Текст книги "Королева четырёх частей света"

Автор книги: Александра Лапьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Он вышел, хлопнув дверью. Она осталась наедине с морем.

Фрегат следовал за ними.

Но на рассвете 20 декабря, оглядев горизонт, она увидела: нет никого. Фрегат исчез.

Она приказала ожидать его. Кирос отказывался. Всё равно этот корабль проклят – с покойником на борту. От него быть только беде. А ветер задувал – надо было идти вперёд, пока не утих.

Она убедила его подождать целый день. Матросы ворчали: – Вот ещё не было печали!

– Каждый за себя, а Бог за всех...

Чтобы занять их, она велела принести к грот-мачте Божью Матерь Пустынницу и петь «Salve Regina».

Деревянная статуя вся была в червоточинах, краска облупилась. Во влажном воздухе Санта-Крус поблёк её нимб, а соль смыла всё остальное. Плотник говорил: Мадонна вся изъедена червями; от неё надо избавиться, пока те не принялись за корабельную обшивку.

У Мадонны не осталось глаз. Не осталось рта. Конечно, не осталось улыбки, с которой она обращалась к молящимся морякам. Пропали даже те четыре корабля, которые она некогда хранила.

К концу дня Исабель поняла: Альваро никогда уже не успокоится в христианской земле. Не будет в его память честного погребения.

Она разрешила братьям бросить Мадонну за борт и приказала продолжать путь на норд-норд-вест.

С тех пор «Сан-Херонимо» один продолжал путь в безбрежности...

Но вот чего не знала Исабель Баррето, не знал Педро Фернандес де Кирос, не знал никто: они находились в нескольких милях от Сан-Кристобаля.

Пройди они вперёд ещё два дня (как подсказывало ей предчувствие) – нашли бы и «альмиранту», потерпевшую там крушение. И умиравшего Лопе де Вегу, ожидавшего помощи...

Хуже того: они не могли знать, что аделантадо Менданья вовсе не ошибался.

Приведя их в Байя-Грасьоса, дон Альваро исполнил свою миссию, выиграл свой заклад. Эта проклятая земля принадлежала к архипелагу Соломоновы острова: остров Санта-Крус – последний, самый южный из двенадцати больших и девятисот девяноста малых островов, составлявших царство сына Давидова[23]23
  Не совсем точно: хотя архипелаг Санта-Крус ныне входит в государство Соломоно, он лежит в стороне от Соломоновых островов, и не к югу, а к западу, причём остров Нендо, на котором высаживался Менданья, в группе Санта-Крус – самый северный.


[Закрыть].

Так что они уже были дома.

Экспедиция достигла места своего назначения.

Глава 12
«НАМ ПОМИРАТЬ, А ЕЙ ЮБКИ СТИРАТЬ»

Времени больше не было. Время остановилось. Да и пространство никуда не двигалось. Исабель казалось, будто она в центре правильного круга: днём и ночью всё тот же круг до самого горизонта, а потом его сменяет другой, точно такой же. Ей было душно. Почему корабль не движется? Но печальный плеск воды о форштевень не умолкал никогда. Даже засыпая, она слышала пение моря, стон снастей и обшивки, полоскание парусов. Почему корабль не движется?

Всё тот же запах гнили из нутра галеона. Всё те же лица, застывшие в безнадёжности. Призраки, которые то бродят, покачиваясь, то в изнеможении лежат на полуюте.

«Сан-Херонимо» стал так чудовищно грязен, на нижней палубе столько отбросов и нечистот, что раны у людей воспалялись до гангрены.

В сущности, Диего с Луисом были правы: больным было бы лучше на палубе, под навесом, на свежем воздухе. Здесь всё было не так, как казалось. И всё не так, как должно было быть.

Она видела, как взрослые мужчины воруют воду у малолеток, как матери съедают пищу, предназначенную их детям – тысячам мелких гадостей была она свидетелем. В глубине души Исабель признавалась себе, что никогда не уделяла достаточно внимания колонистам... Убийцы, проститутки, бродяги – подонки общества. С самой погрузки в Лиме она их осуждала.

Но в первое время аделантада ещё добродушно смотрела, как играют их дети на палубе. Потом тревоги и заботы сделали ей неприятным и это зрелище.

