Текст книги "Королева четырёх частей света"

Автор книги: Александра Лапьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Исабель не желала её слушать. Партия губернатора победила. Бунт подавлен. Больше она знать ничего не желала.

– Замолчи!

И всё же она чувствовала, что Инес права. Платой за этот день была утрата не только незаменимого союзника, но и ещё двух человек, в смерти которых Кирос и Эльвира будут считать виновными её с братьями.

А кроме того, она слышала с берега жалобные кличи индейцев, оплакивавших убийство старого вождя. Они доносились до самой зари. А потом превратились в воинственные.

И ведь индейцы-то знали, что человек, убитый в лесу, – не Малопе, а Менданья!

Инес была права. Манрике и его люди убили душу Менданьи.

Глава 11
ГОБЕРНАДОРА

Понедельник 9 – суббота 14 октября 1595 года. Продолжение и окончание письма Исабель Баррето Петронилье

Мы съехали на берег, Петронилья.

Марианна, Альваро и я поселились с прислугой в хижине близ церкви. Лоренсо убедил нас, что это необходимо. Ему представляется, что мир между всё ещё враждующими партиями не установить, если мы не будем жить с колонистами одной жизнью.

Я постаралась сделать наше бедное жилище комфортабельным, насколько возможно: принесла ковры и развесила на бамбуковых столбах, подпирающих крышу. Эти завесы служат нам вместо стенок. Люди называют этот дом Резиденцией. Хороша резиденция: одна-единственная комната, похожая на могилу!

Смерть здесь подстерегает повсюду. Свирепствует лихорадка. Больше половины солдат заболело. Дети трясутся на своих тюфячках. Матери плачут. Отцы клянут Небо. Но никто и пальцем не шевелит, чтобы семье стало лучше. Ни один колонист не даёт себе труда убрать нечистоты, разлагающиеся под дождём прямо перед дверью. Не понимаю этих людей. У них каждая дорожка становится грязным болотом.

А индейцы преследуют нас.

Они многому за это время научились. Целят в лицо и в ноги – знают, что у нас это места уязвимые. И даже не боятся больше аркебузного грома.

Из лагеря никто выходить уже не решается. Ни по берегу, ни в лесу на охоте не сделать ни шагу, чтобы на тебя не напали. Еды после смерти доброго Малопе жестоко не хватает. Лоренсо думает, что надо захватить в плен человек пять-шесть туземцев и научить их кастильскому языку. Иначе мы никогда не сговоримся... Пусть несколько индейцев станут нашими переводчиками. Это старая идея Альваро, против которой всегда стоял Мерино-Манрике: тот утверждал, что дикарей нельзя пускать в форт. Ведь тогда они поймут, как нас мало. Лоренсо же полагает, что нужно пойти на этот риск, чтобы получить возможность общаться. Он послал два десятка своих людей, чтобы поймать индейских мальчиков. Впрочем, приказал им заманивать детей в шлюпки подарками, не применяя силы. Если мальчики окажутся неспособными к нашему языку, мы потом обменяем их на свиней и кур.

Индейцы, которые теперь очень бдительно охраняют свою деревню, встретили посланцев Лоренсо копьями. Несколько человек они даже ранили. Хуже того: в погоне туземцы так приблизились к лагерю, что Лоренсо пришлось совершить вылазку, чтобы прикрыть наших. Индейцы убежали. Но Лоренсо и ещё шестеро солдат вернулись ранеными. Брат получил стрелу в ногу.

По совету с ним, Альваро немедленно ответил карательным походом. Никак нельзя давать индейцам наслаждаться успехом и давать им подумать, что мы слабы.

Итак, Лоренсо без всякой передышки отправил ещё два десятка людей, но теперь уже с приказом жечь дома, каноэ, посевы – уничтожить и разграбить деревню Малопе и все индейские деревни поблизости.

Сейчас их хижины пылают, а наши люди возвращаются. Туземцы убежали в лес, но сначала пытались обороняться. Среди наших насчитывается ещё восемь раненых. К тому же вернулись они без провианта: кладовые оказались пусты. Всю живность туземцы забрали с собой. И даже кокосы с бананами.

