Текст книги "Королева четырёх частей света"

Автор книги: Александра Лапьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

– А что она ещё потом выдумает? Будет служить метискам и негритянкам? Переселится в квартал рабынь?

Вот об этом – о том, что такое может быть, – и размышляла донья Хустина перед рассветом.

Капитул был прав. Главное не в том, что скажет капитан дон Эрнандо де Кастро о телесной оболочке своей супруги. Святой Торибио, все святые Божьи – они-то что скажут? Что скажет Господь, сотворивший мужчин и женщин, чтобы служить Ему на том месте, куда Он их поставил в этом мире от рождения?

– Каждому из нас Он назначил на земле своё место... И донье Исабель Баррето де Менданья де Кастро – тоже...

Да, капитул был прав. Покаяние это мнимое: кающаяся не творит волю Господню. И кому, как не донье Хустине, выпала миссия остановить её падение, вернуть на путь истинный?

«Как убедить её в её слепоте? Как принудить отказаться от заблуждений? Как просветить?»

Донья Хустина оценила масштаб поступка: донья Исабель стремилась к абсолютной нищете. Её желание самоуничижения не ведало никаких пределов. Она готова была лишиться всего. Даже – да прежде всего! – человеческого достоинства, чести, за которую она, говорят, прежде всегда так держалась.

Донья Исабель падала ниже и ниже. Без предела.

«Как остановить её?»

Надежду аббатиса возлагала на родную сестру доньи Исабель – свою любимицу. Ей она поручила вразумить гордячку.

Донья Петронилья Баррето де Кастро была идеальной монахиней, образцовой воительницей Господней: никакого честолюбия, любовь к послушанию, страсть к служению. Её монашеское призвание родилось не вчера. Но когда она призналась в нём отцу, тот не послушал её. Двух других дочерей он поместил в монастырь Непорочного Зачатия, хоть они и твердили, что монастырская жизнь им вовсе не по душе, а Петронилью выдал замуж за старика, более богатого и благородного, чем она. Петронилья, как всегда, приняла свой жребий смиренно и кротко. Но оставшись тридцати трёх лет вдовой – владелицей нескольких энкомьенд, – она поспешила уплатить клариссинкам вступительный взнос в две тысячи песо и обрести убежище за стенами маленькой женской республики, которой теперь управляла её подруга детства – донья Хустина де Гевара... В этом мире, вдали от мужчин, она искала защиты.

Донья Петронилья действовала без колебаний: воспитание сына поручила своему деверю, а всех дочерей взяла с собой в монастырь. Старшие приняли постриг вместе с матерью. Младшая, любимица Марикита, предназначенная к замужеству, жила как послушница. Так что донья Петронилья с дочерьми жила одной семьёй, в уюте, в одной келье, под сенью всеми почитаемой настоятельницы.

И ни к одной из них не было ни малейших нареканий.

Хотя донья Петронилья не имела никаких способностей к начальствованию, аббатиса назначила её членом капитула: будучи уверена в почтении и преданности старой подруги, она рассчитывала на её поддержку против трёх остальных сестёр.

Те были в числе основательниц монастыря, как и она, и каждая считала, что аббатисой вместо неё полагалось стать именно ей. Донья Хустина контролировала их честолюбие тем, что держала около своего престола. Но соперницы могли нанести ей удар – и теперь, этой бессонной ночью, она вдруг взялась обдумывать, насколько он может быть страшен.

Утверждая, что родная сестра фаворитки предана не истинному, но лишь показному покаянию, настаивая на том, что она страдает непослушанием и опьянена своей свободой, три соперницы вызывали опасный призрак: призрак бесовщины.

Они ещё не говорили вслух, но подразумевали: аббатиса впустила в монастырь дьявола. Хуже того, она это знала и закрывала на это глаза.

Если такие обвинения дойдут до инквизитора...

Донья Хустина ни за что не хотела, чтобы в её стенах появился инквизитор!

Нетерпеливым движением, какого за ней не водилось, она отбросила одеяло, вскочила с постели и приказала рабыне, которая стерегла её сон и следила за здоровьем:

– Вызови ко мне донью Петронилью!