Живя рядом с ними на берегу, она их опять осудила: непокорные, строптивые, грубые, жестокие друг к другу, свирепые с индейцами...

Только потому, что туземцы на Санта-Крус не носили золотых украшений, а сами колонисты и солдаты не хотели оставаться на этом острове, они превратили лагерь в преисподнюю, оставляя свои испражнения у самых дверей домов.

Теперь она не иначе говорила о спутниках по путешествию, как называя их с безграничным презрением «эти».

Любая живая тварь для гобернадоры, не знавшей снисхождения и глухой для жалости, была лучше «этих».

Исабель ставила в пример храбрости маленькую собачку, брошенную на Санта-Крус вместе с другими собаками. Иначе было нельзя: воды не хватало, в пути их нечем было бы поить. И покуда мощные волкодавы жалобно лаяли с берега, эта собачка бросилась в море. Псина гребла, как каторжная, и добралась до трапа «капитаны», готовой поднять паруса. Исабель распорядилась выловить её. Вот собачку она пожалела за отвагу и полюбила, а людей теперь – нет. Та была смелее, пошла наперекор судьбе.

Теперь ей важно было только одно: не дать погибнуть Марианне. И Луису. И Диего. Только о том и думала: их, их спасти!

Провиант убывал день ото дня. А голод рос.

Солнца стало таким палящим, что даже на рассвете его никто не мог вынести. Днём на палубе плавились, ночью дрожали.

В сущности, прав был, пожалуй, Кирос, а не Диего с Луисом: больным лучше в трюме. То-то и оно: в сущности всё было совсем не так, как казалось.

Корабль находился в той страшной для моряков зоне, где воспламеняются паруса – в ужасной штилевой полосе около экватора. Небо было пасмурное, море гладкое, блестящее и маслянистое. Баня. И голод. Воду экономили, как только могли: меньше стакана на человека. В воде плавали дохлые тараканы, вонявшие до тошноты. Что до еды, то на кокосовые орехи с бананами колонисты накинулись с самого начала. Теперь оставалось только по полфунта муки на человека в день; из неё лепили галеты. Марианна потребовала ещё, чтобы больным давали по тарелке жидкой каши с кусочком сала, а то не выживут. Её просьбу удовлетворили. После этого многие матросы ложились и отказывались подниматься в надежде тоже получить эту несчастную тарелку.

Вместе с голодом стал назревать и бунт. Колонисты ворчали: гобернадора их объедает. У неё-то есть и вино, и масло, и даже яйца. Для себя и для своих родных она держала двадцать кур и пять свиней. Исабель отвечала: «эти» сами растратили припасы, которые она собрала для них на Санта-Крус: сожрали всё сразу. У них, замечала она, рассудка не больше, чем чувства собственного достоинства; дай им волю, они и всё остальное так же слопают. Какое там достоинство! Довольно поглядеть, в какой грязи они живут.

Аделантада же являлась к ним только причёсанной и в полном уборе. С души воротило, но она требовала, чтобы скудную трапезу ей подавали на серебре, воду и вино – в хрустальных бокалах. С души воротило, но она переодевалась к ужину, зажигала свечи и велела курить благовониями. Они там думают, что она заелась, сибаритствует, ни о чём не заботится? Неправда! Она ограничивала себя во всём, принуждала себя к крайней строгости. В каждодневном контроле за собой и своими запасами ей виделся символ своей власти, чести и свободы. Всего, что она считала прерогативами гобернадоры. Только то немногое и было у неё в мире, что она берегла здесь.

По мере того, как убывали еда, живность, инструменты, по мере того, как разваливался «Сан-Херонимо», Исабель осознавала, что не станет продолжать поиски, начатые Менданьей. И эта мысль была убийственна для неё. С каждым днём она всё больше теряла золотые острова царя Соломона.

И другая мысль преследовала её непрестанно: как сохранить жизнь своим. Она у колонистов ничего не просила. Так пусть теперь и они не оспаривают у неё того, что принадлежит ей! Если она поделится с этой сворой, жизнь Марианны, Луиса и Диего будет под угрозой. И что тогда?

