Текст книги "Королева Златого Леса (СИ)"
Автор книги: Альма Либрем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
Он умел это делать слишком мастерски, чтобы обыкновенная эльфийка хотя бы раз за собственную жизнь попыталась противиться Вечному.
Он и вправду тогда её не дождался.
Несколько сотен лет.
Шэрра могла поклясться. Родись у них дочь – кем бы она ни была, какой бы она ни была, – в ней бы нашлось немного любви для этого ребёнка. Но она не могла ручаться за свою покойную тёзку. За ту, на могиле которой она уже стояла, оскверняя её одним только своим присутствием.
Громкий стук в дверь повторился вновь. Но Шэрра не заставила себя встать. Не могла. Вырываться из прошлого трудно. Уходить из будущего – и того хуже.
– Открывайте! – прогрохотали по ту сторону. Голос она узнала – это был хозяин.
– Сколько пошлости в одном только крике, – протянул лениво Роларэн. – Лежи.
Он встал, медленно дошёл до двери – отворил её и опёрся плечом о дверной косяк. Шэрра даже повернулась к нему – почему-то было любопытно посмотреть на Рэна, в котором не плескалось боли. Его не отпустило, но он вновь спрятал её достаточно далеко, чтобы никто не смог достать.
– Я вас внимательно слушаю.
Под звук эльфийского голоса, под ровный и спокойный тон хозяин, стучавший в дверь, застыл, будто бы завороженный, а теперь ошеломлённо моргал и пытался понять, что именно происходит. Потом закашлялся – даже отвёл на мгновение взгляд. Он словно забыл, что здесь эльфы.
– К вам пришли, – сердито сообщил он. – Там, внизу.
– Пусть сам бы и пришёл.
– Я не мог отказать.
– Очень зря, – покачал головой Роларэн. – Вон.
Хозяин отступил. Он хотел перечить эльфу, но не мог. Наверное, в Роларэне и вправду было что-то настолько страшное, что у него просто пропадал дар речи. Вот только теперь это казалось ещё страшнее – пойти и возразить тому, кто засел там, внизу, или попытать судьбу и заявить подобное Роларэну. Нет, определённо, на это он не рассчитывал, когда пускал эльфов в собственный дом.
В гостинице было шумно. Крики всё равно скроются за гулом множества гостей. Но эльфы, так почетаемы многими, были ненавистны Академии – и хозяин боялся утерять ещё и её покровительство.
– Пусть поднимается сам, – повторил Роларэн. – Дверь открыта для него. Для тебя, человек, нет.
Он легонько толкнул его в грудь – и хозяин подпрыгнул на месте, едва сдержав громкий испуганный крик. На губах мужчины вновь появилась издевательская, холодная улыбка, но он не стал ничего говорить, только вернулся внутрь, к Шэрре.
– И кто же там, внизу? Откуда ты знаешь, кто именно? Ты не пользовался магией.
– Ты привязываешь к себе живых, – покачал головой он. – Я тоже. Твой живой скоро догонит нас. Сегодня пришёл мой.
Он стоял и смотрел словно сквозь приоткрытую дверь. Шагов слышно не было, но Роларэн – эльф, остроухий. И он отлично знал о том, к какой именно ходе ему следует прислушаться.
Шэрре хотелось во вчерашний вечер. Утонуть в поцелуях эльфа, которого она ни минуты не любила, но так бесконечно мечтала отдать долг. Утонуть в его руках, в его прикосновениях и нежности, той самой, о которой прежде и думать-то не приходилось. Сегодня, может быть, он вновь станет прежним. Мёртвым.
Но Шэрре казалось – он оживал ровно так же быстро, как медленно зацветала руна на его плече. Уверенности в желании убить Каену становилось всё больше и больше, и теперь девушка могла поверить в искренность этой страсти и жажды. Может быть, у него были более чем реальные причины. Теперь, по крайней мере, она могла так подумать.
Дверь открылась теперь уже полностью. На пороге стоял – как она и полагала, – Фирхан, – и девушка только откинулась на подушки, пытаясь сделать вид, что не замечает ничего, кроме деревянного потолка над собой. Что всё остальное её не интересует. Взгляд просто скользил по старым, прогнившим балкам, она представляла себе те деревья, из которых был когда-то давно построен дом, и на губах застыли клочки смеха.
