Текст книги "Королева Златого Леса (СИ)"
Автор книги: Альма Либрем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 29 страниц)
Она подобрала кулон – совсем целый, – и сжала его в ладони. Роларэн бы не умер, раздави Тони это украшение, его драгоценность из далёкого прошлого, потерянную в веках. Слишком уж силён был Вечный, чтобы просто так сдаться. Он не отбирал кулон не потому, что не мог, а потому, что ему не хотелось. Он даже не искал оправданий; Тони ни за что не догадался бы, а Шэрра поняла – но всё равно не отступила.
Она смотрела на жуткие раны – молча. Роларэн тоже взирал на них с поразительным спокойствием, и ей хотелось улыбнуться ему в ответ на эту дикую немоту. Да, разумеется, его должно было колотить от увиденного, от того, что делал Громадина, но мужчина, как обычно, давно уже отравил свои чувства Вечностью – куда уж человеку их вновь разбудить… Тем более, человеку до такой степени примитивному, как Громадина Тони, такому обыкновенному, такому простому… Нет.
Шэрра хотела спеть песню и покрыть его тело цветами, но понимала, насколько противно будет зелёным росткам скользить по этому трупу. Она оставила его на месте, поднялась, обошла стороной – пока не добралась до Роларэна. Тот словно доселе не заметил мертвеца – он только смотрел на свою палицу, и на губах застыла блаженнейшая улыбка, смесь радости и довольства, словно он и не верил в то, что Шэрра будет способна пройти придуманное им испытание, а она вдруг взяла – и прошла.
– Прелесть, – прошептал он. – Тебе не стоит идти в Златой Лес. С таким духом ты не должна быть в нём пленницей на попечении у королевы.
– Должна, – возразила Шэрра, – если желаю однажды вернуться туда пусть не королевой, но полноправным жителем.
Мужчина слабо кивнул. Казалось, смысл слов доходил до него постепенно, но он не стал отрицать.
Просека вела к границе. Теперь, хотя Рэн и говорил прежде, что им было безумно далеко до Златого Леса, Шэрра прекрасно знала, что именно таится там, за особенно резким поворотом. Человека окутает и вышвырнет древняя иллюзия, выстроенная теми, кто жил задолго до Роларэна. Эльфа…
Эльфа пропустит.
Шэрра посмотрела на Рэна. И его бы пропустило, с нею или без неё, и девушка прекрасно знала об этом.
– Вечные не предают? – переспросила она, словно желая в чём-то удостовериться.
– Вечные не предают, – согласно кивнул Роларэн. – Мне нужно её доверие. Ты прекрасно знаешь об этом.
– Знаю, – согласилась Шэрра. – Знаю – потому и иду за тобой. Только для того, чтобы это всё-таки когда-то закончилось.
Рэн опустил голову.
– Ты не предаёшь, – повторила она шёпотом. – И я тебе верю. Пойду за тобой. Даже если это закончится смертью – я всё равно иду…
Он зажмурился, будто бы пытался понять, зачем она произнесла последнюю фразу. В глазах его медленно темнела, чернела яркая, сочная трава – рождались зелёные, такие мёртвые изумруды…
– Пойдём, – уверенно промолвил он, сжимая её ладонь. Во второй руке осталась палица. Исцеляющая магия его скользила по её рукам – чтобы Каена не узнала? Чтобы не было ещё одного долга?
– Пойдём.
Дорожка казалась невообразимо короткой. Шэрра ступала по ней быстрыми, широкими шагами, понимая, что должна будет отпустить его руку, как только они минут границу.
Искривление пространства светилось впереди.
Он посмотрел на тонкую линию границы и прошептал:
– Эльфы там, у себя дома, становятся в разы сильнее. Моя магия приумножится. И ты должна научиться отличать правду от игры, Шэрра. Иначе ты так и не сумеешь выбраться отсюда.
– Я научусь, – ответила она. – Вечные не предают. Что бы ты потом не сказал – Вечные не предают.
– Я не пойду к ней пленником, – уверенно промолвил Роларэн.
– Гостем?
