Текст книги "Танцы со Зверем (СИ)"
Автор книги: Александр Быков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц)
Глава 10. Цена победы
Солнце клонилось к закату. Жан, постанывая от ушибов, скинул плащ и уселся у себя в шатре на свёрнутое в рулон толстое шерстяное одеяло. Высыпал монеты из королевского кошелька на расстеленную на земле овечью шкуру и принялся за подсчёт.
Денежная система тут была довольно простой. Она сложилась ещё на излёте Меданской империи и с тех пор, практически, не менялась, оставаясь очень похожей в возникших на руинах империи королевствах Лотард, Гетельд, Эбер и Медан. Деньги были двух видов. – Золотые либры – довольно крупные, грамм по двадцать, монеты из высокопробного золота, и серебряные со – мелкие, чуть больше грамма чешуйки из серебра. Официально считалось, что цена одной либры это три сотни серебряных со. Такое соотношение сложилось издревле, и было крайне логичным, учитывая, что в году в этом мире официально было триста дней. Правда, на практике, со, порой, делались из низкопробного серебра. Такие со, естественно, стоили дешевле. Например, в пересчёте на тируэнские монетки с низким содержанием серебра, цена полновесной либры доходила до шести сотен со. С другой стороны, порой некоторые короли выпускали более низкопробные, а то и более лёгкие по весу либры, так что, если считать в полноценных серебряных со, нынешняя лотардская «лёгкая либра» стоила только двести со, а меданская либра – двести семьдесят со. Лишь полновесные эберская и гетельдская королевские либры содержащие, равно как и древние имперские либры, почти чистое золото, стоили по триста хороших серебряных со. Обычно все, кто имел дело с денежными расчётами, старались считать стоимость дорогих вещей в эберских либрах, а стоимость вещей подешевле в полновесных серебряных со. Имея дело с порченной монетой приходилось делать соответствующие поправки.
Высыпав содержимое кошеля на шкуру, Жан увидел гору мелких золотых монет. Это были золотые энье. Двенадцать таких мелких монеток составляли полновесную либру. Соответственно, одна такая монетка, энье, стоила двадцать пять серебряных со. Раскладывая монеты горками, по десять, а потом по пятьдесят, Жан подсчитал, что в кошеле было триста пятьдесят восемь монет. Хорошенько вытряс кошель, проверяя, не завалялась ли в нём ещё пара монеток. Опять пересчитал – триста пятьдесят восемь. Если бы тут было триста шестьдесят энье, то получилось бы, что король вручил ему за победу тридцать либров. Но для ровного счёта двух энье не хватало… Если бы их было хотя бы триста пятьдесят или триста, то можно было бы подумать, что счёт вёлся не в либрах, а именно в энье. Но в трёхстах пятидесяти восьми энье никакой логики не было. Кроме совершенно очевидной – Король велел положить в кошель для победителя золота на тридцать либров, а кто-то, выполнявший это поручение, нагло спёр две монетки. Налицо было воровство, причём довольно робкое и глупое.
«Если бы я был королевским казначеем, я бы положил ровно то, что велено, а если уж рисковать, то триста энье положил бы, а шестьдесят забрал себе. И кто бы что предъявил? Ведь получатель приза не знает, сколько именно монеток должно быть в кошеле… Ладно, какая теперь разница? Суно – малограмотный король, а его казначей, или кто там ведает этими деньгами – мелкий воришка… Не такой уж, блин, мелкий. Два энье это же целых пятьдесят со! Это простой железный шлем у оружейника в лавке, или добротная обувь из воловьей кожи, или тёплая зимняя туника из толстой крашенной шерсти… Ладно. Что я теперь, жаловаться к королю побегу? Нет, конечно. На это и был расчёт…»
Впрочем, печалиться было особо не о чем. Триста пятдьесят восемь энье это было, если считать в серебре, без полусотни девять тысяч со. Такого количества наличности в этом мире Жан прежде в руках не держал.