– Разве моя вина, что эти разом прикончили все свои собственные запасы? Порции, которые я выделяю своей семье и слугам, – очень скудные, вы это знаете, Кирос.

Главный навигатор теперь находился в самом центре всех конфликтов. Его люди требовали, чтобы он сделал выбор, задавали ему тот же самый вопрос, который некогда задала Исабель. На чьей он стороне? Он с ними – с моряками, умирающими от голода и жажды? Или с гобернадорой, которая его подкармливает и подкупает?

– Раз ты наш начальник, Педро Фернандес де Кирос – сделай так, чтобы твоя хозяйка заплатила нам за работу своими водой и вином. А не то пустим ко дну её судно, и она потонет вместе с нами.

Когда истекли два месяца плавания, Кирос испросил новой аудиенции в кормовой надстройке. Он взбунтовался:

– Несправедливо, что на корабле есть съестное, а люди мрут с голода! Мои люди лишены самого необходимого. А у вас, сеньора, всего в избытке! Посудите сами: ведь хуже быть зарезанной, чем потратить немного из своих запасов и поделиться с людьми. Я заступаюсь за моряков не потому, что они мне друзья, а потому, что вам я друг.

– Вы мне не друг, Кирос, хоть и принимаете мою щедрость.

– Принимаю только для того, чтобы быть в состоянии вести ваш корабль. И прошу того же для остальных.

– Если бы вы были так чисты, как утверждаете, так близки к своим людям, как хотите уверить меня, вы бы не взяли от меня ничего. А вы кормитесь из двух кормушек – в прямом и переносном смысле.

– Вы всех нас убьёте своей жадностью и презрением.

– Может быть, своей жадностью и презрением я спасу хоть кого-то.

– Ошибаетесь, сеньора. Если солдаты и колонисты захватят вашу кладовую, ничто уже не спасёт. И придётся вам полагаться на одну себя.

Там хранятся припасы, которые принадлежат мне.

– Они принадлежат всем.

– Кирос, вы ни разу не сказали этого, когда приходили сюда получать прибавку к вашему рациону. Насколько я знаю, вы не делились ею ни с кем – даже с вашим другом Ампуэро. Насколько я знаю, у вас есть ещё и собственные припасы, к которым никто не допущен, кроме вас. Вы прячете для себя воду и сухари...

Не дав ей договорить, он круто повернулся. Она остановила его:

– Погодите минутку, Кирос. У кого сейчас ключи от кладовых?

– У боцмана.

– Оба ключа? И тот, что от главной кладовой, и тот, что от моей личной?

– Точно так.

– По какому праву вы передали мой ключ другому?

– Этому человеку я полностью доверяю.

– Не сомневаюсь. Но не вы ли сказали, что голодные люди способны на что угодно?

– Я в самом деле думаю, что вы должны иметь уважение к тем, кто страдает, но не захватывает принадлежащее вам силой. Послушайте моего совета: если вы к нынешним страданиям добавите ещё, они могут лечь и больше уже не встать. И тогда... Тогда ваше благоразумие никому уже не пригодится: ни вам, ни вашей сестре, ни братьям, которых вы сейчас хотите уберечь и защитить.

– Избавьте меня от проповедей! Я требую, чтобы вы взяли и принесли мне ключи от обеих кладовых. Отныне их хранителем вместо вас будет дон Диего. Вернее, вместо вашего доверенного человека.

– Потребуйте и отберите их у него сами. А мне не надобно, чтобы последний из всех моряков сказал про меня то, что говорят уже другие: что я покорился бабе, которая стирает юбки в их крови!

Они смотрели в глаза друг другу. Если бы Исабель позволила Киросу уйти с этими словами, с её авторитетом было бы покончено. Не стало бы гобернадоры. Права она была или нет, потребовав у него ключи, но уступить теперь не могла, не имела права! Вся напрягшись, Исабель медленно произнесла:

– Я отдала вам приказание, сеньор Кирос, и второй раз повторять его не буду. Прошу вас лично принести доверенные вам ключи и собственными руками передать их мне, вашему командиру. Можете быть свободны. Через четверть часа извольте явиться с порученной вам вещью.

