Текст книги "Танцы со Зверем (СИ)"

Автор книги: Александр Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

– Кстати, умываться тёплой водой, текущей из трубы, очень удобно и приятно, – улыбнулся Жан. – И это несложно устроить. Мало того, не так давно здесь, у вас, наверняка были подобные трубы с горячей и холодной водой. Я же читал у Свентория, в «Жизни десяти императоров», что в Меданской империи ещё при Марциане в больших городах были общественные бани. Жалко, что потом их разрушили.

– Общественные бани были вместилищем разврата и оскорблением Господа! – отрезала Лин. – Слава Богу, их теперь нет, – она осенила себя небесным знамением.

– В чём же там был разврат? – удивлённо посмотрел на неё Жан.

Линсмутилась и прошептала в пол-голоса:

– Приличной девушке не подобает о таком говорить.

– Ну, значит не было никакого разврата. Просто выдумки церковников, – отмахнулся Жан.

– Был! Церковники… они не зря. – Она кинулась к полке с книгами и вытащила толстый фолиант в окованном серебром переплёте. Раскрыв зашуршала листами. – Житие святого Сульта. Глава пятнадцать. Вот. Читай, если не веришь. – Она сунула ему в руки книгу и отвернулась.

Жан принялся читать, с трудом продираясь через не очень понятный шрифт:

– В этом абзаце? – уточнил он.

Лин, обернувшись, посмотрела на книгу.

– Да.

– Но тут… Я не понимаю. Я не знаю вот этого слова, и вот этого.

– Ты это специально, чтобы меня смутить?

– Прости, но я, правда, не понимаю, – развёл он руками.

– Вот это слово, – её лицо залилось краской. – Это когда мужским срамным органом пронзают женщину вот сюда – она указала пальцем на низ своего живота.

– Теперь понятно… Но это же обычное дело, если двое любят друг друга. Ведь от такого потом и появляются дети.

– Я не маленькая. Я понимаю. Но как можно делать это совершенно голыми, в общей бане?

– И вот это слово мне не понятно.

– А это такая большая каменная ёмкость. Туда наливают тёплую воду, чтобы дети барахтались и учились плавать.

–Бассейн, – сам себе кивнул Жан. – Но разве плавать в таком это грех?

– Страшный грех ласкать, и тем паче пронзать женщину там, где купаются дети. Такой…бассейнне должен быть в бане… Учить детей плавать это хорошо. Надо делать это, пока они юны, безгрешны и не стыдятся голого тела. Однако великий грех делать такую ёмкость в бане. Ведь там все мужчины и женщины голые, что само по себе уже грех.

– Но… мыться голым это же нормально. Как ещё можно помыть своё тело?

– Человек должен мыться один, чтобы никого не склонять ко греху своим обнаженным телом.

– А если какой-то человек не может помыться сам?

– Детей и слабых стариков моют родственники. Или слуги. В этом нет греха. Но если двое голых начнут заниматься таким… А другие это видят… А если все они тоже будут голые? Они же не смогут не соблазниться, не загореться грешным желанием, столь явственно видя чужой грех. Как ты не понимаешь – бани соблазняли людей на разврат, и тем самым толкали их души в огненное адское пламя!

«Как хорошо, что я не рассказывал её ничего про нудистские пляжи и про порнуху, а то бы она вообще решила, что я – конченный развратник, с которым и говорить-то опасно».

– Да. Теперь я понял, в чём дело, – Жан положил руку на её дрожащую от возмущения горячую ладонь. – Спаси тебя Трис, что объяснила. И… Прости, что я вынудил тебя так…

– Ничего. Пустяки, – она через силу улыбнулась, убрала свою руку из под его ладони и захлопнула книгу. – Я всё надеюсь, что если смогу хорошо растолковать тебе основы нашей религии, ты искренне уверуешь в Триса и сумеешь спасти свою душу от ада.

– Я понимаю. Лин, ты… Ты настоящий друг. Даже не знаю, как отблагодарить тебя. Ты уже здорово мне помогла… Да, вот что. Возьми свою фекумну. – Жан вытащил из подвешенной на спинку стула холщовой сумки меданский букварь. – Я уже наизусть её выучил. Ты же видишь, я научился читать даже такие непростые тексты. Только вот иногда незнакомые слова…

– Ты правда сперва ничего не понял? Или что-то всё-таки понял, но специально дразнил меня? – спросила она, уже неподдельно улыбаясь, и взяла у него из рук фекумну.