Самым дорогим, что Жан купил тут за всю свою жизнь, был меч из лааданской стали. Он отдал за этот меч три полновесных либры, то есть девятьсот со. В эту стоимость входила дорогая заморская сталь и работа мастера-оружейника по его спецзаказу. С другого за такую работу мастер, пожалуй, содрал бы две, а то и три тысячи со, но Жан умел торговаться, готов был уважить мастера кувшином-другим крепкого тагорского, и главное, действительно уважал и понимал его труд, был готов ждать результата и даже посильно помогать мастеру в работе… К тому же, он заказал у этого же мастера ещё и кольчугу, свои пластинчатые наручи, а также железные личины для шлемов Лаэра и Хельда, так что в целом он потратил там на снарягу полторы тысячи со. – Почти всю наличность, которая у него была.
Приехав на турнир, практически, нищим, теперь Жан имел золота почти на девять тысяч со, и ещё груду трофейной снаряги в придачу. При некотором проворстве и удаче он мог бы теперь обратить эти трофеи ещё в пару тысяч со. Впрочем, спешить с продажей трофеев он не хотел. Оставалась надежда. – Вдруг удача ещё раз улыбнётся ему, и король решит отдать титул графа Тагорского Жану, а не какому-то ставленнику Арно? Человеку с титулом и обязанностями графа лишние доспехи в хозяйстве всегда пригодятся… Ну, а если с титулом не срастётся, то продать хороший доспех можно всегда. А богатство можно нажить и на самогоноварении. Главное, поставить его теперь на более широкую ногу. Один самогонный аппарат, почти без перерыва уже который месяц работающий на Жановом личном подворье в Тагоре – это, конечно, слёзы. Надо будет пройтись по местным, столичным ювелирам и кузнецам и добыть, или хотя бы заказать несколько нормальных, качественных медных змеевиков, чтобы запустить хотя бы ещё три аппарата. Да и в целом надо изучить, какие товары есть тут, в Эймсе, в столичных лавках. Нужно поговорить с местными химистами, звездочётами, с другими учёными людьми. Может, тут есть какие-то книги в продаже?.. Хотя, книги, конечно, сейчас моментально сожрут весь его бюджет, стоит только начать… Нет, всю наличность надо вложить в виноторговлю. Кроме трёх кабаков в окрестностях Тагора хорошо бы открыть кабаки и в других городах Гетельда. Или, может, лучше договориться с имеющимися столичными и другими трактирщиками? Вдруг они уже дозрели до того, чтобы самостоятельно и за нормальную цену покупать у него тагорское крепкое? Тогда он все силы бросил бы на расширение производства.
Однако для расширения производства ему, как воздух, нужен хороший химист! Со школы химия была его слабым местом. Все знания о самогоноварении он получил на практике. Самогон из перебродившего виноградного сока, а потом и из других сладких плодов одно время гнал его отец, там, на Земле. Перестройка, антиалкогольный закон, самогонный аппарат, переделанный из алюминиевой мантницы, Трёхлитровые банки с брагой, и натянутой на крышку резиновой перчаткой – «привет Горбачёву». – Эти воспоминания из детства и были его реальными знаниями о самогоноварении. Зная в целом суть и физику процесса, он сумел соорудить тут из подручных средств самогонный аппарат. Но теперь, наладив какое-то минимальное производство, Жан, кажется, упёрся в потолок своих знаний. В конце концов, по первому образованию он программист, по второму историк, а вся его авантюра с самогоноварением – результат когда-то прочтённой фантастической повести Спрэга дэ Кампа. Попытавшись воплотить эту книжную идею на практике, в глухой варварской провинции, он столкнулся с массой проблем, и далеко не все их смог решить. После первой перегонки его «винный дух» явно был меньше сорока, пожалуй, даже меньше тридцати градусов, и при этом имел совершенно отвратительный сивушный запах. Да, при добавлении в ароматное вино это всё как-то сглаживалось, но в целом, Жана не покидало ощущение, что он наживается, травя публику гадостным пойлом.
Публике, конечно, именно этого и хотелось. Многие трактирщики и даже виноделы тут специально добавляли в своё вино разные одурманивающие травы, так что главным отравителем он себя не чувствовал. Но, всё-таки, ему уже который месяц казалось, что в своём производстве самогона и креплённого вина он уже достиг предела возможностей. Он понимал, что на этой идее можно зарабатывать ещё больше. Однако для этого надо было не только увеличивать продажи – надо было ещё и улучшать качество товара, и, главное, удешевлять его производство.