– Нет, – возразил Рэн. – Я – последний Вечный Златого Леса. И к королеве Каене я отправлюсь так, как полагается вечному. Даже если для этого… – он умолк. – Шэрра, что бы ни случилось. Вечные не предают. Вечность не прощает. Грехи слишком тяжелы для наших птичьих костей.
Она повернулась к нему. Посмотрела в глаза.
– Я – не вечная, – ответила наконец-то Шэрра. – У меня нет Златого Дерева – у меня нет души.
– Твоя душа бьётся там, где у человечества – их прогнившее сердце. Твоя сила всегда с тобой, – уверенно ответил Роларэн. – С этого начинался Златой Лес. Это его последний дар тебе. Новая жизнь, в которой не будет Златых Деревьев. Я стану сильнее. Помни об этом. Помни.
Шэрра кивнула.
Вечному место в Златом Лесу. Он станет сильнее.
Если она – то, о чём он говорит, – она сможет. Она выживет. Даже если все на свете – и в первую очередь королева Каена, жаждавшая мщения, – будут против, она обязательно выживет. Что б они ни говорили.
Девушка расправила плечи и закрыла глаза, пытаясь собраться с силами. Роларэн окутал иллюзией палицу Каены, заставляя её превратиться в тонкую цепочку у него на шее. Шэрра знала, что она неимоверно жгла его кожу.
Знала – и не желала об этом думать.
Он протянул руку – и израненная ладонь коснулась становящейся материальной границы. И поворот дороги растворился в пустоте, обращаясь неровными рядами погнутых, больны, мёртвых изнутри Златых Деревьев…
Глава двадцать пятая
Год 120 правления Каены Первой
Златой Лес был мёртв. Там, снаружи, красовалась весна – здесь были только опавшие Златые Листья, лежавшие у них под ногами мёртвыми душами эльфов. И Роларэн, такой встревоженный, такой… живой покойник там, за гранью, переступив черту, расправил плечи и без презрения, без восторга, но с бессменной уверенностью посмотрел вперёд.
Прежде его сковывали невидимые цепи. Сейчас цепь осталась всего одна – она жгла его кожу, по воротнику стекали капли крови.
Он повернулся к Шэрре, коротко ободряюще улыбнулся, словно это могло помочь, а потом зашагал вперёд, быстро – быстрее, чем ходил в человеческом мире.
– Не отставай, – промолвил он. – Не отставай, смертная.
Она почувствовала, как её пронзает шоком. Смертная. Бессменно мёртвая, бессменно – пленница королевы Каены. Вечные не предают. Вечные не могут признать кого-то смертного выше себя. А сколько б королева Каена не выпивала из мужской страсти их жизни, она не получит бессмертие. Долгую жизнь, полную магии, за которую приходится рассчитываться ворованными годами, но только не то, что бьётся в крови Роларэна вечным, бессменным потоком. Не то, что он, сколько б ни желал, никогда не прервёт – как знак чести Вечного. Эльфа, получившего своё право властвовать тогда, когда все остальные давно уже сдались.
Его шаги становились всё быстрее. Златой Лес послушно стелился под ногами. Но Роларэн не останавливался. Он вошёл в роль; он ушёл отсюда поверженным пленником, но возвращался хозяином, возвращался королём.
Шэрра помнила, как во время их долгой дороги домой спросила Роларэна, почему Каена стала королевой – ведь она не царственных кровей. Рэн ответил просто – вышла замуж. Утром они нашли покойного короля; но ведь он не был Вечным, а какая разница, кто из смертных будет руководить осколками королевства? Каена была, сказал он, из знатного рода, и отец у неё – очень влиятелен. Они не стали спорить, потому что королева могла умереть, не родив ребёнка – Роларэн прошептал, что она бесплодна, в следствие детской болезни, в следствие собственной ненависти, скопившейся в её мёртвой душе, – и тогда линия наследования поднялась бы вверх, к её отцу и к её матери. Тогда Вечный бы возглавил Златой Лес – и у него, полагали эльфы, могли быть бессмертные дети.
Королева Каена сделала всё, чтобы имя её отца стёрли из истории. Не потому, что она его ненавидела. Она слишком его любила, чтобы позволить на светлого, прекрасного Вечного обрушить обвинение в её собственной гнили.
