Текст книги "Королева четырёх частей света"

Автор книги: Александра Лапьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)

Вода была высокая, дно отлогое. Ночью опасность грозила ещё больше. Чтобы выйти в открытое море, работать на манёвре должны были все. Там можно будет дождаться утра, а на восходе вернуться. Но теперь следовало отойти от островов.

Мерино-Манрике мрачно сидел на канатной бухте и не шелохнулся. Один из тех аркебузиров, что входили в его отборную гвардию, сквозь зубы сказал главному навигатору:

– Иди ты к чёрту, идиот: не наше дело править твоей домовиной! Все наши товарищи были на том корабле, который ты погубил! И кони, и амуниция! Так если думаешь, что мы будем тебе помогать... Да мы скорей сдохнем, чем дотронемся до твоих ржавых якорей!

Кирос предпочёл не расслышать. Драться с головорезами – то была не его работа.

Но аделантадо теперь должен был найти им занятие. Да поскорей.

* * *

Среда 13 сентября – пятница 22 сентября 1595 года. Продолжение письма Исабель Баррето Петронилье

«Среда 13 сентября.

С самого извержения наша бедная малышка Марианна не пролила ни одной слезинки. Перестала плакать, и говорить перестала. Не издаёт ни звука, сидит, заточив себя в молчанье. Мы продолжаем искать “альмиранту”. Каждый день дон Альваро посылает галиот и фрегат крейсировать вокруг островов.

Туземцы здесь не таковы, как на Маркизах. С ними надо ухо востро... Костяные наконечники стрел, очень острые, они обмакивают в какую-то чёрную жидкость. Лоренсо говорит, что это яд.

Вчера, совершенно неожиданно, на наших два малых корабля около берегов напали с копьями и стрелами. Семь человек вернулись ранеными. Прогневавшись на коварство вождя Малопе, которого здесь дней пять тому назад принимали как друга, аделантадо приказал полковнику взять тридцать солдат и сжечь всё каноэ на берегу.

Четверг 14 сентября.

Вот и оказывай доверие Мерино-Манрике: он устроил настоящую бойню. Превысив полномочия, он не просто сжёг туземный флот, а ещё и ближайшую деревню, угнал оттуда скот и разграбил кладовые. Он вернулся с курами, свиньями, фруктами. И притом с тринадцатью ранеными солдатами.

Во второй половине дня сегодня явился на пироге вождь Малопе. Он жаловался на уничтожение своих каноэ. Дал понять, что на наши корабли напали не его люди, а его же враги: племена, живущие на другом берегу бухты.

Альваро пытался извиниться, пригласил вождя на “капитану”. Малопе отказался.

Боюсь, как бы мы не стали врагами этого славного человека. Альваро инстинктивно очень полюбил его. Он не знает, что теперь и думать.

Пятница 15 сентября.

Стычки с индейцами продолжаются и усиливаются. Из-за их недружелюбия мы не можем сойти на берег и служить мессу. Лоренсо отправился на галиоте с заданием прийти точно в то место, откуда мы в первый раз заметили вулкан. Оттуда он должен попытаться восстановить возможный маршрут “Санта-Исабель”.

Четверг 21 сентября.

Лоренсо возвратился. По-прежнему никаких следов “Санта-Исабель”. Её исчезновение до сих пор непонятно. Больше всего беспокоит и ужасает нас то, что нет никаких обломков, или бочек, или досок, или тел, которые говорили бы о кораблекрушении. А может, Лопе де Вега сам сбежал от нас? Нарочно... Может быть, он ждёт нас на острове Санта-Кристобаль, где Альваро назначил сбор всем судам, если один из них потерялся?

Лоренсо ничего не нашёл, но зато видел лучшую стоянку для “Сан-Херонимо”. Мы пошли за ним следом и обнаружили такую приятную, такую красивую бухту, что губернатор окрестил её Байя-Грасьоса – “милая бухта”.

Мила-то она мила, но жители её совсем не гостеприимны. Всю ночь они кричали, били в барабаны и плясали у больших костров. У нас никто не заснул. Мои дамы в страшной панике.

Пятница 22 сентября.

