Текст книги "Королева четырёх частей света"

Автор книги: Александра Лапьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

До сих пор могущество дяди, а затем кузена – временного губернатора позволяли ему легко отделываться. Он умел давать такое роскошное, такое щедрое отступное (в пользу какого-нибудь другого мужа) выпавшим из сердца жертвам, что те соглашались на выгодную мировую. Даже самые отчаявшиеся, самые желчные и мстительные любовницы признавали: встречаясь с доном Эрнандо, они играют с огнём.

Всякая хотела быть единственной и неповторимой, которая сумеет его удержать, но все знали: ему всегда удастся ускользнуть. Не без ущерба для состояния – любовные похождения сильно его пощипали, – но сохранив лицо и свободу. Шла молва, что из самой скверной истории он может выйти невредим.

«Признаюсь, к стыду своему, – отвечал он, смеясь, кузену Дасмаринасу, когда тот порицал его за проказы и вечные убытки, – я, должно быть, не способен привязаться к одной женщине».

– Какой ханьфу наденет ваше высокоблагородие: голубое или розовое? – иронически спросил Дасмариньяс. Он ненавидел привычку Эрнандо носить шёлковые халаты и купаться в горячей воде на восточный манер.

Дасмариньяс никогда не купался – даже в реке. Он был убеждён, что перуанский обычай вымачивать себя в воде ослабляет тело. Даже хуже того: портит кровь. И реку у себя в поместье губернатор перегородил крепкими решётками не для того, чтобы плавать в бассейне или плескаться там с туземками, а чтобы по лужайке не ходили крокодилы.

Он сидел на веранде, задрав ноги в сапогах со шпорами на перила, кругом опоясывающие дом, и смотрел на отмокающего Эрнандо.

Кузены были, можно сказать, похожи. Не лицом, а молодостью и силой. Дасмариньяс, правда, был почернявей, поменьше и потоньше, но тоже широкоплеч и хорошо сложён. В остальном – совершенно разные люди. Дасмариньяса считали суровым и набожным, строгим и степенным, а Кастро весь бурлил страстями и идеями.

На самом деле они хорошо понимали и дополняли друг друга. Оба честолюбивы. Гордились происхождением, упивались почестями. Оба до крайности отважны и щедры. Две стороны одной медали.

Между тем собраннее, практичнее и хитрее был не тот из них, кто казался серьёзнее. В делах лидировал дон Эрнандо.

Вместе прибыли они в Новый Свет. Вместе перебрались на Филиппины. Собственно говоря, у них всё было общее, кроме детства.

Один из них – Эрнандо – был второй сын в семье из одиннадцати детей и тосковал в средневековом галисийском замке, откуда бедность отца и положение младшего сына не давали ему выбраться. Другой, дон Луис, десяти лет поступил на службу пажом испанской королевы. Был единственным отпрыском мужского пола у человека, близкого ко двору, важного сановника, который побывал коррехидором в городах Леон, Картахена и Мурсия, а потом получил назначение губернатором на Филиппины – энергичного, умного и благородного офицера. Для обоих мальчишек он был образцом.

Эрнандо чудесное приглашение сопровождать отцовского старшего брата вырвало из замковой башни. Луис, который был на два года старше, тоже считал, что жизнь его началась, когда он оставил Испанию. Принуждённую жизнь в Эскориале он терпеть не мог.

Теперь дон Луис, известный в Маниле под именем «молодой Дасмариньяс», был наследником состояния, которое мечтал вложить в достойную себя конкисту. Для этого он готовил экспедицию, замысел которой принадлежал ещё его отцу. Её план он представлял на рассмотрение Совета Индий. После многих лет ожидания галеон из Акапулько привёз ему ответ: Совет одобрил план при условии, что он останется в секрете, а финансировать свою идею будет сам Дасмариньяс.

А идея была не маленькая.

Овладеть Камбоджей и Лаосом. Завоевать Сиам и низложить его короля.

Эрнандо – товарищ Луиса во всех делах – не был вполне уверен в этом предприятии. Но при таком случае он рассчитывал отомстить за смерть человека, которому всем был обязан: своего дяди губернатора Гомеса Переса Дас Мариньяса, убитого мятежниками-китайцами на корабле.

