Текст книги "Танцы со Зверем (СИ)"
Автор книги: Александр Быков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)
На этот раз от доспехов и оружия побеждённого противника Жан отказываться не стал. Отдышавшись после боя он расслабился. Словно отпустил всё это время сжимавшуюся внутри пружину… Получается, он прошел свой отборочный бой и уже попал в восьмёрку лучших рыцарей турнира! Это оказалось несложно. До завтрашнего утра у него больше не будет боёв.
***
Жан внимательно наблюдал за остальными поединками. В половине случаев бои были пешими. Это вселяло надежду. – Многие гетские рыцари, кажется, как и он, предпочитали сражаться, стоя на собственных ногах, и влезали на коня только по необходимости, если на конный бой хотел выйти противник.
Лошади тут, даже у самых богатых бойцов, были невысокие и не очень массивные. – Ростом чуть больше, чем пони, на которых в его прошлой жизни милые девчата катали детей по городскому парку. И сёдла у этих рыцарей были без высокой луки. Таранных копейных ударов никто не проводил. Конные бойцы просто тыкали в противника копьём, держа его в одной руке, а другой рукой держась за поводья. Улучив момент они метали копьё во врага, а потом набрасывались на него, выхватив меч. Большая часть конного поединка была, по сути, состязанием в умении управлять своим конём, и почти всегда поединок заканчивался, когда один из бойцов падал наземь с седла. Поединщики старались не бить оружием в лошадей, но иногда всё-таки по ним попадали. Ги пояснил, что нет каких-то специальных правил, запрещающих убивать животных. Просто лошадь проигравшего, как и всё его снаряжение переходила к победителю, если бойцы выходили на бой верхом. А лошади у рыцарей, надо сказать, были дорогие, хорошо откормленные и выдрессированные.
Почти все знатные всадники ездили не используя стремян. У некоторых не было даже шпор, и они подгоняли лошадь просто ударяя её пятками в бока. Ги, вообще-то, тоже ни шпор, ни стремян во время езды не применял. У него на седле было привешено только одно стремя, которое он использовал, исключительно для того, чтобы взобраться на лошадь. Но потом он свешивал ноги вниз и просто сжимал ими бока своей лошади. Жан думал, что причиной тому – одноногость Ги. – Что он сунет во второе стремя, если вместо правой ноги у него ниже колена деревяшка? Но оказалось, что такая манера езды – без опоры на стремена, была тут обычным делом.
«Может именно в этом причина того, что они до сих пор не применяют таранный удар копьём? При том, что стремена-то здесь известны. Может быть для меня это шанс? – Устрою им, блин, революцию в военном деле! Введу нормальную рыцарскую конницу, с высокими сёдлами, стременами, длинными шпорами и таранными копейными ударами вместо всей этой акробатики без стремян… Конечно, сперва надо как-нибудь выиграть турнир и заделаться графом. Только бы выгорело. Ох, я тогда развернусь!.. Или не развернусь. Как показала практика, почти все мои прогрессорские идеи при попытке воплощения упираются в какие-то препятствия. Если бы всё было так просто, то кто-то и без меня уже давно бы всё это сделал…»
***
Отборочные бои закончились. Солнце клонилось к закату. Король поднялся со своего кресла на помосте и спустился вниз. Слуги подвели ему коня. Следом за королём в сёдла садились и уезжали с ристалища его знатные спутники. Король выезжал с ристалища не спеша, поджидая своих приближенных и переговариваясь с некоторыми из них. Пышная кавалькада гетельдской знати, вытянувшись в длинную колонну, направилась к центру города.
Из центра города донёсся звон гонга, напоминающий колокольный.
– Призыв на вечернюю службу в честь дня Нисхождения, – пояснил Ги. – Тебе надо ехать туда, куда направился король. В центральный собор Эймса. Возьми в сопровождающие Хельда.
– А ты?
– А я из Рика. Мне вера не позволяет слушать молитвы нечестивого епископа и вдыхать запрещённые святым Сейтилием запахи воскурений.
– Ох уж эти ваши религиозные предрассудки… Где Хельд? – спросил Жан у суетящегося рядом Лаэра.
