Текст книги "Королева четырёх частей света"

Автор книги: Александра Лапьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)

Беда полковника была в том, что мы – семейство Баррето – считали себя выше него. Кто кому должен был подчиняться? Между полковником и Лоренсо сразу же началась война. В тот день они поссорились на палубе, при посторонних. Полковник Мерино-Манрике передал брату список своих солдат. Не успел Лоренсо его как следует взять, как порыв ветра унёс бумажку. Мерино-Манрике обвинил Лоренсо, будто бы он бросил список в воду нарочно. Один из людей брата сказал, что это неправда и что, во всяком случае, полковник передавал список старшему с непозволительным небрежением. Мерино-Манрике велел арестовать нахала и ударил его. Лоренсо заступился за своего подчинённого. Пошла ругань, толчки... Мерино-Манрике выхватил шпагу, стал грозить. Я видела всё это с верхней палубы. Поспешно спустилась и объявила: полковник неправ, список действительно был унесён ветром.

– Не надо было этого говорить!

– Правда? А надо было позволить этому хаму оскорблять Лоренсо и убивать наших людей? Я приказала Мерино убрать оружие. Прилюдно обвинила его в грубости и насилии по отношению к брату. Он в ярости сбежал с корабля и ринулся к дому, где застал моего мужа за работой. Как бешеный, он накинулся на дона Альваро и бросил ему в лицо прошение об отставке. Вскоре следом за Мерино явилась я. Дон Альваро приказал мне принести полковнику извинения.

– И ты извинилась?

Да, извинилась. Против воли. Но извинилась. Когда он вышел от нас, я догнала его на улице и просила вернуться на должность военного командира экспедиции. Против воли – уж этому можешь поверить! Я чуяла, что этот человек опасен. Полагала, что надо его уволить. Но на все мои доводы против него аделантадо отвечал: если мы вообще хотим выйти в море, делать нечего: полковник Мерино-Манрике наш третий пайщик. Он вложил в дело пять тысяч дукатов. И что значат мои предчувствия по сравнению с оружием, которое предоставил полковник, и его военным опытом? Сколько я ни кричала, как не доверяю ему, как он мне не нравится, мы нуждались в нём, в его солдатах, в его мушкетах... и в его дукатах! Хотя львиную долю внесли мы, остальные также пустили свои небольшие состояния целиком на это путешествие. Наш главный навигатор Кирос, полковник Мерино-Манрике, адмирал Лопе де Вега, даже четыре капеллана, сопровождавших нас, снабжались за свой счёт и участвовали в общих расходах. Было ясно: раз корона не финансировала экспедицию – все эти люди имели право голоса.

Чтобы доказать аделантадо, что хотя бы от одного их них необходимо избавиться, нужен был новый случай. Долго ждать его не пришлось. Прямо на другой день после столкновения с Лоренсо произошёл такой же точно инцидент – на сей раз между полковником Мерино и Киросом. Один солдат из отряда Мерино-Манрике оставил свою амуницию, каску и оружие среди корабельных снастей. Кирос велел ему подобрать свой скарб: это корабль, а не свалка. Мерино-Манрике взвился:

– Только я могу здесь отдавать приказы своим солдатам! И вообще, Кирос: если, когда мы будем в плавании, я прикажу вам пустить корабли ко дну, устроить течь, направить на скалы – вы должны подчиниться!

– Если придётся прибегать к таким мерам – избави Бог от этого! – я поступлю так, как сочту нужным. И постарайтесь без глупостей. Я не признаю на борту «Сан-Херонимо», «Санта-Исабель» и двух других судов под своей командой никакой власти, кроме аделантадо. Как только он прибудет сюда, я поговорю с ним о своих и о ваших обязанностях.

Я подумала, что отставка Мерино-Манрике решена, и поспешно послала за мужем. Он выслушал жалобу Кироса. Но сделал вид, что не услышал: «Только-то? Мальчишеская ссора!» Претензии Кироса он не принял всерьёз, свёл к пустякам, уладил раздор. Как я ни поддерживала «паршивого португальчика» против «хама полковника», дон Альваро велел мне молчать.