Оба юноши так и не оправились от этой трагедии. Луис из-за неё до злобы возненавидел «санглеев» – живущих в Маниле китайцев. Эрнандо же собирался обогатиться за их счёт и всячески старался их ощипать.

Дело было трудное.

Ведь на них, на санглеях, покоилась вся экономика города. Они поселились в Маниле при малайских раджах, владевших архипелагом прежде белых, и уже много десятилетий торговали здесь. Но испанцев тревожила их многочисленность: они переселялись сюда целыми ордами. Власти старались ограничить их въезд. Несколько чиновников только тем и занимались: выдавали китайцам лицензии, проверяли документы, силой сажали на корабли нежелательных. Остаться могли только те китайцы, что были необходимы для торговли. Но и этим корона не доверяла. Она подозревала их в намерении овладеть Филиппинами.

Поэтому китайцев поселили за высокой стеной Париана – болотистого квартала, охраняемого солдатами. Ни один санглей не имел права под страхом смерти выходить из него после захода солнца.

Когда кули убили губернатора, тревога и подозрительность стали ещё сильнее. Впрочем, отец Дасмариньяса стал жертвой не восстания в Париане, а обычного грабежа. Китайские работники, которых он силой забрал гребцами на свои корабли, в отместку зарезали его в море вместе со всеми офицерами. Затем они сбежали в Китай. Посуду и прочее серебро губернатора убийцы продали богачам в провинции Фуцзянь, а королевский корабль с пушками – мандаринам города Цзяньчжоу.

Дон Луис, заняв место отца, отправил протест против этих действий китайскому императору. Тот не счёл нужным ответить. Император не только не вернул корабль, но даже не извинился перед Его Католическим Величеством.

Оскорблённый Дасмариньяс отправил в Пекин посла. Отважным дипломатом был не кто иной, как его кузен Эрнандо. Миссия его закончилась быстро: тюрьмой сразу по высадке.

Прибрать к рукам Испании Сиам под носом зарившихся на него китайцев, овладеть Камбоджей, утвердиться в Лаосе – это всё представлялось если не справедливым возмещением, то соразмерным оскорблению отмщением. Кастро и Дасмариньяс бодро взялись за дело.

Три года находясь у власти, они подобрали такую клиентелу, которая позволяла им при любых обстоятельствах оставаться первыми официальными лицами в Маниле. Они знали, что в самом скором будущем им придётся отчитаться за расходы перед преемником, который прибудет на смену – законным губернатором, получившим пост не по наследству от отца, а по королевскому выбору. Этого губернатора ожидали в июле. Для разведки корона уже выслала человека, уполномоченного навести порядок в управлении Филиппинами: генерал-лейтенанта дона Антонио де Морга. Умный и хитрый, Морга не позволял себе критиковать молодого Дасмариньяса, зная, как тот популярен и у духовенства, и среди солдат и купцов. Поэтому в многочисленных рапортах для Эскориала он ставил временному губернатору в упрёк только возраст и никак не унимавшуюся воинственность, направленную против убийц его отца. Он даже не обращал внимания на факт, что нелюбовь Дасмариньяса к китайцам ничуть не мешала ему вести с ними дела. Между прочим – вопреки закону, запрещавшему испанским военным и чиновникам обогащаться путём торговых операций. Запрет был строжайший, но Дасмариньяс с кузеном Кастро нарушали его без зазрения совести: оба лихо спекулировали. Прожив шесть лет на Филиппинах, они стали самыми влиятельными европейцами даже в китайском квартале. Вся торговля между Востоком и Западом проходила через них. Свои проценты они получали от обеих сторон.

– Какие новости из порта? – спросил Эрнандо, заворачиваясь в полотенце, которое бросил ему Дасмариньяс.

– Пришли джонки. Больше, чем в прошлом году.

– Наши приказчики работают?

– Ждут, когда таможенники все проверят, а потом отправят в к нам в амбары. Обычное дело. Скоро я туда сам поеду.

Эрнандо кивнул.

– Ещё что?

– В Минданао обнаружили галиот Царицы Савской с экипажем. В скверном состоянии, но люди живы. Капитан, некий Фелипе Корсо, обвиняет Кироса, что тот не стал его дожидаться и бросил в море.