– А пёс его знает? Наверное опять убежал искать укромное местечко, – оглядел окрестности Лаэр. – Он ведь с утра животом мается. Зуб даю, он снова не послушался твоего приказа и пил сырую воду. В новом месте! Лучше бы вино пил, ей богу! Лучше страдать от похмелья, чем от поноса.
– Тогда сопровождать меня будешь ты, – пожал плечами Жан.
– Э… Позволь мне уклониться от этой чести, хозяин. Я… Ты же знаешь, что я мунганец. Конечно, я верую в Триса, но некоторые принятые в Гетельде обряды… Я с радостью провожу тебя до храма, и дождусь у входа, но внутрь не пойду… А лучше дождись Хельда. Он гет. Тут в чести ваша, гетская вера. Эймский собор не только снаружи, но и изнутри весьма чудно украшен. Хельд, деревенщина, поди, ничего подобного прежде не видел.
– И ты туда же? – всплеснул руками Жан. – Но ты же в Тагоре каждое воскрешение отпрашивался у меня, чтобы сходишь в церковь…
Лаэр виновато улыбнулся:
– В Тагоре я хожу в свою, мунганскую церковь. Я и здесь уже заглядывал в мунганскую вчера, ближе к ночи. Она тут одна. Во-он там, у самой реки. Я поставил свечку святому Приску за успешное окончание нашего пути, и ещё одну, за твоё здоровье и за победу в боях.
– Кто мешает тебе поставить ещё одну свечку тому же самому Приску в нормальной, праведной гетельдской церкви? Это ведь тот же самый Приск, покровитель странников и торговцев. И над алтарём в соборе, наверняка тот же самый Трис. Пошли уже! Выдам тебе два со. Купишь и поставишь свечки и за своё здоровье, и за моё.
– Спаси тебя Трис за твою доброту, господин, – поклонился Лаэр. – Монеты я возьму. И свечки поставлю. Но только в своей, мунганской церкви. Прости меня ради Триса. Уже двести лет прошло, как наш, Иларский патриарх проклял вашего, Меданского патриарха и всех его епископов, а Меданский ответил ему тем же. Если я осквернюсь, во время службы вступив в проклятый собор, и, тем паче, купив у них свечи за деньги, мне потом этот грех месяц придётся отмаливать, а может и год.
«Как же это местное мракобесие утомительно! Я всё время забываю, что и тут у них была какая-то своя Великая Схизма, и, кажется, не одна. Надо потом поподробнее у Лин про всё это выспросить… И где этот чёртов засранец Хельд? Самому-то мне точно надо сейчас в собор. Если меня там не будет, это вызовет пересуды. Будь я белобрысым и бледнокожим, как Хельд, и то бы кто-нибудь спросил – отчего это я не пошел на праздничную службу вместе с королём? А с моей смуглой, чернобровой мордашкой мне и вовсе надо в лепёшку расшибиться, чтобы всем тут доказать, что я правильно, ровно так, как принято среди местной знати, верую в Триса и всех его святых, чтоб им лопнуть вместе со всеми проклинающими друг друга патриархами! Если не докажу – не видать мне Лин, как своих ушей».
Глава 4. Нисхождение
С праздничной службы Жан вышел слегка ошалевший. Прежде он ни разу не присутствовал на вечернем молебне в честь Нисхождения. Песнопения женского хора, расположенного где-то на балконе, почти под куполом собора, сами по себе были удивительны. Жан и не представлял, что тут бывает такая сильная по воздействию музыка. В прошлой жизни он был меломаном, предпочитавшим фолк-рок или классику. В этом мире ничего подобного, естественно, не было. Даже самые лучшие музыканты, которых он тут слышал, извлекали из своих инструментов лишь жалкое подобие аутентичной средневековой музыки, которую он раньше слушал на разных реконских и фолк-фестивалях. Он уже давно перестал этому удивляться и надеяться на что-то хорошее. Ведь дома он слушал лучшие из дошедших до современности старинных мелодий, да ещё и исполняемые отличными музыкантами для весьма избалованной публики. А здешняя публика была совершенно всеядна и рада любой внятно сыгранной ноте. И вдруг в соборе Эймса, как гром среди ясного неба, он услышал сложную, многоголосную полифонию почти баховского качества, исполняемую чистыми, ангельскими голосами женского хора!