На другой день – новая неприятность. Осмотрев все четыре корабля, Мерино-Манрике стал повсюду критиковать их состояние. Наш второй галеон, «Санта-Исабель», он счёл слишком ветхим для морского плавания. Муж мой отвечал ему, что лучшего галеона он не нашёл и что «Санта-Исабель» превосходно выполнит свою задачу. Но Мерино-Манрике заприметил в одном северном порту как раз такое судно, какое ему нравилось, и решил добиться своего. Ночью он велел своим солдатам продырявить днище «Санта Исабель». Разумеется, при мне он отрицал свою причастность. Кто же сделал пробоину? Бог знает! А он, полковник, понятия не имеет – поверьте. Он только настаивал, что теперь «Санта-Исабель» точно не сможет выйти в море. Зато есть другой корабль, в северном порту, выбранный им самим, он её заменит и будет гораздо лучше... Одна беда: корабль не продавался. Он принадлежал одному канонику, который заплатил за него так дорого, что расстаться теперь не мог. Мерино-Манрике в сообщничестве с адмиралом Лопе де Вега произвёл его осмотр и овладел силой. Типичное пиратство! Я потребовала уволить обоих. На сей раз не просто потребовала, а устроила аделантадо семейную сцену, грандиозный скандал. Орала, била всё, что попадалось под руку... Мы уже не раз спорили по поводу экипажа, но с такой силой – никогда...

Аделантадо был непоколебим. Упрям и упорен. В гневе он мог становиться страшен. Он кричал, что у меня нет никаких доказательств вины Мерино-Манрике. Это была правда. Не было доказательств и тому, что адмирал Лопе де Вега причастен к повреждению «Санта-Исабель», которой сам он должен был командовать. К тому же если мы отправим прочь Лопе де Вегу, он откажется жениться на Марианне. А если он на ней не женится, семейный позор Баррето получит огласку. Грех моей сестры может покрыть только замужество. Поэтому Альваро предложил заплатить канонику цену его судна. Но каноник требовал назад имущество, а когда мы его не отдали, проклял нас всех: аделантадо, всех, кто с ним, и меня в том числе: «Каждый день и каждую ночь я буду молить Бога, чтобы этот корабль не дошёл до цели и все, кто на нём, горели в огне!»

Проклятие устрашило меня. Оставить так это дело было нельзя. Мы призвали Кироса.

– Так и есть, ваше сиятельство, – сказал он, обращаясь к одному аделантадо, – старому кораблю крышка. Без поповского судна мы отплыть не сможем, это тоже правда. И времени у нас нет – тоже правда. Скоро вступит в свои права новый вице-король. Если мы хотим выйти в море, пользуясь покровительством его высочества дона Гарсии, это надо сделать не через неделю, а завтра же!

На меня Кирос подчёркнуто не смотрел. Я стояла рядом с доном Альваро, но он вёл себя так, как будто меня нет в комнате. Выдержав паузу, он продолжал:

– И не хотите ли спросить меня, ваше сиятельство, что я про это всё думаю?

На меня он по-прежнему не смотрел, разговаривая только с одним собеседником – моим мужем.

– Я думаю, ваше сиятельство, что среди нас дьявол и уже держит нас в своих когтях!

Эти слова потрясли меня ещё больше, чем проклятия священника. Помянуть сатану – к несчастью...

– Идите сами к дьяволу, Кирос! – взорвалась я. – Боитесь отправляться, так забирайте пай. А мы найдём другого навигатора.

Если бы он мог меня зарезать кинжалом (лучше в спину), он бы это сделал. Но Кирос нарочито никогда не пускал в ход оружие. Кирос всегда ходил без него. Кирос выдавал себя за миролюбца. За мудреца.

Поэтому он только закусил губу и замолчал. Он даже поклонился мне – очень низко. Двурушник – я тебе уже говорила. Лицемер.

Перед аделантадо он вёл себя со мной нарочито любезно и почтительно, но был глубоко уязвлён. Моё вмешательство потрясло его. А ведь «Санта-Исабель» я купила на своё приданое и деньги родных, я была её хозяйкой. Её повреждение меня прямо касалось!

