Текст книги "Королева четырёх частей света"

Автор книги: Александра Лапьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Через несколько секунд уже совсем стемнеет. В этих широтах ночь наступает скоро, сразу. Нет и речи о том, чтобы в темноте бросить якорь в бухте, где он не был двадцать восемь лет, а рифы в ней на морских картах не обозначены. Нынче вечером сойти на берег не удастся.

Значит, надо собраться.

Сдержать любопытство и нетерпение.

Хоть как-то вернуться к рассудку.

Нужно отойти от берега. Немедленно, чтобы не наткнуться на мель. Взять в открытое море – тотчас же!

Резко обернувшись к Киросу, он дал команду на разворот.

Кирос один понимал в чём дело, давно уже обо всём догадался. Он в ту же секунду повторил команду и стал наблюдать за исполнением манёвра. Его люди повиновались беспрекословно, но полковник Мерино-Манрике, увидев, как удаляется вожделенная земля, громко возопил. Завтра? Да зачем же ждать до завтра? Ночь ещё не настала. При последних солнечных лучах можно было бы высадиться и овладеть островом. Перевозбуждение солдат вскоре передалось колонистам – началось смятение. Все знали библейскую историю. Все тоже хотели увидеть страну Офир – остров с сотней золотых копей, откуда царь Соломон, сын Давида, каждый год привозил богатства в Иерусалим. Как знать – а вдруг завтра этих островов не будет на месте? О них так давно говорили, так долго их искали! Лучше синица в руках, чем журавль в небе. Эту синицу они хотели взять немедленно. Сейчас – не завтра. Пять недель они колыхались по волнам. Не говоря о жутком времени прибрежного плаванья, пока на «Санта-Исабель» грузили лошадей... Три месяца в общей сложности! Видеть, видеть они хотели земной рай, ради которого продали дома и всё имущество. Эльдорадо, где золото течёт потоком.

– Никуда эти острова не денутся! Конечно, вы увидите первый из них – Санта-Исабель! Я привёл вас к нему!

Менданья вскочил на бортовое ограждение, схватился за штаг. Его всегда было слышно даже без рупора. Все четыре судна слушали голос, грохотавший на ветру:

– Завтра будем служить мессу на суше. Завтра мы причастимся у себя дома. А сегодня приказываю: всем собраться в открытом море, лечь в дрейф и явиться ко мне на «Сан-Херонимо» для благодарственной молитвы Богу. По милости Господней ко мне вы совершили добрый путь. Все вы! По милости Господней ко мне вы пришли в надёжную гавань. Все вы! Теперь Господь велит мне подождать до утра, а я велю вам повиноваться мне. Я человек немногословный, долгих речей не люблю, два раза не повторяю. Всем отойти от берега и следовать за мной!

Капитаны немного подумали, а потом раздался громкий глас восторга и благодарности:

– Да здравствует губернатор! Да здравствует маркиз Менданья!

Исабель держалась в стороне.

Подойдя к Альваро у леера, она с того момента больше не шелохнулась. Против обыкновения, она не слушала, не вмешивалась, не задавала вопросов.

Не слышала ни недовольных возгласов братьев, которым тоже не терпелось ступить на берег, ни даже речи губернатора.

Вцепившись руками в ванты, с лицом, застывшим от переживания, она глядела на своё новое царство. Там в вечереющем свете лежал остров Санта-Исабель – её остров...

* * *

Тёмная ночь. Остров пропал из виду.

Стоя на коленях, весь народ пел Те Deum. Четыре патера при факельном свете воздымали кресты, проходя по кораблю от носа до кормы и обходя группы молящихся. За ними шёл адмирал де Вега с тремя капитанами и четырьмя штурманами – восемь человек, приближённых к командованию, несли на плечах носилки, на которых высилась огромная деревянная статуя Божьей Матери Мореплавателей. Дальше следовал главный навигатор Кирос; в протянутой руке у него была хоругвь другой Мадонны – Божьей Матери Пустыницы или Семи Скорбей, которую Кирос особенно почитал.