Конечно, на восприятие повлияла и прекрасная акустика собора, и, в ещё большей степени, благовония. Запах издавали не только сотни пылающих ароматизированных свечей, но и специальные кадильницы, расставленные у стен. Было в их сладковатом дыме что-то, выводящее из обычного состояния сознания. В середине службы ему вдруг показалось, что тело теряет вес, и он начинает медленно подниматься, взлетать прямо туда, под купол, где в витражных стёклах играют последние отблески заката. Лики святых с настенных фресок шевелили губами, улыбались и даже подмигивали ему, а изваяние Триса, на огненном столбе возносящегося в небеса, вдруг посмотрело таким внимательным, испытующим взглядом, словно смотрел лично Трис, измеряя и взвешивая на невидимых весах все его прегрешения и помыслы.
Торжественные молитвы, приуроченные к Нисхождению Триса в этот мир, Жан как-то пропустил мимо ушей. В старомеданском языке, на котором велись церковные службы, ему ещё не все слова были понятны. Но общий посыл возглашаемых на Нисхождение молитв был, кажется, тот же, что и всегда – общение Триса с породившим его, а прежде и весь мир творцом – Элем, исцеления и прочие чудеса, совершаемые Трисом, смерти и чудесные воскрешения Триса, его смирение, человеколюбие, борьба со внутренним Зверем и со Зверем внешним – всё это он уже встречал прежде, и в церковных книгах, и в молитвах, возносимых в храмах этого мира еженедельно, каждое воскрешение. Отличалась только атмосфера, созданная здесь, в соборе при помощи таких, на первый взгляд, простых способов как музыка и одурманивающие благовония. Жан, конечно, не верил ни в какого Триса. Да и в прошлой своей жизни он не был христианином. Хотя и воинствующим атеистом не был. К любой религии относился уважительно, но, в целом, скептически. И уж если здешняя служба так пробрала даже его… Да, приходилось отдать должное местным церковникам. Они оказались настоящими мастерами своего дела. Настенные фрески, скульптурные изображения Триса и святых, и общий декор собора – всё это вызывало неподдельное восхищение, особенно на фоне царящей в окружающем мире дикости и упадка. Похоже, собор Эймса оказался, своего рода островком древней меданской цивилизации периода расцвета. Островком среди бушующего моря дикости и нищеты.
Служба, тем временем, кончилось. Хор умолк. Кто-то плакал. Кто-то тихо смеялся. Кто-то шептал молитвы или просто бессвязно бормотал. Кто-то, как и Жан, молча стоял, потрясённый. Соборные служки, тем временем, захлопнули кадильницы крышками, а потом открыли двери главного и бокового входов в храм. Свежий уличный воздух, принесённый сквозняком, за пару минут развеял миражи и вернул происходящему ощущение реальности. Король, а за ним и остальные, направляемые служками, потянулись к выходу из храма. На улице наваждение от благовоний окончательно развеялось. Но осталось в душе какое-то радостное трепетание, смутное ожидание чуда. Народ, выходя из собора не расходился. Люди толпились тут же, рядом, на центральной площади Эймса, вокруг большого, только что зажженного и быстро вспыхнувшего праздничного костра.
Усталый, взмокший от пота епископ, читавший на праздничной службе основные молитвы, последним выбрался из храма. Он остановился на высоком, облицованном мрамором крыльце, или, точнее сказать, террасе, у центрального входа в собор, снял с себя и отдал служке высокую шапку, украшенную зелёными самоцветами, отдал этому же служке и свой окованный золотом посох, потом через голову стянул вышитую серебром и золотом ризу, и отдал её второму служке. Все молча смотрели, как он развязывает пояс, снимает с себя алый шелковый халат и отдаёт его третьему служке – совсем ещё мальчишке. Потом епископ – худой, длиннобородый старичок в одной белой исподней рубахе, мокрой от пота, воздел руки к небу.
Вся площадь, затаив дыханье, замолкла. Слышался лишь треск горящего костра, да крики кружащих над соборным куполом птиц. На стремительно темнеющем небе еле заметными точками зажигались первые звёзды.
Епископ Эймса радостно улыбнулся, раскинул руки, словно бы открывая их для объятий, и громким голосом изрёк:
– Трис с нами! Радуйтесь, братья и сёстры!
– Трис с нами! Трис! – подхватила разом ожившая, многоголосая толпа.