Он так не считал. По его мнению всё, что касается моря, было его делом, а не моим. Я не имела прав гражданства на собственных кораблях. Как и его врагу полковнику Мерино-Манрике, ему была противна сама мысль о том, что женщина куда-то суётся. В глубине души он обвинял меня в том, что я командую собственным мужем. «Дьявол держит нас в когтях...» Он боялся, что я и им стану командовать. Соблазню его людей, переманю его матросов. «Дьявол среди нас...» Да, это была угроза. Он имел в виду моё пребывание на борту. Я знала это. И все это знали.

Началась битва на новом театре – теперь между им и мной. Аделантадо прервал нас:

– Довольно! Хватит спорить о всяких глупостях. Поднимаем якоря послезавтра. Всем быть готовыми!

На самом деле он рассчитывал, что помочь ему приготовиться и успокоиться смогу я...

Должно быть, последняя ночь в Лиме с 8 на 9 апреля 1595 года была худшей в его жизни. По крайней мере, то был один из мигов самых страшных сомнений.

А я хлопотала по дому. Вместе с Марианной и множеством служанок носилась из комнаты в комнату. Списки, списки, списки... Книги, одежда, всё прочее...

Скоро должен был заняться день. День отплытия...

Альваро сидел за столом и оглядывал тот мир, который собирался покинуть. Я чувствовала, что он в тревоге... Или это мой страх ему передался? Он смотрел, как мы с Марианной упаковываем последние подсвечники, посуду, ткани, тюфяки...

И я услышала его вздох:

– Надеюсь, всё это не слишком поздно...

Я в это время пыталась закрыть очередной баул и ответила, даже не подняв головы:

– Что значит поздно?

– В это странствие должен был отправиться такой человек, каким я был когда-то...

Тут я не выдержала:

– Как ты можешь так говорить? Ты же так долго ждал!

– Вот именно. И эти годы меня износили.

– Чепуха! Ты в расцвете сил.

– Я ощущаю бремя лет на плечах, холод времени в костях... Мне пятьдесят четыре года.

– И что? Ты же выиграл сражение!

– И при том, Исабель, потерял силы и веру. Я старик.

– Ты? Старик? Какой ты старик, Альваро! Ты можешь всё. И я с тобой. Вместе мы можем сотворить невозможное. Ты же знаешь!

– Твои братья уже поссорились с капитанами, Кирос – с Мерино-Манрике... Подождём-ка ещё месяц.

Он высказал как раз то, о чём я думала. Все эти доводы крутились у меня в голове весь день, и я пришла к такому же заключению.

Подождать? Да я только этого и хотела!

Да, но как? Один только взгляд на оставленный в помещении кавардак убеждал: мосты мы уже сожгли. Наш дом был продан, энкомьенда заложена, движимое имущество тоже распродано. У нас в Перу ничего больше не оставалось.

«Так. Ну и что? – говорил мне внутренний голос. – Что с того, что вокруг беспорядок? Мы всё-таки можем остаться! Надо просто устроить жизнь заново. И в Лиме для нас всё пойдёт на лад...»

Верно, верно, мы можем ещё помедлить. Ещё подождать.

Только чего?

Я отмела эту мысль и сказала мужу как раз обратное тому, на чём настаивала несколько часов назад:

– За братьями я прослежу. Кироса, Мерино-Манрике и адмирала отодвину. Мне хватит сил облегчить тебе бремя.

Правда была в том, что меня тоже сковывало сомнение. На той неделе, среди хлопот и суеты, я заступилась за Лоренсо. Вмешалась в драку, когда поссорились Мерино-Манрике и Кирос. Но теперь...

Теперь я думала: мы ведь и в самом деле не обязаны рисковать, покидая любимую землю... К чему пускаться на поиски этого нового континента? Осваивать неведомые острова? Просвещать варварские племена? Строить церкви, дворцы, города? К чему? Какая надобность самих себя заставлять заниматься такими глупостями?

Нет, было ещё не поздно. Я могла остаться дома и снова зажить счастливой жизнью с любимым человеком.

