Текст книги "Королева четырёх частей света"

Автор книги: Александра Лапьер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Глава 6
НЕИЗБЫВНОЕ ЖЕЛАНИЕ

«Из всех событий 1586 года только твоя свадьба осталась у меня в памяти не как катастрофа. Она была, напротив, чудом. Образцом примирения в семье. Каждому досталось что-то своё. Херонимо был рад, что ты уйдёшь из дома к мужу. “Малыши” торжествовали, что ты вышла из заточения. А отцу хотя и пришло было в голову не уступать тебе и объявить, что брак с аделантадо для него самого уже не годится, но матушка взялась его остановить и представила ему твою капитуляцию как его собственную победу.

Сам он вернулся из поездки на рудники довольный. Он привёз оттуда несколько больших серебряных слитков, благодаря которым и уплатил твоё приданое. В конечном счёте дон Альваро получил не сорок тысяч дукатов, а пятьдесят.

Я говорила о том, как радовалась наша родня, но ещё ничего не сказала о твоих чувствах. Мучения прошедших месяцев сменила чистая радость – это было несомненно для всех. Судя по тому, как блестели твои глаза после первой брачной ночи, дону Альваро удалось тронуть твоё сердце. Ты вышла за того, о ком мечтала. Принадлежала ему вся – телом и душой.

А он, казалось, весь утопал в восторге и счастье. Брак с тобой казался ему главной встречей, главной удачей его жизни. Небесным даром. Он говорил вновь и вновь: с тобой для него опять всё возможно.

Яростно стремясь к золотым островам, он никогда и не думал о мирном семейном счастье. Теперь осуществилось то, о чём он объявил королю много лет тому назад: дон Альваро был женат на дочери знаменитого перуанского конкистадора. Тем самым он связывал оборванные некогда нити, ведущие к временам, когда ему покровительствовала святая Изабелла.

На самом деле страстная любовь к тебе ослепляла его. На богатство, доставшееся от тебя, ему было попросту наплевать. Он бы взял тебя нищую и неодетую. Ты это чувствовала.

Когда свадьбу сыграли, я ещё на несколько недель задержалась в Лиме, сколь можно дольше оттягивая момент отъезда в супружеский дом. Поэтому я уверена в том, что утверждаю. В связи с этим мне вспоминается одна сцена, когда я подглядела, как вы с доном Альваро обращаетесь друг с другом. Признаюсь, это воспоминание меня и теперь смущает, как будто вы занимались при мне чем-то таким, чего я не должна была видеть... Успокойся: ничего особенного. Это было на кухне, и вы просто кушали. Я никогда тебе об этом не говорила, потому что и тогда понимала, и теперь понимаю: там не в еде было дело...

А было так.

Обычай требовал, чтобы мы в семье Баррето каждый вечер ужинали все вместе. Исключая слуг-индейцев, рабов-негров, двух сестёр, принявших постриг, и меня, когда я была у мужа, все мужчины, женщины и дети нашего дома собирались вокруг хозяина, чтобы благодарить Господа и разделить трапезу. Это правило было установлено матушкой. Каждый вечер она ждала нас в комнате первого этажа под сводами. И никто из нас от мала до велика – ни Херонимо, ни кто-либо ещё из братьев – не смел не явиться в урочный час. За стол должны были садиться даже учителя фехтования. Про тебя было решено, что ты, несмотря на замужество, по-прежнему будешь сидеть рядом с отцом во главе стола, в то время как дон Альваро занимал место на другом конце. Никто не ожидал, что ты установишь новый закон. Я говорю “никто не ожидал”, потому что все знали, как ты любишь гомон большой семьи. Но ты объявила, что впредь вы с мужем будете ужинать у себя вдвоём, кроме воскресных и праздничных дней. Вдвоём? Совершенно неслыханное дело!

Большинство семей в Лиме жило все вместе. Ни одна супружеская пара не оставалась в одиночестве, если только у супругов были родичи и они не понесли бесчестья. Твоя воля, совершенно противоречащая обычаям, вызвала полное неприятие. Ты не сдалась. Дон Альваро принял ураган на себя, и отец в конце концов подчинился решению нового зятя.