– Я не всё понял, – четно ответил Жан. – Если бы всё, я бы не стал тебя так… – «А может и стал бы. Видеть тебя такой возбуждённой, такой раскрасневшейся от смущения… Нет, определённо, стал бы, даже если бы знал!»

Лин, тем временем, склонилась над сундуком, открыла замок и бережно положила внутрь свою детскую азбуку.

«Господи, прижаться бы сейчас к этим стройным ножкам, обнять её, покрыть поцелуями с ног до головы! А как было бы хорошо очутиться с ней вдвоём в тёплом бассейне, совершенно голыми… Без посторонних зрителей, конечно… Девочка моя, как же мне не испортить твою жизнь своей глупой влюблённостью? Мой внутренний Зверь стонет от похоти и готов трахнуть тебя прямо здесь и сейчас. Я и сам почти готов на это решиться, невзирая на все кары, которые потом на меня обрушатся… Сдерживает только то, что я боюсь её напугать. Как она отнесётся к проявлению моей страсти? Вдруг после этого станет воспринимать меня по другому – не как друга, а как опасного насильника?»

Захлопнув и защёлкнув сундук, Лин обернулась, лукаво улыбаясь:

– Ну, раз я тебе так хорошо помогла, то, может быть, и ты мне поможешь? Откроешь мне наконец свой секрет?

– Какой секрет?

– Та фраза. Что она значит?

– Какая фраза?

«Ну, вот, кажется, и всё. Я уже вторую неделю вожу её за нос. Всё надеюсь, что она забудет. А она не забывает. Наоборот, ещё больше распаляется… Что ж, может быть, так и надо? Может быть, всё это к лучшему?»

– Ты прекрасно знаешь, о чём я. Что значит вот эта твоя фраза: – «Ти прикрасна, йа тибя лиубльу».

– Ну, хорошо. Сядь. Послушай. Я заранее прошу меня простить. Я не должен был тебе этого говорить.

– Это что-то обидное?

– Нет… Но я не должен был.

– Что она значит?

– Ты прекрасна. Я тебя люблю. – Вот что значит эта фраза. Это её точный перевод, – сказал Жан на меданском.

Лин приоткрыла от удивления рот. Прижала руки к груди. Посмотрела на него как-то уже совсем по-другому. – Не как умненькая, но избалованная девушка-подросток, а как взрослая женщина, вдруг осознавшая всю сложность, опасность, и, в то же время, притягательную прелесть происходящего.

– Это не шутка? Ты действительно…

– Это была и есть чистая правда… Послушай, ты вовсе не должна что-то говорить и, тем более, что-то делать в ответ. Я… Мои чувства не обязывают тебя ни к чему. Я понимаю, что между нами пропасть. Я чужестранец, бедняк, а ты…

Лин вскочила из-за стола и стремительно выбежала из комнаты.

«Вот так?.. Кажется, теперь всё кончено. Бедная девочка. Почему ты не встретилась мне там, на моей Земле? Хотя, здесь я молодой смазливый парень, а там – старый, никому не нужный дядька… Я и здесь-то ей, честно сказать, совершенно не нужен. Какой ей прок от меня и от моих странных историй? Жалко, если теперь меня вышибут из графского дома пинком под зад… Столько не прочитанных, даже ещё не просмотренных книг… Хотя, разве это главное?.. Солнышко моё, позволь мне остаться для тебя хотя бы другом. Просто видеть тебя иногда, слышать твой голос, любоваться, хоть издали, знать, что с тобой всё в порядке…»

Глава 18. Ценный специалист

Утром Жан осознал, что за вчерашний день размер его отряда удвоился. И у четырёх новых членов отряда нет лошадей. А значит, чтобы добираться до Тагора не со скоростью пешехода, а со скоростью всадника, нужно срочно приобрести ещё четыре верховых лошади. И вьючных лошадей – двух или трёх – чтобы везти добытые на турнире доспехи, палатку, щиты наёмников и припасы для всей этой прорвы людей.

– Гильбер, ты разузнал, где в столице конский рынок? – это было первое, что он спросил у одноногого слуги, утром выбравшись из шатра.

– Конечно узнал. Во-он там, у реки… Но сейчас ходить туда бесполезно. Сегодня среда. А лошадей на продажу туда приводят только по воскресеньям.