– Плохое дело для Кироса, очень плохое.

– Он говорит, что Корсо сам откололся.

– Оба врут.

– Должно быть... Фрегат тоже нашли. Затонул со всем снаряжении возле берега. Палуба вся покрыта трупами. Выживших нет. Все уже давно гниют.

– А что прах моего родича аделантадо?

– На фрегате – никаких следов его гроба.

– А это очень плохо для Царицы Савской.

– Должно быть, выкинули за борт.

– Ещё бы! При первой же возможности!

Обтираясь, Эрнандо продолжал:

– Ну а четвёртый корабль? «Альмиранта»? Которая, по их словам, заблудилась около какого-то вулкана?

– Пропала бесследно. Как не бывало. Что там случилось – никто никогда не узнает.

Эрнандо вздохнул:

– Никто не приходит с пропавших кораблей, чтобы рассказать, насколько страшна эта смерть...

Взгляд его обратился на лодочку, скользившую по речке между мангровыми деревьями, под большими прибрежными пальмами.

– А всё-таки, – задумчиво спросил он, – ты как думаешь: она и вправду это сделала?

– Что?

– Выкопала труп мужа, чтобы отвезти сюда. Из любви...

– Спроси её сам.

Дон Эрнандо пинком опрокинул бочку, бросил полотенце в лицо кузену и засмеялся:

– Нет, мой милый, допрашивать эту даму будешь ты. Ты ведь первый сановник Манилы, разве нет? Едешь в город, врываешься ко мне в дом, поднимаешься ко мне в спальню, обольщаешь вдову. А потом ты вернёшься сюда рассказать, на что она вообще похожа и что тебе рассказала.

Зачем мне её обольщать?

– А что? «Сан-Херонимо» – судно хорошее. Хорошо построено. Из гуаякильского дерева, которое так ценится. Конечно, нуждается в починке. Серьёзной. Дорогой. Но в Маниле так мало кораблей. А этот! Двести пятьдесят тонн. Если бы вдова нам его продала...

– Понял. Ты прав: хорошая мысль.

– Может, продаст... а может, так подарит, прекрасный принц?

Дасмариньяс бросил скомканное полотенце обратно в лицо Эрнандо.

– Поезжай сам. Это же ты первый красавец в городе!

– Благодарение Богу!

Голый Эрнандо, смеясь, прошёл в свою спальню.

После обеда он оказался в порту Кавита, где вплотную друг к другу стояли большие корабли, которые не могли бросить якорь в неглубокой Манильской бухте.

* * *

Три-четыре десятка китайских джонок выстроились параллельными линиями до самой середины гавани. Их чёрные паруса, натянутые на рейки, напоминали перепончатые крылья летучих мышей.

В начале февраля все они одновременно вышли их Кантона, из Фучжоу, из Зайтуна и меньше, чем за две недели, добрались сюда. Тут они останутся на три месяца, распродадут товар и отправятся обратно в мае – до «вендавалей», страшных ураганов, начинающихся весной и продолжающихся всё лето. Домой они вернутся такими же тяжело гружёными, как вышли из дома, единственным испанским товаром, интересующим Китай: многими тоннами слитков серебра, которого в Поднебесной совершенно нет. В Севилье считали, что Китай поглощает около трети продукции американских рудников.

Весть о прибытии джонок весь город узнавал даже раньше, чем они входили в пролив.

Четыре общины, населявшие город: испанцы, китайцы, филиппинцы и японцы – жили исключительно торговлей и обменом. Сейчас порт бурлил, как муравейник. Множество маленьких судёнышек: сампаны, парао, банкасы, баланге – сгрудились на рейде, толклись, словно мухи, вокруг кораблей украшенных, как один, изображением глаза на носу.