Богородица Кироса трепетала на ветру, оплакивая смерть Сына. Её серебряные слёзы, рельефно вышитые на бархате, текли по щекам, а сердце, пронзённое семью мечами, казалось, и впрямь истекает кровью над склонёнными головами верующих. Кирос же держал голову высоко – настолько, насколько позволял ему крошечный рост. Кровь и слёзы Мадонны всем очищали души, готовили к тому, что ожидало их завтра.

Так процессия тринадцать раз обошла «капитану», но мессу всё-таки ни разу не отслужили. В море никогда не совершали божественной литургии, никогда не приобщались Тайн. Ясно почему: качкой Святые Дары, освящённую гостию могло швырнуть на землю... Такая беда наверняка навлечёт на моряков гнев Божий.

Губернатор сказал им: мессу – первую за пять недель – они выслушают, когда высадятся. Завтра.

В едином порыве любви и веры все полной грудью, в один голос пели гимн делу благодати. Громовое пение восходило к небу неимоверным воплем победы и радости.

Альваро и Исабель стояли в центре группы молящихся тоже на коленях, сложив руки, и воздавали ещё более горячую хвалу Всевышнему: «Буди, Господи, милость Твоя на нас, якоже уповахом на тя...»

Те Deum разносился над водами, как будто глухое грохотанье грома перед бурей. И доносился до острова.

* * *

Никак не заснуть!

Исабель с Менданьей стояли рядом, облокотившись на перила кормового балкона, и приходили в себя. Позади через открытое окно они могли слышать оживлённый разговор Лоренсо с другими молодыми людьми. Но это возбуждение им не передавалось.

Они оба всматривались в темноту, стараясь разглядеть там землю. Исабель нарушила молчание первой:

– Откуда ты знаешь, что это остров?

– Потому что я его узнал.

Она не унималась:

– А почему эта земля не может быть Неведомой Австралией? Пятым континентом?

Он прижал её к себе.

– Вечно ты забегаешь вперёд, грезишь величием... Мы теперь на траверсе первого из Соломоновых островов. Это уже немало.

– А завтра волей Его Величества донья Исабель Баррето де Менданья станет маркизой Южного моря? – сказала она как бы в шутку.

Он молча кивнул. Она вернулась к более практическим темам:

– Я велела вынести на палубу, как ты велел, сундук с подарками. Там куча погремушек и шляп... – И совсем серьёзно продолжила: – А что будет завтра?

– Если те вожди, с которыми я подружился двадцать восемь лет назад, ещё живы, всё будет хорошо.

– А если нет?

– Я сделаю так, чтобы со мной подружились их сыновья. Хоть ты не слышала с этих берегов ни звука, не видела ни души, хоть эта земля кажется недвижной и пустой, на ней живёт столько индейцев, что ты и представить себе не можешь.

– Людоедов? Помнишь, ты мне рассказывал? Тех, что раскалывают черепа врагов, чтобы съесть их мозги, а тебе принесли в подарок отрубленную детскую руку?

Альваро знал, о каком пире, каком избиении людей она говорит. Сам он сохранил об этом жуткое воспоминание, как и все, кто был с ним в первом плавании и согласился теперь вернуться. Он ответил осторожно:

– Вряд ли. Это было на острове Гуадалканал, а не Санта-Исабель.

– Но ты не уверен...

– Я ни в чём не уверен, Исабель. Только в том, что теперь я умею говорить на туземном языке. Индейцы, взятые мной в плен на Соломоновых островах, научили меня всему, что нужно знать. На сей раз мы сможем их понимать.

– А если дикари не захотят дружить с тобой? Ты говоришь, их много!

– Когда они увидят, как мы сильны, великодушны и миролюбивы, – захотят.

– Миролюбивы? Ты не слышал, как сейчас разговаривали Мерино-Манрике и его солдаты! Как он подстрекал их высадиться нынче же...

– Никуда Манрике не денется. И все остальные тоже. Да, миролюбивы. Это королевский наказ: хорошо обращаться с туземцами, чтобы сделать их добрыми и верными слугами Христа и Испании.

– Услышь тебя, Господи!

– Он услышал меня Исабель. Господь дал мне возвратиться на Соломоновы острова. И благоволил вернуть сюда вместе с тобой...

Он вдруг замолчал.