Он хлопнул дверью. Она, взбешённая, застыла в кресле. Ва-банк! Если Кирос не повинуется... тогда она проиграла войну. Да, она была в гневе. В гневе на судьбу, сделавшую её своей игрушкой. Исабель понимала, что Кирос прав: ей следовало поделиться с товарищами по несчастью. С товарищами? Она не видела в них себе подобных. У неё не было ничего общего с этими скотами. Кроме бедности, которая теперь и её поджидала. Вдова без средств, каких много... Если она пожертвует ради «этих» последними плодами конкисты, то навсегда потеряет возможность вернуться на пропавшую землю, вернуться на Санта-Крус и сдержать слово, данное Альваро. Всё перепуталось!

И всё же аделантада понимала: Кирос ведёт себя правильней, чем она. Почему Бог больше любит этого жулика?

Или она ошибается? И Кирос действительно таков, каким кажется – добрый, сердечный человек, истинный христианин?

Нет! Она его знала: он не испугается никакой сделки с совестью. Милосердие, преданность, сострадание? Всё позёрство, всё ради выгоды. Исабель помнила, как подчёркнуто португалец повиновался аделантадо, в то же самое время осуждая его. А за спиной у Альваро он взглядами, словечками, намёками подрывал авторитет человека, которого якобы почитал, которому служил. А сострадание, выставляемое перед людьми напоказ? Это же лучшее его оружие. Неотразимое.

Она должна добиться, чтобы он принёс ключи.

Исабель усмехнулась про себя. Надо же: ставка здесь – её жизнь! А ведь эти два ключа у неё были и так. Дубликаты.

Она встала и ожидала, готовая к столкновению. Какую ещё ловушку он для неё заготовил? Вообще-то ей было страшно. Бездонная пустыня в океане ненависти...

Прошёл час.

Надо бы уже послать Диего арестовать Кироса за непослушание. Чего она совсем не хотела делать!

Или он действительно так бездарен, как говорят её братья? Хороший ли он мореход? Никогда она этого не знала, и теперь тоже. Верно одно: только он мог управлять кораблём. Отрешить его от должности? Всё равно, что зарезаться. А оставить без наказания, если он противится ей, – всё равно, что повеситься. В дверь постучали. Она пришла в себя.

– Войдите!

Она думала увидеть Кироса. Но нет. Уставившись в землю, с шапкой в руке, вошёл боцман и положил на стол два ключа.

Исабель взяла свой, а второй оставила. Она знала, что этого человека унизили из-за неё. У боцмана без серьёзной вины никогда не отнимали надзора за кладовыми. А он ничем не провинился. И она его жестоко оскорбила.

– Возьмите ключ от главной кладовой.

Он даже рукой не шевельнул. Она хотела сказать совсем другое. Всё объяснить. А на самом деле только отпустила с такими словами:

– Что вам действительно необходимо?

– Десять кувшинов воды, два кувшина масла, бочонок муки и десять кур.

– Всё получите. А больше ничего. Никогда.

Как и полагала Исабель, продукты, выданные из запасов, долго не продержались. Несколько человек объелись ими до поноса. Так, что в горло не лезло.

И опять все страдали от голода.

* * *

– Знаешь, сколько у неё там свиней? А воды для свиней? А муки в мешках?

Бунт мог вспыхнуть в любую минуту. Теперь раздачей продовольствия ведал Диего. Но в этот несчастный день матросы застали служанку Инес и рабыню Панчу наверху на юте без хозяйки. При них было два кувшина с водой для стирки белья. Тут оно и вспыхнуло:

– Надо же, сволочь какая! Нам помирать, а ей юбки стирать!

Служанок чуть не растерзали. Драгоценные кувшины разбили в драке. Кирос следом за служанками ворвался к Исабель:

– Вы совсем рассудок потеряли?

– По какому праву вы входите ко мне без доклада?

– По праву Господа Иисуса Христа, который велел отдавать своё ближнему!

– Вы сами себя считаете Христом? Не кощунствуйте, Кирос.

– Если я не могу достучаться до вашего сердца – хоть бы до ума достучаться! Будете доводить людей до крайности – они с вами покончат.