«Ждать ещё два дня? А если король позволит мне уехать уже сегодня?.. Мало того, после покупки лошадей потребуется ещё хотя бы день на то, чтобы люди к ним привыкли, чтобы хоть немного их к себе приручили…»

– А сено, дрова и воду уже привозили? – уточнил Жан.

– Да.

– И ты купил?

– Да. На два дня. И опять потратил на это четыре со из своих денег, – заявил Ги.

– Ясно, – Жан вздохнул и полез в кошель, чтобы отсчитать Гильберу четыре серебряных чешуйки.

В неделе здесь, в этом мире, было всего пять дней. А в месяце – ровно пять недель. Поэтому каждый из двадцатипятидневных месяцев начинался понедельником. Потом шли вторник, среда, четверг. Последним днём недели было воскресение – выходной день, в который полагалось не работать, а отдыхать и веселиться, или, в крайнем случае, торговать.

«Ждать воскресенья это глупо. Понятно, что Шельга ещё пару дней будет с медной трубкой возиться. Но я ведь, кажется, уже решил, что буду переманивать его в Тагор? Надо сходить, посмотреть, что там у него получается, и вообще способен ли он сделать подобную трубку герметичной, чтобы я мог использовать её для дистилляции спирта. Спиритус вини – винный дух… Удивительно, как легко здесь был воспринят этот, буквально, дословный перевод. Ведь это же совершено другой мир. Даже двенадцать месяцев в году тут – случайность. Просто оборот местной луны, на вид более мелкой, чем наша, происходит здесь за двадцать четыре с половиной дня. А в астрономическом году здесь триста два дня. Поэтому, с учётом пяти пальцев на руках, древним меданским жрецам, составлявшим календарь, показалось удобным разбить год ровно на двенадцать месяцев по двадцать пять дней в каждом, выкинув «лишние» два зимних дня, как дни своеобразного новогоднего карнавала… Так. У черту астрономию. Четыре верховых, с сёдлами, и три вьючных лошади – вот что мне нужно. Надо найти Низама и спросить у него, где я прямо сегодня могу купить лошадей. И нужен кто-то, кто хорошо разбирается в лошадях… Нет, Гильбер пусть лучше останется в лагере и присмотрит за своими приятелями-наёмниками. Возьму Лаэра. Он тоже в лошадях понимает, а торгуется даже лучше, чем я».

***

– Ну, как думаешь? Согласиться Шельга переехать со мной в Тагор?

– Не знаю, – Низам вздохнул. – Я бы на его месте согласился. Работы у него тут толком нет. Местные аристократы и богачи его не знают. Местные ювелиры видят насколько он искусен и боятся конкуренции. Думаю, ни один из них никому из клиентов про Шельгу доброго слова не скажет. Он живёт тут третий месяц, но до сих пор перебивается починкой всякой мелочи для небогатых горожан, а ты пообещал, что обеспечишь его работой на год.

– Обеспечу – кивнул Жан.

– И жильём его в Тагоре обеспечишь?

– А ты думаешь, я ему просто врал, чтобы в Тагор заманить?

– Ну… – Низам пожал плечами, – одет ты крайне небогато. Деньгами не соришь. Трудно поверить, что ты готов целый год регулярно тратиться на работу ювелира.

– Если у меня всё с торговлей пойдёт удачно, то потраченные на него деньги очень быстро ко мне вернутся, – заверил Жан.

– Прости, господин, но… Пять лет назад я был проездом в Тагоре. И просто ума не приложу – кому ты там собираешься продавать ювелирные украшения? На весь этот городок найдётся, боюсь, не больше десятка покупателей на изделия Шельги. А там, поди, и свой ювелир есть.

– Конечно есть, – Жан недовольно скривился. – Медную трубку он мне делал дольше месяца. И сделал так себе. А Шельга… Я ведь его даже не просил, но он сам догадался сначала сделать короткую трубочку, запаять её и показать мне, чтобы проверить, то ли он делает, что мне нужно.

– Ты подул в неё и остался доволен результатом, – кивнул Низам. – Ты что же, будешь заказывать ему только такие медные трубки?

– Сперва их. Потом изделия посложнее.