Может быть, следовало и вправду рассмеяться. Это было бы правильно, пожалуй. Шэрра знала, что правильно. И она испугала бы Фирхана – теперь в нём затаился тот маленький мальчик…
Которого она не знала. Но эльфы не всегда опираются исключительно на свой опыт, и она могла быть такой же. Она тоже могла понадеяться на рассказы Роларэна, поверить его слову. Сделать то, чего он от неё сегодня ожидал – точно ожидал, она могла прочесть это в его заинтересованном взгляде.
– Проходи, мой мальчик, – улыбнулся Роларэн. – У тебя даже есть время, чтобы пояснить мне твоё появление здесь.
Фирхан содрогнулся. Эльф – вопреки даже острым ушам, – выглядел совсем молодым. Да, в его зелёных, словно трава, что была так не к лицу зиме, таилась боль. Такую боль можно было собрать только за долгое время – очень старательно, постепенно, капелька за капелькой. Но, тем не менее, он в остальном был безгранично молод. И теперь Фирхан, уже старик, с седыми волосами и сутулыми плечами, смотрел на него, будто бы маленький ребёнок смотрит на своего отца.
Теперь Шэрра подумала о том, как это – Вечному стать родителем ребёнка, у которого никогда не будет бессмертия. Наблюдать за тем, как из него постепенно станет вытекать жизнь. Как она медленно покинет уже дряхлое тело. И не будет даже Златого Дерева, не будет ни единого символа бессмертия или хотя бы обыкновенной жизни. Эльфы – это безумие. Эльфы – это вечность. Эльфы – это постоянные потери.
Нет, не так. Роларэн – это постоянные потери. Не было ничего, что принадлежало бы ему достаточно мало, чтобы оставаться чужим, и ничего, что достаточно долго, дабы уже надоесть. Он всё потерял. Но надежда ещё теплилась в том уголке ледяного сердца, к которому она вчера, кажется, смогла достучаться.
Фирхану было страшно. Его глаза – только теперь стало видно, насколько мало в них осталось цвета, – смотрели не так с ужасом, как с громадным уважением к одному из эльфов, с которыми он боролся.
– Ты обещал, что их не тронешь, – наконец-то прошептал Фирхан. – Они тоже чьи-то дети. Я начинал из-за тебя эту войну, а ты сам возжелал её продолжить.
– Я просил тебя уберечь людей от моего дома, от Златого Леса, чтобы никто не повторял твою судьбу. Если ты решил пойти на Златой Лес войной, то должен понимать, чем всё это закончится.
– Они просто дети.
– Дети, у которых слишком страшные игрушки.
Фирхан пошатывался. В нём совершенно не было сил – казалось, тело вот-вот сломается как раз у основания, и он осыплется горсткой пепла к ногам неувядающего эльфа. Шэрра поразилась тому, как он переменился с поры Академии. Казалось, она не видела его всего лишь несколько дней, а из мужчины словно выпили остатки жизни. Волосы его теперь были не просто седы – они казались белее снега, да ещё и такие тонкие-тонкие, что к ним страшно было даже прикоснуться. Снежинки, невесомые хлопья, что вот-вот полетят на пол. А руки! Во что превратились руки прежде сильного мужчины? Дрожали, будто бы он был невесть каким стариком, а не человеком, которому ещё жить да жить.
Он опустился на стул, сжал побелевшими от возраста и грусти пальцами спинку, до такой степени, что постаревшее, как и он сам, дерево раздражённо заныло, и закрыл глаза.
– Я не думал, что когда-то ты придёшь в то место, что было выстроено в честь тебя, эльф, и его на корню разрушишь.
– Я не трогал твою Академию.
– Ты учил их – а теперь оказался эльфом. И что сказать мне людям? Что я слеп, что не способен рассмотреть у себя под носом Вечного? Или, может быть, что делал это для их же блага, когда не позволил убить тебя? Так ведь они и не поймут. Ты уходишь сейчас, забираешь ещё один мой грех, эту эльфийку. Зачем, Вечный? Зачем?