Каждый, глядя вверх, рукой творил небесное знамение, обращая открытую ладонь к небу, затем прижимая пальцы ко лбу, к середине груди и потом обращая ладонь к земле. Все улыбались, словно только что свершилось великое чудо.
– Трис с нами, – Жан тоже совершил знамение. Захваченный общим настроением он улыбался. Люди смеялись, поздравляли друг друга, обнимались, хлопали по плечам и спинам.
Епископу накинули на плечи отороченный мехом тёплый плащ и подали массивный стул со спинкой. Старичок, запахнувшись в плащ, уселся, откинулся на спинку стула и устало вздохнул. Почти тут же нему подошел король Суно. Поклонившись почти до земли, протянул церковному владыке своей столицы полную вина золотую чашу.
– Благослови, святой отец!
Умакнув пальцы в чашу, епископ брызнул вином королю на лицо. Потом принял чашу и отхлебнул из неё.
Король, не обращая внимания на красные капли вина, стекавшие по лицу и бороде, разогнув спину, повернулся к стоящему на площади народу, развёл руки в стороны и радостно рассмеялся:
– Трис с снами!
– Трис с нами! – снова радостно заголосили в толпе.
На площади были, в основном, церковники и горожане. Некоторые из них столпились вокруг епископа. Некоторые протягивали ему чаши с вином, прося благословения. Основная же масса горожан уже рассаживалась вокруг костра на вынесенных из домов скамьях. Некоторые уже выносили на площадь и на ближайшие к ней улицы столы и выставляли на них разнообразную снедь. Похоже, жители Эймса собирались устраивать прямо тут, на площади, пир.
Король и все приехавшие с ним знатные геты, усевшись на лошадей, двинулись прочь. Жан нашел взглядом Лаэра, всё время молебна стерегшего их лошадок, уселся верхом и пристроился в хвост королевской кавалькады.
– А ты сегодня многих удивил, парень, – заявил подъехавший к нему на холёном вороном коне рыжебородый здоровяк в чёрной, вышитой серебром котте. – Ты ведь барон Жан дэ Буэр?
– Да, это я, – Жан учтиво кивнул, вглядываясь в лицо здоровяка, который поехал рядом с ним. Где-то он уже видел этого рыжебородого, хотя вряд ли раньше с ним разговаривал.
– Я Бруно. Герцог Альдонский, – снисходительно улыбнулся спутник, видя недоумение Жана.
«Точно! Один из герцогов! Он же во время турнира сидел рядом с королём!»
– Чем я заслужил такое внимание к своей скромной персоне? – «Лин, солнышко, спасибо тебе за то, что заставляла меня читать старые меданские романы про прекрасных дам и благородных героев. Я хоть нахватался там куртуазных фраз. Может, хоть теперь они пригодятся?»
– Суно сейчас слишком занят спором между Арно и Гивэром. Я слушал их препирательства всю дорогу от ристалища до собора. Потом король сказал, что выслушал и обязательно над всем сказанным поразмыслит… Так нет, они и на обратном пути снова о том же заспорили! Бедняга Суно. Как он только их терпит? Ему, наверное, уже хочется придушить и того, и другого… А я уж точно не намерен снова слушать эту их ругань. Ты меня удивил, и я намерен кое о чём тебя расспросить.
– Чем же я… тебя удивил? – «Опять чуть не сказал «вас». Вот же дурная привычка из прошлого! До сих пор тянет при разговоре с важными персонами применять множественное число. Но тут так не принято. Все на «ты». Скажешь такому «вы», а он оглянется на толпу сопровождающих его слуг, подумав, что я ко всей этой толпе обращаюсь!»
– Удивил тем, что вышел на турнир в дурацкой меданской шапке, перед всем народом выставив себя трусом, боящимся поранить в бою лицо… Это было настолько глупо, что даже, по своему, смело.
– Глупо не закрывать лицо от ударов, – пожал плечами Жан.
– Ха, да ты и в суждениях смел! А много ли сражений ты повидал на своём веку, парень?
– Я читал о многих сражениях, и много размышлял над этим вопросом… А ещё, мне этот шлем показался удобным.
– И меч тоже? Мне показалось, что он у тебя слишком тонкий. Не переломится такой от удара? И ещё – у него какая-то странная штука на рукояти.
– Это защита кисти.