* * *

– Ты убедила её? Что она говорит?

Монахини сидели рядышком в зале капитула и вели беседу. Сугубо приватную. Дружба связывала их с детства. Вопреки всем правилам и уставам, между собой они так и остались на «ты».

– Ничего не говорит.

– Как ничего?

– Сестра так слаба, что не произносит уже ни слова.

– Дала обет молчания, я знаю.

Донья Петронилья, не отвечая, опустила глаза.

Если бы кто увидел эти две фигуры издали, в глубине огромного сводчатого зала, то не отличил бы их друг от друга. Донью Петронилью называли тенью доньи Хустины. Двойником. Одного роста, обе кругленькие, та же семенящая походка. Но кроме малого роста и немалой полноты, они вовсе не были похожи. Одна, донья Хустина, была брюнетка, другая – блондинка с теми золотистыми волосами, что отличали всех девушек рода Баррето. Теперь, когда ей перевалило уже за сорок, из-под покрывала выбивалась седина. Кроме того, рассеянный кроткий взор доньи Петронильи никогда не загорался стальным сполохом, как, бывало, взгляд аббатисы.

– Дала обет молчания, – сурово повторила донья Хустина, – хотя я сняла его с неё! Стало быть, упорствует?

Собеседница опять не ответила.

– Что она читает? – продолжала расспрашивать донья Хустина.

– Она не читает.

– Я думала, она помешана на книгах.

– Она их сожгла.

При других обстоятельствах такое аутодафе было бы добрым знаком. Донья Хустина всегда говорила: искушение земным знанием – одна из уловок лукавого, чтобы увести человеческие души от знания истинного.

Однако она уточнила:

– И молитвенник не читает?

Донья Петронилья с сожалением вздохнула.

– В церкви поёт?

– Молится.

Аббатиса не выдержала:

– Молча небось молится! А ведь музыка возвышает душу грешную... Она считает себя святее ангелов, поющих во славу Божию?

Донья Петронилья посмела дать объяснение:

– Она слишком любит музыку, как и книги.

Донья Хустина немного поразмыслила над этими словами, а потом заговорила обычным мирным тоном:

– Добейся от сестры, чтобы она оставила эти крайности, чтобы вернулась к обыкновенным трудам покаяния.

– Как можно требовать от Исабель обыкновенного покаяния?

– Ты знаешь тайны её сердца, ты любишь её – скажи мне... Чем она провинилась, что сама на себя наложила такое отречение от всего?

– Она не отреклась от всего.

– Не отреклась?

– Не знаю.

– Нет, знаешь. Я спрашиваю тебя: какие преступления совершила твоя сестра?

Голос настоятельницы требовал ответа.

– Не знаю.

– Лжёшь!

От резкости такого обвинения на ресницы доньи Петронильи навернулись слёзы. Никогда ещё аббатиса так с ней не обращалась.

– Не спрашивайте меня об этом, – пролепетала она.

– Я велю тебе отвечать. Что она сделала, что затворилась здесь?

– Ничего! Ничего не сделала! Здесь она сражается. Торгуется с Мадонной, ведёт переговоры со Спасителем...

Теперь уже донью Хустину как будто плетью огрели. Она ошеломлённо повторила:

– Торгуется с Мадонной?

И впрямь Сатана поселился в этих стенах!

– С Господом нашим Иисусом Христом она ведёт переговоры?

Собеседница, почуяв, что вступила на зыбкую почву, попыталась объяснить и сделала ещё один неловкий шаг:

– Хочет променять свою жизнь...

– С Господом не меняются!

Донья Петронилья покорно поправилась:

– Отдать жизнь...

Цепляясь к неловким словам, аббатиса громко заговорила:

– На что она выменивает жизнь? Чего хочет такой ценой? Чего требует в уплату за своё покаяние?

Донья Петронилья ответила не сразу.

– Она отказывается от свободы, – попыталась она объяснить, – от красоты, от всего, что дорого её сердцу ради... – Петронилья задумалась, как бы выразить мысль поточнее, и произнесла слово, от которого аббатиса вздрогнула: – Ради любви.