Роларэн усмехнулся.
– Однажды я спас тебе жизнь, – ответил он. – И ничего не просил взамен. Однажды, – он скользнул взглядом по Шэрре, – я подумал, что для ребёнка это нормально – не знать благодарности. Но она до сих пор готова умереть за лишние тринадцать лет своей жизни, – он подался вперёд. – И стать пристанищем для чудовища за какие-то жалкие два года. Она была благодарна и за один день – миг в моих глазах. Сколько лет я тебе дал и ни разу не попросил ничего взамен? Я пришёл к вам в Академию, чтобы показать, что такое на самом деле эльфы. Я больше двух лет учил твоих студентов, тех, кого ты называешь детьми, чтобы они не пали после первой же битвы с таким, как я. Но не для того, чтобы они атаковали Златой Лес. Войны не будет – вы не пересечёте даже границу. Никто не позволит вам этого сделать.
Фирхан отвернулся. Он словно не верил ни единому слову Роларэна, но не был в праве отрицать его тихий и страшный шёпот. Может быть, пытался добраться до самых глубин…
– Я думал, – прошептал он, – что умер последний достойный эльф Златого Леса, защищая человеческое дитя. А он не умер. Его никогда даже и не существовало.
Рэн рассмеялся.
– Подумать только! В чём я тебе виноват? В том, что посмел остаться живым, выступая против толпы эльфов? Разумеется, живым! Я Вечный, Фирхан. Вечный – а не один из этих жалких существ. Я мог снести половину Леса, и вряд ли кто-то посмел бы меня остановить. Даже королева Каена. Уж тем более вы. Я пришёл в твою Академию, потому что мне надо было дождаться. Я не вредил. Не причинял им вреда. Я, в конце концов, учил их.
– Ты мог признаться.
Шэрре казалось, что от Роларэна она никогда не слышала такого радостного и лёгкого смеха, такого воздушного, будто бы летние облака на человеческих небесах. Он словно сбросил со своего сердца все Холодные Туманы, что опускались много лет на него и сдавливали, сдавливали, не позволяя сделать ни вдох, ни выдох. Рэн даже отпрянул от Фирхана, в и его глазах сияло искреннее удивление.
Трава. Ясная зелёная трава. Цвет, которому нет места в Златом Лесу.
Она почти убедила себя в том, что никогда его не полюбит. Что это почти такая же правда, как и то, что она никогда его не любила. А теперь поняла – что в нём осталось от Златого Леса, кроме этого проклятого дерева?
Нет. Он тоже новый. Просто сложить ту же мозаику – такой же цвет кусочков, но они новые. Не изломанные. Может быть, у него и вправду может получиться? Главное, чтобы она помогла.
– Ты убил их, – прошептал Фирхан. – Я не хотел следовать за тобой. Не хотел говорить об этом. Но ты погубил Миро. Оставил это клеймо у него на коже. Ты убил остальных.
– Нет, – возразил Роларэн. – Большинство я оставил в живых. Там вряд ли умерло больше, чем трое или четверо.
– Тебе этого мало?
– Мало, – кивнул Рэн. – Если б я был настроен убивать, никто бы не выжил.
Фирхан смотрел на него, долго-долго, а потом тихо выдохнул:
– Чудовище… Разве есть что-то страшнее, чем ты?
– Я уже рассказывал твоим ученикам сказку об одном свободном человеке, – покачал головой Роларэн, присаживаясь на край кровати. – А ты знаешь другую? О чудовище, похожем на меня? Чудовище, на которого упала страшная сила? Чудовище, который вынужден был нести эту ношу у себя на плечах? Он, – тон эльфа стал почти напевным, нежным, и Шэрра сама заслушалась. И Фирхан сидел, будто бы завороженный, не мог пошевелиться, – не хотел принимать силу. Он даже не знал о ней сначала – та оставалась для него такой же тайной за семью печатями, как и для всего остального его маленького мирка. Или большого. Но послушай же – знаешь, почему он был чудовище? Думаешь, он убивал, воровал маленьких детей или, возможно, причинял кому-то вред? Нет. Чудовищем его нарекли лишь потому, что он был слишком могуч. Слишком могуч, чтобы хоть что-то живое вправду могло его остановить. Потому они с опаской смотрели на него, потому повторяли – страшен, страшен… Причинил ли он кому-то зло – откуда мне знать? Он хотел жить и быть счастливым. Он был чудовищем, потому что чудовищна была магия внутри его, потому, что у него был шанс творить жуткие дела. Даже если он на самом деле их не делал, одного шанса хватило для того, чтобы кто-то вздумал его осуждать.