Однажды вечером, накануне отъезда на юг, я надолго задержалась в церкви, а потом решила зайти к вам попрощаться. Рядом с комнатами никого не было: ни рабов, ни служанок. Ты их, должно быть, отослала на ночь: никто не доложил обо мне, и я прошла прямо в кухню, где сидели вы. На пороге я остановилось. Через полуоткрытую дверь до меня доносился самый изумительный запах. Ты, которая всегда отказывалась от домашней работы (во всяком случае от женской), теперь готовила своими белыми ручками “косидо берсиано” – жаркое из провинции Леон, откуда был родом аделантадо. Как ты нашла в Перу все необходимые для североиспанского блюда продукты? Загадка! Нут – это да, пожалуйста. Но капуста? Копчёная колбаса и сало? Уши и хвост свиньи, которая должна быть зарезана не в тот день и даже не накануне, а ровно, день в день, за год до приготовления жаркого? Не говоря о том, что ни одна благородная дама не взялась бы готовить такое блюдо сама. Она командовала бы служанками, но к мясу не притрагивалась – тем более к свинине. Ты же решительно хотела ради своего супруга хозяйничать без помощниц. Поставила на стол дымящийся горшок и прислуживала любимому за столом. Такое твоё усердие, Исабель, меня позабавило: ты же никогда никому не прислуживала.

Но не это – не твоя предупредительность к дону Альваро – заставило меня остановиться. И даже не твой наряд. На тебе было домашнее платье, которого я никогда не видала: очень простое и очень нескромное. Нет, это был твой голос: как весело и громко ты рассказывала аделантадо про свои кулинарные неудачи последних дней... Ты издевалась сама над собой, треща без умолку, к чему я тоже не привыкла. Болтала и болтала, не закрывая рта. А дон Альваро смеялся каждой твоей шутке.

Но ещё больше, чем твоя болтовня, меня поразило, как вёл он себя за едой, которую ты приготовила.

Он не скрывал удовольствия. Не торопился есть.

Отложив нож и вилку, он ел капусту руками. С наслаждением отщипывал этот крестьянский овощ, не сводя с тебя взгляда. Отрывал лист за листом с большими прожилками, как будто лепестки розы. А ты стояла рядом в глубоком декольте, говорила, смеялась и хватала его за руку, чтобы проворно, бесцеремонно облизать мясной сок с его пальцев.

Всего этого было уже довольно, чтобы мне стало стыдно и страшно. Но худшее было впереди.

Как ты вдруг замолчала, когда он вдруг схватил твою руку, как стала серьёзна и побледнела, когда он приласкал её таким движением, которое я не могу описать... От волнения я попятилась, повернулась и убежала.

Впрочем, блаженство ваше долго не продлилось. Не прошло и двух месяцев, как на Перу обрушились беда за бедой.

Истинно беда за бедой: ведь, думаю, не было в истории нашей страны времени мрачнее, чем пять лет после твоей свадьбы в церкви Святой Анны. Как не вспомнить страшное землетрясение в семь часов вечера 9 июля 1586 года, которое смело Лиму подчистую?

Толчки продолжались ещё сорок дней. Не осталось ни одного целого здания. Обрушились башни собора. Развалились трибунал инквизиции и дворец вице-короля. Мой любимый колодец на главной площади, аркады с лавками торговцев, мост через Римак – всё исчезло в несколько секунд.

От столицы, построенной Писарро, остались одни развалины. Дома и службы нашей асьенды выстояли не лучше, чем остальные: обрушилось всё. Милосердный Господь благоволил, чтобы мы не потеряли никого из членов семьи. Остались в живых даже слуги, лошади и дорогие наши быки.

Во всём остальном – полная катастрофа.

За первым толчком последовала гигантская волна, уничтожившая весь наш флот в порту Кальяо. Двадцатиметровые валы обрушились на портовые склады. Склады рассыпались, а все товары в них смыло. Я была тогда у мужа на юге; там мы тоже почувствовали сотрясение, но всё-таки не такое сильное. Ты написала мне, что аделантадо снова всё потерял. Купленные им для путешествия паруса, такелаж, инструменты, гвозди и множество прочих необходимых предметов, собранных за много-много лет, унесло в море.

