Текст книги "Солнце над Бабатагом"

Автор книги: Александр Листовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

– Ну, чего тебе, Вечкин? – спросил Афанасьев, быстро взглянув на часы.

– Мы, товарищ завхоз, у вас печи клали. Так вот, как бы нам деньги получить? – сказал с угодливой улыбкой подрядчик.

Афанасьев сердито посмотрел на него.

– Печи клали? Деньги получить? – заговорил он, шевеля закрученными кверху усами, – Только за деньгами и ходите. А где я на вас всех денег наберусь? Разве я сам их печатаю?

– Это уж как вам будет угодно, товарищ завхоз. А только как мы у вас печи клали…

– Печи клали! – снова подхватил Афанасьев. – Да ведь как клали! Начнешь топить, а они возьмут и задымят. И что же, тебе за это деньги платить?

– Так, товарищ завхоз, комиссия ведь принимала, – делая шаг вперед и прижимая шапку к груди, сказал Вечкин убедительным тоном.

– Комиссия! А что она понимает – комиссия? Разрази ее гром! Подписала акт – и с рук долой… А, между прочим, сколько тебе причитается?

– Двести девяносто восемь рублей пятьдесят копеек.

– Ишь, жмот, какой, даже копейки подсчитал, – проворчал завхоз.

– Я не жмот, товарищ завхоз. Я в точности, по вашим расценкам считал. Конечно, я могу закруглиться. Пусть будет триста рублей для ровного счета.

Афанасьев взял карандаш и начал подсчитывать…

– Ну вот! А говоришь, что не жмот, – сказал он, положив карандаш. – Хотел на тридцать рублей меня обсчитать. И, между прочим, денег у меня нет: не привезли из Ташкента.

– Э, нет, товарищ завхоз, – возразил Вечкин. – Я с казначеем беседовал. Пущай, говорит, товарищ завхоз резолюцию наложит. Деньги, говорит, есть. Я уплачу.

– Терешко! – взглянув на часы и багровея, громовым голосом крикнул завхоз.

– Чего изволите? – спросил писарь, появляясь в дверях всей своей маленькой полной фигурой.

– Пошли ко мне казначея.

Спустя некоторое время в комнату, спросив разрешения, вошел казначей, стриженный под машинку молодой еще человек.

Угрожающе пошевелив усами, Афанасьев посмотрел на него.

– Ты чего болтаешь, что у тебя деньги есть? – спросил он, сердито нахмурившись.

– Я не болтаю, товарищ завхоз, – сказал казначей, – Я еще вчера вам два раза докладывал. Деньги есть. Получили немного.

– Гм… Получили! Ну ладно, выдан вот этому… деятелю… сотню рублей… Хотя нет, постой. Сотни много. Хватит с него и полсотни. – Афанасьев повернулся к Вечкину и с ненавистью посмотрел на него. – А за остальными через неделю зайдешь. Не бойся, не пропадут.

– В крайности, дайте еще хоть десять – целковых, – попросил Вечкин, перебирая шапку в руках.

– Сказал пятьдесят – и шабаш! – повысил голос завхоз. – Можешь идти. На той неделе наведайся. Если деньги будут, то уплачу.

Бормоча что-то под нос, Вечкин вслед за казначеем мелкими шажками вышел из комнаты.

– Вот, Иван Ильич, жмоты какие. Каждый норовит побольше урвать, – сказал Афанасьев, значительно взглянув на Ладыгина.

– По-моему, ты все же не прав, Григорий Петрович, – заметил Ладыгин. – Зачем тянуть? Почему сразу не рассчитаться?

– Как то есть сразу?

– Позволь, у тебя деньги есть?

– Мало ли что у меня есть, – сердито заговорил Афанасьев. – Разве он один у меня? А вдруг какой-нибудь экстренный случай? За фураж тоже вот надо платить. Да мало ли какие расходы. А денег в обрез… Помнишь, в Речице два месяца на бобах сидели?.. Ну вот, а ты говоришь! Я, брат, ученый. Надо уметь маневрировать. Да… А Вечкину что? Думаешь, он прибедняется, так и действительно бедный? Как бы не так! У него, у канальи, собственный дом.