Итог дня: сегодня, в пятницу 13 числа, воины Малопе победили нас трижды. Сначала солдат, которые должны были взять “переводчиков”. Потом Лоренсо и его людей у форта. А потом карательную экспедицию.

Колонисты, не скрываясь, жалеют о полковнике. Лоренсо – о солдатах, бывших на “альмиранте”, о лошадях, оружии и всем военном снаряжении, которое везли на “Санта-Исабель”.

Марианна, перевязывая ему ногу, призналась, что о лошадях жалеть уже не приходится.

Лоренсо в последний раз отправил Диего отыскивать следы корабля вокруг вулкана. Диего вышел на фрегате и должен вернуться, самое позднее, через две недели. Его обязанности в лагере, пока его нет, исполняет Луис.

Не знаю, Петронилья, сколько ещё времени я смогу продолжать это письмо. Но понимаю: мне надо записать все события, пока и на это не потеряла силы.

Когда мы сходили на берег, люди были полны надежды. Теперь же их дух упал ниже некуда. Все хотят отплыть отсюда. И я первая! Но дело в том, что никуда отплыть мы не можем. А этого солдаты и колонисты понимать не хотят! Постоянные нападения индейцев и наши непрестанные распри замедляют необходимую починку судов. Если верить Киросу, мачты наши сгнили. Такелаж “Сан-Херонимо” ничуть не лучше, чем был на “альмиранте”. Кирос говорит, что надо рубить деревья для замены рангоута, прясть лианы вместо пеньки на тросы, чинить паруса. И ещё множество дел он велит сделать прежде, чем выйти в море. После смерти Малопе у нас стало мало воды. Мало провизии. Кирос ещё уверяет, что вернуться в Перу мы не можем: ветры, которые пригнали нас сюда, не дадут развернуться обратно. Что мы вообще не знаем, сколько может продолжаться ожидающее нас путешествие. Сколько дней, сколько недель, сколько месяцев от нас до Соломоновых островов?

Рана в бедре у Лоренсо не заживает. День ото дня эта язва, которую Марианна не успевает чистить, становится только шире. Углубляется и разрастается. Стрела была смочена каким-то чёрным, клейким веществом, от которого мясо гниёт.

Петронилья, такие плохие вести я тебе доверяю, и так давно они плохи, что долго я даже не смела взять в руки перо. Нет, говорю я себе. Это уж слишком, твержу я... Нет, не могу описать тебе, что происходит с нами...

Как признаться тебе, что в первое воскресенье октября вокруг церкви появилось три десятка крестов, что могилы доходят до моей двери, что Байя-Грасьоса сегодня – просто кладбище, клоака и лагерь смерти? Как объяснить тебе, что у нас осталось от силы полтора десятка людей, способных нас защищать? А если бы индейцы это знали! На самом деле, Петронилья, стоит им только чуть приналечь на ворота форта, чтобы ворваться сюда и всех нас перебить. Лоренсо борется, как может. Пытается поддерживать порядок, делает всё, чтобы мы выжили. Но он терпит мученические страдания. Нога его в гангрене. Диего на фрегате ещё не вернулся. Кирос же, кажется, ничего не может сделать: солдаты не оставляют ему никакой возможности освободиться и заняться делами “Сан-Херонимо”. Они не доверяют ему. Следят за ним, шпионят... Люди думают, что при недостатке провианта Кирос уже наметил себе любимчиков среди колонистов и в один прекрасный день сбежит на “капитане” со своими матросами. Что до меня, я не считаю его способным на такое коварство. Его происки тоньше и не так очевидны. Но откуда мне знать? Паруса он оставил на борту: они хранятся в моей каюте, где я сейчас не живу.

С тех пор, как мы переехали в лагерь, Альваро не вставал с постели. Он говорит, что прибыл сюда не править, а умирать».

* * *

– Ты не умрёшь, Альваро, по очень простой причине: ты не можешь оставить меня одну... Нельзя тебе умирать!

– Братья твои сделают всё, что нужно... Лоренсо – человек очень разумный.

Исабель не стала говорить ему, как тяжело ранен Лоренсо, как мучает его нога в гангрене...