– Любви? О любви какого рода ты говоришь? В делах доньи Исабель я совсем не вижу тех святых радостей, которые любовь Господа нашего Иисуса Христа даёт смиренным рабам его. Ты говоришь, она сражается. Чего она хочет?

– Быть такой, какой всегда должна была быть: женщиной, которая ждёт и молится.

– Ты не отвечаешь на мой вопрос. Чего она добивается от Бога?

Тут-то Петронилья выговорила то, что не смела сказать прямо до сих пор:

– Она молит о жизни своего супруга дона Эрнана де Кастро, которого сама принудила выйти в море без оружия, провианта и карт... За это она всё отдаёт Божьей Матери Раскаяния – за то, чтобы любимый человек вернулся в Лиму.

Донья Хустина немного подумала и неприветливо сказала в заключение:

– Принеси мне ларец, который стоит у тебя. Не отпирайся, дочери твои мне говорили: когда вы сюда поступали, донья Исабель дала тебе ларец на хранение. Ступай за ним!

* * *

Бедная Петронилья вышла из зала капитула в большом волнении. Она так старалась помогать настоятельнице, во всём угождать ей... Раздоры были ей ненавистны.

Но на сей раз она не послушалась и побежала не прямо в келью, чтобы принести то, что от неё требовали, а совсем в другую сторону.

Но сестры нигде не нашла. Ни перед статуей Божьей Матери, ни в церкви, ни в клуатрах.

Петронилья ходила на заседания Совета. Она слышала, какие слухи витали вокруг чрезмерных трудов Исабель. И чуяла: над головой женщины, которую, она любила больше всех на свете, наравне ещё с доньей Хустиной, героини её юности – собирается гроза.

Каждый день Петронилья видела, как сестра изводит себя, и сама изводилась.

А теперь... Теперь о прошлом Исабель будет расспрашивать аббатиса. А может быть – допрашивать инквизитор.

Петронилья вернулась к себе и застала всех трёх дочерей в такой же панике. Марикита поругалась с другими послушницами и пришла в слезах. Сёстры суетились вокруг неё – только мелькали, как в танце, коричневые сутаны и чёрные покрывала.

– Они говорят, что тётушка Исабель кончит на костре, – делилась младшая сестра. – Инквизитор, дескать, её отлучит от Церкви! Нам, дескать, надо от неё бегом бежать – она проклята!

– И правда, мне стыдно за все её поступки, – подала голос старшая.

– На твоём месте, – прервала её донья Петронилья и, дрожа от негодования, повторила: – На твоём месте я бы воздержалась от таких выражений!

– Вы, матушка, всегда за неё заступаетесь, а она вам, родной сестре, не соизволила ни слова сказать с тех самых пор, что сюда переехала! Она нас не любит! Она...

– Исабель – и нас не любит! Знала бы ты, знала бы только... Да никто не любит нас так, как она: и сестёр, и братьев – всю семью. Она с нами всё разделила...

– Разделила? Может, ты имеешь в виду её океанское плаванье? Безумие, которое нас всех разорило...

– Все последствия этого, как ты говоришь, безумия, Исабель до сих пор терпит одна.

– И слава тоже вся ей одной!

– Поверь на слово: никому я не пожелаю такого бремени. Своими поступками тогда, в том плавании, она всех нас, всех близких, всех, кого любит – и дядей ваших Луиса и Диего, всех! – спасла от наших неправд и малодушия.

– Какого малодушия? Каких неправд? Говорят, её командование было сплошным скандалом! Говорят, она сама убила первого мужа, а дон Эрнандо не возвращается, потому что бежал от неё!

– Не говори, чего не знаешь.

– Одно я точно знаю: если бы она нас любила, то не унижала бы так.

– Матушка, это правда. Она прислуживает белым сёстрам – это бесчестье для нас.

– Грязная вся, хуже судомойки!

– А ещё, – упрямо продолжила Марикита, – говорят, что она вообще конверса.

От такого оскорбления Петронилья вся побелела. Хуже ругательства не было. «Конверса» значило «новокрещёная еврейка».