К индейцам, окружившим нашу бухту, подтянулись и другие племена. На сей раз они дошли до того, что дерзнули напасть на нас – на “капитану”. Метали в нас с пирог камни и гарпуны.

Так ни разу и не попав, они сорвали и утащили все буи, отмечающие якоря.

Аделантадо, который вместе с Лоренсо находился вблизи берега на галиоте, приказал ему, взяв Диего, Луиса и полтора десятка солдат, догнать их на шлюпке.

Лоренсо высадился на берег и погнался за дикарями. Я услышала, как наверху надо мной, на верхней палубе, Мерино-Манрике приказывал ему вернуться. Лоренсо подвергает его солдат опасности! – вопил он.

Несчастный не слышал. Он скрылся в лесу, а за ним Диего, Луис и все остальные. Полковник велел спустить шлюпку и вместе с собственными аркебузирами поспешил вдогонку. Признаюсь, его инициатива меня приободрила. Дай Бог, чтобы братья вернулись живыми!»

– Этот придурок Лоренсо Баррето чуть всех нас не погубил! Только умеет, что барышень сношать, раздолбай! Да ещё сестричке кланяться.

Мерино-Манрике поднимался на палубу. Весь в порохе и в грязи; седые пряди прилипли ко лбу. Он ругался так, что чуть не лопался. Сорвав латы, с размаху швырнул их в мачту и повторил: «Придурок долбаный!»

Лоренсо при этом не было: вместе с Луисом и Диего он находился на галиоте и докладывал аделантадо об исполнении приказа.

– Никакой дисциплины, никакой субординации! Паршивый португальский жидок утверждает, что он королевский капитан! Да я тебя в кандалы упеку! И надолго!

– Это вы, сударь, попадёте в кандалы!

Исабель внезапно возникла перед ним.

– Дон Лоренсо – второе лицо в экспедиции. Вы обязаны его уважать и повиноваться ему.

Аделантада была бледнее смерти. В противоположность полковнику, негодование её леденило и делало неприступной.

– Вы называете себя, сударь, внуком архиепископа Севильского? Много, вероятно, грешил ваш дед, если его бастард пал так низко... Такой грубый человек, как вы, сударь, такой глупый, такой жестокий не достоин быть командиром.

Кирос и матросы, молча слушавшие, как Мерино-Манрике оскорбляет шурина их капитана, и теперь решили не ввязываться в перепалку. А ведь притом они думали, что сейчас полковник проколет донью Исабель насквозь. Но она так на него посмотрела, что у него сразу руки опустились.

Он схватил саблю, валявшуюся на палубе, и приказал аркебузирам грузиться в шлюпку.

– Ну, сука, дай срок... – проворчал он.

Он возвращался на берег. Оставался на берегу с риском, что и перережут.

Всё лучше, чем торчать на этом проклятом корабле!

Суббота 23 сентября – суббота 7 октября 1595 года. Продолжение письма Петронилье

«Суббота 23 сентября.

Избавлю тебя от подробностей сцены, которая вчера была с идиотом Мерино-Манрике. Я до сих пор вся дрожу... Может, и напрасно я на него так напустилась, но как я могла позволить ему в таких выражениях оскорблять Лоренсо?

Говоря по правде, услышав, как он ругается, я ещё долго колебалась, выходить из каюты дать ему отпор или нет. Но делать было нечего. Нужно было заставить его замолчать.

Я боюсь этого человека. Он способен на всё.

Несколько колонистов с жёнами и детьми отправились к нему на остров. Построят хижины, распашут поле... Они рассчитывают там остаться. Здесь мы должны заложить первый из наших трёх городов.

Суббота 30 сентября.

Работа движется споро. Я уже вижу несколько домиков, крытых пальмовыми листьями. Но самое дивное, Петронилья, чему ты больше всего бы порадовалась – это строительство нашего храма. Только не воображай себе собор в Лиме! Пока ещё всё не так. Это просто хижина побольше других. Но в ней уже есть престол, который я велела покрыть самым тонким из моих покрывал. А над крышей, на бамбуковой арке, повесили колокол, который мы привезли из Лимы.