Всё залежалое и неудачное вино в Тагоре и ближайшей округе уже было скуплено Жаном по бросовой цене и почти полностью перегнано в самогон. Ждать следующего урожая винограда было долго, а покупать более дорогие вина для их превращения в плохой самогон было уже не выгодно. Качественное тагорское вино и так продавалось за хорошую цену. Нужно было искать более дешевые источники браги, то есть источники глюкозы, которая при брожении дала бы ему алкоголь.
Мёд, сладкие ягоды и другие плоды, конечно, годились, но самогон из них вышел бы не дешевле виноградного. Всё сладкое и так успешно съедалось местными жителями или сбраживалось и использовалось для приготовления различных фруктовых вин. Да, осенью, при большом урожае фруктов такая, фруктовая, брага из перезрелых яблок, груш, слив, из некондиционного винограда и даже из перебродившего виноградного жмыха будет дешевой. Но для успешного бизнеса, захватывающего новые рынки и приносящего всё больше прибыли, надо, чтобы его самогонные аппараты работали круглый год. Жан знал, что самогон прекрасно гонится и из перебродившего зерна. Лучше – из пшеницы с высоким содержанием крахмала… Конечно, в условиях Земного мира он бы просто купил мешок сахара в магазине, но здесь, в диком, варварском мире чистый сахар был настоящим сокровищем, тратить которое на самогон было ужасным расточительством.
Жан успел провести пару экспериментов с брожением пшеницы и дальнейшей перегонкой получившейся браги, но остался не доволен результатом. Потом, из-за подготовки к турниру, у него уже не оставалось времени на то, чтобы продолжать эксперименты самому. А объяснять что-то нанятым местным тагорским работягам он боялся. Пустившись в объяснения сложных процессов на чужом, не до конца ещё понятном ему языке, он вполне мог оказаться в глазах суеверных жителей опасным еретиком, а то и колдуном-отравителем. Конечно, полгода назад Жан сумел объяснить тагорскому епископу, что «открытый» им «винный дух» просто «выпаривается» из вина, ничего кроме вина не содержит, и поэтому тагорское крепкое это вполне дозволенный богом и законом напиток. Но то, что он сумел донести до епископа эту нехитрую мысль, было огромной удачей. Притом, эта удача стоила ему шести сотен со на подарки и откровенные взятки, и целого месяца, потраченного на предварительную обработку епископа и его окружения. Теперь же, если взяться за производство самогона не из вина, а из пшеницы, или чего-то другого, то доказать безвредность и законность получившегося продукта будет куда сложнее. Поэтому, чтобы не вызвать подозрений и обвинений, новый самогон должен быть гораздо лучшего качества, чем нынешний. Иначе у людей рано или поздно возникнут нехорошие вопросы к новоявленному «колдуну».
Размышления Жана прервал Ги, сунувший голову в шатёр:
– Господин, там к тебе пришли.
– Кто это «пришли»? – пробурчал Жан, лихорадочно ссыпая золотые монетки в кошель.
– Пришел тот меданец, с которым ты вчера рядом сидел на пиру.
– Так он жив! – Жан вскочил на ноги. Завязав кошель на шнурок, кинул его в ларец. Захлопнув крышку ларца, двинулся к выходу. Потом, сообразив, что такие деньжищи даже своим слугам не стоит доверять, подхватил ларец, и вышел наружу прямо с ним в руках.
***
– Главное, что голова цела. А шлем… – Арнильф беспечно махнул рукой, – тем более, что этот шлем потом, как трофей, достался Эльдану… А здорово ты этого ублюдка приколол! Насадил его на меч, словно поросёнка на вертел! – меданец довольно усмехнулся и похлопал Жана по плечу.
«Да уж. Мне теперь этот меч, застрявший в глазнице Эльдана, ночами, наверное, будет снится».
– Я что пришел-то? – Арнильф поморщился, потёр левой рукой висок, и ещё отхлебнул вина из своего серебряного кубка. – Кстати, хочешь? Нет?.. А у меня с утра голова раскалывается после вчерашнего. С утра пил альдонское, чтобы хоть как-то прийти в себя перед боями. А потом этот ублюдок рубанул меня в темечко! Даже на ноги подняться не дал. Налетел, как коршун… Я думал – он мечом череп мне проломил… Но ничего. Кость цела. Только шишка большая вскочила. Но главное, голова теперь кружится так, что меня постоянно тошнит. Поесть толком не могу. Хочу, но не могу. Как съем что-нибудь, меня сразу выворачивает. Только сладким пейлорским теперь спасаюсь…
– Доспех, господин, – в пол голоса напомнил ему, склонившись над плечом, рыжеволосый конопатый слуга.