Взойти на борт пока дозволялось только таможенникам. Сейчас они составляли опись товаров, оценивали их стоимость, вычисляли пошлину, которую китайские капитаны должны были заплатить королю Испании. Три процента за фарфор, три процента за шелка, три процента за драгоценные камни. И те же три процента за больших буйволов, которые останутся в Маниле, за гусей, похожих на лебедей, за монгольских лошадей, за тибетских мулов, за соловьёв, за экзотических птиц и всяческих животных в клетках, которые так нравились дамам. Три процента за все дешёвые безделушки – стеклянные браслеты или бисерные бусы. И за все копии: испанские мантильи, веера, похожие на севильские, сапоги и туфли, которые китайские работяги воспроизводили в совершенстве, всех цветов и размеров, по цене, побивавшей любую конкуренцию. Не говоря уже о священных предметах: распятиях и статуях Богоматери.

Взыскав законные платежи, королевские чиновники позволяли кули разгрузить ящики и тюки, перенести в город и сложить под замок в парианских амбарах.

Тогда в дело вступал дон Эрнандо.

Но сейчас он не думал о тех жарких торгах, которые скоро ему придётся вести.

Он смотрел на другое: на корабль, стоявший на якоре далеко на рейде – единственный крупный испанский корабль, принадлежавший частному лицу. Такое исключение. Такое чудо. Ведь только галеоны Его Величества имели право пересекать Южное море и вести торговлю с Новым Светом.

А этот, брошенный, был похож на птицу без крыльев. Ветер беспорядочно мотал его туда-сюда. Кажется, никто не видел, как опасно его разворачивает течение. Что там на борту – никого?

Фок-мачта была сломана непоправимо. Все реи болтались. А по сравнению с остальными поломками эти, должно быть, ещё пустяк! В очень плохом состоянии. Но очень крупный.

В Маниле почти не было судов такого водоизмещения. И вовсе не было таких у частных судовладельцев.

В общем, всё равно такая добыча могла хорошо послужить планам Эрнандо и его кузена Луиса.

Посмотрим... Корабль, кажется, неповоротлив. И недостаточно быстроходен для той цели, которую они для него предназначили. Посмотрим. Надо бы его заполучить. Хорошо бы даром.

Дон Эрнандо де Кастро, в одиночку гребя на своём сампане, прокладывал путь через лодочную толчею. Он взял с собой только одного слугу. Привлекать внимание не стоит. Он даже дождался захода солнца. Правда, не полной темноты: если бы кто увидел его в ночи, это тем более вызвало бы любопытство. Он знал: едва в Кавите кто-нибудь заметит, как он рыщет вокруг «Сан-Херонимо», тут же выстроится очередь из других покупателей.

Эрнандо сидел под навесом сампана, так что его не было видно снаружи, и не сводил глаз с галеона. Не корабль, а чудовище. И чудо. Прямо с гуаякильской верфи на острове Пунья в Перу. Строен из негниющего дерева.

Сколько же он может стоить? Как пятилетнее официальное жалованье губернатора?

Логика требовала, чтобы судно такого рода не оставалось без охраны.

Но Эрнандо помнил: когда явился «Сан-Херонимо», ни один моряк не держался на ногах. Их пришлось выносить на носилках. Десять человек с тех пор уже умерло. Другие поправлялись в госпиталях. Солдаты и колонисты, более-менее ещё годные, были на постое у местных жителей. Вдовы – у монахинь. А гобернадора – у него самого. Так, значит... Оставался главный навигатор. Эрнандо знал, что этот португалец в Маниле и занимается собственной защитой. Сейчас он наверняка в присутственном месте у Морги, опровергает обвинения капитана Корсо в намеренном оставлении фрегата и галиота.

Но как знать? Если португалец хороший моряк, он наверняка оставил на корабле боцмана.

Эрнандо закинул с сампана верёвочную лестницу с кошками; она сразу же зацепилась за фальшборт и повисла вдоль борта.

На корабле ни света, ни звука. Как знать? Может быть, не так уж и трудно будет побывать на «Сан-Херонимо»; может, осмотреть его удастся гораздо естественней и, по крайней мере, быстрее, чем он предполагал.

Он приказал слуге-филиппинцу дожидаться и полез наверх.

На корабле его встретили те два человека, о которых он не подумал. Даже предположить не мог, что именно они там окажутся. Братья Баррето!

– Дон Диего? Какой сюрприз!

– Дон Эрнандо? А мы вас тоже не ждали.