– Я, кажется, понял. Ты решил стать химистом… Не советую, господин. Просадишь на этом все деньги, а эликсир жизни не добудешь. Эликсир жизни это сказка, которой химисты морочат голову профанам, вытягивая у них деньги. Поверь мне, я ещё в Талосе эту тему подробно изучил. А уж тут, на севере, химисты и вовсе шарлатаны. Только и умеют, что добывать ртуть и подделывать золото.

– Скажи-ка мне лучше, Низам, – сменил тему Жан: – Как вышло, что ты везде побывал, много знаешь, и, однако же, пребываешь в таком ничтожном состоянии, что готов работать переводчиком за еду?

Низам ссутулился сильней, чем прежде, и тяжело вздохнул.

– Всему виной моя гордыня… Никак не могу побороть в себе этот грех. Вот и сейчас. Хочешь ты расточать свои богатства на ювелиров и химистов – расточай. Мне-то что за дело? Куда я с непрошеными советами лезу?

– Это верно, – усмехнулся Жан. – Непрошеные советы – твой конёк. Но я не об этом хотел спросить. Помниться, ты говорил про какую-то нехорошую историю, после которой…

– А, ты об этом? – Низам снова вздохнул. – Куббат потянул меня спорить о вере с местными отцами церкви. И это довело меня до беды.

– Довело до беды? Как именно?

– Авит, напыщенный болван, каких мало, настоятель монастыря святого Жустина, вздумал как-то прийти в наш, иларский собор и затеять там с моими единоверцами спор. Я был в это время в соборе. Услышал, как этот Авит препирается с Эдисием, иларским епископом Эймса и всего Реальта, не утерпел и вмешался. Вставил в их спор пару своих аргументов… Обидно мне стало за нашу изначальную веру, которую он поносил! Слово за слово, и Авит ушел посрамлённый. Не нашелся, как мне ответить. Единоверцы, само собой, кинулись меня благодарить, даже всячески превозносить. А через пару дней меданский епископ Эймса, Гермольд, прислал мне приглашение на диспут о вере.

– И ты пошел?

– Не смог удержаться от искушения, – развёл руками Низам. – . Я ведь, ещё когда жил в Талосе, вдосталь наслушался этих религиозных споров. Нахватался аргументов с той и с другой стороны, цитат из Писания и из трудов святых отцов. Поверь – против талосских богословов и учёных спорщиков местные священники просто малые дети… – Низам остановился, задумчиво теребя свою бородку.

– И что же дальше? – нетерпеливо влез Лаэр, который шел всё это время рядом с хозяином и внимательно слушал.

– Выставили они против меня своего лучшего спорщика-богослова, отца Парцидия… Этот, конечно, бы не чета остолопу Авиту. Уж он и так меня, и эдак… И мне бы, дураку, уняться, согласиться, в конце концов с его аргументами, а я… – Низам сокрушенно махнул рукой.

– А ты? – эхом переспросил Лаэр? – Что ты?

– А я и его переспорил. Смог отмести, оспорить все его доводы. А он многие из моих доводов по существу оспорить не смог.

– Ну и молодец. Правильно, – Лаэр рубанул воздух рукой. – Как бы этот твой Парцидий мог тебя переспорить, если ты прежде наловчился выигрывать в подобных спорах про нашу иларскую веру? С истиной трудно спорить даже тому, кто весьма умён и прочёл много книжек. А уж если истинную веру отстаивает человек искушенный…

– Да зря я его переспорил! – махнул рукой Низар. – Из-за этого и начались все мои беды в Эймсе. Ведь получилось, что я, при множестве народа, опозорил и укорил в незнании основ веры всех меданских епископов и аббатов. Этого они мне не простили… Простецы-то конечно, не поняли, кто кого переспорил. Меданцев на том диспуте было больше, и они своих поддерживали криками и рукоплесканиями, какую бы глупость те ни городили. Но все, кто поумней, всё поняли. Отец Эдисий мне сразу после диспута так и сказал: – «Уезжай поскорее из Эймса. Похоже, ты сильно их разозлил». – Да только уехать я не успел. Схватили меня люди Гермольда. Поволокли на допрос. Стали выспрашивать, да выпытывать, отчего я столь сведущ в богословских вопросах, с какой тайной целью пытался публично опорочить меданскую веру? Три месяца я просидел в подземелье, а потом досточтимый король Суно был так милостив, что изволил выпустить меня на волю. Без единого со в кармане. И того, что стражники отняли у меня при аресте, мне, увы, не вернули. Все мои книги, записи, кошель с деньгами, дорогие одежды, инберовый посох странника, серебрянный рательский значок… Всего этого я лишился из-за своей гордыни. Хорошо хоть зубы и кости остались целы после допросов… Прежде богатые торговцы, и даже знатные господа не гнушались послушать истории о моих странствиях, поговорить со мной о разных чудесах света. Кое-кто даже приглашал меня, чтобы посоветоваться, дарил мне подарки. Но с тех пор, как я переспорил меданского богослова, а затем оказался в казематах, всё изменилось… Никто из местных богачей и знати теперь не хочет иметь со мной дела. Даже преподобный Эдисий не решается мне помогать. Кинет подачку, чтобы я от голода не умер, да на этом и всё. У меня даже нет денег, чтоб купить лошадь и уехать отсюда!