Настала ночь, и резиденция погрузилась во тьму. Кругом ни проблеска света. На улице тоже. Черно, как чернила, как вар. Луна поднялась было на востоке – еле заметный бледный серп – и скрылась. Затмение.

Погрузившись у ложа Альваро в собственные тревоги, Исабель не замечала, какой шум поднялся в лагере. Она и понятия не имела, что люди перед своими циновками падали на колени. Что мужчины громко стенали, уткнувшись лицами в грязь. Что женщины плакали. Что дети цеплялись за матерей, обратив лица к небу. Что кругом царила паника. До неё ничего не долетало: ни крики ужаса, ни молитвы викария Эспиносы в церкви. Даже самого затмения она не заметила.

Она только следила за тем, как дышит муж, как судорожно ходит его грудь. Слышала только одно: хрип, раздававшийся в его лёгких. Видела только одно: слабеющее дыхание, колыхание, которое, боялась она, вот-вот прервётся. И она тоже холодела от страха. Теперь она знала, что Альваро, может быть, не доживёт до утра. Через несколько часов...

На протяжении всех бессонных ночей Исабель никогда не теряла надежды. Альваро сильный человек. Его сложение не поддавалось горячкам. Раз она не спит, раз не оставляет его, раз окружает заботами, раз кормит, раз поит, раз баюкает, раз говорит о мире, раз сидит тут рядом с ним, раз оберегает его – Смерть его не похитит.

Но этой ночью ей не нужно было видеть его, даже трогать было не нужно, чтобы понять: сердце её любимого человека вскоре перестанет биться.

Исабель коснулась раздувшихся пальцев. Горячего покуда плеча... живого тела...

– А ещё Кирос, – через силу продолжал он. – У тебя будет Кирос, он тебя выведет. Великий капитан, истинный христианин.

Она согласилась:

– Да, главный навигатор у нас хороший. Лучше не бывает. Не тревожься.

– Бог меня наказал, что я не таков, как благородный Кирос...

«Самый благородный, – подумала она, – самый истинный христианин и великий капитан – это ты!»

Она обволокла мужа взглядом, в котором было столько любви и жизни, что он от этой великой нежности закрыл глаза, сам полон сострадания, раскаяния и тоски.

– Не тревожься, – повторила она и ласково погладила ему лоб. – Всё будет хорошо.

Он собрал последние силы и открыл глаза. Она помогла ему приподняться на подушках.

– Послушай... – выдохнул он, схватив её за руку. – Послушай. Мне недолго осталось... Когда я умру, солдаты и колонисты захотят принудить тебя оставить Санта-Крус. Не уступай им. Не повторяй моей ошибки. Я слишком дорого заплатил за первое моё упущение!

– Какое упущение, Альваро? Ты никаких упущений не делал.

– Делал! – нервно возразил он. – Делал! Слушай меня, Исабель, слушай, что я хочу тебе втолковать! Двадцать восемь лет назад, при тех же обстоятельствах, при каких покидаю тебя теперь, я сделал ошибку: уступил пожеланиям своих людей, которые хотели вернуться в Перу.

Ему то и дело приходилось переводить дыхание. Каждая фраза стоила огромных усилий. Но он хотел говорить и не давал себя перебить.

– Сделал ошибку, оставив Соломоновы острова, не основав там фактории. Колумб такой ошибки не сделал... Я расстался со своим открытием, не оставив там ни единого крещёного человека. Вот эту ошибку, то, что я бросил свой край, мне всегда ставил в вину Сармьенто. Этот упрёк обратил ко мне Его Величество Филипп II на аудиенции в Эскориале. Клянись, что ты её не повторишь! Что продолжишь колонизацию, что не бросишь Санта-Крус!

– Я ничего не сделаю, чего ты не пожелал бы... Только успокойся.

– Целуй этот крест!

– Я не отступлюсь... Клянусь тебе!