Сердце сжималось при мысли о матушке. О тебе, Петронилья... Увижу ли я вас снова? Увижу ли отца? Где мы будем, где я буду через год? Кем стану? Королевой четырёх частей света – или блюдом на пиру каннибальского царя? Может, мои руки и ноги зажарят на вертеле, как зажарили людей аделантадо? А череп расколют, как грецкий орех?

К чему это?

Но Альваро тосковал, и я была обязана отогнать от себя все эти вопросы, успокоить его, весело сказать:

– Наше плавание будет удачным! Всё у нас получится!

– Всё получится? Да у меня в Перу слава рассказчика баек про континент и острова, которых вовсе нет на свете! А вдруг мои враги правы?

– Но ты же не выдумал свои острова, ты их видел!

– Откуда тебе знать? Да и мне самому – откуда? Прошло столько лет!

Успокаивать его, пробуждать силы к жизни... Не в том ли была моя роль все эти десять лет?

На самом деле если бы Альваро не предложил отложить отплытие, я бы потребовала этого сама. Тем более что мой – наш с тобой – отец в апреле девяносто пятого года был сильно болен. Помнишь, Петронилья? Он уже стал терять зрение и не вставал с постели. Я совсем не хотела теперь оставлять его. Завтра, когда он поправится – ради Бога. Но не теперь!

Но искушение дона Альваро, внезапное желание бросить всё в конце жизни, полной борьбы и разочарований, покончило с моими собственными страхами и слабостями.

Он ещё раз сказал:

– Думаю, нам надо бы подождать более благоприятных обстоятельств...

Я не выдержала:

– Подождать? Чего, чего подождать, Альваро? День за днём... так и останемся здесь!

Он выпрямился в кресле и больше не сказал ни слова. Может, мои слова были тем ответом, которого он от меня и желал? Он снова принялся быстро писать: могучий, с ясным взором, с крепкой рукой.

Он одолел страх. Пришёл в себя. Но я так и не знаю: если бы...

Голос Исабель дрогнул. Петронилья ожидала, что будет дальше. Но ничего не было.

– Если бы? – переспросила Петронилья.

Изабель нерешительно продолжала:

– Если бы я повела себя иначе... Не так ответила...

Она вздохнула.

– В общем, я покончила с колебаниями, которые могли удержать его. Отказаться от путешествия было уже нельзя. На другой день церемония отплытия должна была напоминать отправление в крестовый поход.

* * *

И опять воцарилась тишина.

Обе сестры вспоминали тот торжественный день. День отплытия. Одни и те же картины возникали в их глазах. Цвета, ароматы, звуки...

В тот день, на рассвете пятницы 9 апреля 1595 года, колокола кафедрального собора в Лиме вовсю звонили к торжественной мессе.

Статуя Божьей Матери Мореплавателей – та, которую теперь Исабель называла Божьей Матерью Пустынницей, а аббатиса – Божьей Матерью Раскаяния, – возвышалась на золотом помосте перед алтарём. Пресвятая Дева, широко раскинув руки, охраняла четыре корабля аделантадо Менданьи, написанные в трёхмерном изображении на её хитоне. Полная сострадания и любви. Она склонялась к капитанам, матросам, солдатам, поселенцам, даже к семьям, остававшимся на берегу, к огромной коленопреклонённой толпе в соборе и на самой Пласа де Армас. Восемь участников экспедиции вскоре пронесли её через весь город в гавань, на лодке перевезли на рейд и водрузили на борт флагманского корабля – «Сан-Херонимо».

Но пока что Мадонна ещё покоилась в густых клубах ладана и надзирала за последней мессой Своих мореходов в соборе Лимы. Она благословляла его высочество дона Гарсию Уртадо де Мендосу, когда он передавал королевский штандарт представителю Бога и Его Величества на всех морях и во всех неведомых землях.

Дон Альваро стоял перед вице-королём на коленях.

Петронилья видела его со спины.

Он был в доспехах, в шлеме с плюмажем на голове. Отовсюду в церкви можно было видеть его красный султан, склонённый на ступенях алтаря.

Истово, с бесконечной любовью дон Альваро поцеловал знамя. Потом встал и с пылающим взором, с лицом, овеянным огромной радостью, оборотился назад.