Хоругвь Божьей Матери, столь дорогая сердцу нашего главного навигатора, как ты знаешь, пропала вместе с “Санта-Исабель”. Поэтому я велела перенести на берег мою статую Мадонны, которую отныне согласна звать “Божьей Матерью Пустынницей”. Дело в том, что Кирос дал один важный обет, а я на него откликнулась. Статуя стоит сбоку в трансепте, по сторонам – мои серебряные подсвечники и кадильницы падре Серпы. А завтра, в воскресенье 1 октября, капеллан и викарий будут служить первую божественную литургию в нашем первом храме.

В нашем первом храме Петронилья! Все наши провинции в мире начинали так же, и я невольно думаю, что острова, к которым пристал Колумб со своими спутниками, были точно такими же, как этот, как джунгли Байя-Грасьоса, которые мы теперь расчищаем... А посмотри на колумбовы острова теперь! Посмотри на Испаньолу! Основанную на пустом месте, волей единого человека... Да взять хоть и Лиму. Посмотри, что стало с Лимой за пятьдесят лет!

После мессы аделантадо официально вступит во владение островом Санта-Крус.

Между тем мы всё же не на Соломоновых островах – Альваро в этом уверен. Поэтому экспедицию придётся разделить пополам. Половина колонистов будет просвещать эту землю вместе с падре Эспиносой, который желает обосноваться здесь. Другие последуют с нами на Санта-Исабель или Сан-Кристобаль.

К тому же Альваро примирился с вождём Малопе, которого очень высоко ценит. Малопе удалось сообщить нам, что к северо-западу отсюда есть ещё несколько островов: очень может быть, что один из них – Сан-Кристобаль. Дай-то Бог, чтобы там нас ждала “Санта-Исабель”! Малопе поделился с нами своим добром: отдал без всякого возмещения несколько десятков кокосовых орехов и связок бананов. И даже свиней и кур, похожих на наших, лимских.

Итак, аделантадо отдал приказ обращаться с туземцами хорошо, запретил солдатам и колонистам разорять их поля или красть животных. Лоренсо, Диего и Луис, живущие вместе с ним, слышали, как люди шепчутся: Менданья-де полагает, что ему здесь принадлежит все. И что, если кто-нибудь захватит дома и поля индейцев, так это его самого ограбили. По словам Лоренсо, аркебузиры Мерино болтают, будто губернатор не станет распределять землю среди колонистов, потому что он-де уже оплатил их перевозку, а теперь их труд на пять лет принадлежит ему.

Боюсь, как бы появление Мерино-Манрике на острове, вдали от власти Альваро на корабле, не принесло неприятностей. Будучи с ним, люди его поднимают голову. Самые буйные прямо говорят, что на место они не прибыли, что золота здесь не нашли и что оставаться здесь не хотят. Требуют отправляться дальше в обещанное Эльдорадо – или возвращаться в Перу. Кирос знает от своего друга аркебузира Ампуэро, что прошение уже пущено по рукам. И уже собрало несколько подписей.

Альваро, сильно потрясённый исчезновением “Санта-Исабель”, из последних сил старается успокоить умы. Он очень надеется на мессу, которую торжественно отслужат завтра утром.

Вечером воскресенья 1 октября.

Не знаю, с чего и начать, Петронилья. Сегодня случилась катастрофа.

Когда мой муж сошёл на берег, он был уже очень болен. На той неделе у него сильно распухли ноги. Ему трудно ходить. И всё-таки он упрямо хотел натянуть сапоги. Я не дала.

На берегу нас встретили семьи колонистов и несколько вооружённых солдат. Лейтенант Буитраго, муж моей чтицы доньи Эльвиры, вызвался говорить за всех. Он подал губернатору бумажный свиток. Лист был кругом покрыт подписями. Едва поглядев на него, Альваро всё понял. Петиция.

– Вы что, Буитраго, – главарь банды изменников? – взорвался он.

И обратился к остальным:

– Знаете, как называется подпись под любой бумагой, на которой не стоит подписи вашего капитана? Мятежом это называется!

– Люди требуют только справедливости, – упрямо возразил Буитраго. – Они говорят: либо всем оставаться здесь, либо всем отправляться дальше. На этом острове золота нет.

Лоренсо подскочил к нему:

– Молчать, или я тебя арестую!