У королевы, помнила Шэрра, было Златое дерево, её, личное – и она родилась смертной. У дочери Роларэна тоже. А это означало, что душа у них есть, они не пустые копии. У них есть шанс на лучшую жизнь. Даже у такого существа, как Каена… Шанс был.
Рэн сказал, что Каена воскресила воспоминание о собственном отце в тот день, когда он пересёк границу Златого Леса. Вознесла имя того, что однажды не позволил своему ребёнку умереть. Вознесла неслышным шёпотом над всеми деревьями, полными мёртвых душ. Особи королевской крови – неприкосновенны, даже если в них той крови – одни капли, повторял он раз за разом, и это звучало дико и страшно.
Они зашли уже довольно далеко. Тишина дороги поражала; Шэрре казалось, словно весь Златой Лес уснул, умер – не мог же он столько времени держаться без своего последнего Вечного…
А потом вспомнила, как в последние дни, ещё до того, как Фирхан и его маленькая армия настигли их, Рэн прошептал – на самом деле у Каены были другие причины скрывать имя своего отца. Может быть, она боялась, что тогда эльфы не станут её слушать. Вечный королевской крови – беспрекословная сила. Вечный с силами, Вечный с магией. Теперь… Смерть? Нет. Её успокоила не его смерть.
Шэрра так и не смогла разгадать загадку. Роларэн тогда умолк. Что он мог ещё ей сказать? Он думал о Каене как-то иначе, извращённо, вывернув всё, что о ней знали другие, и Шэрре оставалось только это принимать. Она знала, что если б он её не любил, ни за что не решился бы её убить. Он бы тогда испугался. А так – был готов отпустить чернеющую душу на свободу.
Они миновали уже несколько длинных рядов Златых Деревьев. Там, дальше, становилось всё хуже и хуже – эти, помоложе, сторожили границу, а старые мёртвые деревья постепенно сгнивали. Туманы убивали всё то, что оставалось; с каждым шагом Шэрра всё больше и больше погружалась в жуткую осень. Она чувствовала, что жизнь ушла из этого места, но в то же момент – магия кипела под её пальцами, могучая, свежая, настоящая. Она чувствовала, что способна сражаться, если нужно будет.
Роларэн в последнее мгновение перехватил её запястье, словно предвещая бурю, а после повернулся куда-то. И в его глазах полыхал поразительный холод. Не было больше зелёной травы, была только бесконечная ненависть изумрудов, страшных, переливающихся гранями на свету.
Шэрра не видела ещё в своей жизни до такой степени неживых глаз. Не чувствовала от него таких грубых, страшных прикосновений, словно он ещё пытался во что-то верить – но уже больше не мог. Не осталось верований. Не осталось минут для слабости.
Мужчина повернулся к ней, заглядывая в глаза, и криво усмехнулся. Снял со своей шеи украшение – она даже не поняла, какой из двух идентичных кулонов это был, но по холоду вместо огня осознала – тот, что в руках держал Тони.
– Он скуёт тебя цепями, – прошептал Рэн. – И не позволит сделать и шагу вперёд. Он будет кандалами, привязывающими тебя ко второму долгу. Верни оба, Шэрра. Ненавижу, когда кто-то ходит у меня в должниках.
– Я верну, – пообещала она. Я выживу – вот что должна была сказать на самом деле. Но он уже отвернулся и, оставив её стоять, шагнул вперёд, будто бы к какой-то тайной точке.
– Вы!
От громогласного голоса, казалось, содрогнулся лес. Роларэн стоял, расправив неожиданно широкие плечи, и ждал – будто бы кто-то тут и вправду стоял, надеясь на встречу.
Зашелестели кроны деревьев. Хрустнули едва слышно Златые Листья под ногами. И Шэрра не могла сказать, зачем всё это – Вечные не предают? Не предают. Но разве он не мог перед этим поклясться в верности Её Величеству, а ей… даже не соврал ни разу. Просто она неправильно поняла его послание, вот и всё. Разве такого не могло быть?