О чём они втроём говорили тогда в каюте Исабель, она так никогда и не узнала.

Узнала только, как поразило дона Эрнандо её роскошное ложе с балдахином, как любопытны были ему книги, переплетённые в кордовскую кожу, как заинтересовала лютня с нотами. А главное, главное – какие он выводы сделал из копии контракта, заключённого между королём и Менданьей в 1574 году, «Капитуляции», которую во время плаванья она велела Эльвире переписать в нескольких экземплярах. И из копии завещания, по которому она становилась единственной наследницей островов, а избранный ею супруг – аделантадо Южного моря.

* * *

Всю неделю, пока не пришла в себя, она провела взаперти в хозяйском дворце. Даже отказалась принять генерал-лейтенанта Моргу, явившегося к ней с частным визитом выразить соболезнования и почтение с глазу на глаз. У Морги была слава любителя женщин. Эта женщина его интересовала, он хотел её видеть. Напрасно. К донье Исабель не было доступа.

За время её отсутствия о ней пошли самые разные слухи. Главный навигатор много болтал исподтишка, обвиняя её во всяческих преступлениях. Братья Баррето отвечали публично, задавали вопросы о смерти аделантадо и неудаче экспедиции. Надо бы всё-таки понять, говорили они, почему все четыре корабля миновали Соломоновы острова. И выплыл ясный ответ: по вине португальского моряка, который умеет только хвастать да ныть!

Словесная перестрелка между сторонами шла так бурно, что Морге пришлось приказать допросить экипаж. Все, оставшиеся в живых, прошли через контору резиденции. Они входили через маленькую дверцу с улицы, прямо перед окнами доньи Исабель.

Однако она продолжала молчать.

С тем большим нетерпением все ожидали бала 20 февраля.

* * *

Исабель сидела в спальне капитана де Кастро и постепенно возвращалась к жизни.

В то утро, 19 февраля, она никуда не спешила. События, назначенные для неё судьбой, благополучно ждали неделю. Могут подождать и ещё несколько часов. По крайней мере, сегодня день будет приятный. Последний приятный. Перед балом.

Её охватило чувство покоя. Приятного оцепенения. Опущенные жалюзи защищали комнату от уличного солнца. Вокруг медной люстры жужжали мухи. Белые цветы арабского жасмина в голубых фарфоровых горшках, чашках и китайских вазах источали её любимый неотвязный запах, наполнявший всю комнату. Она вздохнула.

Затвориться бы здесь навсегда. В этом обленившемся мире, где даже цветы цветут только ночью. А что?

На улице город бурлил под палящим солнцем. Звук был похож на кипящий чайник, который ставила для неё Инес.

Бал в её честь...

С некоторого времени её стали осаждать старые заботы, прежние привычки.

Нужно было открывать сундуки, проветривать платья, просушивать юбки. Все воротники промокли, все кружевные манжеты пожелтели. Вот вам и бал...

Нужно было очаровывать. Выигрывать сражение. Какое сражение? Она уже не помнила. Но чувствовала, что проигрывает его – это она увидала во взглядах хозяев, когда прибыла сюда. На благодарственной мессе её подвело тело. А может, душа? Всё в ней сразу просело. В то утро в соборе она проиграла первый кон.

Теперь надо снова так подняться в уважении к себе самой, чтобы никогда не углядеть в глазах мужчины то выражение жалости.

Ни малейшей жалости не должна была вызывать гобернадора. Если стать предметом сострадания, то можно и вовсе пропасть.

Её никто не должен даже понимать.

Готовиться к войне, желая мира... Кто там сейчас сторожит её корабль?

Инес уверяла, что им займутся браться. Но она знала: Луис и Диего не особенно дорожат «Сан-Херонимо». Они не любили его так, как должно. Не то, что она. Для неё корабль был одушевлённым существом. У него были собственные права и нужды. Он требовал заботы. «Сан-Херонимо» не изменил ей – доставил в Манилу. Его не обмануть притворными изъявлениями почтения. Как она могла так бросить свой корабль? Адмирал – бросила судно на произвол судьбы? Как будто ей всё равно? На милость мародёров и спекулянтов, грабителей и воров?

И уж точно – на милость Кироса.