Буитраго так посмотрел на брата, что я похолодела. Я прежде не описывала тебе мужа доньи Эльвиры, потому что, если честно, не очень-то его и замечала. Довольно сказать тебе, что он мне показался не ниже Лоренсо ростом. Не такой красавец, но тех же лет и довольно приятной наружности.

Подозреваю, что Буитраго и дела нет до колонистов! Очень боюсь: как бы он, заступаясь за них, не затеял личной ссоры. Однако он повиновался и замолчал. На его место вышел кто-то другой:

– Место для деревни выбрано плохо. Да здесь вообще всё плохо! У индейцев золота нет. Нету золота на этом острове! – повторил он. – А мы приплыли из Лимы не затем, чтобы ковыряться тут в песке. Это можно было и в Перу оставаться: там земля плодороднее.

– Молчать! – крикнул аделантадо. – Ещё слово – и будете висеть на рее “Сан-Херонимо”! Теперь помолимся и попросим прощения за ваше непослушание у Бога и короля.

После мессы я увидела, что аделантадо очень устал. Пришлось поскорее отвезти его на “капитану”, чтобы никто не заметил, что он совсем без сил.

Пятница 6 октября.

Только что губернатор отдал приказание Киросу разоснастить судно.

Как видишь, Петронилья, события идут быстро.

Сейчас матросы убирают паруса, потом отдадут их мне, а я запру у себя в каюте.

Такое решение Альваро принял, чтобы показать колонистам: мы вовсе не собираемся улизнуть потихоньку. И ещё затем, чтобы солдаты и думать не могли захватить корабли силой. Никто не сможет отсюда уйти без шума и долгих приготовлений – без установки парусов на виду у самого последнего из нас.

Кирос совершенно одобряет такое решение. Он полагает, что мы в любом случае сможем выйти в море только через несколько недель. Такелаж не починен, ветры и течения стали противными.

На берегу же дух с каждым днём всё падает. Воины и поселенцы разделились на две партии: партию Мерино-Манрике и его сообщников – аркебузира Ампуэро и лейтенанта Буитраго, – и партию Лоренсо с Диего, Луисом и ещё десятком верных людей. Партия полковника не нашла ничего лучше, как начать войну с индейцами. План их ясен: заставить туземцев напасть на нас, чтобы вынудить экспедицию покинуть Санта-Крус. Потому что хотя наше оружие лучше, но нас слишком мало, чтобы им сопротивляться.

На этих болванов по дурости их уже нападали.

Головорезы Мерино бросили украденных свиней, чем показали индейцам, что наши аркебузы убивают не всякий раз. Кроме того, расстегнув кирасу и дав потрогать грудь, они показали им, что неуязвимы только в этом месте. Индейцы поняли: чтобы поразить врага, надо просто целить ему в глаза или в ноги.

Частокол вокруг лагеря закончен. Губернатор собирается сойти на берег, чтобы проверить состояние укреплений. Там он увидится с полковником.

Марианна так и не желает произнести ни слова. Она лежит в прострации на моей койке. Инес буквально сражается с ней, чтобы как-то напоить и накормить. А моя чтица донья Эльвира испросила позволения поселиться на берегу вместе с мужем, лейтенантом Буитраго. Я позволила. Может быть, это ошибка... С самого замужества она мне кажется странной. Выдавая за Буитраго, я дала ей совет не раскрывать тайны. Я спрашивала, не проболталась ли она. Она клянётся, что ничего не говорила. А я сомневаюсь...

Дон Альваро страдает от эмфиземы. У меня впечатление, что ноги у него распухли ещё больше. Он уверяет: ничего подобного, он-де чувствует себя превосходно. Только признаётся, что очень огорчён тем, как Мерино-Манрике ведёт себя с туземцами, да ещё гибелью людей на “Санта-Исабель”, за которых несёт ответственность.

Я же почувствовала себя так плохо, что сегодня отправлюсь на берег вместе с ним.

Суббота 7 октября.

Из огня да в полымя, дорогая Петронилья!