– Если бы в твоей тётушке Исабель текла еврейская кровь – значит, она была бы и во мне, и в вас тоже. Тогда бы нас здесь не было!

Но на самом деле этот слушок леденил Петронилье сердце. Она знала, что имя её отца запятнано молвой. Ещё при его жизни шептались: он-де носит имя Нуньо Родригес Баррето и называет себя отпрыском португальских грандов, родичей Борджиа и Арагонской династии, потомком Нуньо Родригеса Баррето I и Нуньо Родригеса Баррето II, а на самом деле не имеет никакого права называться доном. Ему удалось раздобыть документы, подтверждающие limpieza de sangre, чистоту христианской крови, но происхождение его родителей оставалось тёмным. На смертном одре он назвал себя законным сыном некоего Мануэля Перейры, и все свидетели содрогнулись: слишком явно это имя указывало на португальского еврея. Своим поведением во время гражданской войны, внёсшей раскол среди испанцев Перу, правильным выбором, сделанным тогда (он встал на сторону короля против мятежных конкистадоров, желавших самостоятельно править колонией), верностью и подвигами на службе Его Величества Нуньо Родригес Баррето заслужил милость вице-короля. Тот его и наградил, дав сиятельную супругу такого высокого происхождения, такой чистоты крови, что это обеспечивало благородство всего их потомства.

И всё же недруги и кредиторы Нуньо позволяли себе тихонько поговаривать, будто бумаги, подтверждающие, что еврейской крови в нём нет, он подделал...

И вот теперь об этой возможности, которая для всех одиннадцати детей Баррето была смертельной опасностью, об этом подозрении, которое они между собой никогда не произносили вслух, прямо в лицо донье Петронилье объявила родная дочь. Ужас потряс её до глубины души.

Конверса! В те времена это слово значило нечто такое, что было гораздо хуже любых страхов аббатисы... Если инквизитору подскажут, что женщина, предающаяся чрезмерному покаянию, быть может еврейка, донья Исабель почти наверняка потеряет жизнь. Но не она одна – погибнет и донья Петронилья, навек потеряет покой донья Хустина... Страшный позор покроет весь монастырь...

Аббатиса права: Исабель обязательно нужно прийти в норму. Найти своё место. Войти опять в круг своих дочерей, племянниц, сестёр – супруг великих конкистадоров. Именно так: занять своё место в родословии победителей там, куда Всевышний её поставил. В числе наследников, по праву рождения в Лиме, тех свершений, которые испанцы в Перу почитали величайшими во все времена, Божьей наградой.

И впрямь, открытие Нового Света было такой наградой – даром Господа их католическим Величествам в знак Его радости об изгнании евреев из королевства. Доказательство? Да ведь золото и все богатства Четвёртого континента открылись Христофору Колумбу в тот год и чуть ли не в тот день, когда государи приняли решение об этом изгнании...

Чтобы отразить обвинение в принадлежности к народу, который Петронилья сама называла проклятым, нужно было раствориться среди носителей Слова, покориться тем, кто обладает истинным Знанием. Петронилья знала, в чём разгадка: в послушании.

Не сказав больше ни слова, она прошла к себе в комнату, опустилась на одно колено и вытащила из-под кровати ларец, который не так давно ей вверила под великим секретом Исабель.

* * *

– Перестань так глядеть! – велела аббатиса. – Ты не предаёшь сестру, а спасаешь.

Тоскливый взгляд славной, доброй, верной Петронильи раздражал донью Хустину. Сама же она, обычно такая сдержанная, даже не пыталась скрыть любопытство к предмету, стоявшему теперь на столе.

Это был ящик из тех, что берут с собой моряки для личных вещей: походный сундучок с полукруглой крышкой, обитый медью с железными наугольниками, закрытый на три огромных замка.

Петронилья вошла под тёмный свод и ждала, что будет дальше.

– Давай сюда ключ.

Петронилья подошла, положила ключ на стол и отступила обратно. Она-то уже знала, а аббатиса нет: ларец они не откроют: его можно только взломать.