Молодёжь за спиной могла их услышать и увидеть.

Страстно и скромно он взял во мраке жену за руку и не отпускал.

Договорил он шёпотом, голосом, срывающимся от порыва, который он пытался как-то сдержать:

– ...Десять лет ты непрестанно меня изумляла. Благодаря твоей энергии стала возможна эта экспедиция. И в эти недели – как ты любознательна, как полюбила море! Бог дал мне даже это: вернуться сюда вместе с тобой и благодаря тебе! Не будь твоей отваги и веры... Тебе, душа моя, обязан я возвращением на Санта-Исабель, тебе обязан нашей победой...

Её охватило волнение, но она стряхнула его.

– Послушаешь тебя, Альваро, – сказала она насмешливо, – и, право, не знаешь, кто из нас больше увлекается и грезит о величии!

Его слова признательности тронули её до глубины души.

Менданья не часто произносил такие речи. Как он только что сказал, обращаясь к экипажу, аделантадо всегда был немногословен. Долгих разглагольствований не любил. И хотя рассказывать он умел, как никто, но не расписывал свои странствия в красках. Ещё меньше распространялся о своих заслугах. И даже о чувствах. Никогда у него не бывало и намерений льстить. «Полная, – думала она, – полная противоположность Киросу».

Никакого фанфаронства не было у Альваро, никакого тщеславия, и это её волновало до глубины души. Всегда одно и то же! Как в первый день в её девичьей комнатке...

Или так проявлялась его честность? Смелое признание своих слабостей?

Скромность? Нет. Альваро не был скромным!

Она знала: наоборот, он очень гордый человек. Гордый до глубины души и не менее того упрямый.

Чтобы не сглазить, она вернула его к действительности:

– Мы ещё не победили... Кто знает, что готовит нам Провидение?

Он не ответил.

Оба они погрузились в мысли и опасения – каждый в свои – и вновь воцарилась тишина.

Под ними на палубах ночь шелестела тысячью шепотов.

Жёны колонистов говорили друг другу, какие будут задавать пиры, когда разбогатеют. Завтра... Солдаты представляли себя офицерами. Кирос – аудиенцию у папы, дворянский титул от короля, восторги своих людей, возвращение во главе собственного флота, триумф. А полковник Мерино-Манрике в мыслях стал аристократом, каким он должен был бы оставаться всегда – равным своему предку, первому архиепископу Севильи.

Все воображали себя покрытыми славой и осыпанными золотом.

Некоторые, самые жадные, пылкие и смелые, пытались заняться любовью.

Суббота 22 июля 1595 года, на рассвете

На «Сан-Херонимо» – ни звука.

А ведь все: мужчины, женщины, колонисты, офицеры, солдаты – были там, на палубе. Затаили дыхание. Остолбенели от любопытства и страха. Их тени, на рассвете иссиня-чёрные, стелились, тянулись до самого полуюта. Они казались такими же мрачными, как стволы пальм, горизонтально вытянувшиеся в глубине бухты, чуть не касаясь воды недвижными, таинственными листьями.

На крамболах Кирос выставил двоих дозорных. Море было серое, непрозрачное. Чёрного песчаного дна не было видно.

Песчаного? Нет, то был не песок, а обломки кораллов – такие острые, что могли серьёзно повредить днище, если оно заденет за них. У Кироса были все резоны для осторожности.

Солнце уже встало: белое, неяркое, с трудом пробивающееся через сырой туман, нависший над лесом. Силуэты скал вокруг бухты тоже тонули в тумане. Над утёсами угадывались острые пики с чёрными зазубринами.

«Сан-Херонимо» при малой парусности медленно отыскивал путь к берегу. Ветер был такой слабый, что ничего не мог пошевелить своим дыханием. Не трепетали даже свечи, всю ночь горевшие в каютах аделантады.

Зато на пляже, под грудами хвороста на узенькой полоске земли проявились признаки жизни. Оттуда выплыли пироги. Десять, двадцать, сорок пирог с обнажёнными людьми, которые с громкими криками гребли к кораблям.

Ещё глубже стало молчание на «Сан-Херонимо», в ещё большем ужасе застыли люди.