– Если вы говорите от имени бунтовщиков, вы сам изменник. Правы те, кто говорил мне: вы желаете завладеть этой каютой, всеми припасами и властью аделантадо.

– Будьте покойны. Никому здесь ваша мишура не нужна. И на палубе куда лучше, чем в вашей каюте. А впрочем, желаю вам одной на корабле-призраке прибыть в лучший мир!

* * *

По глотку воды на день.

– Марианна, попей! Умоляю! Не дури: тебе нужно много сил.

– Моя сила в Боге. Я не возьму больше, чем другие.

– Я же только для тебя всё берегу, любовь моя, деточка...

– Вот именно!

– Что «именно»? Марианна, у тебя вся жизнь впереди!

Исабель не знала, что повторила последние слова Лопе де Веги:

– Живи, Марианна...

Но Марианна была уже слишком близко к любимому, слишком близко к небу, чтобы поведать сестре: высшее блаженство – разделить с ближним его страдание.

Она придумала, что будет помогать единственному на борту санитару ходить за больными. Санитар был святой человек. Его прозвали Отшельником. Настоящее его имя было Хуан Леаль, что значит «Честный».

Отшельник сражался в Чили при вице-короле Гарсии Уртадо де Мендосе, а потом служил в больнице Санта-Анна, что в двух шагах от асьенды Баррето в Лиме. Он ухаживал за беднейшими из бедных: за столичными индейцами.

На «Сан-Херонимо» он пускал кровь, ставил банки и готовил микстуры. Помогал умирающим отойти с миром, заворачивал их в саван и сопровождал до последнего жилища – доски, по которой спускали в воду.

Сегодня врач подходил уже к четырём несчастным, чтобы легче был их путь на тот свет.

Марианна испытывала к доброму Хуану Леалю почтение, близкое к преклонению. Исабель понимала, как тронута сестрёнка его добротой. Он жил по Христову учению. Исполнял Его заповеди словом и делом. Сострадал нужде и помогал в скорбях. Он был один такой.

Но когда Исабель видела, как туда, где предел ужаса и мерзости, за этим человеком в коричневом балахоне, худым и сутулым, босоногим, седобородым, идёт Марианна, ей становилось тревожно и больно. Отшельник милосерден – всех ему благ! А молоденькая Марианна с таким милосердием может подцепить заразу. Она уже покрылась сыпью. Длинные волосы кишели вшами из-за того, что она вычёсывала других. Ими нужно пожертвовать – остричь наголо... Глаза глубоко запали в орбиты, щёки день ото дня больше вваливались. Сестра шаталась на ходу.

Когда же старец тоже умер, именно Марианна проводила его в последний путь.

Если Исабель думала, что после этой кончины любимая сестричка образумится, то ошиблась. Вечно ленивая, вечно беспечная Марианна ещё ревностнее продолжила дело Хуана Леаля.

– Ты должна поделиться с другими тем, что у нас есть, Исабель. Вспомни, что говорил Господь: последние станут первыми.

Исабель, жившая в страхе потерять Марианну, страдала от такой набожности...

Она сообразила: из-под личины беспечности её сестрички, её маленькой, выглянула непреклонная женщина. Страстная натура, идущая до конца. Настоящая Баррето – как она сама.

Марианна хотела выйти за Лопе де Вегу – и своего добилась. Хотела участвовать в путешествии аделантадо – и своего добилась. Хотела возвыситься над горем, помогая умирающему Лоренсо – и своего добилась. Теперь она хочет разделить жизнь – и смерть – с самыми обездоленными. И своего добьётся.

Исабель пыталась бороться с этим предчувствием. Говорила себе: если Марианне удастся спасти всех страдальцев на «Сан-Херонимо», Бог не захочет отнимать её у людей, которым она помогает в скорбях, не захочет призывать её к Себе... Как же Он пожелает лишить всех бедных и больных такого нужного человека?

Как только Исабель видела необычный свет, блестевший в глазах Марианны – пламя, освещавшее всё кругом, – она сдавалась без боя на самые необычные просьбы: отдавала воду, муку, сало... Отдавала колонистам всё. Не из любви к ним. Из любви к Марианне, из восхищения перед ней, почтения к ней... К лучшей из всех душ экспедиции!