– Да, верно, Рентус. Доспех. Тебе, Жануар, как трофей достались доспехи, щит и меч моего братца Арнольфа. Я хотел бы их выкупить, или, может быть, обменять. У меня, знаешь ли, тоже есть трофеи. Да что там, даже Нольфи сумел добыть два трофейных комплекта, прежде чем столкнулся с тобой, так что…
– И сколько ты дал бы за его доспех? – поинтересовался Жан. – Он сидел напротив Арнильфа на своем, полном золота, ларце, как на низком стульчике. Сам Арнильф, стоявший на ногах нетвёрдо из-за полученной в бою контузии и, главным образом, из-за «лечения» вином, был посажен на раскладной стул Жана.
– Ну… У меня есть три меданских либра.
Жан прикинул в уме: «Это три раза по двести семьдесят со… шестьсот, и трижды семьдесят – ещё двести десять, то есть всего восемьсот десять со?»
– Три меданских либра за весь его доспех, щит и меч? – скептически переспросил Жан.
– Ну да. Разве это плохая цена? – удивился Арнильф.
– Его кольчужные штаны я мог бы за эти деньги отдать.
– Только штаны? – удивлённо поднял брови меданец. – А… всё его добро ты во сколько оценишь?
– Кольчуга отличного качества. И на штанах, и на крутке. В Гетельде такой, пожалуй, никто не делает. Так что… Двенадцать либров за всё. Не ваших, меданских, а полновесных, эберских либров.
– Ну ты… Да отец ему всё это за девять меданских либров купил в Ринте! Совсем недавно, этой зимой. В лавке купил, а не с рук, как трофей. А ты, между прочим, в трёх местах этот доспех своим мечом продырявил!
– Только в одном, – поправил Жан. – На плече. В остальных местах доспех не пробит, я смотрел.
– Точно не пробит? – нахмурился Арнильф. – А откуда у Нольфи на ноге, и на руке, вот тут здоровенные блямбы?
– Во-от. Синяки есть, а доспех цел… Отличный доспех, я же говорю. Такой хороший, что мне даже не хочется его продавать.
Арнильф озадаченно посмотрел на Жана, но потом заливисто рассмеялся. Хлопнул себя ладонью по колену:
– Я ведь забыл… Ты же винный торговец! Торговец, Куббат меня задери, только недавно купивший свой титул… Ну, ладно. Тогда давай торговаться. Я готов даже занять и заплатить тебе завтра целых семь либров. Да прямо сегодня вечером семь, за доспехи малыша Нильфи, и его щит с мечом в придачу… Ну, что ты кривишься? Ладно, его щит и меч можешь оставить себе.
– Здесь, в Гетельде, нет таких хороших мастеров, как у вас, в Ринте. Здесь такой доспех стоит дороже. Он настолько хорош, что я сам теперь его буду носить.
– Ты? – меданец отхлебнул ещё вина, внимательно осмотрел Жана и покачал головой. – Нет, для тебя он, всё же, не полезет. А Нильфи, может, ещё год, а то и два в нём проходит. Он же тощий как цыплёнок. По росту почти догнал меня, а мясо… И есть ведь хорошо! Куда всё девается?.. Тебе его доспех будет тесен в плечах. А штаны-то уж точно.
– Да, – Жан кивнул. – Ты прав. Придётся всё переделывать. Клинья вставлять… Но здесь, в Эймсе, я другого такого доспеха больше не найду.
– Найдёшь, – вздохнул Арнильф. – Проклятый Ложеронт, прежде чем сдохнуть от твоего удара, забрал как трофей, весь мой доспех. Вот он бы тебе подошел по ширине. А по росту, думаю, даже был бы великоват. Но ведь укорачивать кольчугу проще, чем надставлять. Теперь наследники Эльдана наверняка выставят мой доспех на продажу, так что, если бы ты взял у меня семь либров за доспех мальчишки, то вполне мог бы потом для себя выкупить у них мой доспех.
– А отчего ты не пошел выкупать сперва свой доспех у родни Эльдана?