Он изначально повторял, что ведёт её на смерть. Шэрра верила, знала, что ей не следует ждать пощады – но в тот же миг было что-то такое неуловимое, за что она необратимо хваталась, словно считала собственным долгом. Было что-то, от чего оказалось отречься слишком трудно.
Прежде было так легко думать о втором долге. Так легко представлять, что, возможно, она сможет рассчитаться с ним сполна. Сейчас же – предательство? Игра? – Шэрра чувствовала, до какой степени тяжело ей будет пережить даже следующую ночь. Разве Каене не всё равно, получит она её живой или мёртвой? Достоверность и реалистичность. Если королева погибнет – да, оно того стоит, только как Шэрра, если к тому времени будет уже мертва, сама узнает?
Роларэн стоял на месте. Казалось, он будто бы был прикован к россыпи золотых крошек под ногами, словно земля опутала его руки и ноги неведомыми, невидимыми корнями деревьев, а теперь не хотела отпускать. Но его это не смущало – такой царственный, такой величественный, такой бессмысленно Вечный – он мог разорвать на мелкие кусочки каждого, кто сейчас посмел бы приблизиться.
Зарычали где-то вдалеке Твари Туманные. Смеркалось в Златом Лесу быстро, темнота медленно выползала из всех укромных уголков, в которых только успела укрыться. Тёмными, страшными огнями вспыхивали глаза невидимых во мраке монстров.
Он стоял, может быть, минуту, а может, несколько часов. Стоял спокойно – и смотрел на то, как колыхался, волновался Златой Лес. Как, чувствуя приближение последнего живого сына своего, вспыхивал и тянул свои ветви к Роларэну.
Мужчина смотрел вперёд – и будто бы ничего не видел. Шэрра знала, что она не успеет убежать, даже если пожелает и очень постарается, даже если прямо сейчас помчится прочь, но… она не хотела. Теперь, играя на стороне Роларэна, она чувствовала себя защищённой. Она знала – подсознательно, не точно, – что деревья подчинятся ему. Последнему из всех Вечных. Последнему в этом мире обречённому на бессмертие.
Вечные не предают.
Как бы ей хотелось, чтобы он всерьёз говорил ей эту клятву, прежде чем ввести под густые сплетения ветвей.
…Стрела вырвалась из темноты. Роларэн стоял на месте – она направлялась прямо в него. Эльфы – не такие уж замечательные лучники, как говорят о них люди, уж точно смертные – но если меткие есть и среди людей, почему б им не оказаться среди эльфов?
Границу охраняли. Сюда не прорывались явно не только из-за прохудившейся магии леса. Только теперь Шэрра подумала – в тот миг, пока выпущенная с тихим звоном стрела летела к Роларэну, – что он мог и не просить разрешения у Каены, чтобы переступить порог своего дома. Он был хозяином – властным, могучим, – а Шэрра – всего лишь повод для королевы довериться своему новообретённому слуге.
Только слуги… Такими слуги не бывают.
Он не шевельнулся, когда острие замерло, казалось, в нескольких миллиметрах от его лба – а после стрела разлетелась десятками Златых Листьев. Иллюзия, способная влиять на пространство – эльфийская магия, годами изучаемая, могучая… И забытая, потому что сколько уже лет Златой Лес не рождал одарённых?
Деревья шептались. Шэрра могла услышать, как медленно, тягуче они произносили слова, сливавшиеся в целью мелодию, состоявшую из одного только "спаси". Все эти собратья, Вечные, как и Роларэн, молили последнего, что у них был, о помощи, молили о спасении, о том, чтобы он всё-таки даровал им возможность отпустить этот мир.
Златой Лес устал. Златой Лес – всё в нём, кроме Роларэна, – умер уже давным-давно, а сейчас отторгал осколки тьмы, которой в неё насыпали эльфы в непомерном количестве.
– Я жду, – уверенно проронил Рэн, делая несколько шагов вперёд. – Ведь она воскресила имя, верно? Ну!