– И ты уже пять лет нищенствуешь тут, в Эймсе? – удивлённо уставился на него Жан.

– Два года я бедствую. До этого жил себе припеваючи путешествовал порой из Эймса в соседние города. А потом случилась эта беда с религиозным диспутом… Если бы после этого мне было позволено хотя бы нищенствовать, то, поверь, я бы не бедствовал. Многие иларцы подавали бы мне, хотя бы в память о том споре, в котором я утёр нос местным меданским прелатам… Но даже просить у церкви подаяние мне запрещено. А также запрещено в разговорах с любыми людьми касаться религиозных вопросов, будь они неладны! Да я и сам теперь бегу от религиозных споров, как от огня. Пусть каждый верит как ему угодно. – Я его за это не осужу и не одобрю. Хватит. Досыта я нахлебался этих диспутов… Я ведь тогда всерьёз верил, что правильными аргументами кого-то тут, в Эймсе, смогу убедить отринуть меданскую прелесть и перейти в истинную иларскую веру… Вот. Опять! Прости меня, господин, за резкие слова про твою веру… Ни одна вера не лучше другой. А мне и правда лучше вопросов веры в разговорах совсем не касаться.

– То есть ты уже два года маешься тут в нищете, – Жан покачал головой. – Но ведь ты всё это время мог просто уйти из Эймса пешком. Мало ли других городов, в которых тебя не знают? Тёплым летом взял бы в дорогу немного еды…

– Идти пешком до соседнего города? А чем питаться в пути?

– Мыть посуду, вскапывать огороды, колоть дрова, – пожал Жан плечами. – Да мало ли работы, за которую крестьяне могли бы накормить тебя миской похлёбки?

– Грязную работу я считаю не достойной философа, – скривил губы Низам. – Не для того я семь лет корпел над свитками и манускриптами в Рателе, не для того объехал пол-мира, и имел беседы с величайшими учёными, купцами и властителями разных народов, чтобы на старости лет превращаться в обычного бродягу-поденщика. Порой кто-то нанимает меня как писца или как переводчика. Этим и живу.

– И ты что же, мог бы перевести какую-нибудь книгу с талоссокго языка на меданскй? – заинтересовался Жан, вспомнив про талосские книги из библиотеки Лин.

– С какого именно талосского? – высокомерно скривил губы Низам.

– А их что, много?

– Знаковая письменность Первого царства – Никто не знает, как эти слова звучали на самом деле. Слоговая письменность Второго царства. Тут у Рательских учёных хотя бы есть какие-то догадки о том, как звучал этот язык. Скарский язык Третьего царства. Уртальский Четвёртого царства. Сингарский язык Пятого царства самый лёгкий, и относится к той же языковой группе, что и хали, распространившийся сейчас по Северному Анкуфу.

– Э… И ты ими всеми владеешь?

– Я же говорю – я семь лет учился в Рателе. – Самой известной Талосской академии… Правда, доказать этого я теперь не могу. Ни значка ни посоха у меня больше нет.

– То есть ты можешь перевести любую Талосскую книгу?

– Ну, не то чтобы совсем любую. Если эта книга относится к Первому царству, то перевод будет примерным, гадательным.

– Вот что, Низам. Я увезу тебя из Эймса в Тагор, а ты за это переведёшь мне три талосские книги. И научишь талосским языкам мою невесту – Элинору. Как тебе такое предложение?

– То есть ты… готов взять меня на жалование, как переводчика? – просиял Низам.