Менданья стоял в первом ряду в полном губернаторском облачении, в шлеме, в высоких сапогах, с рапирой на боку, в сверкавшей на солнце серебряной кирасе, выпуклой на груди. Нахмурив брови, он пытался разглядеть на пирогах знакомое когда-то лицо.

Рядом с ним крохотный, сосредоточенный Кирос в тёмной одежде, пытался оценить скорость челноков – на каждом по два гребца, лёгкие, проворные, легко управляемые: таких он никогда не видал.

Мерино-Манрике прикидывал число дикарей, приближавшихся к ним, размахивая руками. Сколько здесь этих обезьян? Триста? Четыреста? Он пытался разглядеть их оружие. Где они прячут свои луки, стрелы, копья? За спиной? На дне пирог?

Солдаты, держа в одной руке аркебузы, а в другой порох, выстроились на палубе, готовые дать отпор. За ними Лоренсо, Диего и Луис прикрывали женщин, чтобы их не было видно.

Исабель стояла в укрытии под навесом полуюта вместе с Марианной и служанками. Через плечо братьев она пыталась разглядеть приближавшуюся толпу. Иные добирались вплавь, кто-то выгребал на древесных стволах. Все кричали, обращаясь к кораблям. Исабель заметила, что кожа у людей почти белая. Высокие, мощные. Волосы длинные, распущенные, у многих довольно светлые. Хороши ли собой? Совершенно голые... На лице и на теле татуированы синие рыбы. Срамные части напоказ – это она особенно заметила.

Все пироги со всех сторон стремились к «капитане», как будто индейцы инстинктом почуяли, что там находится главный начальник. Менданья нарочно оделся точно так же, как прежде. Конечно, волосы его поседели, но он по-прежнему носил коротко стриженную бороду, а на голове, как и в молодости, развевался красный султан. Его фигура, как и тогда, была выше, а лицо бледнее, чем у всех его товарищей. Узнать его можно было издалека.

Стоя у леера, он обратился к туземцам, скользившим по гребням волн, на их языке. Он сказал, что рад их снова увидеть. Что они в добром здравии и хорошо выглядят. Потом пригласил самых старых – вождей – подняться на борт.

Индейцы с терпением выслушали его. Один старец с длинными седыми волосами встал, чтобы ответить. Он адресовал Менданье нескончаемую речь, из которой тот не понял ни слова.

Губернатор повторил своё приглашение. Тот прокричал тот же самый – а может быть, и новый – ответ: что-то длинное и непонятное.

Менданья, приказав спустить трапы, уже знаками пригласил гостей залезть по ним на палубу. Никто даже не попробовал. Аделантадо подозвал вахтенного – юного Антона Мартина, который первым заметил землю, – велел ему спрыгнуть в воду и подняться обратно на корабль.

Бедняга долго не решался нырнуть. Когда же он поплыл между пирогами, его вытащили на самую большую – пирогу старца.

Но вследствие этого произошло неожиданное. Один молодой индеец решился прыгнуть следом за Мартином и схватился за трап.

Он оказался на борту.

Ампуэро и его аркебузиры стали теснее.

Татуирован с ног до головы... Высокий – одного роста с Менданьей... Намного стройней и крепче любого испанца...

Смеясь, он озирался кругом. Оглядывал солдат. Оглядывал корабль. И оглядывал женщин.

Когда туземец увидел Исабель и её свиту – затянутых в воротники, утопающих под бархатом и кружевами, – он так развеселился, что больше не мог сдержаться. Не переставая смеяться, он направился к ним, выставив перед собой руку – прямо против груди аделантады.

Никто и не подумал вмешаться: ни Лоренсо, ни Диего, ни Луис. Окаменев, они только недвижно смотрели, как совершенно голый индеец бежит в сторону их сестры.

Исабель тоже остолбенела и не шевелилась. Только индианка Инес, её служанка и молочная сестра, выхватила из-под платья кинжал.

– Взять его и одеть!

Команда Менданьи разбудила аркебузиров. Они бросились на индейцев.

– Осторожно, Ампуэро, осторожно! Нужно только успокоить его и прикрыть от дам его наготу.

Десятеро бросились на одного. Борьба продолжалась пару секунд.