Из этого письма, как и из всех остальных твоих писем, невозможно было понять, как велико ваше горе.

Только позже душераздирающий рассказ нашей матушки дал мне оценить, насколько вы пострадали. Она-то хорошо всё это знала, потому что ты взяла её, Лоренсо и малышей к себе. Вы поселились в развалинах вашего дома, где тебе удалось восстановить для них один флигель.

Матушка рассказывала: вслед за землетрясением в городе разразилась эпидемия оспы. Даже несколько эпидемий подряд: сперва оспа, потом корь, потом тиф – выкосили весь этот край. Люди вокруг вас, говорила она, умирали тысячами; в больницу Святой Анны рядом с асьендой поступало по двадцать больных на дню. Они были покрыты гнилостной сыпью. Сыпь была в горле, в носу, чуть ли не в глазах. После страшных мучений гнойники душили несчастных до смерти. Больше всего болезнь убивала индейцев, негров и детей.

Случилось то, чего и боялась матушка. В это страшное время, продолжавшееся четыре года, ты родила трёх детей. И все малыши на другой же день умирали.

Ты никогда не говорила о своём горе над гробиками младенцев. Потом ты даже мне говорила, будто бы неспособна рожать... Неправда! Совершенная неправда! И такие твои слова, Исабель, так поразили меня (ты же лгать не умеешь!), что я всё время об этом думаю. Неспособна рожать? Да я думаю, что ты и других детей донашивала. Я не знаю их пола и имени: Господь забирал их к Себе до крещения. Я только думаю: их смерть так поражала тебя, что ты даже отрицала их существование. Да и дон Альваро тоже так и не пришёл в себя после этого.

Как ни странно, эта скорбь ещё сильней сплотила вас друг с другом.

Я тебя знаю: ты решила не поддаваться печали сама и поддержать мужа. Пред ним отныне ты более всех преклонялась, его боготворила. Ты пыталась ему помочь, сделать возможным невозможное путешествие, за которое он в одиночку так долго боролся. С удесятерённой энергией ты старалась уберечь любимого человека от новых потерь, от нового краха.

Ты никогда не подвергала сомнению тот рассказ, который слышала у себя в спальне. Не только не сомневалась, но ещё думала, что дон Альваро, напротив, многого не сказал из скромности. Честность и откровенность губили его. Признав, что не привёз золота, он обесценивал своё открытие. “Он открыл Эльдорадо! – твердила ты. – Он должен вступить во владение своим имуществом. Богатства Соломоновых островов принадлежат ему по праву”.

Вскоре Экспедиция стала вашим общим плодом – заменой детям, которых вы не имели. Ради супруга ты втянулась в организацию путешествия.

Туда, туда, туда!

Но Господь судил иначе.

После землетрясения июля 1586 года и наводнения, разрушившего порт Кальяо, после голода и мора, ставших следствием этих бед, после смерти твоих детей явилась новая опасность. В наши воды проник преемник Френсиса Дрейка: ещё более кровожадный английский корсар, разбойник по имени Томас Кавендиш. Он шёл с юга на север вдоль берега, всюду сея страх. Кальяо был для него самой желанной добычей. Самой важной. Взяв Кальяо, он становился хозяином Лимы.

Кавендиш сделал в точности то, чего опасался дон Альваро. Он прошёл Магеллановым проливом, который, как мы считали, укрепил и защитил старый враг твоего мужа – мерзавец Сармьенто, как тот его всегда называл.

Милость, которой мерзавец Сармьенто пользовался у вице-короля Толедо, позволила ему получить от Его Величества Филиппа II неслыханные полномочия: командование двадцатью тремя кораблями и восемью сотнями людей, чтобы держать пролив, не пропуская через него англичан. Затея обернулась катастрофой. Сармьенто поссорился со всеми капитанами, а потом бросил колонистов на берегах пролива, отправившись якобы за провиантом. Обратно он так и не вернулся: ещё один корсар, сэр Уолтер Рэли, взял его в плен и отвёз в Лондон.