– Нет. Я готов купить для твоего переезда в Тагор лошадь и кормить тебя в дороге наравне со всеми своими слугами. А в Тагоре посмотрим, правда ли ты способен перевести эти книги и научить Лин хотя бы одному из Талосских языков. Нанять ли тебя как переводчика, и какое жалование тебе платить – решит Лин. Если мы в Тагоре не сговоримся, ты просто поедешь дальше. В Медан, в Эбер, куда хочешь… А пока расскажи-ка мне, где тут, в Эймсе, можно прямо сегодня купить несколько вьючных и верховых лошадей.

***

– Ел? – спросил Ги, нависая над Рикардом.

– Ел.

– Так иди мой.

– Но почему я? Другие тоже ели.

– По очереди.

– Но я не нанимался тут мыть котлы! И, тем более, в первый же день!

– Мне не важно, на что ты там нанимался. Пока мы в походе, все, кто в нашем отряде, должны придерживаться простых правил. – Мыть за собой посуду, по очереди мыть котёл, содержать свои вещи в чистоте и порядке… Вот когда приедем в Тагор, можешь вспомнить, зачем ты там нанимался. А в походе все равны и должны соблюдать простые общие правила… Верно хозяин?

Жан кивнул. Пригнав в свой лагерь табун из восьми лошадей, он надеялся, что сейчас-то отдохнёт, но не тут то было!

– Я опытный химист. Семь лет работал в подмастерьях у магистра Сеговира, и уже пять лет как не мыл жирных котлов. – Рикард говорил дрожащим от напряжения голосом. – И начинать не собираюсь!

– Значит, есть ты тоже не собираешься? – недобро сощурился Ги.

– Значит… не собираюсь, – упрямо пробормотал Рикард.

– Но в этот-то раз ты ел? – коварно усмехнулся Ги.

– Ел.

– Так иди мой!

– Ри, ну что ты… Ну, хочешь я этот котёл помою. Для-меня-то это дело привычное.

– Обязательно помоешь, парень. В следующий раз, по очереди. – Ги покровительственно похлопал рыжего мальчишку по спине. А потом вот он помоет. – Ги ткнул пальцем в Низама. – Он ведь тоже с нами поедет, да, господин?

– Поедет, – кивнул Жан.

– О, нет, – недовольно пробубнил Хельд. Но его мнение, естественно, никого не интересовало.

– Слушай, Ри, – Жан уселся рядом с химистом. – Дело ведь не в котле, да? Ты травился опаснейшими испарениями, выполнял множество трудных заданий, и вряд ли тебя пугает какой-то жир на котле… Поверь, твой статус химиста тут никто не ставит под сомнение. Его даже оценить тут, кроме меня, никто не может. А котёл… это такое правило в любом походе. Если в отряде примерно равные по статусу мужчины то они моют общую посуду по очереди. Вот ты сейчас упрёшься с этим котлом. Наживёшь себе этим врагов среди моих старых слуг. Тьер возьмётся мыть за тебя котёл. Потом помоет за себя. А портом на него свалят эту обязанность на постоянной основе. Просто потому что он тут самый младший и не откажется… Ты считаешь – это хорошо? Нормально?

– Почему он, – Рикард кивнул в сторону Ги, – мне приказывает? Он ведь такой же слуга, как и все мы? Разве нет?

– Потому что он старший слуга. Когда меня нет, он отвечает в лагере за общий порядок. Вот, я вернулся, услышал что он говорит, услышал ваш спор, и подтверждаю его распоряжение. Сейчас твоя очередь мыть котёл. Давай. Не ерепенься. Жан похлопал его по плечу и встал.

– Э… Господин. – поинтересовался у него в пол-голоса Низам. – Что же, и меня тут заставят мыть котлы?

– Непременно. Чем ты лучше других моих людей?

– А… Что-то я… Что-то мне уже и расхотелось уезжать из Эймса. Может быть можно для меня сделать ну… исключение? Чтобы я…

– Не рано ты мне условия ставишь? – вскипел Жан. – Тоже мне, «ценный специалист»… Либо ты едешь на общих со всеми основаниях, как один из моих слуг, во всём подчиняющийся мне и Гильберу… либо проваливай, и больше у меня на дороге не появляйся!

Тут внимание Жана привлёк какой-то всадник, подъехавший к их лагерю. Прежде он его уже видел. Это был один из королевских гвардейцев.

– Жануар дэ Буэр?

– Да.

– Собирайся. Поехали. Король желает тебя видеть.