По счастью, молодой человек, на которого надели рубаху одного из солдат и шляпу на голову, не разгневался. Поражённый и очарованный новым нарядом, он расхохотался пуще прежнего, встал у леера перед товарищами и громко принялся звать их всех на борт, чтобы и они получили такие же подарки.

И вот на корабль ворвался уже не один человек, а десять, пятьдесят, шестьдесят...

Сперва они стояли неподвижно, озадаченные увиденным.

– Они не видят разницы между вами и вашими одеждами, – громко сказал Менданья. – Засучите рукава!

И действительно, индейцы разглядывали прежде всего костюмы. Особенно, казалось, их тревожили яркие ткани и металлические кирасы.

– Обнажите грудь, спустите чулки, снимите башмаки. Покажите им, из чего вы сделаны.

Солдаты исполнили приказ.

Женщины, увидев, как они раздеваются, пришли в смятение.

Но индейцы все поняли. Они подошли к солдатам, стали их трогать и ощупывать.

– Не шевелитесь! Терпите!

Гости изучали бороды, зубы, уши. Упорно докапывались до кожи под бородами. И всё, что они обнаруживали, веселило их до чрезвычайности.

Тогда губернатор открыл подарочный сундук и протянул им подобранные Исабель шапки, а также погремушки, ножницы, зеркальца. Те с радостью всё это похватали и нацепили на шею.

Они показывали полученное друзьям и звали на корабль.

Индейцы прибывали волна за волной и вскоре наполнили всё судно. Они бесцеремонно везде расхаживали, беспорядочно хватали всё, что подворачивалось под руку. Хватали гвозди, хватали верёвки, хватали вёдра... Некоторые даже пробовали еду, отрезая бамбуковыми ножами большие ломти сала, висевшего в трюмах. Глотали сухари из бочек, таскали вяленое мясо – всё, что так заботливо хранил баталёр.

Стало неприятно. Гости явно разгулялись.

Наконец, это надоело даже Менданье. Он знаками стал приказывать туземцам прекратить грабёж и покинуть судно. Не понять его было нельзя. Гости поняли, что их просят уйти, но и не думали послушаться: только всё пуще смеялись и таскали что попало.

Начиная сердиться, аделантадо повторил своё требование. Не послушался никто. Стали забирать уже и нужные инструменты.

Тогда Менданья приказал выстрелить в воздух из пушки.

Грохот, потрясший корабль и берег, произвёл на индейцев то самое действие, на которое он рассчитывал. Они в панике попрыгали в воду и в полном беспорядке поплыли к своим лодкам.

Все, кроме одного: того, который первый решился залезть на трап.

Этот никак не хотел уходить. Что ни делали с ним солдаты, чтобы он бросил добычу, юноша отбивался от них и не уступал. Он перелез через борт и цеплялся за колья для крепления концов. В конце концов Мерино-Манрике рубанул его шпагой по руке.

Индеец завопил и упал в море.

Товарищи подхватили его. Не переставая вопить, он показывал покалеченную руку старику – тому, кто недавно длинной речью отвечал аделантадо.

Рана была серьёзная, произвела большое впечатление на него, да и на всех. Кровь так и хлестала в пирогу.

Старец встал. Он обратился лицом к кораблю с угрожающими гримасами. Потом стал крутить во все стороны головой, поднёс руки к бороде, подкрутил усы, чтобы устрашить испанцев так, как только возможно.

Друзья раненого подхватили угрозы. Они громко колотили вёслами по бортам каноэ – всё быстрей и быстрей вплоть до невероятного темпа. Шум разносился в сторону земли.

На берегу появилась ещё толпа индейцев, выстроилась в ряд и задула в большие раковины.

Кто не слышал, как звучит этот инструмент, тот не может представить его угнетающее действие на душу. Жуткие звуки перепугали жён колонистов и некоторых служанок аделантады. Иные уже не могли справиться с нервами.

Губернатор громко велел супруге покинуть палубу, а всем женщинам – вернуться в каюты.

Пироги стали удаляться.

Но если люди на «Сан-Херонимо» думали, что всё кончено, то они ошибались.

Туземцы высадили раненого на берег, а сами вернулись в ещё большем количестве.