Высясь над молящимися во весь рост, являя осанку вождя, высокий, могучий и казавшийся ещё сильней благодаря стали кирасы, он развернул белое полотнище с вышитым крестом и поднял над собой. Пурпурный крест Сантьяго, крест святого Иакова – покровителя Испании – заколыхался над алтарём, затрепетал над головами коленопреклонённых людей.

Все встали, громыхая оружием.

Причастие очистило их души. Все подняли левую руку.

В один голос все собравшиеся поклялись в верности всемогущему Господу – своему небесному Государю. Его Величеству королю Филиппу II – государю земному. Аделантадо Менданье, под началом которого они отправлялись на завоевание новых земель, абсолютному хозяину их судеб.

Как сказать, что ощущала в тот миг Исабель?

Петронилья вспоминала: сестра, выпрямившись, стояла возле алтаря, в королевской ложе, рядом с вице-королевой. За ними виднелись дочери испанских грандов и супруги перуанских сановников. Все эти женщины были в роскошных уборах, но среди них наряд доньи Исабель Баррето де Кастро де Менданья был самым великолепным и приметным.

В тёмно-жёлтом муаровом платье, отражавшем пламя бесчисленных свечей собора, с лифом, усеянным топазами, в токе на светлых кудрях с пером того же цвета, что юбка, она казалась вся покрыта золотом. Как древний кумир. Она смотрела прямо перед собой, неподвижно, без всякого выражения. Но её волнение было физически ощутимо. Чёрные блестящие глаза её уставились в глаза супруга...

О чём она тогда думала?

– Это ты меня спрашиваешь, Петронилья? Не знаю, не помню! Вот честно – понятия не имею, о чём я думала в ту минуту.

– Ты молилась, Исабель?

– Нет. Должно быть, вспоминала по порядку в последний раз, не забыла ли я чего.

– И ты хочешь меня уверить, что составляла новые списки? Или продолжала подбивать счета? В такой момент?

– Кажется, я как раз поняла, что всё, совершенно всё, что в человеческих силах продумать и просчитать, я продумала и просчитала.

– Ни слову не верю из того, что ты мне тут наговорила! Ты сама себя не знаешь. Или представляешься хуже, чем на самом деле!

Петронилья помнила, с какой страстью, с какой гордостью, с каким упоением сестра следовала взором за каждым жестом дона Альваро перед алтарём.

– Ты не видела себя со стороны в тот миг, Исабель! Как любовалась ты благородством своего супруга, как светилось твоё лицо!

– Дон Альваро в самом деле казался мне неотразимо прекрасен. Да, я гордилась им. Мы отплывали! Но когда я смотрела на остальных: на Мерино-Манрике, на Кироса, на адмирала де Вегу, – мне становилось дурно. Я переводила взгляд с одного на другого, и сердце щемило.

– Чего тебе было бояться? Они же присягнули твоему мужу перед Богом!

– Наивная моя Петронилья, чистая душа... То, что эти люди присягнули аделантадо, ничего не значило. Все они ждали своего часа, жаждали занять его место. Я это знала, но утешала себя тем, что в нашем флоте есть верные люди. Человек сто, причём из лучших, принадлежали к нашему клану. Прежде всего Лоренсо.

– У тебя всегда было к Лоренсо недостойное пристрастие.

– Недостойное? Не оскорбляй его память, Петронилья! Ты знаешь не хуже меня: брат был чудом отваги и красоты.

– Верно, он был красив. Белокур. Хорошо сложён. И сильный. И смелый. Он походил на тебя, как две капли воды... Кроме одного. Он был простой исполнитель. Грубый и честолюбивый.

– А я что? Не груба, не честолюбива, по-твоему? Поговори-ка с навигатором Киросом, спроси, что он об этом думает!

– Перестань клеветать на себя, Исабель. Перестань себя обвинять. Может быть, вы с Лоренсо вели себя одинаково. Одинаково дурно. Твои грехи наверняка ужасны... Но у тебя другие недостатки!

– Во всяком случае, Лоренсо-то меня никогда не предавал.

Петронилья приняла эту фразу за оскорбление. Она указала на тома, лежавшие на постели, и резко возразила:

– Если ты намекаешь на свой сундук, так я тебе возвращаю то, что там было. Вот твои книги и карты. Делай с ними что хочешь! А я больше не хочу о них слышать. Никогда. Поняла?