Правда, Мерино-Манрике принял нас с должными почестями, с видимостью уважения. Сняв шляпу, он стал рассыпаться в поклонах и пышных фразах:

– Добро пожаловать на свою землю, ваше сиятельство! Окажите милость, ваше сиятельство, устроить смотр новому охранному подразделению. Полагаю, недоброжелатели сказали вашему сиятельству, что мои аркебузиры напали на индейцев. Те, кто утверждает, будто действовали по моему приказу, хотят меня рассорить с вашим сиятельством. Если ваше сиятельство позволит, я прикажу повесить негодяев, распускающих такие слухи и сеющих смуту в нашей замечательной экспедиции.

Такой тон показался мне невыносимым – ещё оскорбительней, чем его обычная грубость! Альваро слушал и ничего не говорил.

– Скажу вам откровенно: вашему сиятельству известно, что некоторые колонисты хотят уехать отсюда. Что по рукам ходит некое прошение. Бог свидетель: без меня эти злодеи изваляли бы честь вашего сиятельства в грязи! Это люди такие жадные, такие бешеные, что болтают что угодно. Говорят, например, что туалеты вашей супруги доньи Исабель стоили дороже, чем все инструменты, купленные вами для колонизации островов. Что цена только нижних юбок доньи Исабель превосходит жалованье всех солдат, вместе взятых, а на самый маленький из её гребней им и за сто лет не заработать. Я передаю вам такие слова с осуждением и всячески рекомендую вашему сиятельству сурово наказать болтунов. Пара злоумышленников – и порядка уже нет.

Эта наставительная речь говорилась дону Альваро на ухо: я была сочтена недостойной слышать её. Мы втроём: Мерино-Манрике по левую руку, я по правую – шли вдоль укреплений. Аделантадо никак не реагировал. Вообще. Не сказал ни слова. Только пристально смотрел на новый частокол: казалось, только им он и интересуется... И вот там, у только что законченной ограды, он и решил дать отпор коварству Мерино-Манрике. Он публично осрамил полковника, напав на его самое чувствительное место: способности к военной архитектуре.

Мерино-Манрике мнит себя гением, светилом организации обороны. Подумай только: ведь его официальная должность – крепостной комендант! Лучший в Перу! Опыта он набрался при герцоге Альбе, воюя во Фландрии. Так я могу тебе сказать, что этого великого военачальника Мерино-Манрике раздраконили вовсю!

Ты знаешь, как свиреп может быть Альваро в гневе. Он обругал всё: высоту и толщину досок, расположение контрфорсов, размер ворот, число бойниц. Приказал полковнику снести этот карточный домик и построить что-то похожее на настоящий форт.

Когда этот разнос кончился, я поняла, что аделантадо чуть не падает в обморок.

Я отвела его в караулку и усадила. Ноги уложила на сундук. Он едва дышал. Даже руки стали вдвое толще.

Потом он попросил, чтобы его отвели на борт “капитаны”.

Когда мы шли обратно к берегу, никто не мог и подумать, что он нездоров. Шаг его был так же твёрд, лицо так же величаво, как всегда. Ему удавалось поддерживать иллюзию вплоть до самой каюты. Там он разом рухнул. И в этот час ещё отдыхает.

Мне тревожно, Петронилья. Боюсь, как бы вода из ног не поднялась в лёгкие.

Что же касается утренней встречи, никакого решения не принято: ни о частоколе, ни о чём другом. Когда мы садились в шлюпку, я видела, как отвратительный Мерино-Манрике плюнул нам вслед. И его люди тоже видели. Чаша полна. От него надобно избавляться».

* * *

В этот час, перед вечером, Менданья неподвижно лежал на койке, повернув голову к узенькому окошку. Он не мог отвести взгляда от струйки дыма над вулканом, по-прежнему тянувшейся над горизонтом.

Затем, отвернувшись от моря, он на несколько секунд залюбовался Исабель. В вечереющем свете её волосы падали одной пламенеющей массой, подобной расплавленному металлу. Исабель... Страсть всей его жизни...

Она сидела по-турецки на подушках помоста и делала вид, что читает. Выражения лица не было видно под опущенными ресницами. Но не только чёрные глаза и медные волосы волновали в ней. Ещё и нежная кожа. И аромат – запах, которым он никогда не мог надышаться вдоволь. Неужели ему придётся отказаться о всего этого? Изящная шея, локоны, струящиеся по выпуклому лбу...