Фирхан смотрел на него. Он говорил своим ученикам, что эльфы подлы и коварны – но не знал, что сам так легко попадётся в эти дикие сети. Когда напевный голос Роларэна скользил по его сознанию, мужчине казалось, будто бы он проваливается в глубокую пустоту без единого шанса вырваться из неё и выйти на свободу.
– Они нарекли его своим правителем и любили, потому что бояться хуже, чем любить. Но были и такие, что распускали грязные слухи. Нет, он этого не делал. Но он мог. Им этого хватало. Этого хватало таким, как вся Академия – одного только шепотка было достаточно, чтобы страх растёкся по всему миру. У него была сила творить добро, но разве добрые деяния ему вешали на спину? Разве не огорошили тоннами грехов, которых на нём никогда не было?
Фирхан молчал.
– Жил-был один король, – напевно продолжил Роларэн, будто бы он всю свою жизнь оставался самым лучшим сказочником на свете, – у которого была сила перевернуть любое человеческое чувство. Жил-был король, у которого был выбор – стать бессмертным или умереть в положенный ему час в старости, но зато с женой и с детьми. У него был выбор между вечностью и смертью лет через сорок. Что выбрали бы вы? Он решил умереть. Умереть, но видеть счастье в глазах своей постаревшей жены и спокойствие народа. Им хорошо жилось. У него был выбор. У Вечных его не было.
Мужчина поднялся на ноги. Казалось, сказка – дикая, страшная сказка, выпила его до самого дна. Но Роларэн лишь покачал головой и приказным жестом велел вернуться на место.
– Я не закончил.
– Я уже всё понял, – прошептал он.
– Нет, ты не понял, – возразил Роларэн. – Жил-был король, и в руках его была сосредоточена страшная сила. Каждое чувство он мог обратить вспять, ненавидящего – заставить любить. Жил-был король, но злом был не он, могучий и способный разрушить мир по щелчку пальцев. Злом были бессильные, слабые люди. Жили-были Вечные, – он запрокинул голову назад, как тогда, в лесу, – и эльфийский лес был счастлив. У них стали рождаться дети без бессмертия и без силы, и они же обрушили кошмар на его просторы. Но только вы не боитесь эльфа за острые уши. Вы боитесь его за силу. А бояться надо за его подлость.
Он положил руку на плечо Фирхану – то ли выпивал, то ли даровал силы. Тот вдруг выпрямился – и глаза его приобрели тот цвет, что много лет назад, когда он был совсем ещё мальчишкой и преданно смотрел на Вечного. Вечного, в котором были силы убить весь мир – но он обошёлся только тем, что был должен сделать.
– Но даже такой справедливый король, как тот, о ком я веду речь, должен был убивать. Только он обходился малой кровью. Даже если иногда это ранило очень больно, – покачал головой он. – А ещё, если можно было не убивать – он оставлял в живых. С клеймом памяти. Но у Миро память коротка. Миро забывчив. Потому я должен был отпечатать клеймо ещё и на его теле – чтобы он не забыл эту страшную сказку никогда в своей жизни. А теперь уходи, Фирхан. Твои ученики ещё догонят меня. Я знаю, что не ты послал их. Но тот король всегда мог остановить своё воинство. Сможешь ли это сделать ты?
Когда Фирхан встал, он словно был моложе. И голос его звучал хрипло-хрипло, когда он заговорил наконец.
– Ты выдумал его. Таких не бывает, – прошептал он. – Сила и власть всегда соблазняют.
– Не сила и власть, Фирхан, а желание их заполучить. Когда у тебя есть бессмертие и мощь, зачем тебе вторая, скажи мне? А этот мир мудрый. Если б мы у него только не воровали… Иди.