Итак, о чём они договаривались, когда она отдала ему приказ следовать в Манилу? Что экспедиция ни в коем случае не закончена. Да – в Манилу: запастись водой, провиантом, оружием, взять солдат и священников. Да – в Манилу: набрать новый экипаж и опять направиться к Пятому континенту. Её задача – добыть для этого средства.

А чего Кирос добивался теперь?

Она знала ответ.

Продолжить путь на «Сан-Херонимо», безусловно. Только без неё.

Завладеть её имуществом. Да поскорей! Галеон был её богатством и силой.

И она должна была продиктовать донье Эльвире свой отчёт, рассказать собственную версию бунта на Санта-Крус, казни Мерино-Манрике, приятеля Кироса и юного Буитраго.

Куда, чёрт возьми, задевалась чтица? С тех пор, как Исабель заперлась в комнате, она её не видала. И даже не вспоминала о ней. Только сейчас до неё дошло, что Эльвира пропала. Что она сейчас затевала? Жаловалась на убийства мужа, обвиняя в нём братьев Баррето? Ведь Диего действительно помогал Лоренсо, когда лейтенанту рубили голову.

Сомневаться не приходится: она должна сама написать отчёт о своём путешествии, чтобы передать генерал-лейтенанту Морге.

«Не отступай, не отступай никогда», – говорил ей Альваро.

А она уже неделю как отступила. Изменила слову. Предала его.

Вставай, Исабель! Тебе надо было отдохнуть – ты это себе позволила. Чего ещё ждать? Вставай, иначе нельзя! И здесь, как и везде, чтобы выжить, ты должна обрести силу поддерживать своё положение. Только это тебе и остаётся: наружность. Ведь, если по правде, теперь ты никто. Экспедиция на Соломоновы острова, которой ты так желала, которую повела – провалилась. Ты не открыла Эльдорадо. И отныне ты просто одна из множества вдов без гроша в кармане, выброшенных на этот берег. «В долг дают только богатым», – часто говорил твой отец. А ты одна. Бедна. И побеждена.

Пусть они думают совсем иначе, пусть поверят в твоё торжество! Нужно заставить их даже не восхищаться тобой, а завидовать.

Она села на постель. У изножья сидела на корточках Инес. Исабель вытянула руки вперёд, подняла вверх. Сжала кулаки. Запрокинула голову назад, закрыла глаза, прогнулась, напрягши мускулы спины. Так она сидела долго. Потом понемногу расслабила шею, плечи, руки. И когда всё тело обрело свободу, она издала бесконечно-протяжный вздох, который можно было принять за звук удовольствия или облегчения. Но Инес поняла его правильно. Как боевой клич.

Исабель вскочила с кровати.

– Помоги перенести сундук аделантадо на стол, – велела она. – Подай мне три ключа. Надо точно видеть, в каком мы положении, что осталось у нас. Что я должна продать, что можно оставить. И позови Эльвиру.

В тёмных глазах Инес мелькнула усмешка. Ракушки, по которым она узнавала будущее, не солгали. Хозяйка вернулась к счетам – значит, вернулась к жизни. Служанка смотрела, как она одну за другой вынимает расходные книги, и, наконец, ответила:

– Доньи Эльвиры здесь нет.

– Да, я забыла, ты уже говорила мне. Где же она? У Морги с Киросом?

– На променаде.

– Как, в Маниле есть променады?

– И даже, по её словам, очень красивые. Например, дорога вдоль моря: начинается вон у той башни и идёт к миссии Божьей Матери Мореплавателей в монастыре августинцев. Она там в карете.

– В карете? Донья Эльвира?

– Твоя чтица опять собралась замуж.

– За неделю? Господи Боже мой! С ней не соскучишься. Я думала, она никогда не утешится по своему Буитраго. Но, слушай, это же неплохая новость! Значит, не будет винить моих братьев в своём вдовстве.

– Донья Эльвира очень переменилась.

– Верно то, что она нарушает все обычаи. Она не может выходить замуж без моего позволения. Я обещала её отцу, что она выйдет только за дворянина.

– Он и есть дворянин, только он, как я знаю, никаких обещаний ей не давал.