Чтобы открыть замки, им надо было иметь не один, а три ключа, которые одновременно требовалось вставить в замочные скважины. В этом не было ничего не обычного. В таких сундучках хранили золото, серебро и любые иные богатства под ответственность трёх лиц, так что никто из них ничего не мог сделать без согласия двух других.

– Так, а ещё? Где ещё два ключа?

– Один на шее у доньи Исабель, а ещё одним владеет дон Эрнандо де Кастро. Он забрал его себе.

– Как забрал? Ты хочешь сказать – без согласия доньи Исабель?

– Я не знаю.

– Опять начинается! Говори, что знаешь.

– Сестра хотела спрятать этот ларец как раз от мужа. Для того и доверила мне.

– А я думала, у них брак по любви... Мне говорили, она избрала его из многих женихов... Да ты сама мне только что говорила: она молится Богородице о его скором возвращении...

– Всё это верно говорят. И то, что я вам сказала про чувство сестры к своему мужу, тоже, скорей всего, правда.

– Чего же не должен знать капитан дон Эрнандо?

Донья Петронилья не сразу ответила. Она и сама не знала, что находится в ларце, да и задумалась об этом в первый раз. Аббатиса не отставала:

– Что такого страшного хранит твоя сестра, что нужно оказалось спрятать сундучок у тебя?

– Память.

– Перестань! Память столько не весит. Вот золото из копей царя Соломона – это пожалуй, – пошутила донья Хустина.

Это был тонкий намёк на прозвище «Царица Савская», как издавна прозвали донью Исабель на Тихом океане. Так ведь и говорили, будто она отправилась на поиски этих копей – затерянного царства Эльдорадо...

Петронилья от этой шутки не перестала хмуриться.

Аббатиса постучала пальцем по одному из замков и сказала:

– Что ж, просто дело оказалось посложней, чем мы думали.

Петронилье показалось было, что всё кончилось и можно забрать сундучок, но в следующую секунду она поняла: настоятельница твёрдо решила взломать его.

– Там память... – попыталась настоять она на своём. – Документы... Мореходные инструменты... Корабельный журнал... откуда мне знать, что там? А чтобы тронуть его, надобно получить разрешение...

Она осеклась и поправилась:

– Испросить одобрения...

И распрямившись с неожиданным для самой себя величием донья Петронилья, ясно, отчётливо, раздельно произнесла под гулкими сводами все подобающие славные титулы:

– ...Милостивого одобрения её сиятельства доньи Исабель, аделантады Пятого континента, гобернадоры Маркизских и Соломоновых островов, конкистадоры Южного моря, первой и единственной женщины – адмирала испанского флота!

Это было настоящее чудо, которое не могло не поразить аббатису. Обе монахини хорошо знали, как необычаен такой перечень титулов и должностей.

В их мире, где женщины считались пожизненно малолетними, где они были буквально собственностью отцов, мужей, сыновей и братьев, донья Исабель Баррето, нарушив все законы Божеские и человеческие, присвоила себе право по-хозяйски распоряжаться людьми, уходящими в дальнее странствие. А ведь эти люди были опасны и, как никто, должны были её презирать. Ни один матросский экипаж не мог потерпеть, чтобы среди них, на галеоне, оказалась женщина. Женщина несёт кораблю несчастье не хуже кроликов, грызущих снасти. От женщин происходит раздор; они ведут моряков к бесславию и смерти.

Взять женщину с собой на корабль – уже безумие. А уж повиноваться ей в море! Такое даже вообразить себе нельзя.

Немыслимо. Невозможно.

А донья Исабель отважилась на невозможное.

Как же взять и силой нарушить тайны такой особы?

Донья Хустина – как всегда, осторожная, принимающая в соображение род и ранг собеседника, – отложила решение.

Зазвонили к службе. Аббатиса велела отнести сундучок к себе под кровать.

Но и этой ночью ей спалось не лучше: она всё думала, как далеко от стен Санта-Клары до бескрайних просторов Южного моря, пыталась понять, как можно соразмерить добровольное заточение с жаждой простора, жившей в молитвеннице... Образ Царицы Савской, царствующей над галеонами, сталкивался в её голове с другим – Пенелопы-затворницы, со слезами ткущей своё полотно. Закрыть ли на её тайны глаза? Или разоблачить? Или сжечь?