– Я не стану их останавливать.
– Я не сомневаюсь, – усмехнулся Роларэн. – В маленьком смелом мальчике в Златом Лесу поселилось слишком много страха.
– Я не боюсь тебя.
– А меня и не надо было бояться, – возразил он. – Но ты не сможешь меня убить. А я тебя смогу. Скажи, кто из нас сильнее, не делая того, что в его силах, или совершая то, на что не способен?
Фирхан, казалось, ничего так и не понял. Теперь его душа будто бы состарилась на целую сотню лет, соприкоснувшись с чем-то вечным, с чем-то старшим, чем он и все поколения, которые он застал за свою жизнь. Глупость в нём вытеснила горечь; единственный достойный эльф достойным был только потому, что позволил себе умереть. Бессмертные казались ему греховными. Почему? Потому что у них было больше, чем могли позволить себе люди?
– Видишь, – игнорируя присутствие Фирхана, повернулся к Шэрре Роларэн. – К этому приводит благодетель. Ты спасла. Он вернётся. Вернётся, но я советую не забывать. Люди подлы.
Шэрра знала, что он говорил о Тони. О том, сколько грязи могло смешаться в человеке. Она ценила жизнь и совершенно не желала с нею расставаться. А люди, может быть, слишком многого хотели от тех, кто дарил им щедрые дары – такие, как спасение, такие, как возможность выжить.
Фирхан попятился. Теперь в его теле оказалось силы больше – он был готов сражаться, но только против кого-то слабее, чем он сам. Не против Роларэна. Наверное, на это ему никогда не хватило бы духу.
Шэрра вспомнила все те настановления Мастера, которые он шептал без конца на уроках. На эльфа – на Вечного, – надо было нападать скопом, всем одновременно, чтобы попытаться его победить. Надо было действовать так, как умеют люди. Что их толкало? Ненависть к эльфам? Но она теперь не верила, что страх одного человека мог породить целую Академию. Теперь, может быть, Шэрра окончательно осознала, что проблема была скорее в зависти, чем в желании человечества защитить собственную шкуру.
– Мы дождёмся его не здесь, – сказал Роларэн Шэрре. – Но дождёмся, если ты этого хочешь.
– Хочу, – кивнула она.
Фирхан не понимал, о чём шла речь. Он ушёл – даже скорее сбежал, не оборачиваясь, и ждал смеха в спину, но так и не услышал ни единого смешка. Он так и не понял, что произошло – наверное, потому, что видел в сказке только одну сплошную правду.
Жил-был король в мире, полном боли и страха. И умел превращать её в радость и надежду.
Но только разве людям это было нужно?
Глава восемнадцатая
Год 120 правления Каены Первой
Тони не пришёл на следующий день. И через неделю их путешествия, замедлившегося значительно после встречи с Фирханом, – тоже. Но Шэрра знала, что он шёл за ними, искал её и отчаянно надеялся на что-то. Она не могла расшифровать, на что именно, это оказалось выше её сил – но разве это имело значение? Она просто ждала. Этого хватало.
Шэрра не могла объяснить нетерпения, с которым ожидала его прихода. Но теперь, когда постепенно отступала зима, чем дальше к весне, чем ближе к югу, когда первый снег начал таять у них под снегами, она поняла, что это случится совсем скоро. Люди выбираются на весну, как всякие черви и змеи из своих укромных местечек.
Они с Рэном всё больше молчали. Она избавилась от большинства вопросов ещё в первые дни – и засыпала, когда он обнимал её за плечи, прижимая к себе, ни разу больше с той ночи не поцеловав. Казалось, заставлял себя верить только в то, что всё можно вернуть только после смерти Каены. А значит, жить до этого он не мог.
И всё равно девушка не могла избавиться от впечатления, что он тянул время. Давал шанс кровавой королеве одуматься, вернуться к праведной жизни – тогда, может быть, он попытался бы как-то всё исправить иначе, без убийства.