Он разглядывал её, как будто смотрел в последний раз. Она это чувствовала и не двигалась – давала на себя полюбоваться.

Но потом он сказал совсем не то, что ей хотелось бы слышать:

– Если я умру... после моей смерти ты должна будешь принять командование.

Она вздрогнула и присела к нему.

– О чём ты, Альваро? Ты не умрёшь!

Он не уступал:

– Но, если всё-таки умру, командование должна принять ты. Положись на Кироса. Он знающий человек; только он сможет привести тебя обратно в Перу.

– Я не хочу возвращаться в Перу! Я хочу быть с тобой на Соломоновых островах!

– А есть ли вообще Соломоновы острова?

– Как ты можешь в этом сомневаться? Конечно, есть – и ты их найдёшь!

– Может, это мираж... или гнев Божий... наказание за все мои грехи...

Она взяла обеими руками его ладонь:

– Перестань так мучиться, Альваро, – ты ни в чём не виноват! Не твоя вина, что Лопе не умеет командовать. Не по твоей вине он позволил своим людям грабить его провиант, жечь его дрова и тратить его воду. И опять же не твоя вина, если он решил сбежать от нас и направил корабль прямо на извергающийся вулкан!

– Лопе повёл корабль к единственной в виду земле, чтобы найти воду. Любой ценой – воду! Вот чего он хотел, направляясь к вулкану. Больше ничего... Как я мог не подумать о нём, о «Санта-Исабель», погибшей теперь в пламени, и о ста восьмидесяти людях, попавших в эту огненную западню! Обо всех мужчинах, женщинах, детях, которых я мог бы спасти, дав несколько капель воды...

– А двести человек на этом судне? Ты думал о них! И правильно делал! Потому что ты отвечаешь за нас: за меня, за Марианну, за моих братьев, за Кироса, за падре Серпу, за викария Эспиносу – служителей Божьих, идущих на «капитане», и, во имя Господа всемогущего и короля Испании, за успех твоей конкисты. Ты отказал Лопе де Веге в воде, которая была нужна нам, чтобы нас сохранить.

– Я отвечаю и за других! За двух священников на «Санта-Исабель» и за все души на корабле Лопе де Веги.

– Пусть так, но ты тут ни при чём. Нет, Альваро, если хочешь знать, что я на самом деле думаю, это теперь ты не исполняешь своего долга. Ведь не «Санта-Исабель», а нам: людям на «Сан-Херонимо», фрегате и галиоте – грозит большая опасность. Если ты позволишь Мерино-Манрике продолжать то, что он так усердно начал...

– Ты всегда его ненавидела.

– И была права! Мерино-Манрике изменник. Но даже не о том речь. Делай что-нибудь, Альваро, защищай себя, защищай нас – и не будешь знать тех угрызений совести, что так тебя мучают. Все эти страсти – просто плод твоей нерешительности. По сегодняшней его наглости ты можешь судить, как далеко зашла катастрофа. Поднимается бунт. Ты должен устранить Мерино-Манрике. Да ты давно уже должен был на это решиться! Если оставишь этого человека во главе войска – мы погибли.

– Ты преувеличиваешь, Исабель. Да, конечно, колонисты огорчены, завидуют, злобятся, но ты преувеличиваешь.

– Ничего я не преувеличиваю! С ними нельзя больше сладить.

– Да это с тобой, Исабель, нельзя сладить! Вся в ярости...

– Да, я в ярости. Ты не делаешь того, что должен, а я ярюсь. Убери Мерино-Манрике – и всё будет хорошо.

– Убери? Да ты убить его предлагаешь!

– Казнить. А если этого не сделать, он перебьёт всех нас.

– Не думаю я, что у полковника такие намерения.

– Вот как? А что ты думаешь?

– Сегодня на берегу он встретил меня очень учтиво, принял со всем должным почтением.

– Да-да, со шляпой в руке, с комплиментами на устах он свалил на меня, на мои юбки, воротнички и гребни, всю вину за наши неприятности. О нет, сам он тебя не убьёт. Но будет подстрекать солдат и позволит сделать грязную работу за него, сколько им будет угодно.

– Мерино-Манрике в гневе из-за гибели товарищей, которые по большей части были на «Санта-Исабель». Гибель лошадей, потерю оружия, амуниции, которые мы везли на «альмиранте». Только и всего.