Несчастные, высаженные им на берег, погибли от голода и холода. Корсар Кавендиш встретил с десяток колонистов, не более. Он позволил себе назвать колонию “Порт Голода”, а в живых оставил только одного испанца, который служил ему проводником до Лимы.

Милостью Божией Кавендиш проскочил Кальяо и только разграбил наши северные порты. Зато в Мексике ему удалось захватить наш галеон, шедший из Манилы. Существенная потеря! Галеон вёз королю китайский шёлк, азиатские пряности и сто двадцать две тысячи золотых песо, на которые Его Величество мог бы финансировать войну с Англией. И это несчастье случилось в то самое время, когда ветер и буря разметали у шотландских берегов нашу Непобедимую Армаду.

Казалось, Бог нас оставил...

Но в своей великой благости милосердный Господь решил спасти Перу, дав нам нового вице-короля.

Преемником графа Вильярдомпардо, которого мы прозвали “Трясунчик”, потому что он вечно болел, стал не кто иной, как первый поклонник нашей матушки – дон Гарсия Уртадо де Мендоса, вместе с которым она тридцать пять лет назад направлялась на корабле в Новый Свет.

Наш отец тоже хорошо знал дона Гарсию: под его началом он сражался в Чили. Благодаря этому мы теперь владели землёй у Каньете – города, названного по маркизату фамилии Уртадо де Мендоса. Теперь, в 1589 году, дон Гарсия, четвёртый маркиз Уртадо, по справедливости мог считаться официальным покровителем наших родителей. Ему мы были обязаны всем. При вести о его назначении мы чуть с ума не сошли от радости.

И далеко не только наша семья была в восторге. Ликовал весь город. Чилийские ветераны, которых некогда дон Гарсия привёл к победе над племенами мапуче, твёрдо знали: он поднимет страну. Сделать надо было много. Всюду было неспокойно. Бунтовали индейцы, страдавшие от дурного обращения. Земли, опустошённые наводнением, не обрабатывались. Мы страдали от жажды: не хватало воды. Обваленные, заброшенные оросительные каналы вышли из строя. Что касается флота, он тоже находился в плачевном состоянии. Хоть корсар Кавендиш Лиму и не разграбил, где-то недалеко всё время рыскали другие пираты.

Все говорили: дон Гарсия прямо создан до таких дел. Ему было пятьдесят пять лет. Он считался человеком властным, холерическим, гордившимся своей знатностью, страстно преданным чести Испании. Грандом, который всей душой любя Перу, думал ввести при своём дворе строгий этикет, скопированный с мадридского. С ним прибыла его супруга – дочь графа Лемоса, председателя Совета Индий[11]11
  Граф Лемос занял этот пост только в 1608 г.


[Закрыть]. В её свите прибыл эскадрон менин[12]12
  Фрейлин (исп.).


[Закрыть], полк дуэний[13]13
  Вдов, следивших за честью девиц.


[Закрыть], целая армия статс-дам, первая камер-фрау, вторая камер-фрау, церемониймейстер, духовник, врач, секретари, пажи, даже музыканты и итальянские живописцы. Появление сотен таких людей – вымуштрованных суровыми испанскими церемониями, со множеством титулов и знатных предков – сильно изменило атмосферу в столице. Прежде резиденцию вице-короля посещали только военные и юристы. Его окружение было чисто мужским; фаворитки-креолки и наложницы-индианки тоже никак не способствовали изящным нравам. С прибытием доньи Тересы явился целый рой девиц на выданье и вдов, желающих мужей; все они, как одна, происходили из самых высоких фамилий. Дворец очень скоро превратился в копию Эскориала.

Муниципалитет был так впечатлён, что решил устроить вице-королеве торжественный въезд отдельно от её супруга. Нам с тобой, Исабель, и ещё сотням других замужних дам, выбранных в самых высокопоставленных семействах, было поручено сопровождать донью Тересу в городе. Обычно мы лишь издалека, с высоких балконов, наблюдали, как кортеж всадников гарцует под триумфальной аркой, воздвигнутой на въезде в Лиму.