Арнильф развел руками. Замялся:
– Да я, честно сказать, его шатра пока не нашел. А тут увидел твой шатёр по дороге… Может, тогда ты согласишься обменять доспех Нильфи на какой-нибудь другой, трофейный, из тех что есть теперь у меня? Да хоть бы и на два!
– Сперва надо посмотреть на эти доспехи. Подумать, посчитать… А почему Арнольф сам не пришел выменивать свой доспех? Постеснялся?
– Постесняется такой, – буркнул Арнильф, и снова отхлебнул вина. – В шатре он валяется. Говорит, что устал, и что мёрзнет… В такую-то жару! Как ты его побил, он, что-то совсем сник. Я потому и хотел сперва его доспех вызволить. Хоть как-то парня порадовать.
– А что эта рана у него на плече?
Арнильф нахмурился:
– Там, вроде, совсем небольшой надрез. Глубокий, правда. Промыли его. Смазали жиром. Перевязали. А он говорит, мол, «саднит» и «дёргает»… Если рана ещё и загноится, то придётся её железом прижигать, – меданец тяжело вздохнул.
– Чем ему рану промывали? – уточнил Жан.
Арнильф вопрошающе глянул на стоящего рядом слугу.
– Как чем? Водой, – пожал тот плечами.
– Какой водой? – не отставал Жан.
– Да обычной. Из ведра. Ну… Проточной, наверное. Которую Прокул с реки принёс.
– Та-ак, – Жан поднялся с ларца. – Мне надо осмотреть эту рану. Ги! Захвати бурдюк с… сам знаешь с чем, и всё, что нужно для перевязки.
– Думаешь, всё настолько плохо? Совсем же небольшая ранка… – пробормотал Арнильф, вскочивший, однако, со стула.
– Здесь, в Эймсе, очень плохая вода, – покачал головой Жан. – И та, что в реке, и даже та, что в старом меданском водопроводе. Её даже пить не желательно, не говоря уж о том, чтобы колотые раны ей промывать.
– Ты уверен? – нахмурился Арнильф. – Ладно. Давай промоем ему рану вином… Или что, сразу железо калить? – меданец поморщился. – Это же очень больно. И потом заживать будет дольше.
– Для начала попробуем без калёного железа. У меня есть другое средство. Пойдём.
Ги подошедший к ним с котомкой на плече и бурдюком, в котором на самом дне ещё были остатки самогона. Выразительно глянул на оставленный Жаном ларец.
«Чёрт! Там же прорва денег! Не могу я просто так их тут бросить! С собой таскать тоже неудобно… А если мальчишка теперь загнётся из-за меня, из-за этой раны?.. Вот если бы запечатать ларец сургучом, как раньше запечатывали посылки на почте… Нужен хотя бы кусок воска и верёвка».
Жан занёс ларец в шатёр, сунул туда свою шляпу с пером, накрыв ей королевский кошель, потом обвязал ларец тонкой верёвкой крест-накрест, завязал верёвку саму на себя бантиком и залепил этот узел свечным огарком. Нагрев воск пальцами, раздавил его в плоскую круглую блямбу, закрывшую узел. Потом вынул из поясного кошеля совой бронзовый стилус и нацарапал на этой блямбе число – 358.
«Вот так. Теперь если кто-то попытается вскрыть ларец, я это сразу замечу».
– Хельд!
– Да, господин?
– Где Лаэр?
– Вместе с герольдом ушел за трофейным добром последнего из рыцарей, того, которого ты в глаз…
– Ясно. Значит ты остаёшься в лагере один, и всё тут охраняешь, чтобы никто ничего не украл. Понял?.. Охраняешь всё, и особенно этот ларец. Открывать его нельзя. Если кто откроет, я это сразу пойму. И Лаэру, как придёт, это передай. Если ларец пропадёт, или кто-то хотя бы попытается его открыть… Виновного я вот также, мечом в глаз приколю. Понятно?
– Да, господин… А когда ты вернёшься?
– Надеюсь, что скоро.
Глава 11. Кровь и грязь
Рана у Арнольфа уже гноилась, да и в целом вид у него был неважный. Парня лихорадило. Ги, размотав окровавленную повязку на его плече, недовольно скривился. Вынув свой небольшой хозяйственный ножик слуга полез, было, ковырять им в ране.
– Стой, – прервал его Жан. – Сначала надо продезинфици… Э…
– Что сначала?
