать у него самое ценное – его жизнь, его детей, его страну. И он превратил свою силу в такого же зверя, но не стал им сам.
– Истинные стали бы мучениками, но не позволили бы служить себе во зло…
– В его стране жили хорошо. Но нельзя сделать лучше, чем человек сам того позволяет. Он перерождал их ненависть в любовь, а они рождали новую. И сколько б он ни гасил боли… Он был мудрым правителем. Жил-был король, могучий король, – прошептала она, – который хотел дарить людям радость и лёгкость. Вот только она им была не нужна. Они искали войну; он научился дарить им сражение или его видимость. Он не стал отбирать у них того, чем они жили, только потому, что они сами не пожелали этого отдать.
– Так не бывает, – вмешался в рассказ вновь Тони. – Люди всегда мечтают быть счастливыми, и если кто-то предлагает им возможность…
– Люди злы, – возразила Шэрра. – Люди не думают об общем счастье. Кому-то радость причиняет чужая боль, кто-то кого-то отбирает. Король был мудрым. Он не стал разбазаривать свою силу. Он воспользовался ею, чтобы сплотить государство, и никому о ней после не рассказал, знаешь. Он был хорошим человеком. Он никогда бы не разрушил эльфийское государство так, как это сделали вы.
– Эльфы злы.
– Эльфы стали такими. А люди подлы. И всегда ими были… приготовь еды, Тони. Я голодна.
Он бросился разводить костёр – а Шэрра смотрела на спящего Роларэна. Во сне он казался до того уставшим, что у Тони практически сжималось сердце – но он всё равно не мог позволить какой-либо любви к эльфу в ней поселиться.
К Рэну.
Не к Шэрре.
Она исцелила его. Она была для него, будто бы тот родник, она наполнила его силой и позволила дышать, позволила наконец-то вдохновиться тем поразительным волшебством, которого он не мог доселе вкусить.
– Ты возвращаешься в эльфийское государство, потому что там так хорошо? – спросил Тони.
– Я возвращаюсь в эльфийское государство, потому что Роларэн хочет убить нашу королеву. А это возможно только с жертвой в виде меня, – ответила девушка. – У нас нет доброго короля, который бы сжал ладонь королевы, посмотрел в её бездонные зелёные – будто у Рэна, – глаза и заставил её любить этот мир. У нас есть только уставший, измотанный эльф, который должен её убить. Но мы должны ценить то, что даровано нам свыше.
– Не понимаю.
– Ты не вечен. Ты не поймёшь. И я не пойму, если вечной не стану, – покачала головой она. А потом тихо рассмеялась, осторожно, чтобы только не разбудить Роларэна – потому что он до того устал, что было бы жалко его потревожить. Шэрре не было смешно на самом деле – но она чувствовала, насколько абсурдными оставались речи Тони.
Тони пытался завоевать её доверие, добраться до её сердца. Она не противилась – точнее, делала вид, что не противилась. Но зато отчаянно надеялась на то, что однажды вырвется из этого дивного маленького заточения в клетке его сердца. Она последовала за Роларэном из верности, из желания отдать все долги, а люди так просто себе всё прощали, что страшно было даже представить.
– Скажи, – прошептала она, – любишь ли ты меня, Тони? Ведь любишь. Ты думаешь, что магия моя вдохнула в тебя жизнь. Я тебя не люблю, но всё же. Как бы ты подарил мне счастье, будь я твоя?
Тони задумался на какое-то мгновение. Он молча смотрел на Шэрру и долго-долго подбирал слова, но не мог отыскать нужные в собственном сердце.
– Я, – начал наконец-то он, – спрятал бы тебя в прекрасной крепости далеко-далеко от всего мира. Чтобы ни один злодей не смел бы к тебе прикоснуться, чтобы никто не разрушил твоего – нашего, – счастья. Чтобы невзгоды обходили тебя стороной. Я бы окружил тебя самыми могучими армиями на свете, не дал бы никому-никому добраться до моего сокровища. Ты была бы для меня алмазом, моим сапфиром, моим бриллиантом! Я завоевал бы во твоё имя все страны, чтобы только никто не смел выступить против нас, я бы…
– Ты бы закрыл меня, – оборвала она, – как птицу в клетке. Ты бы оторвал у меня крылья, чтобы я не смогла летать, а тогда отворил золотую дверцу – но дальше золотой комнаты я бы тоже никуда не ушла. Что за мужичество! Чтобы никто не смотрел на твою женщину, никто не смел до неё добраться, чтобы никто не коснулся! Ты не смеешь привязать меня к себе любовью, потому что знаешь, что я тебя не полюблю. Ты раб своих мыслей, Тони! Он взял меня за руку и предложил умереть не за него, не за себя, не за месть, а за что-то, чего на самом деле даже не существует. И его я не люблю. Но я согласилась. И пошла бы с ним на самый край света. Мне не нужна крепость – я эльф, Тони, я способна сражаться. Ты бил меня, ты мечтал разрушить и разорвать меня в маленькие клочья там, на той арене, когда он, не зная, за меня вступился. Он может быть каким угодно, но он ценит и свободу, и родительство. И вряд ли существует нормальная эльфийка, которая согласилась бы от этого отступиться. Только если у неё нет ещё одного такого, конечно. И я понимаю, почему он последний из Вечных. Было бы замечательно, если б остальные были похожи на него, но они давно уже слишком люди, чтобы сравниться с Роларэном.