– Что значит – не давал обещаний? Она же позволяет ему катать себя в карете! Совсем с ума сбрела! И кто же он?

– Твой хозяин, мамите. Каждое утро он приходил передать тебе поклон и спросить о здоровье. И её расспрашивал про тебя. А она всё рассказала, когда он пригласил её погулять по городу.

– Значит, это племянник прежнего губернатора?

– Он самый. Смесь дона Лоренсо... только добрее. И дона Альваро... только моложе.

Позволить себе такое сравнение, посметь судить о хозяевах для индианки было непристойно и оскорбительно. Инес, конечно, хорошо говорила по-испански и знала, что без неё не обойтись. Но не могла не понимать, что перешла все границы.

Исабель схватила её за рукав и поставила на ноги:

– Смотри, не забывайся! Как ты смеешь, Инес? Сравнивать кого-то с аделантадо! Ты, моя самая давняя, самая любимая служанка! Ты! Да за такие слова мне следовало бы тебя продать!

– Я не негритянка, мамите.

– Верно, индианки не рабыни. Они собаки, которые кусают кормящую руку. Вот я тебя и утоплю, как собаку.

Инес не соизволила ответить.

Её молчаливость всегда нравилась Исабель. Инес никогда ни слова не говорила даром.

Если же она теперь так непохоже на себя разболталась – должно быть, хотела что-то ей сообщить.

– Ты что-то знаешь, что надобно знать и мне? – успокоившись, спросила Исабель.

Индианка пожала плечами и ничего не сказала.

– Ладно, – закончила разговор Исабель, – нечего говорить об этой любви! Человек по фамилии Кастро де Риваденейра не женится на какой-то Эльвире Лосано – уж это поверь! Ещё немного, и эту дурочку уже никак не пристроишь. Вопрос закрыт. Одевай меня. Пойдём в китайский квартал.

* * *

Когда донья Исабель явилась из своего жилища, чтобы идти на бал, дон Эрнандо оценил красоту постановки и насладился великолепным зрелищем.

Ничего общего с императрицей в изгнании, какой она была в первый день. И никакого отношения к суровым отзывам доньи Эльвиры. Она по-прежнему носила траур, но вышла без накидки, с непокрытой головой. Ни ожерелий, ни жемчужных серёг. Эльвира сообщила ему, что сеньоре пришлось продать все украшения китайцам из Париана. Это хорошо: гобернадора нуждается в деньгах – значит, и корабль продаст скоро. Но Эльвира не говорила, что в обмен на эти драгоценности она разыскала там же платье, усеянное крохотными зёрнышками гагата, так что теперь вся казалась огромным чёрным бриллиантом.

Дон Эрнандо всегда был ценителем женской красоты. Но эта... Чёрт знает, что такое!

При каждом шаге она, словно взламывая каркас юбки, заставляла свои камушки следовать за изгибами бёдер. А над металлом и камнем, переливавшемся всеми гранями, высилась тяжёлая масса светлых волос, венчавших её золотым венцом и принуждавшая держать голову высоко поднятой.

При свете факелов она прошла через патио. Её тень медленно скользила по столбам аркад. Она была одна. Вопреки этикету, братья не сопровождали её. Только крохотная фигурка чтицы следовала за ней шагах в десяти.

Донья Исабель держалась очень прямо. В какие небеса смотрела она? С полуулыбкой на устах она подала ему руку...

Да, около этой женщины стоило остановиться. Стоило даже принести ей в жертву всех остальных. Эта женщина создана для него. Или, вернее, – он для неё...

И он пойдёт к ней не утешать, как сам советовал Дасмариньясу, а обольстить, убаюкать и ввести в своё дело!

Дон Эрнандо только не знал, что она, соглашаясь принять его руку, чтобы выйти из дома, перейти улицу и подняться по парадной лестнице, которая вела в залы дворца, имела точно такие же намерения. Вряд ли выманить деньги у дворянчика, который ухаживает за её чтицей, но точно – воспользоваться им, чтобы попасть к временному губернатору, молодому Дасмариньясу, который был могущественнее и богаче.

Получив протекцию Дасмариньяса – добиться её и у генерал-лейтенанта Морги, представителя Его Величества.