– Похоже, ты готов нарушать традиции, не заботясь о том, как на это посмотрят другие.
– Традиции я уважаю. Но нельзя же всё время слепо им следовать? Своя рука и своё лицо для меня важнее, чем чьё-то мнение.
– Выходит, ты готов заботится о своей защите, даже во вред своей чести… Отчего же ты не прикрыл железом ноги? Разве сапоги и эти тряпичные штуки у тебя на бёдрах это лучшая защита?
– Лучшая из того, что я смог себе позволить, – вздохнул Жан. – Почти всё своё серебро я потратил на хороший меч, наручи и крепкую, но не тяжелую кольчугу. На кольчужные штаны серебра уже не хватило. Да и не нашел я удобных штанов, которые бы не сковывали движений во время пешего боя.
– А ещё я слышал что ты дал обет сражаться на турнире только пешим. Неужели и это правда?
Жан кивнул.
– Но это безрассудно! Первый же, кто выйдет против тебя верхом, легко тебя одолеет, – покачал головой Бруно. – Конечно, два поединка ты уже выиграл, так что нельзя назвать твоё поведение совсем уж безумным. В твоих поступках явно есть какой-то расчёт… Может, ты просто слаб в конном бою?
Жан только пожал плечами. Ему всё меньше нравился этот разговор.
– Не сердись, парень, – Бруно покровительственно похлопал его по плечу, благо они ехали почти бок о бок. Лаэр и многочисленные слуги герцога ехали чуть позади. – Пока ты – загадка этого турнира, которую очень многим не терпится разгадать… Появился из ниоткуда, и уже победил двух неплохих рыцарей. Лицом похож на мунганца, а Нисхождение поехал встречать в нашем праведном соборе, а не в мунганской божнице. И король тебе благоволит, хотя и говорит, что ты всего лишь ловкий виноторговец.
– Королю понравилось моё вино, – скромно улыбнулся Жан.
– Куббат меня задери, да оно всем тут понравилось! – хохотнул Бруно. – Какой отравы ты в него добавляешь, что оно так крепко бьёт в голову?
– Никакой отравы, Трисом клянусь! – Жан торопливо сотворил небесное знамение. – В нём просто больше, чем в обычном вине, винного духа, который пьянит человека. Наш, тагорский, епископ лично пробовал моё вино, изучал из чего оно сделано, советовался с другими учёными мужами и пришел к заключению, что в нём нет ничего иного, кроме вина!
– Но бьёт оно в голову знатно!.. Сколько же серебра Суно взял с тебя за титул барона?
Жан поджал губы. – Будет ли рад король, если Жан начнёт всем рассказывать, что купил баронский титул за двести бочек своего «Тагорского крепкого», да притом ещё и отгрузил королю на данный момент только сто двадцать бочек из двухсот? По сути, Жан получил этот титул, подарив королю пять бочек своего вина, и дав письменное обязательство в течении года поставить ещё двести. Поставка ста двадцати бочек уже стоила ему немалых усилий. Он почти полгода значительную долю своего «фирменного вина» даром поставляет в Эймс, что сжирает почти все его прибыли от торговли в тагорских кабаках. Пора расширять торговую сеть, масштабировать успех, пока секрет его вина не утёк к конкурентам, а он, вместо этого ввязался в авантюру с турниром. А завтра его, возможно, вообще убьют… Хотя, теперь всё это не важно. Сейчас у него одна мечта, одна цель. – «Поймать звезду с неба» – жениться на Лин.
– Ты не хочешь мне об этом рассказать? – огорчённо поднял брови Бруно, по своему расценив молчание Жана.
– О чём?
– О том, сколько нынче стоит титул барона.
– Э… Не знаю, порадуется ли король, узнав, что я кому-то рассказываю о подробностях этой сделки.
– Кому-то? – недовольно надул губы Бруно. – Даже мне?
«Даже? Да кто ты, блин, вообще, такой? – вскипело у Жана в груди. – О, нет… Как учил меня отец Амбросий, своего внутреннего Зверя надо держать в узде. Учтивость. Предельная учтивость и внимательность, вот залог успеха при общении с любыми высокопоставленными мудаками!»
– Лучше сам спроси об этом у Суно. Я не знаю, дозволено ли мне рассказывать о подобном, и не решусь делать того, что может огорчить моего короля.