Вновь затрепетали ветви. Шэрра чувствовала себя такой беспомощной, такой бессильной, пока Златые Мысли проникали в её сознание – сознание смертной эльфийки. Она слышала, что шептали ей деревья, с трудом вдыхала воздух…
Вечные не предают. Вечные не умирают. У эльфов нет свободы, если они смертны. У эльфов нет короля.
У эльфов уже ничего не осталось.
Она была готова взмолиться всем несуществующим человеческим богам, лишь бы только поскорее прекратился этот шёпот. Но деревья оживали от одного присутствия Роларэна, они реагировали на него, будто бы люди на острые уши.
Они рассказывали ей ту же сказку, что и подснежники. Только невинные белые лепестки не могли передать того, что покрытые кровью золотые листья шептали в полумраке.
Зарычали Твари Туманные. Где-то там, вдалеке, загудел невидимый охотничий рог. На границах всегда было опасно – у самого края, где ещё тлели Златые Листья, можно было спрятаться, но внутри, а особенно у средоточия тьмы, у дворца королевы Каены…
Рэна не окружала темнота. Он не светился изнутри, нет, но энергии и силы хватило бы на то, чтобы заставить факелом вспыхнуть весь безмерный Златой Лес. И он выступил вперёд ещё на несколько шагов.
Что значит – воскресить имя? Шэрра ухватилась за последнюю фразу – она мало что знала о Роларэне, а память поколений стирали смерти, но было же что-то… Что-то такое, что заставило Златой Лес вспомнить о нём.
Девушка знала – такого не было ни разу. Сначала, когда Златой Лес признавал его, Роларэн был одним из многих Вечных, сильным, но не самым лучшим. А потом – он словно забыл о своём сыне, вычеркнул его имя из воспоминаний. Зачем Каене было это делать, а потом, по его изгнанию, возвращать Лесу имя? Шэрра не понимала – позволить всем забыть о Рэне, а потом…
Эльфы не стали ждать. Прячась, как последние трусы, как последние люди, они сыпанули в него градом стрел – но Рэну понадобилось лишь вытянуть руку и что-то прошептать себе под нос. Всколыхнулось пространство – Златой Лес будто бы разрывался на куски, не зная, позволять ли последнему живому Вечному так хозяйничать на собственных просторах. Но Рэн не спрашивал разрешения – он действовал, действовал так, как ему это было удобно. Живые не просят разрешения у мёртвых – потому что мёртвых уже не существует. Эльфы ни во что, кроме себя самих, не верили, пусть и не превозносили на уровень божества, и дикостью было бы позволить гнилым деревьям убить его.
Стрелы разлетались вихрями, словно не замечая Роларэна. Какие-то проскальзывали иллюзией сквозь него, какие-то взмывали вверх, меняя собственное направление. Одна застыла прямо напротив него, как и та, самая первая, и мужчина протянул руку, сжал древко и прокрутил в своих пальцах её так, как прежде поступал с палицей, принадлежавшей Каене – той самой, что висела у него на шее под видом кулона.
Шэрра поражалась, как ему удавалось до такой степени легко играть с реальностью. Ещё мгновение назад, казалось, всё вокруг рассыпалось самыми настоящими искрами, всё превратилось в дикий полубезумный поток, смутно напоминающий реальность – а вот, стрелы лежат на земле, оперение обгорело, и только одна из них полыхает алым, но приглушенным, в тон волос королевы Каены, а не рыжевизны Златого Леса.
– Вы плохие стражи границы, дети мои, – продолжил равнодушно Роларэн, – если пытаетесь помешать тому, кого ждёт Её Величество. Или, может быть, вы не узнали меня? Как жаль. Пограничная стража должна отличаться большей внимательностью.
На самом деле – и Рэн отлично об этом знал, – всё происходило по повелению Каены. Она пыталась задержать, пыталась испытать на прочность и посмотреть, каких высот на самом деле достигла его магия. Она пыталась понять, сломили ли его почти что отрезанные острые кончики ушей, зажили ли старые шрамы и готов ли он к новым. Но она воскресила его имя не только для них, но и для себя; она приняла эту дикую, постыдную любовь всю, без остатка. Она становилась опаснее.
Роларэн, впрочем, давно уже всё решил. Он мог её победить – он единственный мог. И Шэрра… Оружие ли?