Теперь впервые в нашей истории мы, креольские женщины, выехали навстречу вице-королеве. Будто сейчас вижу, как сверкают твои чёрные глаза при виде приближающегося к нам кортежа. Донья Тереса прибыла из порта Кальяо. Её приближение встретили барабаны и трубы. Зелёное бархатное платье необычайной ширины, не вмещавшееся в носилки, издалека выделялось на фоне пурпурного шёлка кресла. Справа от неё восседал прежний вице-король – старый граф Вильярдомпардо. Слева – её родной брат. За ними выступала великолепная вороная кобыла, купленная муниципалитетом на заводе моего отца, на которую вскоре предстояло воссесть вице-королеве. Узда, поводья и стремена на ней были из кованного серебра. Ещё никогда не видывали столько роскоши, надетой на одну лошадь. Фестоны на седле резали, штамповали, чеканили и чернили наши лучшие золотых дел мастера. За кобылой следовали четыре конюших, потом четыре кавалера в доспехах. Все они шли пешком, с непокрытыми головами в знак почтения. За ними вилась длинная вереница портшезов, в которых восседали статс-дамы в расшитых жемчугом платьях. Их подбородки лежали на жёстких воротниках, они смотрели прямо перед собой и ни на кого не глядели. Особенно на нас – креолок из Лимы. Должна сказать, мы были одеты гораздо лучше них. Посмею добавить: тем более мы их превосходили красотой и гордостью. Позже вице-королева призналась нам, что никогда прежде не видела столько золота, кружев и самоцветов, как на знатных дамах Лимы, ожидавших её у триумфальной арки. В то время её высочество ещё не знала, до какой гордыни доводило нас богатство: даже невидимые глазу пуговки на башмаках и подвязках были сделаны из драгоценных камней.

Впрочем, донья Тереса де Кастро-и-Куэва не могла не знать, какое впечатление на нас производили слава её рода и величие её личности: ведь в её лице к нам являлась сама королева! Честно говоря, нас обуял страх. Нам следовало помочь ей спуститься с носилок и пешком пройти в ворота её города. Тебя вытолкнули в первый ряд. Когда она попросила тебя представиться, ты благоразумно назвалась именем матери – однофамилицы доньи Тересы, с которой нас связывало очень дальнее и неопределённое родство. Затем она просила тебя весь день оставаться рядом с ней. Должно быть, опасалась за своё собственное поведение. Робкая по натуре, она оказалась одна в мире, о котором ничего не знала, на церемонии, которой руководила без супруга... Сам он должен был въехать в город и появиться перед подданными только на другой день.

По просьбе доньи Тересы ты отвела её на трибуну, где ожидали представители сословий для торжественной церемонии присяги. Перед Богом и Пресвятой Богородицей, на Святом Евангелии и Святом Кресте её высочество поклялась, что будет вместе с вице-королём сохранять в нашем городе все привилегии, милости и льготы, которые даровал ему Его Величество король Испании. Принеся присягу, она проехала на своей убранной в серебро кобыле через площадь к собору. Вечером того памятного дня город устроил в её честь фейерверк, и что-то подсказало мне: не только в её, но и в твою. Ведь это твой муж был инициатором этого зрелища, он придумал идею и сценарий. Такой неприметный поклон даме сердца был в его духе. Горделивое, но скрытое приношение его любви. Намёк, который только ты могла понять...

Ибо в самой середине площади стояли четыре статуи на четырёх столбах. В полночь должны были загореться костры, чтобы столбы превратились в пламенный венец, пляшущий вокруг статуй, не задевая их, служа им как бы ковчегом. Первая статуя изображала женщину верхом на быке: Европу. Вторая – женщину на верблюде: Азию. Третья женщина на слоне: Африка. Четвёртая наступала на каймана: Америка.

Четыре части света – весь мир.