Шэрре думалось, что эльфийка только ждала их, дабы доказать, что этого никогда не случится. И не могло – потому что слишком уж для этого она была злой, жестокой и болезненно-мучительной. Каена не отпускала. Каена и в любви-то не смогла ему простить, что уж говорить о том, чтобы в отсутствии избавиться от мыслей о нём?
А ещё – девушка так ни разу и не рискнула спросить, почему он не попытался сдаться. Каена для него не была любимой женщиной ни минуты, но любимой всё-таки была – в каком-то странном определении, которого оказалось слишком мало, чтобы Шэрра смогла понять до самого конца, до той глубины, которую требовал Роларэн.
– Я шла летом, – промолвила она, прерывая практически дневное молчание. – И не замечала, что здесь настолько теплее и настолько быстро отступает зима. Будто вот-вот найду свежие цветы.
– Эльфы когда-то давно умели растить прекрасные цветы, когда пели им песню, – вдруг сказал Роларэн.
– Ты тоже умел?
– Ведь я был Вечным. Когда я был совсем ещё ребёнком, я частенько это делал – напевал незатейливую мелодию, и сквозь землю пробивались росточки. Так можно было вырастить даже Златое Дерево – своё собственное, заставить войти в силу. Может быть, Златой Лес потому и стал умирать, что те, кто должен был ему петь, встретили свою смерть наедине с Тварями Туманными.
– А ты можешь меня научить?
– Дарить жизнь – нет. Мастерство учителя во мне сохранилось только относительно чужих смертей, – он протянул руку и дотронулся до ствола почти усохшего дерева, такого несчастного на фоне заснеженных, но в будущем ещё здоровых гигантов… Пальцы заскользили по неровностям на коре, и мужчина улыбнулся, чувствуя, как соки побежали под его руками. Он давно уже не пел растениям, давно потерял голос – и первые ноты песни показались хрипловатыми, неказистыми, неуверенными и до того фальшивыми, что любой ценитель, даже среди людей, закрыл бы уши.
Но он не остановился. Постепенно мягкий мужской голос набирал силу, обвивал сплошной волной деревья, заставляя это одно, уже покойное, становиться живее. Он посвящал ему какую-то старую грустную песню, которую Шэрре не позволялось перебивать – она и не собиралась, не посмела бы, наверное. Ей самой от этой песни всё больше и больше хотелось весны.
Она только сейчас заметила, как мало вокруг было снега. Роларэн смёл магией его остатки, устроился около дерева на влажной земле и продолжил напевать всё ту же бессменную мелодию.
Дерево ожило. А прямо напротив него сквозь снег пробивался маленький росток. Пусть сила не была направлена в грунт, казалось, цветок почувствовал сам – и распускал свои маленькие лепесточки, белым на белом красуясь перед Шэррой.
– Красиво, – прошептала девушка, опускаясь на колени рядом с цветком. – Но у меня бы такого никогда не получилось. Было бы, наверное, лучше, если б ты научил меня чему-то более полезному. Искусству убивать, например. Искусству выжить после Каены. Ведь ты хочешь, чтобы я выжила?
– Хочу, – согласно кивнул Роларэн. – Но этому тебя тоже трудно будет научить, если ты сама того не пожелаешь.
– Я уже желаю.
– В таком случае… – он так и не поднялся, но потянулся к своей палице. На руках мужчины были извечные перчатки – не хотелось вредить свои ладони, когда не следовало сражаться. Только иногда, когда они пересекали особенно тихие участки дороги, Роларэн зачем-то избавлялся от защиты и голой кожей касался к отвратительному ядовитому дереву. Сколько б Шэрра ни спрашивала, зачем ему это, он много раз повторял, что таково его единственное оружие – и больше ни единого слова. Девушке хотелось бы добраться, докопаться до правды, но она, наверное, для этого таилась слишком уж глубоко, чтобы вот так можно было протянуть руку и вытащить её на свободу.
Впрочем, девушка нынче уже и не задавалась такими вопросами. Они, пожалуй, и подавно потеряли собственную актуальность. Оставалось только спокойно ждать того мига, когда жизнь подскажет ей разгадку. Может быть, это случится совсем скоро, может, Шэрру ожидали ещё сотни лет молчания… Если она сможет те сотни лет прожить.