– Смажь нож в винном духе. И пальцы свои тоже.
– Так потом всё равно ведь рану промоем…
– Смажь.
– Хорошо, господин, – Ги, вздохнув, откупорил деревянную затычку и плеснул немного самогона на чистую тряпицу. Протёр этой тряпицей лезвие ножа, потом свои руки.
Жан, забрав у него тряпицу, протёр ей ещё и кожу вокруг раны, убирая с неё запёкшуюся кровь, сукровицу и гной. Потревоженная рана вновь закровила. Разрез был, и правда, небольшой, шириной меньше сантиметра, но глубокий.
Арнольф, бледный как стенка, плотно сжав губы, с ужасом смотрел на Жана и его слугу.
– Не бойся, малыш, – Арнильф потрепал его по мокрым от пота коротким волосам. – Этот парень знает, как вылечить твою руку. Сам продырявил, сам и вылечит.
«Самогонки бы мальчишке хлебнуть для обезболивания. Тяжело терпеть, когда в твоей ране ножом ковыряют. А никакого наркоза тут, похоже, нет и в помине. Вот только не заставишь его пить самогон. Разве что…»
– Вина ему дай хлебнуть. Моё, тагорское крепкое, у тебя есть? Если его выпить побольше, будет не так больно.
– Да, точно, – кивнул Арнильф. – Сейчас! – он метнулся вон из шатра.
– Ты не обижайся, что я так тебя ткнул. Сейчас всё поправим. Быстро заживёт, – приговаривал Жан, продолжая вытирать рану от вытекающей крови.
– На что тут обижаться? – буркнул Арнольф. На его правом плече, поверх кровоточащей раны и чуть выше неё, на плечевом суставе, синим и красным расплылся ещё и здоровущий кровоподтёк, возникший от удара кромкой щита. – Я понимаю, – продолжил меданец. – Это же турнир. Я и сам чуть тебе ногу не отрубил… Ходил бы ты потом вот как этот, – он ткнул пальцем в Ги. – А ты что же, специально в лицо меня не колол? Только рубанул один раз для страха, и всё… А других потом вон как точно колол.
– Я бы и других не колол, – сознался Жан, – если бы как-то иначе с ними справиться мог.
– А со мной, значит, и так справился, – грустно покивал парень. – Жалко, что у меня не вышло победить и забрать этот твой лааданский меч, как трофей. Думаю, сам по себе ты в бою не быстрее меня. Просто это меч такой особый, да? Позволишь мне потом на него поглядеть?
– Позволю. Главное, поправляйся. – Жан похлопал его по здоровому левому плечу.
– Вот. Пей! – Ворвавшийся в шатёр Арнильф сунул брату кубок полный вина. – Всё пей.
– Что-то тут много, – скривился Арнольф.
– И хорошо. Опьянеешь как следует. А потом, как всё сделаем, спать завалишься. Поспишь, и поправишься. Так? – Он обернулся и с надеждой глянул в глаза Жану и Ги.
«За брата он, похоже, больше, чем за самого себя переживает… – Арнольф пил вино, как воду. Жадно. Большими глотками. – Кажется, парня давно мучила жажда, а просто принести ему чего-то попить никто не догадался… Или, может, он никогда прежде не пил крепкого вина и поэтому так…»
– Уф-ф. Ну и гадость, – Арнольф тряхнул головой и вернул пустой кубок брату. Рыгнул. Поморщился. – Привкус такой, словно… ну не знаю. А ещё, оно так же, как это твоё жгучее лечебное снадобье, воняет.
– Откуда ты знаешь, что оно жгучее? – удивился Жан.
– Так жжётся же там, где ты тряпкой раны коснулся.
– Ясно, – Жан покивал. – «Когда его тебе в рану нальют, будет жечь ещё сильнее. Но всё же не так болезненно, как калёным железом прижигать. А всю инфекцию точно также убьёт».
– Так. Он, кажется, уже захмелел. Давай, начинай, – скомандовал Арнольф.
Ги потянулся ножом к ране.
«Нет, не могу смотреть, как он там ковыряется! Сейчас меня стошнит…» – Жан решил отвернуться и смотреть на что нибудь другое. Но не тут то было. Арнольф нервно дернулся. Застонал.