Юная вдова Лопе де Веги заступалась за несчастных гораздо больше и лучше, чем Кирос. С ней торга не было: чего Марианна хотела, то и получала.

Если Всевышний доволен делами этого младенца, надеялась Исабель, Он оставит её здесь вести свою брань.

Только тем она сама и держалась в жизни: всё отдать, лишь бы Марианна жила и побеждала...

* * *

Вечером 24 декабря 1595 года Марианна угасла у неё на руках.

В тот же вечер Исабель пришлось кинуть в море измождённое тело своей сестрички, своей деточки.

Рождество 1595 года.

В тот день – день Рождества – гобернадора сама готовилась к смерти.

Но готовилась не в мире и даже не в страхе. Никаких пределов не знала её ярость к Всевышнему, отобравшему у неё Марианну.

Она рыдала без слёз, стоя перед пустой нишей, прежде бывшей пристанищем Божьей Матери Пустынницы.

Воскресенье, 7 января 1596 года.

Тянулся день за днём. Слепящий свет, безжалостное солнце, ропот ненависти, назревавшая резня – всё это было уже неважно. Даже двуличие Кироса, который исполнял все её приказания, но для вида противился, чтобы сохранить репутацию у матросов. Даже вечное, неподвижное море вокруг. Она уже не ощущала времени. Не ощущала пространства. Не ощущала других. Не ощущала самой себя. Оставались только два инстинкта: материнская любовь к Диего с Луисом и упорный отказ поступаться чем-либо своим. Оба инстинкта она сливала воедино – и упорно сражалась. Её права по-прежнему были её правами, и гнев при мысли, что на них могут покуситься, никуда не девался.

Оглядываясь кругом, она теперь видела только двух людей и больше никого не хотела видеть: двух братьев, таких юных и слабых, что наверняка не устоят против неверности Бога. Уберечь их от жажды, от голода, от болезни, от смерти... Не дать им утонуть вместе с ней. Это была её неотвязная мысль с самого отплытия с Санта-Крус.

Воскресенье 14 января.

Из тумана... вдруг показалась верхушка горы! Чудо: земля! Кирос уверял: это первый из островов огромного Филиппинского архипелага – северная оконечность Самара.

Прямо сквозь палубы Исабель чувствовала, как радостно встрепенулся экипаж. Полуживые думали, что беды их кончены. Не тут-то было. Кирос уже командовал отойти от берега. «Править в открытое море!» – крикнул он. По его словам, подойти к этому острову было нельзя.

– Почему нельзя? – рявкнул один старый матрос. – Тут есть проход. Вон он, там!

Он указал рукой: вдали был как будто пролив. Как ветеран восьмой экспедиции на Филиппины, он знал эти воды; ходил здесь на корабле завоевателя Манилы Мигеля Лопеса де Легаспи. Он даже участвовал в овладении всем архипелагом, который испанцы окрестили Филиппинами в честь инфанта – будущего короля Филиппа II. Это было тридцать лет тому назад.

Кирос колебался. Ветер был сильный, земля покрыта туманом, солнце за облаками. Главный навигатор не хотел входить в пролив: он считал это опасным.

Тогда гобернадора услышала топот: моряки толпой бежали по трапу.

Они ворвались к ней в каюту и стали жаловаться на капитана. На сей раз именно её они просили избавить их от полоумного, который никогда и нигде не желает бросить якорь. Она выслушала их доводы. И пригласила Кироса.

– Почему вы думаете, что это не тот проход, о котором они говорят?

– Не вмешивайтесь в эти дела. Дайте мне делать свою работу как я умею.

– Я задала вам вопрос.

– А я даю вам ответ: я знаю, что входить в этот проход – ошибка. Вот и всё.