Сомнений не было: мечтания, возбуждавшиеся судьбой доньи Исабель, не предвещали ничего доброго для мира и блага монастыря! И молитва аббатисы к Богу слово в слово совпала с той, что шептала Петронилья, стоя на коленях у себя в келье:

«Господи Боже мой, верни домой скорее капитана дона Эрнандо! Сохрани его живым и здоровым. Чтобы она его приняла опять...»

И ещё одна женщина в этот миг повторяла те же слова. Уже много месяцев она сквозь слёзы твердила их, днём и ночью взывая к Божьей Матери Одиночества:

«Услышь меня! Спаси меня, Мати моя, иже еси на небесех! Острова, золото, титулы, все богатства, даже детей, даже детей моих детей – даже любовь мою – всё возьми, чтобы вернулся в Лиму дон Эрнандо де Кастро...»

* * *

Утром аббатиса знала ответ.

По крайней мере, она оправдала своё недипломатичное любопытство долгом и необходимостью хранить своих питомиц.

Она позвала четырёх чёрных рабынь, обрубавших ветви в саду: эти умели управляться с молотком и топором.

– Сбивайте замки.

Чернокожие не решались. Она сама подала им инструменты:

– Ломайте!

Глава 3
НАСЛЕДСТВО

Если аббатиса надеялась найти тайны, то среди хлама в сундучке она что-то похожее нашла: три больших журнала – тома, заполненные от руки, сшитые и переплетённые.

Но никаких секретов и сенсаций там не было: одни только списки.

Она стала листать первый том. Списки имён, списки предметов, списки цифр. Счета, описи, подсчёты: плюс – минус, минус – плюс... О чём здесь шла речь? Она просмотрела второй, затем третий – всё то же самое. Архив морского перевозчика, сухопутного купца? Находка казалась неинтересной. Только один из трёх журналов мог оказаться осмысленным. В нём было всё то же самое: бесконечные цифры, выцветшие от влаги – подсчёты чёрными чернилами, которые все расплылись, так что результаты нельзя было и разобрать. Столбики, столбики: плюс – минус, минус – плюс... Поди пойми... Но в этом томе на большинстве страниц были написаны и какие-то связные фразы. Некоторые, в самом верху, кажется, были обрезаны; другие, в самом низу, загибались кверху на полях. Почерки разные. Всё так убористо, так плотно, столько помарок, что смысла никак не получалось. На просвет строки на двух сторонах листа сливались, так что ничего нельзя было прочесть.

По крайней мере, аббатиса своими слабыми глазами не могла.

К тому же и бумага от света и воды была в таких пятнах и дырах, что для восстановления недостающего понадобилось бы много фантазии – у доньи Хустины столько не было. Она отродясь не любила абракадабру...

Настоятельница велела снова позвать Петронилью.

Увидев разломанные замки, щепки, торчащие железки – словом разгром, коему подверглись памятные вещи, вверенные ей сестрой, бедняга онемела.

Кроме больших журналов, на столе валялось ещё несколько предметов.

Аббатиса показала на яркое кроваво-красное пятно поверх этой груды:

– А это что такое?

– Перо.

– Вижу, что перо. А точнее?

– Плюмаж генерала Альваро де Менданьи.

Аббатиса как будто не слышала ответа.

– А это что за камни? Взяла и положила два здоровых булыжника... нарочно, чтобы мне спину надорвать, – усмехнулась она. – Правда, чего ради нагружать сундук такой тяжестью?

Петронилья взяла камни, взвесила на руке, долго разглядывала.

– А вы их не узнали?

– В каком смысле – узнала?

– Это же чёрные камни порта Кальяо.

– Признаюсь, – иронически заметила настоятельница, – до сих пор я как-то не обращала внимания на чёрные камни порта Кальяо.

Взгляд Петронильи перебегал с предмета на предмет – «до сих пор» аббатиса и на эти вещи не обращала внимания. Кусок железной диадемы. Маленькое Распятие. Индейская флейта.