Исабель сделала вид, что не заметила её гнева:

– Помолимся вместе за упокой души Лоренсо, нашего любимого брата, который не заслужил твоего укора. А журналы мы положим обратно под крыльцо к аббатисе. Или, лучше, на хорах, в постамент Божьей Матери Пустынницы. Там легче и спрятать, и достать, если...

Исабель сделала паузу и не терпящим возражения голосом продолжила:

– Если Господь призовёт меня к Себе раньше, чем дона Эрнандо де Кастро, – поклянись, Петронилья, что ты отдашь их ему.

– Никогда я ни в чём подобном не поклянусь! Из этой экспедиции ты привезла только раздоры в нашу семью, ссоры и несогласия в мой монастырь, и я хочу сохранить о ней только одно воспоминание: как все Божьи твари восходили к тебе на корабль. Ноев ковчег!

– Да, ты права: Ноев ковчег...

Сёстры опять замолчали. Обе прекрасно помнили слова Библии: «И сказал Господь Ною: войди ты и семейство твоё в ковчег... И всякого скота чистого возьми по семи пар, мужеского пола и женского... чтобы сохранить племя по всей земле».

После мессы весь город собрался позади Мадонны, чтобы нескончаемой процессией следовать за Ней к морю. В такт барабанам, в которые мерно, медленно и тяжело колотили соборные певчие с капюшонами на головах, – под этот бой, глухой, как биение сердца, и мрачный, как шествие смерти, – двор и высшее духовенство в каретах, народ, монахи и индейцы пешком все вместе прошли десяток километров от Лимы до Кальяо.

Набережной в порту не было – только чёрный галечный пляж. Толпа встала вдоль берега. Вице-король, его приближённые и члены семьи Баррето – те, кто не состоял в числе экспедиции, – поднялись на помост, с которого был виден рейд.

Тогда-то Петронилья и увидела эту сцену: погрузку скота, который также должен был заселить острова. Никогда ещё при ней не случалось ничего подобного!

Прямо напротив к единственному пирсу, уходившему далеко в море, привязали фрегат и галиот – меньшие суда. Галеоны стояли в открытом море на якоре, эти же корабли могли подходить почти к самой отмели. С пирса на них были перекинуты две параллельных широких доски – сходни, по которым переводили лошадей.

Первой вошла на борт великолепная гнедая кобыла Исабель, которую конюх вёл под уздцы. Встревоженная громом барабанов, стучавших в такт её шагу, шумом волн, накатывавших на мол, лошадь сопротивлялась, била копытом, вставала на дыбы. Её топот на сходне мешался со звуком прибоя на камнях.

Вороной чистокровный жеребец аделантадо, которого другой конюх вёл по другой сходне, тоже яростно фыркал и приплясывал. Во избежание случек и родов в пути, а главное – чтобы самцы не дрались за любовь самок, их перевозили раздельно.

И так, подвешенные между небом и водой, между судном и землёй, лошади шли параллельно друг другу: то вперёд, то назад, всё же медленно продвигаясь, непрерывно сражаясь с поводырями. Жеребец – на фрегат, кобыла – на галиот.

Их ноздри, их гривы трепетали в одинаковой тревоге и непокорности. Копыта стучали по доскам одинаковым нетерпеливым стуком.

На корабли они взошли одновременно. Без разбега, с одного прыжка перескочили поручни, с грохотом копыт приземлились на палубы, немного поскользнулись на свежевымытых досках – и с громогласным ржанием исчезли в трюме.

За ними шла ещё дюжина коней: шесть кобыл и шесть жеребцов, тоже с завода Пасос Финос, владельцем которого был Нуньо Родригес Баррето.

Затем явились семь быков и семь коров, как и лошади, разведённые по разным кораблям. Семь хряков и семь свиней. Семь баранов и семь ярок. Семь петухов и бесчисленное множество кур, квохтавших в семи клетках.