– Можно быть Вечным сколько угодно, но если ты не способен перенести яд чужой палицы, то ни на что не годен. Мне сначала казалось, что умирают именно от того, чем пропитано дерево, но со временем я осознал, что проблема на самом деле кроется в болевом шоке. От этого люди и гибнут так легко. Поэтому надо начинать здесь, в человеческом мире, где ты не можешь умереть – попробовать дотронуться, сначала осторожно, потом уже полной ладонью.
– А яды всегда одинаковой силы?
– Нет, – покачал головой Роларэн. – В последнее время у Каены повыдирали сердца из ещё живых деревьев уже давно мёртвых хозяев, но к ним касаются только через толстую ткань. Жжёт даже так – но всё равно меньше. Потому солдаты Каены, приступая к своему любимому, к пыткам, сначала запасаются перчатками попрочнее. Если же прижать к их обнажённой коже палицу, то они умрут в первую же секунду. Но я привык. Мне всё ещё больно, по рукам стекает кровь, но стоило только уяснить, что это не смертельно, как боль перестала иметь значение.
Шэрра чувствовала себя вновь на уроках Мастера. На тех самых занятиях, где он постепенно, методично выкладывал страшную, жуткую даже правду, в самых ярких красках расписывал, что будет происходить дальше, когда вроде бы продолжал пугать, а вроде бы отступал в сторону, позволяя спокойствию окутать с ног до головы. Она любила его уроки теперь, постфактум, когда понимала, кто именно их проводил. А будучи Рэ, сжившись с выдуманной шкурой выдуманного человека, ненавидела просто до боли и до ужаса.
– Ты думаешь, я выдержу? – спросила Шэрра. – Ведь, рано или поздно, я всё равно умру от болевого шока. Там. В её пыточных.
– У них на убийство будет не так-то много времени.
Она улыбнулась и вновь повернулась к цветку. Вдыхать его едва-едва слышный аромат было куда приятнее, чем думать о смерти. Теперь Шэрре пахло её любимой весной, единственным, за что следовало пребывать в человеческом мире, и она неохотно привстала, потянувшись к палице.
– Не сегодня, Шэрра.
– Почему?
– Ты не готова, – пожал плечами он. – Когда ты будешь готова, я скажу. Тогда позволю коснуться.
Она покачала головой.
Она ждала сейчас не шанса прикоснуться к палице. Она ждала того момента, когда придёт её маленький должник с широченными плечами и руками, которыми может задавить до смерти. Не было в этом никакого смысла – на самом деле, девушке полагалось ненавидеть Громадину Тони, а не спасать ему жизнь, – но она всё равно ждала с таким поразительным нетерпением, что кому угодно от этого стало бы попросту дурно.
– Знаешь, – прошептала она наконец-то, обращаясь к Роларэну. – Я от всего этого так устала… Мне до такой степени хочется, чтобы наконец-то всё закончилось. Чтобы всё было… Без Каены. А ты ведь живёшь целую вечность. Как ты мог терпеть её все сто двадцать лет? Как твоя любовь могла сто семнадцать лет не угасать? Каковы же для неё должны быть причины?
– Ты не должна спрашивать меня об этом.
– Но уже спросила.
Он вновь посмотрел на цветок. А потом запел следующую песню – жестче, громче. Цветок замер – песнь направлялась не по отношению к нему. Зато за спиной Роларэна распустило буйные листья дерево – и застыло, зеленясь на холоде.
– Но ведь оно погибнет, – отметила Шэрра.
Роларэн долго смотрел на неё, подбирая верные слова для одного и того же ответа. А после промолвил:
– Вот как вышло с Каеной. Слишком много подаренного добра, слишком много разбросанной силы иногда выходит во вред. Если слишком щедрой рукою посеять любовь, то все восходы умрут, а человеку, которого одарили, будет только хуже.
Шэрра поняла. Не проронила больше ни единого слова, потому что Рэн в этом не нуждался. Он и так увидел всё, что ему было нужно, в карих девичьих глазах.
– Он близко.
Рэн кивнул в ответ на эти короткие два слова. Он чувствовал, когда ступал Фирхан, и теперь так же Шэрра ощущала приближение Тони.