– Только и всего? Прекрати сам себя обманывать, Альваро. Полковнику нужны твоё место и твоя жизнь. Если ты его теперь не казнишь, он получит и то, и другое.

Она поняла, что муж не слушает её. Взгляд Менданьи обратился к ларцу о трёх замках, где он хранил капитуляции Его Величества короля Филиппа II.

В глубине души аделантадо всегда возвращался мыслями к одному: к золотым островам царя Соломона. К прежнему путешествию. Почему Господь не даёт ему вернуться на острова, которые он открыл некогда?

– Я был безумцем: захотел прожить жизнь второй раз. Человек не может вернуться в молодость...

– Да ты не стар ещё, Альваро!

Он не слушал.

– Тогда давно нам тоже было нелегко. Были бунты. Даже трагедии – такие же, как пропажа «Санта-Исабель». Но Бог хранил нас. А нынче Бог оставил меня. Наказывает за то, что я хотел переломить судьбу. Пытался попрать законы природы, которые создал всемогущий Господь в бесконечной Своей мудрости... Собирался претворить в явь юношеские мечты, когда душой, сердцем, телом я старик! Вот в чём, Исабель, моя слабость и моё заблуждение: я подумал, что всё могу вопреки Ему, без Него... А твоя слабость, любовь моя, – страстная жажда жизни. Ты не способна одолеть ненасытное желание жить и побеждать. Тебе нужно всё слишком быстро и слишком много.

– Моя слабость, Альваро, в том, что нужно мне только то, что нужно тебе самому. А страстной жажды жизни, как ты говоришь, я не боюсь. И вообще не боюсь ничего. Впрочем нет: страшно того, что может сделать с тобой Мерино-Манрике. Ты должен защищаться. Ты должен осудить его на смерть.

– Лучше я потеряю командование, чем прикажу лишить жизни человека, против которого нет никаких доказательств, – еле выдохнул он. И, собравшись с духом, сказал опять: – Лучше мне умереть, чем командовать благодаря убийству.

Исабель на него посмотрела: да, это Альваро. Такой печальный, такой отчаявшийся. В самом деле очень старый человек.

Она была потрясена. То было такое же чувства, как возле отца, когда она прибежала в последний раз повидаться с ним в день отплытия. Такая же боль, как при смерти детей...

Поглощённая переживаниями, которые в ней пробудили эти воспоминания, она изо всех сил стиснула обеими руками руку мужа. Пыталась одолеть нахлынувшие слёзы, успокоить прерывистое дыхание. Долго боролась она с собой. Настала тишина.

Когда, наконец, ей удалось отогнать ужас грядущей утраты, она всё ещё молчала и думала.

«А если сказать, что на моих глазах сделал Мерино-Манрике утром у него за спиной...»

Если бы Исабель рассказала, как полковник публично плюнул на песок вслед аделантадо, тот, конечно, решился бы действовать. Но этот поступок оскорбил бы Альваро так глубоко, такого горя и унижения стоило бы ему это оскорбление...

Это мерзко.

И она отбросила этот довод.

Но не мог же он не знать, что там затевается!

Несколько минут спустя она, наконец, спросила с глубокой серьёзностью:

– А хочешь, Альваро, я избавлю тебя от дела, которое тебе так противно?

Голос Исабель задрожал:

– Если тебе так мучительна мысль о начальстве на крови и железе, я могу взять вину на себя. Могу велеть Лоренсо. Скажу всем братьям... Я сделаю это, Альваро, потому что так надо.

Её прервал звук выстрела. Стреляли с земли по «Сан-Херонимо».

Это были не индейцы. У индейцев не было аркебуз.

Она кинулась к балкону и увидела: на берегу собрались солдаты. Один из них – кажется, Буитраго, – целился по кораблю. Он опять выстрелил. На палубе что-то разлетелось. Солдаты со смехом ушли с пляжа и скрылись за палисадом. И вновь она услышала выстрелы из лагеря, где находились Лоренсо, Луис и Диего.

– Они их убьют! – вне себя от тревоги воскликнула Исабель.