– Вы всегда говорили мне о сочувствии к вашим людям. Ну так поймите их: они верят, что спасены, а вы без всяких объяснений уводите их назад в море. Что ж, Кирос, – давайте, уходите в океан, продолжайте свои безумные блуждания! Думаете, я не знаю, почему мы никогда не подходим к земле? Чтобы утолить ваше тщеславие! Вы вовсе не ищете Филиппины. Вы используете своё командование на «Сан-Херонимо», чтобы изучить Южное море и попробовать открыть новые острова, которым можно будет дать ваше имя! Только о том вы и грезите: стать новым Колумбом. «Педро Фернандес де Кирос – человек, открывший Пятый континент»... На самом деле вы нарочно затянули это ужасное странствие. По двум причинам. Во-первых, как только мы войдём в испанский порт, вы станете жалким португальским капитаном без корабля. Во-вторых, если вам удастся довести до края всех бедняг вокруг нас, они избавят вас от меня, от моих братьев, от наших свидетельств, что вы не смогли довести нас до места назначения. Как мог такой опытный мореход, как вы – по крайней мере, как вы уверяете, – мореход калибра Педро Фернандеса де Кироса, промахнуться мимо Соломоновых островов? Непонятно... Бунт моряков против тирании Баррето, который вы, в своей великой мудрости, надеялись затем усмирить, объяснил бы вашу неудачу; это бунт открыл бы вам путь к овладению кораблём. Рискованная игра. Так доведите свой расчёт до конца, Кирос: захватите корабль! Свершите, наконец, тот мятеж, которым вы так давно мне грозите. Разожгите его. Пусть он уже состоится, и наши с вами счёты будут покончены. Вы не любите своих людей. Вы никого не любите. Вы служите только своим интересам, Кирос. И ни с кем не делитесь, как ни прикидываетесь!

Понедельник 15 января – среда 30 января 1596 года.

Земля, пролив – всё пропало из виду. Судно шло в густом тумане среди чуть торчавших из воды рифов. Люди в апатии даже не думали измерять глубину. Гибель теперь казалась им меньшим из зол. «Сан-Херонимо» в любую минуту мог потерпеть крушение и затонуть. Ну и что? Даже Исабель было наплевать на это. Они все погибнут. Все это понимали. Исабель знала это не хуже других.

Но при всём том у неё оставался ещё неоплаченный долг перед самой собой. Спасти Луиса и Диего! Если это действительно скалы островов Катандуанес, как твердил старый матрос, – тогда «Сан-Херонимо» действительно пропал. Говорят, ещё ни один галеон не смог выбраться из этого скопления подводных рифов. Но если корабль на самом деле со всех сторон окружён этими рифами – значит, он идёт с северной стороны пролива невдалеке от восточного берега Лусона. И в таком случае «Сан-Херонимо» всё-таки достаточно близко к земле. На шлюпке Диего мог бы попробовать проскочить между рифами.

Оставить «Сан-Херонимо» без шлюпки, когда крушение неизбежно, – значит обречь последние пятьдесят человек на верную гибель в море. Женщины и дети в большинстве вообще не умели плавать. Страшное, печальное положение! Но что ей было до всех людей по сравнению с судьбой братьев?

В путь вышло четыреста человек. Дойдут двое.

Исабель выбрала, кто будут эти двое: Диего и Луис Баррето.

Но оставалась ещё проблема: как их отправить с провизией, амуницией и лучшими солдатами? Причём за спиной у Кироса?

Она занималась этим со всей прилежностью: подбирала свои козыри и поджидала своего часа.

В первый день февраля 1596 года Исабель Баррето знала: она в последний раз целует братьев. Все трое заперлись в каюте. Они слушали её указания.

– Почему ты не отправляешься с нами? – спросил Диего.

– И правда! – поддержал Луис. – Уйдём вместе.

– Кирос и все остальные сразу поймут, что вы берете шлюпку, чтобы не возвращаться. Тогда они захватят корабль.

Луис пожал плечами:

– Ну и что? «Сан-Херонимо» весь прогнил. Пусть его... Пускай все тут сдохнут, если на то воля Божья.

Она пропустила эти слова мимо ушей.

– Возьмите с собой всё оружие. Для прикрытия – последних аркебузиров. Здесь, кажется, туземцы особенно хитры и жестоки. Старый матрос говорил мне: тут живут самые лютые каннибальские племена. Будьте осторожны! Если мои расчёты правильны, вы высадитесь на острове Лусон и доберётесь до мыса под названием Гальван. Там вы будете в пятнадцати лигах от Манилы. Постарайтесь дойти до неё сухим путём. Опять говорю: соблюдайте осторожность! Если японцы не захватили Филиппины, если китайцы не перебили испанцев, если не то и не сё... Как это знать? Короче, если ничего не переменилось, то среди любимцев филиппинского губернатора – один дальний родственник Альваро. Скажите ему, что случилось на Санта-Крус. Скажите, где мы. И возвращайтесь сюда с провизией, алькальдом и судейским чиновником.