Вскоре они окружили «капитану». Некоторые пустились вплавь перед кораблём.

Кирос увидел, как они привязывают к бушприту украденные тросы, – неужели хотят потянуть и опрокинуть корабль? Об этом тревожиться не стоило: опасности не было. У пловцов не было никаких шансов. Невозможно, будучи на плаву, утащить за собой трёхсоттонный корабль!

Но другие индейцы, на пирогах, вытащили пращи и копья. Один камень стукнулся в борт «Сан-Херонимо», другой оцарапал голову солдату.

Тогда, без приказа Менданьи, даже без сигнала Мерино-Манрике, аркебузиры дали залп.

Гримасничавший старец получил пулю прямо в лоб; голова его раскололась. И ещё несколько человек упало, убитые первым же выстрелом.

Остальные не поняли, что случилось. Они ведь не видели никакого снаряда: ни камня, ни дротика, ни стрелы.

Но когда прогремел второй залп, они уразумели связь между своими ранами и громом оружия.

Увидев, что в них опять целятся, они закричали и бросились в море, чтобы скрыться под поплавками пирог. Напрасно! При каждом залпе погибало десять, пятнадцать, даже двадцать человек. Гибли целые пироги. Началась бойня.

Залпы стихли, и уцелевшие дикари пустились наутёк.

А четыре больших корабля снова подняли паруса и пошли искать надёжную гавань.

– Смотри, что вышло!

Вне себя от ярости, Исабель металась по каюте. Это была одна из тех семейных сцен, которые она держала в строгом секрете.

– Ты должен наказать аркебузиров, стрелявших без команды!

– Не в этом дело...

– Даже Кирос со мной согласен: эта бойня была глупой и ненужной. Нелепая жестокость! Даже Кирос говорит, что солдаты Мерино-Манрике...

– Довольно.

– Может быть, ты считаешь, что сам Мерино-Манрике миролюбив?

– Я нанял его и его солдат защищать нас. Они и защищали.

– Ты скажешь, он правильно сделал, что ударил того бедного индейца шпагой, чуть руку не отрубил? Или, может, тебе так нравится, что застрелили его отца или кто он ему – того старика, который гримасничал?

– Вышла заварушка. Будут, должно быть, и ещё такие.

– Заварушка?

– Перестань, Исабель. Тебя не было на палубе. Ты ничего не видела.

– Я видела их оружие. Даже если они хотели на нас напасть, у них для этого ничего не было. Что бы могли сделать их пращи и дротики обшивке наших кораблей? Но Мерино-Манрике...

Менданья хлопнул ладонью по столу и закричал:

– Да замолчи же! Не в Мерино-Манрике дело!

– А в чём тогда?

Он вздохнул и с трудом выговорил:

– Дело в том, что мы не на Соломоновых островах.

Новость была такой потрясающей, что Исабель и вправду замолчала.

Менданья продолжал:

– Я не понимаю ни слова из того, что говорят эти люди. И они тоже не могут понять ничего на том языке, на котором я пытаюсь объясняться с ними. Они не похожи на тех туземцев, с которыми я встречался. Они выше, кожа у них светлее. Я не знаю этого места. Я здесь никогда не бывал!

– Но вчера ты говорил...

– Вчера, в открытом море, я мог ошибиться, да. А сегодня нет... Мы не на Санта-Исабель. И не на Сан-Кристобале. И не на Гуадалканале.

– Так где же мы?

Он проговорил сквозь зубы:

– Не имею ни малейшего представления.

– Как это – ни малейшего представления?

– Этих островов нет на картах. Нигде. Никто их не замечал. Ни вблизи, ни издалека. Никто о них даже не слышал. Никогда.

– Так ты хочешь сказать, что мы первые христиане...

– Именно это я хочу сказать: мы теперь первые плаваем в этих водах. А завтра первыми вступим на эти берега. Это самое настоящее открытие. Должно быть, так.

Исабель не знала, что думать. Муж её говорил таким тоном, что радоваться совершенно не хотелось.

– Ты, кажется, огорчён...

– Огорчён? Я?

– Да... разочарован...