У каждого животного на шее висела цепь, а на цепи медальон с огромной латинской буквой “Р” – вензелем Его Величества короля Филиппа II. У ног животных – картуши с надписями. Перед быком Европы было написано: “Me habitat” – “(Филипп) Живёт во мне”. Перед Азией: “Me vincit” – “Побеждает меня”. Перед Африкой: “Me terret” – “Устрашает меня”. Перед Америкой: “Me possidet” – “Владеет мною”.

Донья Тереса прекрасно знала смысл всех аллегорий; она поняла без раздумий, что это все континенты приносят дань почтения её господству. Ведь именно вице-королева была воплощением владычицы вселенной – Испании. Империи, где никогда не заходит солнце, более обширной, чем римский мир во времена его наибольшего распространения. Ты шепнула ей на ухо первую из всех твоих кратких фраз, пробуждавших в ней мечту о новых завоеваниях: “Но, ваше высочество, не открыт ещё один мир: континент Австралии”.

Как вам удалось в тот день и час слиться в столь тесной дружбе? Думаю, между вами тогда пробежала искра взаимной приязни. Сказать, что вы были разными – значит ничего не сказать. Донья Тереса была маленькая, чернявая, лет тридцати – на шесть или восемь старше тебя. Говорили, что она кротка, послушна, занимается богоугодными делами: посещает больницы и своими руками перевязывает больных. Духовник говорил о ней, как о святой. Да, сомнений нет: между вами не было ничего общего. Такая высокородная дама... Я понимаю, отчего ты нервничаешь, Исабель. Не в обиду тебе будь сказано, ты сострадала всегда только избранным. Твои добрые дела – лишь для тех, кого ты любишь. А остальные... Боюсь ошибиться, но, думаю, ты никогда не посещала бедных. Ты даже милостыню не подавала. Или очень мало. Или очень скудно.

И твоё желание нынче служить им у нас, в монастыре Санта-Клара, от этого кажется мне лишь ещё более похвальным: я по опыту знаю, как ты брезгуешь нищетой.

Во всяком случае, праздники в честь новых вице-королей продолжались неделю. Ты пропустила случай войти в большой свет, когда власть принимал граф Вильярдомпардо, зато предстала во всём очаровании, когда прибыли маркиз и маркиза Каньете.

Ты, казалось, создана затем, чтобы жить в приближении у этих государей. Полученное тобой необычное воспитание дивно подходило для роли придворной дамы. Ты любила власть и роскошь, говорила по-латыни, играла на лютне, умела танцевать. Всё так, но остаётся ещё загадка.

Как ты своей молодостью, естественностью и живостью пленила донью Тересу, я легко себе представляю. Из всех креолок её окружения ни одна не могла лучше тебя наставить её в секретах правления.

Что ты, со своей стороны, поклонялась её величию, восхищалась её терпением и благочестием, что ты полюбила её беззаветно, как умеешь любить, – это я тоже могу понять. Но дон Гарсия?

Как мог столь суровый владыка, как маркиз Каньете, допустить, чтобы девушка, подобная тебе, стала любимицей его супруги и правила в его дворце?

Дон Гарсия считал, что честная женщина должна пребывать в заточении. На другой же день после празднеств он всех нас сослал за решётки и ставни. При его господстве мы ни с кем не могли разговаривать без присутствия дуэньи. Он сам диктовал законы нашего поведения – законы официальные и очень строгие, воспроизведение монастырских уставов для мирянок. За исключением придворных торжеств, на которых этикет заставлял нас молчаливо присутствовать, мы должны были всегда быть заняты домашней работой или духовными упражнениями. Мне-то это было по душе: я знаю тщету века сего. Но тебе, которая обожала светские удовольствия, расхаживала по городу в тападе? Загадка, загадка, загадка!

Может быть, твоё влияние на такого человека объяснит один случай, про который тогда шла молва.