– Вот как?.. – В рыжей бороде герцога мелькнула улыбка. – Да… будет жаль, если завтра тебя убьют на турнире. Кто тогда удовлетворит моё любопытство? Скажи, верно ли, что ты намерен выиграть турнир, используя эти свои необычные штуки в снаряжении и технике боя?
– Любой выходя на бой хочет выиграть. Если Трис будет ко мне благосклонен…
– Что ж, завтра мы всё увидим. Желаю тебе удачи. Но, думаю, если ты победишь, это многих, очень многих крайне удивит. Пока что тебе просто не попадалось достойных противников. Завтра бои будут гораздо труднее.
Жан в ответ только согласно покивал головой. Он так хотел хотя бы ещё на пару часов забыть о завтрашних боях. Служба в соборе переключила его на совершенно другие мысли и чувства, но тут возник этот… В душе снова медленно сжималась стальная пружина.
– Но даже если ты завтра проиграешь в первом же поединке, – продолжал сам с собой разглагольствовать Бруно, – свою пользу от турнира ты уже получил. Главное тебе теперь – не допустить совсем уж позорного поражения и остаться в живых. Ты уже в восьмёрке лучших бойцов. Не каждый рыцарь Гетельда удостаивался такой чести. Ты уже показал, что сражаешься ничуть не слабей многих знатных воинов. Выходец из простонародья, да ещё и не гет. Чтобы знать приняла такого человека за своего, ему не достаточно просто разбогатеть. Другие знатные люди должны увидеть в нём рыцаря. Смелого, сильного и благородного человека. Тебя люди уже увидели, и, поверь мне, запомнили. Этот древний шлем, странная манера боя… Такое трудно не заметить… И вот ещё что мне интересно – почему ты отказался забирать доспех и оружие Фэйяра?
– Этого паренька из первого боя? А откуда ты… Герольд что, всем уже разболтал?
– Ну, – Бруно пожал плечами, – может, герольд и рассказывает теперь эту историю всем кого встретит, да только я узнал обо всём из первых рук. Фейяр был в моей дружине… Но я не держу на тебя зла. Это был честный бой. Он пропустил удар и… Не повезло. Судьба… Теперь мне надо лично проследить, чтобы его доспех и оружие не растащили слуги, чтобы всё его имущество приехало к нему домой в целости и сохранности. Герольд сказал, что ты оставил доспех и меч его младшим братьям… Не боишься их мести? В наших северных краях принято мстить тому, кто убил твоего кровного родственника.
– Я как-то не подумал об этом, – растеряно пожал плечами Жан. – А сколько лет этим братьям?
– Понятия не имею. Фейяр нечасто про них рассказывал… Но я всё же не пойму, отчего ты отказался от своей законной добычи?
– Я не хотел его убивать. Это был совсем неопытный противник. С очень плохим снаряжением. Я убил его случайно, и тем, что не забрал оружия хотел как-то… хотя, как можно исправить уже свершившуюся смерть?
– Ты говоришь не как воин, – покачал головой Бруно. – Но дерёшься ты лучше многих… Кто тебя учил?
– Э… Я самоучка… Со слугами тренировался.
– Опять не хочешь рассказывать? Вот упрямый… Сдаётся мне, тебя учил какой-то опытный меданец. И шлем меданский ты поэтому напялил? Тут явно какая-то интрига!
– Какая интрига? – всплеснул руками Жан. Но Бруно в ответ только рассмеялся и снова покровительственно похлопал его по плечу.
Тем временем, они приехали на место рыцарского лагеря, разбитого на руинах, вокруг древнего ристалища. Повсюду уже горели костры. На многих из них, нанизанные на огромные вертелы, целиком жарились туши свиней и даже волов. На самом удобном месте, в центре раскинувшегося лагеря, на площадке, где прежде королевские герольды не позволяли ставить шатров никому из приехавших рыцарей, теперь были расставлены столы и скамьи для королевского пира. Горели масляные светильники на кованных железных подставках. Нарядно одетые слуги неспешно расставляли блюда с едой.