Эти слова успокоились Альваро. К нему как будто вернулось нормальное дыхание. Он прикрыл глаза, а потом заговорил уже с меньшим трудом – Исабель казалось, что совсем как обычно:

– Из-за того, что я допустил эту слабость – все мои трудности, которые... ты знаешь. – Он схватил её за одежду. – Послушай... Послушай... Времени у нас мало. Тебе осталось меньше шести лет, чтобы основать три города. Потом ты потеряешь все права на острова в Южном море. Любой мореход сможет объявить себя первооткрывателем и завладеть ими вместо тебя. Я разорил твоего отца, заложил собственное имущество в Лиме. Я ничего тебе не оставлю. Только одно: королевские капитуляции, по которым мой наследник получает все полномочия, привилегии и титулы, дарованные мне Его Величеством. Эти бумаги, которые я держу под замком в ларце, – твоё единственное богатство. Выходи замуж за человека, который сможет защитить тебя и продолжить конкисту...

– Я только тебя люблю! Я никогда опять не выйду замуж!

– Тебе придётся выйти замуж. Вдова Альваро де Менданьи не сможет выстоять против других мореплавателей: они не допустят, чтобы женщина снарядила новую экспедицию! Без поддержки, да ещё и бедная, ты в мире конкистадоров не будешь иметь никакого веса. Выбери человека, который будет действовать от твоего имени. Супруга, достойного тебя, достойного меня... Чтобы продолжить то, что мы начали вместе. Чтобы свершилась мечта моей жизни. А главное – твоей жизни... Эта земля (что бы ни говорил полковник), эта земля (не во гнев солдатам, ищущим только золота) богата ключевой водой, богата фруктами, богата всяческими культурами. Она богата... А что до туземцев – без сомнения, во главе других племён есть такие же вожди, как Малопе, столь же щедрые и добрые. Пятый континент должен быть отсюда довольно близко – они наверняка доплывают до него по Южному морю на своих челноках. Все эти люди на островах: индейцы с Маркиз, индейцы с Соломоновых островов, индейцы с Санта-Крус – не могли сюда попасть ниоткуда больше – только оттуда! С Земли Догадки! Санта-Крус будет стоянкой для королевской армады, послужит всем испанским кораблям на пути в Неведомую Австралию, или в Японию, или в Китай. Не бросай Санта-Крус. Придумай что-нибудь вместе с Киросом.

И снова Альваро затревожился:

– Если ты оставишь Байя-Грасьоса, не основав здесь колонии, вся моя борьба пропадёт втуне. И жизнь моя будет никчёмной. Безумной мечтой... Бредом фантазёра. Неудачей. Господи всемогущий! – Он задрожал в лихорадке. – Я хочу исповедаться... Позови падре Серпу...

Исабель проглотила рыдание и не двинулась с места.

Падре Серпа уже не мог отпустить Альваро эту «ошибку» и все прочие грехи, в которых аделантадо себя корил. Капеллан только что отдал свою нежную душу Богу, унеся с собой надежды христиан Байя-Грасьоса. Был ещё падре Эспиноса. Но падре Эспиноса в этот час плакал у Креста в полной уверенности, что тоже умрёт, только без исповеди, без отпущения грехов, без соборования... Он остался последним из четырёх священников экспедиции.

– ...А потом вели прийти твоим братьям, капитану Киросу, капитану Корсо и всем моим офицерам, и ещё присяжному поверенному – я имею в виду королевского нотариуса. Я должен продиктовать своё завещание при свидетелях.

* * *

С обеих сторон кровати Исабель зажгла по серебряному канделябру ростом с себя, осветив лицо мужа. Запах воска – церковный аромат – поднимался к потолку, смешивался с испарениями от мокрых бамбуковых столбов и пальмовой крыши. В ногах кровати высилась статуя Божьей Матери Пустынницы, принесённая из церкви. Дождь не переставал, так что тьма бездонной ночи стояла непроглядная. Только через несколько часов небо начнёт светлеть. До зари ещё далеко...

Среди людей губернатора, собравшихся у его постели, не хватало двух самых важных: крепостного коменданта и начальника вооружённого отряда дона Лоренсо Баррето, который сам тяжко болел и не мог подняться с ложа, и адъютанта капитана дона Диего Баррето, всё ещё искавшего «альмиранту».

Подложив под спину подушки, весь в поту, Менданья уже сверхчеловеческим для себя усилием пытался выразить свою волю. Секретарь писал под его диктовку.