На этот вопрос ответить Вечный не смог бы, кто б его ему ни задал. Слишком всё смешалось.
– Выходите из кустов, дети мои, – протянул раздражённо он. – Я жду вас.
Кто-то попытался шагнуть вперёд, но тут же спрятался обратно в кронах деревьев. Роларэн лишь пожал плечами – ему будто бы было абсолютно всё равно, как именно они отреагируют на его появление и отреагируют ли вообще. Ему, казалось, хотелось просто уйти куда подальше от надоедливых эльфийских правил, от этого пристального взгляда и направленных на него луков.
– Шэрра, иди сюда.
Она послушно шагнула вперёд. Шагнула, опустив голову, словно пленница, и сама толком не знала, была ли нею на самом деле или просто старалась качественно выполнять свою роль.
Он обнял её рукой за талию, властно, крепко и без капли той самой странной, дикой нежности, что присутствовала в человеческом мире. Теперь, сжимая её в объятиях, мужчина будто бы ставил очередную метку, клеймо, показывая, что жертву никому, кроме него, не отдадут.
Там, в полумраке ранней весны, он целовал её всего несколько раз, но сколько мягкости, сколько непередаваемой нежности потерял в этих прикосновениях. Он чаще исцелял – но целебные касания по-эльфийски тонких пальцев передавали и его чувства, и Шэрра тогда не знала, по отношению к кому они были направлены. Ей ли они принадлежали, или, может быть, той, что, родившись раньше, украла её имя, её не взросшее до сих пор дерево?
И теперь она задавалась точно тем же вопросом – потому что холод его рук, страсть и дикость в зелёных глазах выдавали другого, давно почившего мужчину, на сердце которого не было бесконечных полос шрамов и ран. Он перестал быть тем самым пугающим, ужасным, но разбитым Вечным.
Вернулся в тот миг, когда его имя было скрыто за пеленой магии Каены. Ворованной магии. В тот миг, когда ни ему, ни его устоявшемуся миру ещё ничего, наверное, не грозило – хотя Шэрра не могла знать наверняка.
…Первый эльф всё-таки спрыгнул на землю. Неуклюже, пытаясь пародировать тех Вечных, что, иллюзией выстраивая в воздухе одним им видимые лестницы и переходы, перемещались по ветвям деревьев Златого Леса и большинство времени проводили вдали от сырой, холодной земли. Он, кажется, подвернул ногу, но, вытащив из ножен длинный кривоватый кинжал, тоже человеческой ковки, потому что эльфы не пользовались обычно подобным оружием, шагнул вперёд с поразительной уверенностью и упрямством.
Роларэна не заинтересовал паренёк. Он только посмотрел с любопытством на лезвие его, такое тусклое в темноте, и презрительно закатил глаза. Контрабанда от людей к эльфам – что могло быть хуже? Они давно уже перестали себя ценить, равно как с лёгкостью, с уверенностью позабыли о том, что было законами далёкого, потерянного прошлого. Теперь люди за баснословные суммы, выдаваемые гнилыми златыми листьями вместо полновесных монет, под границей оставляли и кинжалы, и некоторые продукты.
Каена не одобряла, но и не препятствовала. Ей, по общему счёту, как обычно, было абсолютно всё равно. Роларэн же, всё так же молча осуждая, не стал даже ничего делать.
– Не велено, – хрипловатым, тоже почти что человеческим голосом, если б не острые уши, можно было б и перепутать, промолвил эльф. – Границы Златого Леса заблокированы, без разрешения Её Величества…
– Ты полагаешь, что Её Величество может что-то мне запретить? – сухо спросил Рэн. – Мне? Я Вечный.
– Она королева, – дрожащим голосом отметил кто-то из кроны, но Златые Деревья всколыхнулись, и до ушей Вечного донёсся только тихий вскрик – сломал себе руку, ногу, может быть, даже свернул шею. Не то чтобы Роларэн был способен на сочувствие, не то чтобы его вообще заботило то, что там произошло…
– Она королева, да, – согласно кивнул Рэн. – Но никто из вас не осмелится остановить меня, если всё ещё желает жить. Лошадей!