Когда погрузили всех животных, пошли люди. Здесь мужчин от женщин не отделяли. Шла толпа нищих, бродяг, проституток, арестантов – «подонков общества», от которых хотело избавиться Перу. Некоторые казались такими хилыми, что с трудом тащили свой узелок.

Поселенцы, не такие бедные, как эта орда – те, у кого было кое-какое имущество, проданное, чтобы обосноваться на Соломоновых островах, – на сходнях не толпились. Они целыми семьями садились на шлюпки, а те единым строем должны были перевезти их на видневшиеся вдали галеоны.

Главный навигатор Кирос, адмирал де Вега и их матросы уже находились там на борту и смотрели, как приближается нескончаемая флотилия.

Море было серое, небо сумрачное, свинцовое. Ни ветерка. Конечно, в любую минуту погода могла перемениться, задуть свежий ветер. Но сейчас, знали капитаны, отплывать нельзя. Тучи словно повисли всем весом на голых мачтах.

Был канун Пасхи – в тех краях Нового Света это зима... Уже подступала ночь. Первая ночь ожидания на борту.

Люди всё подходили и подходили. Всего на палубах толпилось четыреста тридцать человек. Четыреста тридцать – из них пятнадцать девиц, десятка два супружеских пар, четыре десятка ребятишек, с полсотни всюду мельтешивших рабов и слуг: индейцев, метисов, негров, мулатов.

За шлюпками с колонистами пришли и другие лодки. На большой барке, потрясая аркебузами, стояли солдаты в доспехах. За ними – ялик с четырьмя священниками; они тоже стояли, опираясь, как паломники на посох, на огромные золотые кресты. С ними отправилась Божья Матерь Мореплавателей, при каждом взмахе вёсел мелькавшая над их головами.

Двух священников высадили у адмирала де Веги на «альмиранте» – ворованном галеоне, переименованном в «Санта-Исабель» в честь корабля, продырявленного Мерино-Манрике. «Санта-Исабель II»... Надеялись, что покровительница первой экспедиции сохранит и это судно.

Два других священника, оба с длинными седыми бородами, как библейские патриархи, отправились дальше на «Сан-Херонимо» – флагманский галеон, «капитану» – главный из четырёх кораблей; там они должны были находиться по рангу. Одним был личный духовник аделантадо, отец Серпа, восьмидесятилетний старец. Другой – отец Эспиноса, викарий и один из главных вкладчиков экспедиции. Ему исполнилось всего шестьдесят.

Наконец, подошла самая большая из лодок: украшенная флагами галера, на которой стоял генерал-капитан со своими шурьями и всеми офицерами, в каске, сапогах и доспехах. Аделантадо Менданья приступал к командованию на «Сан-Херонимо». Рядом с ним на носу стоял красавец Лоренсо и держал, воздевая к небу, самый драгоценный из всех предметов, самый весомый из символов: королевское знамя. Такой чести завидовали все.

Гигантская тень «Сан-Херонимо» легла на воду. Казалось, его масса раздавит кишевшие кругом челноки. Он был величествен, как замок, вставший из недр морских. Триста тонн, двадцать пять метров в длину, восемь метров в ширину, три мачты, бушприт и сотни рей, полосовавших снасти.

Проходя вдоль борта, дон Альваро проверял набор корпуса. Всё казалось на месте. Источенные червём доски заменили, просмолили, законопатили. Медные части надраили. Вышки на мачтах перестроили. Да – всё вроде в порядке. Главнокомандующий флотом Южного моря, тот, кого уже называли «эль гобернадор» – губернатор Золотых островов, мог быть доволен.

Но кое-кого не хватало. Самого дорогого сердцу человека. Исабель.

Как только загрузили животных, Исабель куда-то пропала.

Петронилья с трибуны видела, как она скрылась, заметила, как её золотое платье промелькнуло между повозками на дороге в Лиму, поспешно миновало вереницу карет и заторопилось на восток, в сторону материка.

Петронилья так и застыла. Она поняла: Исабель ищет коня, хочет вернуться в Лиму...

Мысль, что сестра как будто не осталась рядом с аделантадо, не примет участия в путешествии, что она в последний момент просто сбежала, ошеломила Петронилью. Она не знала того, что уже было известно морякам: безветрие в этот вечер не позволит поднять якоря.