«Во имя... Господа... Всемогущего. Аминь».

Его слова прерывались долгими паузами. Слышно было, как скрипит перо секретаря.

«Я, Альваро де Мендоса, аделантадо островов Южного моря, губернатор и генерал-капитан оных же островов волею Божьей милостью короля Испании, больной телом, но здравый умом, свободный в суждении и выборе, как был сотворён Господом, веруя во Святую Троицу и Святую Римскую Церковь, объявляю, что жил и умираю в заповедях правой веры. И объявляю здесь своё завещание следующим образом и по следующей форме:

Во-первых, душу мою поручаю Богу и прошу, если я умру от этой болезни, чтобы тело моё было погребено в церкви, заложенной мною здесь на острове, названном мною Санта-Крус. Прошу падре Эспиносу, викария сказанного прихода, присутствовать при моей смерти, совершить обряд моих похорон, отслужив мессу, для которой он получит обыкновенные дары и непременный вклад, взятый из моего имущества. Прошу также, чтобы за упокой и во спасение моей души было совершено двадцать месс в той же церкви или в том месте, где будет похоронено моё тело, если мне суждено умереть не на Санта-Крус, чтобы притом эти мессы также были оплачены из моего имущества.

Назначаю свою законную супругу донью Исабель Баррето единственной собственницей и безусловной владелицей всего имущества, привезённого мною на этот берег. А равно всего прочего имущества, которое принадлежит мне теперь или может принадлежать в будущем. Завещаю ей наследственный маркизат, полученный мною от короля со всеми титулами и отличиями, с ним связанными. Торжественно объявляю её аделантадой южных морей и гобернадорой всех земель, каковые открыл я и может открыть она»...

Дальше Исабель не слушала. Склонив голову, она глядела на руки мужа, лежащие на простыне. На его саване. Как дальше жить без него? Как? «Такова моя неотменимая последняя воля». Не сдаваться. Ждать. Продолжать. «Совершено в Байя-Грасьосе 18 октября 1595 года в присутствии...»

Свидетели подошли, чтобы расписаться.

Движение людей, разом двинувшихся к постели Альваро, топот сапог и звон шпаг вырвали её из оцепенения.

Старый инстинкт: всё предусмотреть. Ради себя. Ради него. Ради конкисты.

Она наклонилась к мужу и прошептала пару слов.

Он кивнул и с усилием продолжал:

«Заявляю, что супруг...»

Секретарь замешкался.

Альваро из последних сил сердито крикнул:

– Пишите!

«...что если донья Исабель Баррето пожелает после моей смерти вновь выйти замуж, она может свободно пользоваться всем моим имуществом. И что её будущий супруг может наравне и вместе с ней носить все титулы и отличия, коими Его Величеству королю Испании было и будет благоугодно даровать мне в прошлом, в настоящем и в будущем».

Секретарь подал ему перо. Он не смог его удержать. Пришлось сложить на стержне пера его пальцы и водить рукой. Через несколько минут, которые всем десяти присутствующим показались чрезвычайно волнующими, ему наконец удалось изобразить свою подпись. Она была неузнаваема.

Аделантадо Менданья совершил последний акт своей власти.

Он рухнул на подушки. Свидетели подписались в свой черёд, и Исабель попросила их выйти.

С Альваро она оставила только падре Эспиносу, чтобы тот его исповедовал. Сама ушла за ковёр, взяв с собой завещание, которое собиралась запереть в ларце с гербом Менданьи. В ларце морехода Альваро. В тяжёлом ящике, с которым он не расставался и всегда непременно сам нёс его на плече. Там он держал всё самое дорогое для себя. Она увидела апрельские капитуляции 1574 года, королевский штандарт, бортовой журнал, большой красный султан, который он надевал, отправляясь в обе экспедиции. Хранил он даже ленты с её платья, которое было на ней в тот раз, когда в первый раз в её комнате он ей рассказывал про Соломоновы острова. Все реликвии общих дней, общих мигов... Чёрные камни из порта Кальяо, по которым они так часто ходили рядом, мечтая о странствиях...