Рассказывали, будто на другой день после въезда вице-короля, когда донья Тереса отдыхала в гостиной резиденции в обществе своих дам, явился некий касик с высоких нагорий и попросил аудиенции. Предполагалась ли эта встреча заранее? Не знаю... С ним была индейская девушка. Со всей учтивостью, на какую только способны бывшие инкские вельможи, они положили к ногам вице-королевы серебряный брус в десять раз толще и тяжелее, чем любой из слитков, которые когда-либо привозил наш отец. Это был приветственный дар. Донья Тереса благодарила за него. Касик спросил от имени всей туземной аристократии, окажет ли она ему честь стать восприемницей его маленькой дочери в их деревенской церкви. Донью Тересу глубоко взволновало, что дикарь оказался набожным, благородным и вежливым христианином. Она согласилась. Более того: сказала, что ни одна из придворных дам не будет представлять её на этой церемонии – она явится на крестины лично. Вице-королева не знала того, что знали мы: провинция, откуда происходил этот индеец, расположена за триста с лишним километров от Лимы, причём, что самое главное – в ледяной пустыне на четырёх тысячах метров высоты.

Но отказываться было поздно. Донья Тереса уже дала слово.

Когда дон Гарсия узнал о неосторожности своей супруги, с ним случился один из его знаменитых приступов ярости с угрозами и бранью – первая вспышка из тех, что нажили ему так много врагов. Поток обвинений, который он обрушил на свидетельниц этой сцены – на всех нас, кто прислуживал донье Терезе – мог сравниться только с волной публичных оскорблений, обрушенных им на саму донью Тересу. Он был страшен. Никто не свете не посмел бы вмешаться, чтобы защитить несчастную. Кроме, конечно, тебя.

Я и теперь дрожу, как тогда, стоит мне вспомнить, как ты выступила вперёд. Твоё поведение могло всем нам дорого обойтись. Нашу семью могли удалить от двора, а то, пожалуй, и изгнать из Лимы. У дона Гарсии была слава человека, не терпящего возражений. Всякий знал, что в гневе он способен на всё.

Вопреки всякому этикету, ты очень спокойно подошла и объявила, что его высочество напрасно так сердится и даже вообще беспокоится. Серебряный брус, подаренный индейцем донье Терезе, бесценен и происходит из таких жил, о которых прежде никто и не слыхал. Поэтому следует как можно скорей отдать ему визит и убедиться на месте, что эти жилы действительно существуют. Вероятно, это какие-то неизвестные индейские рудники. Ты же вызвалась заняться организацией этого путешествия и сопровождать вице-королеву.

Как ни странно, он не прогнал тебя прочь, а только велел взять себя в руки: “Успокойтесь, дитя моё, успокойтесь...”

А ты с виду и не волновалась.

“Не трепещите. Я вспыльчив, это верно. Загораюсь, как порох, но потом остаётся только дым”.

Кажется, он и вправду пришёл в себя. Твоё предложение он принял.

По правде говоря, только ты одна и отправилась в горы по доброй воле. Испанские дамы страшно боялись этого путешествия и всячески старались его избежать. Мы, креолки, уже зная, как утомительны и опасны поездки в горы, изъявляли не больше отваги. Дон Гарсия велел отправить нас силой. Ты вышла из положения: поехала с вице-королевой одна.

Надо, конечно, правильно понимать, что значит “одна”. За вашими двумя носилками тянулась нескончаемая вереница, теряющаяся среди гор. Там были три капеллана, полсотни всадников, сотня пехотинцев, множество индейской обслуги: проводники, носильщики, повара, служанки.

Я толком так и не узнала, что вы там делали наверху. По преданию, индеец вымостил дорожку от вашего лагеря до хижины, где спала его дочка, серебряной брусчаткой. Офицеры, ехавшие с вами, постарались разузнать, откуда взялось это серебро. И действительно нашли рудники. Грандиозные! Точнее говоря, это было месторождение ртути. Они так же редки, как и серебряные, и столь же необходимы. Только с помощью ртути можно быстро отделить драгоценный металл от пустой породы.

Люди дона Гарсии переименовали эту деревню, окрестив её в честь нашей любимой госпожи: Кастро-Виррейна[14]14
  Вице-королева Кастро.


[Закрыть]. Месяц спустя дон Гарсия послал туда больше двух тысяч человек – две тысячи туземцев, переселённых из других провинций.

Вскоре Кастровиррейна стал третьим горняцким городом Перу – вслед за Потоси и Уанкавеликой.