Вновь задрожали кроны Златых Деревьев. По лесу пробежался странный ветерок – он словно знаменовал что-то страшное, но в тот же миг удивительное. Казалось, в один миг всё дышать перестало – и те эльфы, что спрятались, стражи границы, не способные выйти навстречу Вечному, и тот, что всё-таки осмелился к ним шагнуть. Всё застыло – всё, кроме Шэрры и Роларэна.
Она не могла не прижаться к нему всем телом – даже не от страха, а от того, что… Девушка не могла объяснить точно. Не могла подобрать правильные слова, достойно охарактеризовавшие бы обуявшее её чувство. Ей казалось, будто бы ничего того не случилось, не было ни Шэрры, той, первой, ни его дочери, которую Рэн так сильно надеялся воскресить. И Златого Леса, и Громадины Тони… Всё просто пошло так, как нужно. Но, один миг – и всё оборвалось, не успев и начаться, она вновь провалилась в тёмную пучину чужой боли. В то, что он так уверенно в себе запрятал.
– Если королева узнает, кого вы пытаетесь задержать, вы очень об этом пожалеете, – протянул ядовито Роларэн. Казалось, того чувства, что он выше всех остальных, было куда больше, чем осознанности.
– Вы можете пройти, – подошёл к ним наконец-то эльф, всё ещё сильно хромая. – Но ваша спутница…
– Это подарок Её Величеству, привезённый на заказ, – Роларэн повернулся к Шэрре, поднял её голову за подбородок, скользнул таким оценивающим взглядом, словно видел впервые в жизни. – Вы вправду полагаете, что моя спутница сегодня может остаться с кем-то другим?
Его руки так по-хозяйски скользнули по её спине… Шэрра всё никак не могла понять, играл ли Роларэн роль, ту самую, что ему столь успешно навязали, или это было исключительной правдой, разве что такой, что ей не хотелось бы в неё верить. Девушка не могла спросить – не имела права.
– Вы предлагаете мне идти пешком к королевскому дворцу?
Эльф промолчал. Вечный смотрел на него – долго, пристально, – а после протянул руку, словно собирался что-то дать, и юноша вскрикнул. Его тело словно переставало ему принадлежать – он видел, как иллюзия, заставляющая его самого верить в это, скользила по телу, превращая его в камень.
Там – это знали даже смертные, – под коркой волшебства, ещё оставались обыкновенные ноги, кости, мышцы… Но он больше не мог их увидеть. Он верил своим ощущениям, а Роларэн навязывал всё, что только взбредало ему в голову, от приятных ощущений, словно щекотали пером, до невыносимой, невообразимой даже боли. Эльф умирал – он смог только махнуть рукой своим товарищам, но Златые Деревья сковали их руки, столкнули их вниз.
Иллюзия? Или это тоже древняя магия леса отозвалась, поруганная, измученная, но всё ещё живая, до той поры, пока рядом есть хотя бы один Вечный?
Будто бы Шэрре кто-то мог ответить!
Роларэн миновал каменеющего эльфа без капли жалости. Он, сохранивший жизнь человечишке, что на него напал, не убивший парня, что предал – дважды, даже больше, предал много раз, сейчас миновал смертного остроухого так, словно тот был отходами в глазах Вечного.
– Прежде, – надменно, но с какой-то спрятанной в голосе ноткой сожаления, – считалось, что если мы вытравим смертных, то дальше будет легче. Увы, но вскоре все поняли, что это грозило бы вымиранием эльфийской расы. Но нас и так осталось слишком мало после управления Её Величества, так что, десятком больше, десятком меньше…
Шэрре казалось, что он сожалел. И она, подняв голову, столкнулась с сочувствием и злобой, застывшей в зелёных глазах так страшно, так причудливо…
– Мне не жаль их, – ответил на невысказанный вопрос Роларэн. – Как не жаль тебя, смертная. Но мне жаль детей, которых ещё в утробе или по рождению пытались уничтожить их родители, не сумев вдохнуть Вечность.