Она разложила все сувениры по тем отделениям, куда поместил их Альваро, вложила его последнюю волю между страниц бортового журнала, закрыла крышку, вставила три ключа в замки и привела в действие очень сложный механизм, охранявший ларец от всяческих любопытных.

Сделав всё это (теперь желания её мужа и собственное её будущее было завещанием хоть и не обеспечено, но прояснено), она упала на колени.

Она молча плакала и молилась, молилась, чтобы Господь помиловал Альваро. Молилась – и не могла сдержать рыданий.

Получив соборование, аделантадо казался более тревожным и смущённым. Эспиноса заставлял его твердить «Помилуй мя, Боже», «Верую» и прочее. Он повиновался покорно, но душа его был далеко. Он звал, он требовал к себе Исабель.

Она заторопилась к нему.

Исабель вложила ему в руки то самое Распятие, на котором он велел ей поклясться не бросать Санта-Крус, пыталась говорить ему о Боге, о вечной жизни, о рае, где его ожидали их дети... Но Альваро думал лишь об одном: об экспедиции. И о ней – о своей супруге, наследнице, преемнице – о той, кто должна была продолжить конкисту, он же оставлял её одну среди людей, готовых на убийство, на затерянном острове посреди Тихого океана. Конкиста, Исабель... В бреду Менданья сливал их в одном вопросе: «Что станется с островами, что станет с тобой? Есть, есть Соломоновы острова, – неустанно твердил он, – они существуют, и ты существуешь, и будешь королевой четырёх частей света...»

Услышав эту фразу из их первого объяснения в любви, из его брачного предложения, из их первой ночи, Исабель окаменела.

Ей надобно держаться и не сдаваться. Солнце стояло в зените. «Ты будешь королевой четырёх частей света»...

С этими словами мореплаватель Альваро де Менданья и скончался. Это случилось 18 октября 1595 года в середине дня.

* * *

«Не прошло и нескольких часов, как тело её мужа унесли, – писала Марианна, продолжая послание Петронилье. – Ей даже не дали опомниться. Не дали сообразить, что к чему... Мне до сих пор слышится стук топоров и молотков: это Кирос велел делать гроб».

Марианна – вдова в шестнадцать лет – тоже пыталась запечатлеть события. Почему она? Почему так рано? Было ли у неё предчувствие, что Исабель позволит горю растерзать себя? Поглотить так же, как поглотило оно Марианну? Что сестра утонет ещё глубже, ещё безысходней? Неужели поэтому – потому, что знала, о чём говорит, – эта девочка продолжила письмо к старшей сестре? Потому что знала: Исабель не напишет больше ни строчки? Не притронется ни к письму, ни к бортовому журналу? Ничего не расскажет ни о прошлых, ни о будущих ужасах? Не доверит ничего никому? И с её молчанием их общая трагедия погрузится в забвение? Во всяком случае, не надолго хватило почина Марианны. Всё свелось к нескольким строчкам:

«Лоренсо приказал класть тело в гроб немедля. Иначе нельзя: во влажном климате тело быстро разложится. Он исполнен желания отдать дону Альваро почести по обычаям. Несмотря на тяжкую болезнь, он собирается сам вместе с Киросом, Луисом и старшими офицерами отнести к месту упокоения тело нашего зятя.

Протокол, этикет, парадный убор – что за чепуха на острове Санта-Крус, где всё гнилое, где ни один человек уже не держится на ногах! Но Лоренсо и Кирос на сей раз согласны: аделантадо Менданью необходимо похоронить со всей торжественностью, подобающей представителю испанского короля в Новом Свете. Среди всякого хлама я нашла шесть локтей бархата – Луис обивает им гроб.

Исабель ни во что не вмешивается. Ни на что не откликается. Опустила руки».

* * *

Дождик, дождик целый день... Похоронный звон в церкви... Начальник вооружённого отряда красавец Лоренсо в парадной форме: умирающий, на глазах у колонистов всё же выбравшийся из своей хижины...

Идти сам он не мог – опирался на плечо сестрёнки.

Марианна надела на него доспех, каску с плюмажем. Пристегнула к поясу шпагу, натянула на брата наручи. Не хватало только сапог. Кое-как Лоренсо доковылял по грязи до резиденции. Не умолкая, глухо звонил погребальный колокол.