– Тише ты! – зашипел Ги. – Как я могу там всё почистить, если он дёргается?
– Так! – Жан снова повернулся, чтобы увидеть, что происходит, и принялся командовать: – Арнильф, держи брата крепче, чтобы он рукой не дёргал… А ты терпи. Это недолго. И не так больно, как железом прижигать.
Потом Жан обернулся к Ги:
– Плесни сперва винным духом в разрез.
– Лучше дочищу сначала, а уж потом…
– Потом, как почистишь, снова плеснёшь. Сейчас, когда плеснёшь, винный дух рану обожжет, и размягчит там всё немного внутри. Но от этого первого ожога боль притупится, и он уже не будет так дёргаться.
– Лишний расход. И так уже почти ничего в бурдюке не осталось, – проворчал Ги, но сделал, как сказано.
Аккуратно вычистив открывшуюся рану от попавших туда волосков, каких-то тёмных комочков, сгустков крови и желтоватого гноя, Ги снова полил её самогонкой, плотно сжал края ранки, выдавливая всю жидкость изнутри, промокнул рану и туго обмотал руку в месте раны чистым белым куском ткани.
– Во-от. Готово… – Слуга разогнул спину и отошел от раненного. Вытер ножик о штаны и сунул его в поясные ножны. О штаны же вытер запачканные кровью и гноем руки.
«Когда же я хотя бы слуг своих к элементарной чистоплотности приучу? Он ведь потом этими же самыми руками еду будет готовить… И как мы все, при таком подходе, до сих пор ещё не умерли от какой-нибудь дизентерии?»
Арнольф осторожно потрогал перевязанную рану. Кивнул. Взгляд у него стал мутный. Глаза сами закрывались. Брат уложил его на здоровый бок. Подсунул под голову какую-то свёрнутую в рулон ткань. Накрыл парня плащом.
Они вышли из шатра на свежий воздух.
– Завтра надо будет посмотреть, как поведёт себя рана, – сказал Ги. – Нехорошая она. Глубокая. Если снова начнёт гноить, надо будет опять по чистить. Может быть даже железом жечь… Не знаю, хорошо ли этот винный дух прижигает. Неужели надёжней железа? Прежде-то я не пробовал им прижигать, но раз ты, господин, говоришь…
– Я пробовал, – заверил слугу и, главное, встревоженного Арнильфа, Жан. – Мелкие раны винный дух прекрасно прижигает. А с глубокими бывает по всякому. «Вот бы каких-нибудь антибиотиков мальчишке дать. Да где их тут возьмёшь? Остаётся надеяться, что спирт хорошо всё продезинфицировал».
– Странный запах у этого вашего снадобья… «Винный дух», говоришь?
– Да. Он так называется, – кивнул Жан.
– Пахнет похоже на лааданскую обезболивающую настойку.
– У тебя что, есть какая-то обезболивающая настойка? – глаза Жана полезли на лоб. – Что же ты её брату не дал?
– Ну, – Арнильф пожал плечами. – Она для других случаев. Очень сильная. Совсем человека в беспамятство вводит. Только при очень серьёзных ранениях такую надо давать, если сложные раны, и надо в них долго копаться, промывать, потом шить, а боль терпеть невозможно. А тут что? Мелочь. Он и без вина бы мог потерпеть. Уже не маленький. Но раз нашлось крепкое вино, то что же…
– А можно мне посмотреть на эту лааданскую настойку? – спросил Жан.
– Обезболивающую?.. Сейчас покажу, – кивнул Арнильф. – Сколько я, кстати, тебе за лечение должен?
– Нисколько, – пожал плечами Жан. – Я сам его ранил, сам пытаюсь это исправить…
Арнильф в ответ удивлённо хмыкнул:
– Странный ты человек. То торгуешься за каждый со, как последний барыжник, то ведёшь себя прямо по-королевски.
Уйдя в шатёр Арнильф быстро вернулся, держа в руках небольшую, размером меньше ладони, зелёную бутылочку с плотно пригнанной пробкой:
– Вот. Лааданская обезболивающая. Такой пузырёк у нас в Ринте, в лавке у аптекаря две либры стоит. Если бы Арнольф её сейчас выпил, то потом целый день лежал бы без памяти.
– Можно понюхать?
– Изволь, – Арнильф вынул пробку. Жану в нос ударил запах этилового спирта, и ещё какого-то странного горьковатого аромата.