Все вещи и вправду грошовые.

Донья Хустина достала и бросила на стол ещё одну реликвию.

– Гриф от лютни, обвязанный индейскими лентами... И зачем донья Исабель хранит весь этот мусор?

В словах и, главное, в жесте настоятельницы было столько презрения, что Петронилья была глубоко уязвлена. Аббатиса делала её соучастницей того, что монахиня считала оскорбительным, да ещё с таким высокомерием!

– Я думаю, – сухо ответила Петронилья, – что этот мусор, как вы его называете, принадлежит не ей.

– А кому же?

– Я вам уже говорила.

Аббатиса почувствовала в голосе собеседницы непокорность и даже угрозу. Она встала и ледяным гневным взором оглядела Петронилью.

– Я, наверное, не расслышала, – чеканно проговорила донья Хустина.

Петронилья не отступала:

– А ведь я точно говорила вам, кто владелец.

– Должно быть, я оглохла. Напомни, кому принадлежат эти вещи.

– Аделантадо дону Альваро де Менданье. Первому супругу Исабель.

– Я знаю, малышка, кем аделантадо приходился твоей сестре. Знаю, кто такой был генерал, вернее, адмирал, Менданья.

– Приснопамятный, – заметила Петронилья и опять посмотрела на выпотрошенный ларец. – Мир его душе.

– Но ты не ответила мне на вопрос. Зачем донья Исабель хранит это барахло?

– Это барахло – её жизнь.

Донья Хустина не отступала. Уставясь стальными глазами прямо в глаза Петронильи, как та их ни опускала, она упорно переспрашивала:

– Вот это старьё – жизнь?

– Я говорила вам: жизнь её и жизнь другого человека. Этот сундучок принадлежит не Исабель. Память, которую она хранит, тоже не её. Книги, предметы – всё это не её. Да, сестра – человек верный. Она страстно привязана к тем, кого любит. Но сентиментальна ли она? Да нет, конечно. По крайней мере, не в таком роде. Сломанные лютни, сухари и перья на память – это всё не в её вкусе.

– Так это аделантадо таскал их с собой? Ты смеёшься! Такой герой, как аделантадо...

– Аделантадо Менданья был человек упрямый – упорный в мечтах и привязанный к прошлому. Он был полон желаний и разочарования. Скажу ещё раз: эти реликвии остались от него. Это следы времени, которого Исабель не помнит. Не помнит – потому что ещё и не родилась тогда! Но родители наши утверждали, что с этого и началась её судьба, что именно тогда она была предначертана. Да, твердили они, жребий Исабель, жребий нас всех был брошен в этот день, в этот час... Они столько раз рассказывали нам, как это было, что мы как будто сами при том присутствовали. А прежде всего, конечно, Исабель. Под конец она всё узнала – точнее, увидела – вплоть до мельчайших подробностей. И я, и все мы в конце концов все увидели!

Донья Хустина поняла: сейчас Петронилья всё скажет. Из неё хлынул неудержимый поток слов – столько она, верно, за всю прежнюю жизнь не сказала.

Аббатиса невозмутимо слушала, не перебивая.

– Это было почти ровно сорок один год назад, 17 ноября 1567 года, в День святой Изабеллы Венгерской. В порту Лимы творилось столпотворение: племянник губернатора Лимы отплывал на двух галеонах. Он отправлялся на поиски в пустое пространство, о котором ничего не говорят карты – в Южное море. Отплывал, говорят, искать неизвестные острова, новый мир, Пятый континент, который непременно должен существовать в Южном полушарии, чтобы земной шар держался и не перевернулся! Найдёт ли он эту часть света, которую сам окрестил «Земля Догадки»?

Ему едва исполнилось двадцать пять лет. Его величали новым Колумбом, а звали Альваро де Менданья.

Матросы и солдаты, толпившиеся на чёрных булыжниках на берегу, только о том и мечтали, чтобы попасть в отряд из шестисот смельчаков, отправлявшихся с ним.

Весь народ только им и грезил – молодым пламенным красавцем. Открыть, колонизировать, крестить, управлять, разбогатеть... Его одиссее завидовали. Она воспламенила восторгом даже капитана Нуньо де Баррето – моего отца.