– А если это окажется не Лусон?

– Всё-таки вы будете на одном из семи тысяч Филиппинских островов. Храни вас Бог, братья!

Они обнялись.

Исабель взволновалась чуть не до слёз – впервые за очень долгое время.

– Храни вас Бог! – всё время твердила она.

– И тебя Господь сохрани! – отвечали братья.

Молодые люди очень спешили.

Что будет с ней, когда они бросят её одну с людьми, которых она обрекла на смерть, которых предала, отобрав у них единственную шлюпку, без провизии и без оружия, – этот вопрос никто не задавал.

Они бесшумно выбрались на трап и исчезли вместе с лодкой.

Пятница 2 – пятница 9 февраля.

Она отказывалась жить. Беречь братьев уже не приходилось, и она бросила всё остальное. Она решилась даже на тот поступок, на который не соглашалась ни за что: отдать боцману ключ от собственной кладовой, дать ему полномочия распоряжаться своими запасами.

Это была ошибка.

Киросу не удалось удержать порядок. Всю провизию сожрали за час. Как и в прошлый раз, два человека от этого умерли. Правда, у гобернадоры оставались ещё две свиньи. Её последнее достояние. В каком-то порыве она велела Панче спрятать их. Свинок держали в кормовой надстройке, укрытыми от моря за позолоченным балконом.

Только зачем?

Суббота 10 февраля 1596 года.

Десять дней, как их не было. Погода пасмурная. Небо хмурое. Она взошла на палубу... Спаслись ли Диего с Луисом? Или она, стало быть, их убила? Отправив на землю, послала навстречу гибели? Убила, как Альваро, как Лоренсо, как Марианну, как даже зятя своего Лопе де Вегу?

Оставшись одна, она винила себя во всех этих смертях. Не она ли увлекала братьев, сестру, супруга в эту экспедицию, которой сама желала, которую снарядила вопреки тысяче недобрых знамений?

На неё падала вина за крах семьи. Она провинилась перед отцом – несчастным капитаном Нуньо Родригесом де Баррето, которого якобы так любила, а сама погубила трёх его сыновей и разорила.

Её неотвязно преследовало воспоминание о том моменте перед экспедицией – в последнюю ночь в Лиме, – когда аделантадо признался ей: он не готов к путешествию; конкисту надо если не отменить, то хотя бы отложить.

В голове как молитвенное последование звучал голос Альваро: он просил её отказаться от золотых островов царя Соломона. Говорил: мы счастливы в Перу; не должно подвергать опасности то блаженство, которое Бог нам уже даровал. И она слышала, как отвечает ему: только смелость всем рискнуть и всё потерять, только отвага жить делает их людьми и настоящими христианами. И ещё: Бог пожелал, чтобы аделантадо Менданья поступил к Нему на службу. А Его служба требовала, чтобы Альваро овладел этими землями и спас души туземцев, которых Бог не поленился сотворить. Как может он сказать: я слишком стар, слишком слаб, слишком счастлив с женой, чтобы ответить на зов Господень? Эта мнимая мудрость старца на деле – простая трусость. В последнюю минуту он трусливо предавал память своих славных предков и даже пятнал честь Баррето.

И так она принудила Менданью продолжить предприятие, в которое он сам уже не верил.

Из тщеславия, по неразумию, по себялюбию.

И всё же в её состоянии умственной смуты, изнеможенья и тоски прошлое не так уж и тяготило: оно было столь же нереально, как настоящее, столь же абстрактно, как будущее. Угрызения совести не надолго задерживали её внимание.

Оставались рефлексы. Инстинкты.

Оставаться на том маршруте, который она вычислила, когда ещё была способна считать. Продолжать движение и не задавать вопросов, на которые не можешь ответить. Держать курс согласно прежним планам – когда она ещё умела думать.