– Ага, – кивнул Жан. – Это настойка какой-то пряности «на винном духе». Знать бы, что за пряность, я бы, может, и сам смог такое снадобье сделать.
– Сам? – Арнильф покачал головой, и заткнул пузырёк пробкой. – Это вряд ли. Лааданские купцы берегут свои секреты сильней, чем Куббат бережет ключи от адских ворот. К нам, в Ринт, все их товары попадают только через анкуфских перекупщиков, а здесь, в Эймсе, лааданских редкостей, наверное, и вовсе не достать.
– Ладно, – Жан глянул на стремительно темнеющее небо. Солнце уже село. Ужасно хотелось есть. А ещё сильнее хотелось, вот также, как Арнольф, выпить кубок крепкого тагорского, упасть на набитый соломой тюфяк, и забыться сном, в котором не будет ни боли ноющих ушибов, ни прочих хлопот и волнений. – Завтра днём мы заглянем, посмотрим, как у Арнольфа дела. И посмотрим на трофейные доспехи. Договоримся, что на что поменять. Хорошо?
– Конечно, – Арнильф улыбнулся. – Спаси тебя Трис, что взялся помогать моему брату. Заходи в любое время. Теперь тебе тут всегда рады.
***
Тем временем, лагерь из гостей турнира, раскинувшийся вокруг ристалища, жил своей жизнью. Где-то уже ели, пили вино и даже пели. Где-то только начинали готовить еду. А где-то слышались стоны и ругательства, молитвы и причитания. Сновали встревоженные слуги с окровавленными тряпицами.
«Сейчас и другим раненым, наверное, пригодился бы мой крепкий, двойной перегонки, самогон. Жаль, что я так бестолково им распорядился. Теперь там совсем на донышке. Хорошо бы хватило на ещё одну перевязку для Арнольфа… Вот если бы я не приказал Ги вылить весь бурдюк в ту бочку… С другой стороны, два моих последних противника, наверняка пили потом гвиданское из той, «отравленной» самогоном бочки. Неизвестно, как бы сложились мои последние поединки, если бы Ульбер и Эльдан не напились ночью того, креплёного гвиданского вина… Так. А что у нас тут стряслось?»
Рядом с шатром Жана царил форменный разгром. Костёр еле тлел. Котелок был опрокинут на бок. Тут и там валялись разбросанные вещи. Шатёр был цел. Все лошади тоже были на месте, но слуг не был видно.
– Хельд! Лаэр! – встревоженно позвал Жан, и только сейчас сообразил, что, уходя в лагерь меданцев не взял с собой ни меча, ни кинжала: – «А сейчас ведь самое время для герцога Арно, чтобы подослать ко мне убийц! Прирежут в общей суматохе – никто и не заметит!»
– Ну, слава Трису! Наконец вы пришли! – из шатра на голос хозяина выскочил Хельд. – А у нас тут такое… такое…
– Что случилось? – «Золото! Наверняка кто-то спёр моё золото у этих болванов!»
– Да какие-то местные оборванцы привязались. Целая банда. Одни еду выпрашивают, другие вопросами отвлекают, а третьи так и норовят что-то стащить. И я один, на всю эту ораву… Ну, выхватил меч, заорал на них. На крик Лаэр и этот герольд, Сигибер, прибежали. Они как раз трофейные доспехи Эльдана принесли… В общем, отогнали мы вместе жуликов… Глядь, а одного шлема нет! Шлема нет. Спёрли!
– А ларец на месте? – чуть слышным голосом спросил Жан.
– Да что с ним сделается? Я его сунул под шкуры. Ни одна душа не найдёт. А остальное-то… Всё мясо из котелка спёрли, и хлеб, и, главное, шлем того верзилы, Ульбера. А один, смотрю, лошадь отвязывает… Отвязывает, скотина, лошадь! Ну, я как заору на него…
Жан кинулся в шатёр:
– Где ларец?
– Вот, – Хельд откинул в сторону одну из шкур.
Ларец был на месте, и печать на нём была не тронута. Жан облегчённо вздохнул. – «Чёрт с ним со шлемом. За трофейный шлем в оружейной лавке мне дадут пятьдесят со, не больше. Главное, золото на месте, лошади целы и все слуги живы. Точно все?»