Восемь человек офицеров взяли на плечи гроб, накрытый пеленой с шестью шарами – гербом Менданья де Нейра-и-Кастро – и королевским флагом с красным иоанновским крестом на синем фоне.

Перед ними шли два барабанщика с чёрным крепом на барабанах и палочках, глухо, громко и медленно отбивая такт шествию.

Позади два знаменосца несли приспущенные знамёна, обращённые древками к земле. За ними солдаты с аркебузами – также стволами к земле.

Дальше следовала маленькая группа ещё остававшихся на ногах колонистов, их жён и детей, которых кончина губернатора окончательно погрузила в ужас и скорбь. Наконец, Исабель и Марианна в чёрных вуалях, а рядом с ними капитан Кирос и капитан Корсо.

Они торжественно двигались по тропинке, без поворотов преодолевая короткое расстояние от резиденции до церкви. На пороге их ожидал падре Эспиноса.

Он наскоро отслужил мессу, которую завершил похвальным словом покойному. Тоже кратким.

Викарию было известно, что солдаты Мерино-Манрике считали аделантадо злодеем – убийцей их любимого полковника. И что колонисты считали его виновным во всех своих бедах. Он понимал, что ненависть готовилась выйти наружу, что месть может прорваться в любой момент. Поэтому он только перечислил все титулы и отличия начальника экспедиции – общего господина, и завершил речь такими словами: «Его сиятельство отдал Богу душу так, как и мог ожидать Творец от человека столь благочестивого, столь доброго, столь отважного, столь справедливого, как он. Человека, помышлявшего лишь о служении Богу и о королевской чести».

Открытая могила ждала их в церкви. Её вырыли перед алтарём, как было принято для важных особ. Но здесь не было мраморных плит, не было плиты надгробной, не было памятника. Просто дырка в грязи.

Исабель прямо и недвижно стояла на краю могилы у отвала. Все уже знали, что должны хранить ей верность, повиноваться и почитать. Все внимательно на неё смотрели. Все видели, как она исхудала с тех пор, как сошла на берег. Стала тенью самой себя. Поражала скорбью и отрешённостью. Должно быть, все несколько недель, что хворал её муж, она не спала, не ела, не пила – разве что совсем чуть-чуть.

Два несовместимых облика гобернадоры представали перед их глазами. Великолепная донья Исабель с золотыми волосами, утыканными гребнями и усеянными жемчугом. Познававшая свой галеон, влюблённая в море, очарованная красотой островов... А теперь – этот призрак с преклонённой головой, закутанный в вуаль. Без лица, без глаз и без слёз.

В иных она будила сострадание. В других – любопытство. Почему бы этой женщине и не страдать так, как всем? Слишком долго она держалась. Вот теперь и осядет, как тряпичная кукла. Они только и ждали этого момента.

Она же ещё сопротивлялась.

Когда была брошена последняя лопата, она обернулась. Офицеры и жёны колонистов устремились за ней. Даже солдаты с матросами двинулись к резиденции. Все три сословия желали выразить соболезнование донье Исабель Баррето – их гобернадоре, воплощению королевской воли на этом острове и представительнице воли Божьей на всех землях Южного моря. Служанка Инес захлопнула перед ними дверь.

– Я не узнал её! – восклицал Диего. – Она всегда держалась так прямо! Она всегда из принципа носила дневной убор, даже когда была одна; она...

Диего, как и его братья, вовсе не был сентиментален. Он был хорош собой и очень похож на старших – Исабель и Лоренсо. Тоже белокурый. В двадцать пять лет он повидал довольно людского горя, чтобы оно его уже не поражало. А женское горе трогало его всего меньше. Но, повидав сестру, он вышел от неё потрясённый.

– От неё ничего не осталось... А сколько прошло? Десять дней?

– Знаю, – вздохнула Марианна. – Знаю. Она больше не наряжается. Не ест. Не молится. Не плачет. Не зовёт смерть. Смерть уже в ней.