Что намеревалась сделать Исабель? Петронилья не понимала.

Только долго глядела вслед исчезающей в пыли золотой точке...

* * *

– Вас не было в соборе, отец. Не было в гавани. Вы не попрощались со мной. А без вас, отец... без вашего благословения...

Голос Исабель от волнения прервался.

Она стояла на коленях в ногах постели, припав лицом к руке капитана Нуньо Родригеса Баррето – маленькой, короткой, исхудалой руке, свешенной с постели.

Потом она взяла руку в свои ладони и крепко стиснула.

Накануне он отказался прощаться с ней. Не пожелал, чтобы она явилась поклониться ему и обняться с ним на асьенде, но пообещал, что будет на церемонии отплытия.

Нездоровье не позволило ему выйти из спальни.

Отец!

Никогда ещё она не видала его таким худым, таким жёлтым, таким уязвимым. Какая-то странная болезнь пожирала его желудок. Глаза закрылись бельмами. Все признаки были налицо...

Выражение лица слепота тоже изменила. Ничего не осталось от сурового, напряжённого взгляда. Только понимал ли он это?

Исабель давно уже изгнала из памяти то зрелище: её любимый человек, её властелин и герой увечит индейцев в Кантаросе. Теперь она воспринимала эту мерзость как что-то отдельное от реальности, как какой-то кошмар, живущий только в ней самой.

Прошло десять лет, она была счастлива замужем и потому смогла простить отца.

Нуньо же удалось одолеть свою ревность. Он опять признавал те резоны, по которым требовал, чтобы Исабель вышла за аделантадо.

Не было сомнений: связь, соединявшая отца и мужа Исабель, та, что завязалась некогда под знаком соперничества у загона для быков, во время подготовки к путешествию перешла совсем в новое качество. Капитан Баррето поставил свою необычайную энергию, тот энтузиазм, который унаследовала Исабель, на службу семейным планам... и собственной мечте.

Экспедиция вновь обратила дочь и отца друг к другу.

Они делили все труды. Обсуждали выбор провизии, инструментов, животных, людей; говорили, что нужно избавиться от Мерино-Манрике, и ещё о многом другом. Были согласны между собой и в главном, и в малейших подробностях. Им удавалось иногда даже вместе оспорить некоторые решения дона Альваро.

А тот проявил достаточно силы, доброты и мудрости, чтобы не оспаривать у Нуньо любовь Исабель. Отец с дочерью вновь полюбили друг друга безотчётной, всеохватывающей любовью, как было в детстве.

Она услышала прерывистое, со свистом дыхание старого конкистадора, и ужас перед отплытием опять заполонил её.

– Отец, – прошептала она, – поклянитесь, что будете меня ждать... – Слёзы не давали ей продолжать. Сделав усилие, она сказал ещё: – А если будете, то я клянусь достичь цели и благополучно вернуться!

– Не беспокойся обо мне. Отправляйся с миром.

– Но вы будете ждать? – с мольбой спросила она.

– Буду.

– Благословите меня, отец...

Дрожащей рукой он нащупал склонённую голову дочки:

– Вот тебе моё благословение: да будет с тобой Господь. Да сохранит тебя и даст счастливый путь, Исабель...

Суббота, 10 апреля 1595 года. Задул ветер. Пушки порта Кальяо отгремели последним салютом. Пахло порохом, водорослями, дымом костров на пляже, где оставались всю ночь родные, молившиеся за путников. Огромная толпа, собравшаяся на берегу, вся встала на ноги. В один голос все запели гимн Божьей Матери Мореплавателей, моля Пресвятую Деву покрыть своим покровом корабли, видневшиеся вдали – далеко за большой чёрной скалой.

Петронилья вместе со всеми пела от всей души. Вместе со всеми она не сводила глаз с леса мачт с белыми парусами, величественно разворачивавшегося вдалеке. И с золотистого пятнышка, которое, казалось ей, видно под грот-мачтой капитаны.

С моря четыреста тридцать голосов откликнулись хору с земли:

– Buen viaje nos a Dios! – Дай нам, Господи, счастливый путь!

Корабли пропали за горизонтом.