– Я не разочарован, Исабель. Я тороплюсь. Соломоновы острова дальше, в пяти-шести днях пути, как я и думал. Но чтобы добраться туда, нам надо на какое-то время задержаться здесь. Запастись водой и дровами. Найти провиант. Вчера люди слишком буйно праздновали, а сегодня эти негодяи похозяйничали – провизии сильно убыло. Запасов у нас осталось мало. Я полагал, что путешествие уже окончено, но нет... Надо было сразу догадаться.

Воскресенье, 23 июля 1595 года. Записи доньи Исабель Баррето, продиктованные донье Эльвире Лосано

«Нам всем кажется, что губернатор сильно не в духе. Кирос уговорил его запретить мне подниматься на верхнюю палубу, когда мы подходим к берегу, под предлогом, что я и моя свита вызовут любопытство (Кирос сказал “возбудят озорство”) туземцев. Послушать его, так дикари не смогут себя сдержать, увидев женщин на корабле.

Губернатор, думаю, хочет оградить меня от некоторого рода вольностей, которые мне чуть не пришлось вытерпеть. Я вполне способна защитить себя сама, и он это знает. Кроме того, моя одежда интригует индейцев не больше, чем бороды матросов и амуниция солдат. Это дон Альваро тоже знает.

Чтобы занять мой ум и примирить с несправедливым приказом, лишающим меня того, что я так ждала, он дал мне мысль помогать ему вести бортовой журнал. Я буду диктовать донье Эльвире, а он потом воспользуется моими записями.

Я повинуюсь. Хотя и знаю, что в своём отчёте ни слова не скажет из того, что я могла бы сказать про вчерашнюю “заварушку”.

Дурное настроение заразительно. Сейчас Эльвира записывает за мной с величайшим отвращением. Трясёт головой, возражает, говорит, что я ошибаюсь... Я знаю: у нёс морская болезнь, и эти строки она пишет через силу.

Мы у меня на балконе, где нас не видно. Я велела вынести туда стол с письменным прибором, чтобы немного дышать воздухом. Эльвира сидит, я диктую стоя.

На самом деле обе мы с ней раздражены и колючи, как кораллы, не дающие нам высадиться на берег. А губернатор хоть и притворяется, что весьма обрадован открытием нового архипелага (потому что островов здесь несколько), но я знаю: он очень огорчён, что не добрался до Соломоновых островов, а также уязвлён и взбешён тем, что ошибся, объявив нам о конце путешествия.

Кирос упорно отказывается заходить в многочисленные бухточки, которые мы видим: говорит, что они слишком узки. А рейды? Рейды опасны. Мы видели уже три острова, и ни на одном не смогли высадиться. Первый дон Альваро окрестил Магдаленой – тот, который мы увидели вечером праздника святой Марии Магдалины, накануне “заварушки”. Его скалы опускаются отвесно в море, а бухты усеяны рифами.

Тогда мы направили судно ещё к одному островку, который назвали Сан-Педро. Если верить Киросу, там тоже нет надёжной стоянки. Сегодня утром, в воскресенье 23 июля 1595 года, мы идём на траверзе третьей земли, который Альваро назвал Доминикой, ибо сегодня воскресенье, день Господень.

“Правда, правда, – шепчет Эльвира, записывая под диктовку, – а на землю, чтобы выслушать мессу, мы так и не сошли!”

Всему архипелагу мы хотим дать имя вице-короля – нашего любимого благодетеля: маркиза Гарсии Уртадо де Мендоса, который столько сделал для нашей экспедиции, так нам помогал, так поддерживал. Итак, губернатор просил Кироса отметить на своей карте эти острова под названием Las islas Marquesas de Mendoza – острова маркиза Мендосы. Таков знак нашей благодарности. Эти сведения следует передать навигаторам других кораблей, чтобы и на их картах точно так же появились острова Маркиза. В этот час все штурманы чертят их, отмечая всё, что каждый видит со своего судна: пляжи, гавани, рельеф, глубины. Со всей возможной точностью. Вечером мы сверим расчёты и записи. Хотя сомневаюсь, что мы сможем встретиться так, как встречались в последние недели: качка весьма усилилась, так что шлюпкам трудно одолеть расстояние между судами. А так, хотя дон Альваро и оказал этим трём землям посредине Южного моря честь называться славным именем Мендоса, я подозреваю: он сердит на “Маркизские острова” за то, что они не Соломоновы! И догадываюсь: запрещая мне выходить на палубу, он отыгрывается на них!