– Хочешь цветы?
– Эльфийки не принимают сорванные дары лесов, – возразила Шэрра.
– Я могу их не срывать. Я могу принести весну на эту поляну. Я уже забыл о том, как это прекрасно – дарить чему-то жить… Какому-то маленькому ростку. Но мне придётся вспомнить, если я хочу, чтобы моё маленькое Златое Деревце вновь пустило корни.
Шэрра кивнула. Она хотела. Ей нравилась сама суть подарка, такого безгранично живого, что не догадался бы ни один человек на свете. Только эльф. Только тот, кто понимал её от начала и до самого конца.
Роларэн вновь запел. Теперь увереннее. Теперь в его голосе не было ни дрожи, ни страха, ни ещё чего-нибудь в этом роде. Он пел песнь, что могла подарить жизнь всему миру, и умело направлял её по тому пути, который сам избирал. Он совершенно не нуждался в каких-то подспорьях, в подсказках, в глупых пошлостях вроде направлений. Он просто спокойно взращивал листик за листиком.
Он заставил сначала постепенно сходить снег. До той меры, что была бы подснежникам как раз в пору. А после маленькие ростки принялись осторожно пробивать ледянистый, холодный покров.
Распускались белые цветы. Мягким, но таким прекрасным запахом весны наполнилась поляна. И Шэрра почувствовала, что даже того холода, что обжигал её колени несколько минут назад, и вовсе не осталось, одно только тепло и безграничная мягкость.
Она ни за что не стала бы их рвать. Не стала бы оставлять грязные следы своего пребывания на этой поляне. И Роларэн, понимая это, растил цветы не сплошным ковром, а так, чтобы их можно было миновать, не сломав ни один росток.
Песня звучала всё громче. Теперь, казалось, она звенела на целый лес. Рэн не даровал собственную силу ему, нет, у мужчины бы даже вечности для этого не хватило. Только одно мёртвое дерево красовалось теперь зеленью за спиной. Но всех остальных он не взращивал – он просто осторожно заглядывал в их маленькие невидимые спальни и шептал, что пришла весна.
Лес оживал. Только теперь Шэрра поняла, какой была жизнь эльфов до того, как Златые Деревья начали вянуть, до того, как начали опадать с них листья. Златой Лес был прекрасен только тем, что он хранил в себе множество эльфийских душ. А всё остальное они находили дальше. На земле. В соседних лесах.
Она видела прошлое в этом аромате подснежников. Видела, как прекрасные эльфы и эльфийки блуждали по свету и с каждой весной пробуждали лес за лесом. Тогда люди, любуясь на их красивые лица, заслушиваясь великолепными песнями, слагали прекрасные легенды.
От тех эльфов только они и остались.
Может быть, в этом всём действительно были виноваты люди. Они дарили вечность эльфам, эльфы отвечали благодарностью, но ведь не все были добры. Какие-то мужчины слишком сильным желанием пылали к красавицам-эльфийкам, сжимая хрупких девушек в медвежьих объятиях. Кто-то мечтал о ребёнке от эльфа-мужчины, подмешивая зелья гадкие в воду.
Кто-то хотел заполучить их острые красивые уши в качестве сувенира – и гонялся за эльфами с ножами, чтобы срезать их.
Шэрра видела всё это в песне. Смотрела на подснежники и чувствовала, как они раскрывались с той же мыслью, что нашёптывал им Роларэн.
Эльфы и эльфийки устали от человеческой подлости, злобы и завистливости. Они ушли в свои леса, углубились в них так далеко, как только могли, выстроили границы, чтобы к ним не приходили лишние люди. Они вернулись домой и обнаружили лесорубов в Златых Лесах, обнаружили, как их драгоценные души, драгоценные деревья медленно уничтожали, чтобы зажечь пламя в чьём-то доме.
И тогда эльфы осознали собственную силу. Они осознали, что могут не подчиняться, не уговаривать добром.
Измученные деревья молили о приходе своих хозяев. И те вернулись, протянули руки к стволам умирающих растений и отобрали у них ещё живые собственные души. Деревья умерли, но успели дать ростки.