Встречая Диего, вернувшегося из плавания, Марианне не было нужды задавать свой неотвязный вопрос: ответ она уже знала. Брат вернулся, ничего не обнаружив. Никаких следов «альмиранты», ни одного обломка. Никаких указаний на то, что случилось с Лопе де Вегой. Всё такая же загадка...

Зато зрелище, открывшееся глазам молодого человека, было предельно ясным. Последние остатки веры, надежды и дисциплины аделантадо унёс с собой. Нескончаемая агония Лоренсо, прикованного к своему дому гангреной, физическое и духовное отсутствие гобернадоры – всё вело к краху.

– Это место гнилое. Надо отсюда уходить! Что говорит Луис?

– То же, что и ты.

– Кирос?

– Он всё твердит, что мы не в состоянии выйти в море. И всё же, думаю, он начинает отступать перед очевидностью.

– А остальные? Солдаты?

– Эти грозят расправиться с Киросом и Исабель, а потом захватить корабли. Колонисты ничего не делают. Только переезжают с корабля на сушу и обратно. Кто заболевает на борту «Сан-Херонимо» – переселяется в форт. А люди из форта бегут с берега на судно. Но там и там всё равно умирают.

– А что викарий Эспиноса?

– Он хороший священник. Делает, что может, спасая души. Приносит Святые Дары умирающим и пытается служить мессу. Но он тоже болен.

– Что с ним?

– Лихорадка... Он говорит, что мы все умрём, и грозит вечным проклятьем за преступления. Всех, у кого кровь на руках, кто виновен в смерти Малопе, полковника, Буитраго, Ампуэро, даже те, кто убивал туземцев на Маркизах и индейцев здесь, он проклинает и торопит с покаянием.

Диего пожал плечами:

– Падре Эспиноса всегда хотел остаться в этой дыре.

– Теперь нет. Он уже не собирается трудиться для обращения индейцев. От него даже исходит общее прошение об отплытии.

– Так если все согласны – в чём проблема? Я вернулся – снимаем лагерь. Исабель должна приказать грузиться на корабль. Сегодня, завтра – чем скорей, тем лучше!

– Она не прикажет.

– Почему?

– Аделантадо велел ей целовать крест, что она не никогда не покинет Санта-Крус.

– Позови к ней всех. Кироса, викария, Корсо и всех остальных. Альваро был просто дурак! Мы покинем это место – покинем сейчас же, нравится это сестре или нет...

Склонив голову, она сидела за тяжёлым столом Альваро, положив на стол руки и сцепив пальцы. Увидев её, Диего успокоился: она выглядела лучше, чем днём, когда он, только что вернувшись из плавания к вулкану, застал её неприбранной. Она по-прежнему выглядела страшно исхудавшей и не в себе, но теперь уступила просьбам Инес: дала себя причесать, одеть и приготовить к гостям. Для этой встречи с братьями и остальными своими людьми Исабель надела тёмное чистое платье, приличествующее гобернадоре.

И всё-таки семья Баррето представляла собой ужасное зрелище. Диего даже не думал, что всё может так перемениться.

Лоренсо, которым он так восхищался – его беззаботностью и красотой, успехом у женщин, везением в картах и храбростью в бою – теперь не мог скрыть конвульсии, безобразившей его лицо. Когда он ковылял по лагерю, перевязка его сползла. Язва изъела всю ногу. Рана издавала зловоние. На одной ноге допрыгав до кресла, он пытался и не мог усесться. Марианна, стоя на коленях, пыталась поправить ему повязку. Луис, изнурённый постоянными дозорами, грязный, растрёпанный, прислонился к стене. Взгляд его был так же неподвижен, как у Исабель; он заворожённо глядел на рану Лоренсо. Вернее, на макушку Марианны у ног брата. А ещё вернее, Луис спал стоя и не видел никого и ничего.

Викарий Эспиноса в наброшенной на плечи накидке дрожал в лихорадке и стучал зубами.

Кирос выглядел пострадавшим менее всех. С виду скорбь ничего в нём не переменила. Одетый, по обыкновению, в чёрное, он отчётливо перечислял факты – тысячу доводов, по которым отправляться нельзя. Первая трудность: как возвращаться. Следовать тем же путём невозможно. Невозможно! Они наткнутся на непреодолимую стену пассатов.