Рэн родился тогда, когда произвести на свет Вечного считалось уже едва ли не подвигом. Его родители, говорили потом ему, страшно испугались, когда узнали о беременности. Эльфийки очень тяжело заводят детей, а за короткий срок в семьдесят лет, при том, что большинство не проживёт и его половины, многие так и способны произвести в свет потомство. Вечные беременели к третьей-четвёртой сотне. В основном, каждая могла родить лишь одного ребёнка, некоторые – двоих, уникумами считались те, у кого рождалось трое. И когда эльфы стали смертными, лучше с рождаемостью не стало.
Их бессмертие было тому причиной. Тела Вечных, застывшие в одном и том же состоянии, разве они способны были произвести дитя? А в быстроте сменяющихся лет смертных не было того, что позволило бы им хотя бы продолжить род…
Роларэн помнил, как дрожала его мать, рассказывая о том времени. Она была уже весьма зрелой по меркам эльфов и прожила куда больше многих из тех, что сейчас бродили по свету. Ей ещё не было тысячи лет, но через сотню-две она должна была добраться и до этой отметки. Отец Рэна был и того старше.
Златое Дерево не взросло у них на семейном участке, рядом с родительскими деревьями. И мать, опасаясь, что после стольких лет ожидания сумеет произвести на свет всего лишь смертное дитя, что угаснет, будто свеча, так быстро, словно ночной светлячок, на их глазах, что постоянно ходила на столичное кладбище, на место, где должна была вскоре воздвигнуться могила её сына, и плакала.
Её слёзы солёными каплями прорезали умирающую, но тогда ещё способную произвести на свет хотя бы какой-то росток, тогда ещё живущую под ясным солнцем, а не спрятанную за туманами землю… И за несколько дней до родов сквозь трещины и сухость вместо могилы прорвалось Златое Дерево.
Мать знала, что носителя его души носит под сердцем. В том году эльфы были счастливы, они ждали больше семи детей, и каждая эльфийка надеялась на то, что Златое Дерево распускает свои маленькие листики именно для её ребёнка. Древо шептало всем имя – и все примеряли, как их ребёнку оно подойдёт…
Но она не имела ни единого сомнения – это дерево взросло для её сына. Что бы ни говорили другие. Что бы они ни пытались сделать. Её мальчик – она знала, что носит под сердцем именно будущего мужчину, – получит свою Вечность. Её мальчик когда-то взрастит собственное Златое Дерево, и его дитя, одарённое душой, осветит этот мир.
…Роларэн помнил, как к нему относились, пока он был мал. Это был первый год, когда родилось так много смертных. Его друзья рождались и гасли у него на глазах – а он, войдя в зрелость и из мальчонки превратившись во взрослого мужчину, перестал стареть. Он предавал прахом тела тех, кто родился с ним в один год. Он ждал свою Вечную и знал наперёд, как её будут звать. Он знал, что от его Златого Дерева родится новое.
Но Вечную он не дождался. А Златое Дерево его дочери не дало никакого смысла. У неё была душа, но это не помешало ей родиться смертным ребёнком.
И после этого он вынужден был жить среди людей. Среди варваров, способных поднять на своё дитя, на плод своего чрева руку. Зачем им деревья, зачем им свобода, зачем им шанс дан рождать по пять, десять, если они всё равно относятся к своему ребёнку, словно к сорняку – как вырастет, так и будет?
Рэн знал, что и среди людей были любящие родители. Но понимал, что никто никогда не станет любить своё дитя до такой степени, как любил он.
…Шэрре он так ничего и не сказал. Девушка не вырывалась – то ли не понимала, что произошло, то ли давно уже осознала изменение и потому и подчинялась так беспрекословно. Она будто бы застыла – словно изваяние в пустоте, – и смотрела на него со странной улыбкой на губах, со страхом во взгляде, таким естественным, таким поддельным. Рэн отлично знал, что она ни капельки его не боялась, просто делала вид. Она всё ещё думала – а правда ли была, правду ли он шептал, когда говорил, то Вечные не предают? Что имел в виду? Какая клятва прозвучала раньше?
Рэну хотелось ответить, что это не имело значения. Есть только одна жизнь, которой он мог быть предан.