Через Моргу – получить доступ к казне.

А тогда она сможет починить «Сан-Херонимо».

А тогда купит пушки и провиант.

А тогда наберёт новых матросов, новых солдат, новых священников и колонистов.

А тогда – снарядит «Сан-Херонимо».

Короче, ступенька за ступенькой она приблизится к мечте Альваро.

Пока не откроет, не покорит, не освоит золотые острова аделантадо Менданьи.

Не завоюет Землю Гипотезы.

Держаться. Не сдаваться. Не отступать.

* * *

Когда Эрнандо и Исабель переступили порог парадной залы, праздник только что начался. Волнуясь, какое впечатление произведёт, Исабель не утратила способности наблюдать. Она тотчас обратила внимание, что её братья, Дасмариньяс и всё общество обступили донью Хуану – супругу генерал-лейтенанта Морги. Заметила, что та вроде бы совершенно оправилась от своей лихорадки. Что она молода и красива. Каждый раз, когда губернатор Дасмариньяс к ней обращался, в её глазах вспыхивал огонёк. Но когда с приветствием к ней подошёл дон Эрнандо, лицо её просветлело. Хозяйка Манилы. Знатная дама, привыкшая получать знаки почтения, царствовать в этом мирке. Взгляд, которым она осмотрела аделантаду Менданья, ступившую на её территорию, позволил Исабель оценить, насколько длинный путь предстоит пройти. Прежде чем покорять мужчин в этой зале, необходимо успокоить их супруг. Впрочем, жестокой конкуренции не предвиделось. Женщин здесь было мало, им было из кого выбирать.

Донья Хуана приняла гостью так любезно, как только была способна. Исабель в ответ на её учтивость развернула всё своё очарование. Она знала: её первое сражение в этот вечер – понравиться хозяйке дома, которая, ещё её не зная, считала соперницей.

Вскоре Исабель поняла: на этом фронте шансов у неё нет, бой уже проигран.

За ужином Исабель сидела по правую руку от Дасмариньяса и по левую от Морги. Она сияла. Чувствовала, что неотразимо хороша. Вопреки опасениям, генерал-лейтенант сразу расположился к ней. Тридцать пять лет, борода ещё чёрная, взгляд живой... Он говорил с ней без перерыва, строго соблюдая формы вежливости, но явно стараясь, чтобы никто другой не привлёк её внимания. Она слушала его молча и неподвижно.

То, что он говорил, как нельзя больше интересовало её. Он вёл речь о скором приезде нового губернатора дона Франсиско Тельо де Гусмана. Прежде он был казначеем Каса-де-Контратасьон[28]28
  Королевское агентство по торговле с Америкой.


[Закрыть] в Севилье, всю жизнь работал на королевскую торговую монополию. На Филиппинах он будет рьяно собирать таможенные пошлины в пользу короны. По словам Морги, уж он поставит на место чиновников, привыкших поживиться за счёт Его Величества.

Дасмариньясу разговор Морги совсем не нравился, и он со своей стороны пустился разглагольствовать. Все знали, что временный губернатор говорит односложно, но в обществе доньи Исабель он завёл нескончаемое рассуждение об испанской честности и китайском пронырстве.

– Видите вон того человека в роскошном шёлковом камзоле?

Он показал на высокого мужчину, сидевшего на одном из самых высоких мест за столом.

– Не правда ли, вылитый идальго из Севильи или Кадиса? Всем испанцам испанец? А приглядитесь-ка хорошенько. Какое у него лицо, какие глаза: крещёный китаец! Его зовут Хуан Батиста де Вера. Настоящее имя знают только санглеи. Они четырежды подряд избирали его своим старостой. Он крёстный у всех маленьких китайцев, которых удалось крестить отцам-доминиканцам. Он-то и есть в Маниле настоящий император. У него своя полиция, свои судьи, своя тюрьма. Свой пост он покупает у нас за четыре тысячи песо в год – по сравнению с его настоящим доходом это сущие пустяки. Всем нам известно: он присваивает принадлежащий нам налог – берёт деньги с нелегалов, которых нам не удалось взять на учёт. А таких в Париане тысяч до десяти. По шести песо с головы – вот и считайте.