– И опять ты преувеличиваешь, Исабель. Два болвана упражнялись в стрельбе. Накажу их за растрату патронов.

– Да чего же тебе ещё надо? – возмутилась она. – Ты же видел сейчас: солдаты Мерино-Манрике стреляли по «капитане»!

В дверь постучали. Менданья вскочил и встал посреди каюты.

В проёме возникла крохотная чёрная фигурка Кироса. Он поклонился:

– Ваше сиятельство слышали выстрелы?

– Слышал. Что это было?

– Я не знаю, ваше сиятельство, на какую дичь охотились солдаты полковника, но могу уверить ваше сиятельство, что птицы на мачтах у нас не сидели. Ни чайки, ни попугаи. Только мои марсовые.

– Это значит, сеньор Кирос, что они целили в нас?

Молчание Кироса было похоже на подтверждение.

– Дайте пушечный выстрел в воздух, – приказал Менданья.

– И чтобы ядро пролетело над лагерем, – вмешалась Исабель. – Эти люди должны понять, что мы вооружены и готовы дать отпор.

Кирос не обратил внимания на её вмешательство. Он признавал только приказы аделантадо и больше ничьи.

– Осмелюсь заметить, ваше сиятельство, – сказал он, обращаясь только к Менданье, – что ядро, пролетевшее над лагерем, может сильно возмутить колонистов.

И стал ждать ответа.

Менданья стоял бледный, опустив руки, дышал тяжело. Жестом приказывая Киросу выйти, он повторил распоряжение, не уточняя:

– На закате дадите пушечный выстрел.

Кирос вышла. Исабель следом за ним стала подниматься по трапу. Ему пришлось посторониться пропуская её; она спустилась ещё на одну ступеньку, обернулась и, нависая над ним, спросила:

– Сеньор Кирос, чтобы между нами всё было ясно: вы в каком лагере? Вы за губернатора или против?

– Я за всех нас, сеньора, и не против никого.

– Что это значит?

Он, в свою очередь, поспешно оттолкнул её и поднялся ещё на две ступеньки. Теперь уже он возвышался над ней.

– Только то, что я сказал. Гораздо легче развязать войну, чем заключить мир.

– Вы мастер говорить очевидности! Но...

– Что «но», сударыня? – жёстко спросил он.

Голос его был совершенно спокоен, но она почувствовала: там и не пахло холодностью, равнодушием. Она растерялась. Он смотрел на неё с выражением, которое она уже видала. Что-то неотвязное, сумасшедшее, что-то алчное... До сих пор она отказывалась понимать значение этого взгляда у Кироса, отказывалась задерживаться на нём. Но теперь не понять было нельзя.

То была всепоглощающая жажда победы и обладания. И ещё более того – жажда уничтожения. Смесь желания и отвращения. Исабель была для него запретным плодом и вместе с тем – Змеем, которого он должен попрать. Она была воплощением греха, демоном, которого он носил в себе. Была Соблазном.

В его глазах она объявилась Злом. Поняв это, она задрожала от гнева, стыда и испуга. За честь свою она не боялась. Она знала, что Кирос ничего себе не позволит – никакого неуместного или возмутительного поступка. Никогда не попытается обнять её, даже прикоснуться. Даже подойти близко. Похоть Кироса была другого рода. Его желание шло гораздо дальше всего телесного: плоть тут была ни при чём. Он нуждался в абсолютной победе, в полном подчинении.

Завладеть её душой, предписать ей свои законы – и сломать её.

Она вздрогнула и опомнилась. Он получил над ней перевес, о котором не должен знать: внушил ей страх. Ещё больше, чем Мерино-Манрике.

Подумать, что этот мудрый, высокопарный Кирос, такой уверенный в себе, всегда такой спокойный, такой рассудительный – что этот человек, которого она сперва сочла лицемером, а теперь знала, что он искренне благочестив и богобоязнен, что он умел, осторожен, блестящ, превосходный моряк, главное же – полон честолюбия, жажды славы, жажды власти – подумать, что он сгорает от такой страсти к ней...

Однако она понимала, что при хорошей игре может на него повлиять, получить в каком-то виде власть над его решениями. Играть с Киросом? Невозможно. Рядом с ним у неё пробуждался только один инстинкт – убежать.