Мне же страшно не терпится поскорее сойти на берег и вступить во владение этими местами. Вчера я в сотый раз изучала те документы, что заперты у дона Альваро в ларце. Каких только трудов мне стоило, чтобы он передал эти три ключа, хотя сам же с гордостью зачитывал драгоценный контракт, заключённый им с Его Королевским Величеством Филиппом II – контракт, который сам он называет “Апрельской капитуляцией 1574 года”. Его положения совершенно ясны. Нам отпущено шесть лет, считая со дня отправления, чтобы покорить западные острова Южного моря, заселить их колонистами и основать на них три города. За это мы получаем титул маркиза Южного моря ad vitam aetemam[17]17
  Навечно (лат.).


[Закрыть] и должность губернатора для двух поколений: нашего и наших наследников с правом раздавать репартьементос индейцев и земли нашим людям по своему усмотрению. Прожив на этих землях пять лет, они станут законными собственниками.

Дон Лоренсо, которому я рассказала о наших правах, полагает, что отрытые вчера земли надо было бы назвать островами маркиза Менданьи, а не маркиза Мендосы: ведь с ними связан наш титул, и они приносят нам доход. Он думает также, что в течение шести лет, отпущенных нам королём, мы не можем терять ни минуты. Поэтому он предполагает оставить на Маркизах десятка три колонистов и создать здесь торговую факторию – перевалочный путь между Перу и Соломоновыми островами, а может быть – Филиппинами и Перу. Брат уверяет: колонисты, которые здесь останутся, будут в выигрыше – ведь они найдут золото!

Во всяком случае, высадиться на Доминику, кажется, ещё трудней, чем на прочие острова! Люди с фрегата, которым, благодаря небольшой осадке корабля, удалось подойти ближе к берегу, говорят, что он очень густо населён. Они видели, что под пальмами прячутся сотни и сотни индейцев. По их словам, туземцы Доминики ещё выше, крепче и сильнее, чем вчерашние. И гораздо чернее.

Напротив Доминики лежит четвёртый остров, который мы назовём Санта-Кристина, ибо сегодня канун праздника этой великой святой. Ближе мы подойдём к нему завтра. В этот час Кирос определяет его широту. Вчера он не был согласен с другими навигаторами...

Но все другие навигаторы, послушать Кироса, – невежды!

Да он и всех здесь считает невеждами. Кроме самого себя.

Мой братец дон Диего, который стал прекрасным моряком и шныряет всюду, слышал, как Кирос со своим приятелем аркебузиром Ампуэро обсуждал странную ошибку губернатора, который перепутал Маркизские острова с Соломоновыми. Ампуэро был удивлён. Кирос не возражал ему, да ещё настаивал на том, что ошибка эта важная. Говорил, что капитан неверно оценивает время и расстояние. Дерзал сомневаться, можно ли полагаться на его расчёты...

А сам Кирос тем временем возит нас от одного берега к другому и не находит стоянки! Ветер дует к востоку, мы портим борта, расходуем провиант, пьём воду... И теряем время.

Губернатор послал на шлюпке Мерино-Манрике и солдата Томаса Ампуэро (любимого аркебузира полковника и притом друга Кироса) поискать удобную гавань и источник пресной воды. С собой они взяли ещё два десятка солдат. Дай Бог, чтобы ещё сегодня, в воскресенье, мы могли бы, невзирая ни на что, получить Святое Причастие!»

Понедельник, 24 июля 1595 года. Запись доньи Исабель Баррето и доньи Эльвиры

«Сейчас, когда мы пишем эти строки, послышались аркебузные выстрелы.

Похоже, сотня пирог окружила маленький отряд Манрике. Индейцы махали руками, что-то громко кричали и казались вполне миролюбивыми. Дон Лоренсо видел всё это с палубы и говорит, что туземцы не хотели ничего дурного. Они кричали и вопили так же, как жители Магдалены.