Обычно он не был склонен делить свои радости с нами, но в этот раз велел матери, несмотря на беременность, присутствовать на церемонии отплытия. Мой старший брат Херонимо и остальные дети, в том числе, должно быть, и я (нам тогда было от семи до двух лет) тоже находились при этом событии на губернаторской трибуне.

Его превосходительство дон Лопе Гарсия де Кастро в сопровождении бесчисленной свиты явился приветствовать племянника на берегу. От имени испанской короны он вручил ему указ: отныне Альваро де Менданья становился генералом, представителем короля Филиппа II – правнука королевы Изабеллы Католички, – наместником Бога на земле и на море.

Тогда Менданья повёл своих людей на корабли. Среди орифламм были видны бурые капюшоны четырёх францисканских монахов, которые отслужили мессу на берегу, а теперь отправлялись в море для спасения душ человеческих.

Длинной чередой шлюпок, с трудом одолевавших океанский прибой, они прошли через бухту к рейду, где стояли на якоре два корабля. Кресты, алебарды, аркебузы и каски покачивались на волнах, поблёскивали на белом солнце южного лета. Впереди, рядом с генералом, видна была статуя святой Изабеллы – покровительницы экспедиции, – которая также качалась в шлюпке.

Мать всегда рассказывала мне, что сыновья, особенно старший, Херонимо, не сводили глаз с большого красного султана, кровавым пятном видневшегося на шляпе Менданьи, и с золотой короны святой Изабеллы. Матушка шёпотом объясняла мне: это не Мадонна, хотя и в короне – и рассказывала на ухо историю этой принцессы, которая должна была стать королевой, но предпочла славе мира сего служение Господу.

Когда статую водрузили на борт «Капитаны», когда укрепили её под фок-мачтой, барабаны и флейты смолкли.

Всё стихло и на земле, и на море.

Долго ещё слышен был только ветер, хлопающий парусами, да медленный лязг цепей поднимаемых якорей.

И вот все увидели, как корабли генерала Альваро де Менданьи направились в открытое море – тяжёлые, будто две вращающиеся башни. Увидели, как они проходят между двух чёрных островков, замыкающих бухту Кальяо. Увидели, как они пошли прямо вперёд и растаяли в дымке у горизонта. От волненья, от шума, от пыли, от тяжёлого дня произошло неожиданное: в тот же вечер матушка родила.

К несчастью, не сына. Но к счастью, имя для девочки было готово заранее: Исабель.

Такими словами донья Петронилья заключила свой рассказ. Ответив на вопросы настоятельницы – объяснив, что значит этот султан, эти камни, обломок короны, – она замолкла, как и обычно молчала.

– Продолжай.

– Что вы хотите услышать?

– «Исабель». Ну и что? Рассказывай.

– Она росла самым обыкновенным ребёнком. Всемогущий Господь дал моему отцу многочисленное потомство. Прежде Исабель родились сначала два мальчика, первый из которых умер четырёх лет от роду. Потом две девочки: Беатрис, моя старшая сестра, на которую отец никогда не обращал внимания, и я. После Исабель – ещё один мальчик, которого назвали Лоренсо в честь старшего, покойного. Потом Диего и Луис. Потом четвёртая дочь, Леонора. Затем Грегорио, Антонио и, наконец, одиннадцатый ребёнок – дочка, которую назвали Мариана, как нашу мать. За всякого новорождённого отец благодарил Бога, но радовался, мне кажется, только одному. До того, что каждую ночь напивался в тавернах, говорила мне матушка. Это был не первый сын и не последний: наследство, продолжение фамилии тут было ни при чём. Только одна дочь! Почему именно эта? Загадка! Я даже посмею сказать: он вообще больше никого не любил. Но он ненавидел всякую чувствительность – всё это ему вообще казалось недостойным. И это чувство он оправдывал тем, что его предмет якобы достоин предпочтения. Она самая красивая, самая умная, самая храбрая – даже храбрее его сыновей. И он позволил себе роскошь или причуду воспитывать Исабель по образу своему.