Король уже сошел с коня. Он уселся в резное кресло, поставленное во главе центрального, самого широкого и длинного стола, составленного из нескольких столов. Все три герцога уселись от него по правую руку. Ближе всех к королю устроился рыжебородый Бруно Альдонский, затем черноусый Арно Гвиданский, а затем и совершенно седоусый Гвиэр Пейлорский. Следом за герцогами за стол в предписанном порядке усаживались приглашаемые герольдами королевские графы. По другую сторону от короля уселись три его сына. Старший – уже совсем взрослый парень с русыми усами и короткой кудрявой бородкой. Средний – юноша лет пятнадцати. Младший – совсем ещё ребёнок. Рядом с ним уселся сердитого вида длинноволосый старик – наверное, его воспитатель. Дальше за столом усаживались королевские бароны.
Один из герольдов, тот самый, который всегда подбегал к Жану во время турнира, подошел к нему и пригласил за королевский стол.
«Вот чёрт! Я ведь тоже королевский барон! Буэр это королевское баронство. Правда, король продал мне, по-сути один только голый титул без владений. Развалины деревянного замка и две захудалых деревни, это всё, из чего сейчас состоит баронство Буэр. Но я и такому рад, учитывая уплаченную цену и то, зачем мне баронство… Поесть чего-нибудь, конечно, надо. После завтрака ничего толком не ел. Аж живот от голода сводит. Беда в том, что на пиру придётся ещё и пить. Не хотелось бы перед завтрашними боями напиваться».
Хотя, напиться-то перед завтрашним Жану как раз хотелось. В том-то и дело, что хотелось. – Чтобы хоть немного ослабить сжавшуюся внутри стальную пружину. Однако, он прекрасно понимал, что сегодняшняя трезвость завтра может обернуться для него серьёзным преимуществом в бою.
– Поздравляю, хозяин, – прошептал ему на ухо подскочивший Ги. – С тобой изволил беседовать сам герцог Бруно! А ты знаешь, что он – двоюродный брат нашего короля, и следующий наследник трона после королевских сыновей?
– Ясно, – кивнул Жан. – У тебя сейчас вода кипячёная есть?
– Да. Немного. Ещё тёплая. А ещё есть похлёбка. Но тебя-то, поди, за королевским столом сейчас знатно угостят.
– А ты можешь мне за столом прислуживать?
– Я?
– Да, ты. Или хотя бы Лаэр… Но лучше ты. Ты же тут почти всех, наверное, знаешь. Будешь, если что, мне подсказывать, кто есть кто.
– Э… Может лучше Хельд?
– Он уже не мается животом?
– Да, вроде, полегчало ему, после пары кружек крепкого тагорского.
– А ты, я смотрю, пока трезвый?
– Пока да, но…
– И Лаэр, надеюсь, тоже не пьян?
– Да что этому толстому будет с пары-то кружек…
– Вот что. Больше не смейте пить! Ни ты, ни Лаэр. Ни простого вина, ни, тем более, нашего, крепкого.
– Понятно, – Ги, явно, помрачнел. – Мы за что-то наказаны?
– Нет. Но вы будете жестоко наказаны, если выпьете сегодня ещё хоть глоток чего-то крепче воды. Прямо сейчас вскипяти побольше воды. Ей и будем сегодня всю еду запивать. Будешь подливать мне в кубок кипячёную воду вместо вина. Понял? И себе, и Лаэру также. Сегодня и завтра, до самого окончания турнира никакого вина. Это приказ… Другие пусть напиваются. А мы должны быть трезвыми как… – «Чёрт! Как на местном наречии сказать, «трезвы как стёклышко»? Да они и не смогут понять, что это выражение значит…»
– Трезвы как Тридильские праведники? – уточнил Ги.
– Угу. Если удержитесь от пьянства, щедро вас награжу. А если завтра меня, похмельного, убьют, или из-за вас, похмельных, со мной, со снаряжением моим что-то случится…
– Да понятно, – Ги понимающе закивал, а потом снова вздохнул. – А король-то выставил гостям три бочки вина. Одну – сладкой пейлорской скаленции, одну молодого красного альдонского, и одну нашего, крепкого тагорского. На него-то все господа, не говоря уж о слугах, и налегают. Завидно, аж скулы сводит.
Жан довольно ухмыльнулся, и прошептал:
– Вот бы они этим вином все перепились. Тогда завтра мне с похмельными будет попроще сражаться… Ну, пойдём уже. Куда мне тут велено садиться?