Как подумаю, что ты ещё вчера царила над дворцами этого города, возведёнными при твоём содействии, над его церквями, монастырями, над собором... Вчера? А сколько времени прошло с тех пор? Да полугода ещё не прошло... Конечно, вчера! До самой той поры, как твой второй муж, дон Эрнандо, которого Бог сделал самым выдающимся из правителей Кастровиррейны, не вышел в море вопреки твоему желанию. А ты, пока его нет, не удалилась сюда, в Санта-Клару.

Но это всё гораздо позже...

Следствием твоей поездки в Кастровиррейну с доньей Тересой стали уважение и приязнь маркиза с маркизой. От доньи Тересы ты их заслужила ещё раньше. Дон Гарсия разделял её чувства с присущей ему безоглядностью. Завистницы и завистники говорили: он был ослеплён страстью к авантюристке. Я же думаю, что ты его забавляла. Супруга управляла им, усмиряя собственной кротостью. Ты же удивляла его бравадой. Любое твоё, любое ваше слово – словцо блаженной брюнетки доньи Тересы, словцо задорной блондинки доньи Исабель – могли повлиять на его решения.

Благодаря твоему фавору милость явно вернулась и к аделантадо – супругу твоему.

Дон Гарсия был не таков, как его предшественники: он оставался полководцем, человеком, принимавшим участие в завоевании Нового Света. Он тоже считал, что Испания должна владеть островами, материками и всеми землями в Южном море. И к мысли о новых открытиях он был достаточно благосклонен. Но пока речь шла о других экспедициях.

В угоду тебе маркиз назначил аделантадо инспектором королевского флота. Дон Альваро отправился изучать обороноспособность нашего побережья. За два года он посетил каждый порт между Лимой и Панамой, каждую бухту, каждую малую бухточку, заметил места, в которых могут пристать и укрываться англичане. В отчёте, который дон Гарсия нашёл прекрасным, он предложил несколько планов предотвратить это.

Выводы дона Альваро обнаружили, что он превосходный моряк и гениальный стратег. За свой отчёт он получил вашу первую индейскую энкомьенду в Тиаганако, округ Ла Пас. Благодаря энкомьенде, приносившей три тысячи песо в год, вы могли жить как подобает самым большим вельможам. То была манна небесная. Ведь ты, одержима замыслами дальних странствий, никак не хотела тратить своё наследство на придворные увеселения. За несколько лет ты поняла, что такое двор. Борьба за власть, которую ты же и направляла, интриги вокруг вице-королевы, соперничество испанок с креолками, грандесс с простыми дворянками, стали казаться тебе невыносимо мелкими. Ослепление прошло, и ты начала задыхаться. Но сопровождать дона Альваро в его поездках было никак нельзя. Как ни благоволил тебе его высочество дон Гарсия, он держал тебя взаперти, как и всех. Не такой он был человек, чтобы потакать твоим прихотям – позволять лазить по корабельным палубам.

Затем, в восторге от способностей твоего супруга, вице-король поручил ему обновление и перевооружение галеонов Его Величества.

После ещё двух лет разлуки, наполненных титаническими трудами, аделантадо, как никто, изучил все течения и ветры Южного моря. Ещё он знал имена лучших королевских кораблей, послужные списки лучших королевских капитанов, штурманов, помощников.

По возвращении он мечтал только об одном: отдыхе воина.

Дону Альваро было тогда около пятидесяти лет. Он признавал: теперь его уже не так тянет вперёд, в неизвестность... По заключённому с Мадридом контракту он всё равно обязан был сам финансировать свою экспедицию. Говоря проще – потратить на это своё состояние и влезть в долги ещё на несколько поколений. Теперь аделантадо знал: только огромные королевские галеоны могут выдержать тяготы задуманного им плавания. Их покупка была не по карману ни одному частному лицу, будь такой человек хоть сам весь из золота и с несколькими компаньонами в придачу. К тому же коронная собственность вообще не продаётся и никогда не будет продаваться. Охоты решать эту проблему дон Альваро больше в себе не находил. Странствия вдоль побережья внушили ему тоску по семейной жизни рядом с тобой.