– Ну, это, конечно, дело твое. Тебе виднее, – согласился Ладыгин. – Но ты все же отпусти меня, Григорий Петрович. Мне время идти.

– А что у тебя?

Ладыгин сказал, что во время стоянки в гарнизоне бойцы с помощью местных жителей выдубили две воловьи кожи.

– Нельзя ли теперь эти кожи обменять на подметки. Красноармейцы пообносились, надо ремонтировать обувь.

– И только-то? – удивился завхоз. – Чего ж ты сразу не сказал? Я-то думал… Постой, ты новости слышал? Во второй бригаде потери есть.

Ладыгин подвинулся на стуле. В его мягких глазах, устремленных на завхоза, мелькнула тревога.

Афанасьев взял папиросу, закурил и рассказал о случившемся. Дело было в том, что стоявшая в Ура-Тюбе вторая бригада получила приказ разбить матчинского бека и занять Матчу. Не зная тактики горной войны, бригада опрометчиво углубилась в ущелье, где басмачи обрушили на нее поток камней и открыли огонь. Пришлось отойти, понеся потери. Басмачами захвачено в плен несколько раненых. Командира взвода Донцова басмачи зверски пытали, а затем убили. Участь остальных неизвестна.

– Да что ты говоришь?! – воскликнул Иван Ильич. Он сокрушенно покачал головой. – Ай-яй-яй… А ведь Донцова я знал, хороший командир. Ну, а бригаду, по-моему, винить нельзя. Тактики горной войны мы как следует еще не знаем. Все время воевали в степях.

– Да. Вот брат, какие дела, – сказал Афанасьев.

– Ну, все у тебя? – спросил он, помолчав.

Иван Ильич неожиданно для себя покраснел.

– Нет, есть кое-что, – сказал он, прокашлявшись.

– Деньги нужны? – догадался завхоз.

– Нужны, Григорий Петрович. Хочу френч перешить. Обносился.

– Эх, деньги, денежки, деньжонки, – вздохнул Афанасьев. Он побарабанил по столу короткими толстыми пальцами. – Сколько тебе?

– Рублей сто.

– Дам! – решительно заявил Афанасьев. – Тебе из последних дам, товарищ Ладыгин, потому что ты порядочный человек. Давай, брат, пиши заявление.

А пока Ладыгин писал, он слазил в шкафчик, достал бутылку и, прицелившись глазом, посмотрел ее на свет. Потом он с трудом выжал из бутылки с полрюмки портвейна.

– На, хвати! От малярии первое средство. Разрази ее гром! – Он придержал рюмку и с сомнением посмотрел на Ладыгина. – А ты не запьянеешь? Смотри, брат! А то еще скажут: завхоз, мол, напоил.

Усмехнувшись про себя, Иван Ильич выпил налитый портвейн.

– Ну, давай, твое заявление, я резолюцию наложу… Только вот какое дело: если надумал что перешивать, так перешивай скорее.

– Почему?

– Это пока между нами. Дня через три бригада уходит в пески. – Афанасьев повернулся на стуле и крикнул Терешко.

– Что прикажете? – спросил писарь.

– Пошли сюда казначея, пусть захватит сто рублей. А потом побрызгай пол. Дышать нечем. Эка жарища какая!..

Покончив с делами, Ладыгин пересек наискось казарменный плац и зашел в эскадронную канцелярию.

– Уже успел?! – радостно удивился он, увидев, что одринарец Крутуха хлопочет у кипящего самовара. – Добре! Где же ты его нашел? – спросил Ладыгин, оглядываясь на находившихся в комнате Ильвачева и Вихрова.

– У ветврача отобрал, – мрачно сказал ординарец. – Он его со склада взял, когда-сь мы в гарнизоне стояли. По-моему так, коли взял, так и скажи. А то отдавать не хотел. Мой, говорит. Вишь, какой хозяин нашелся? А у кого-сь, кроме нас, в полку еще есть самовары? И подивитесь: мы три года пользовались – и ничего, а он месяц у себя подержал – и бок помял… Еще смеялся – чайханщиком меня обзывал, кабан гладкий!

– Ну добре, – сказал Ладыгин, любовно, как старого друга, оглядывая самовар, с которым не расставался с начала гражданской войны. – Пригласи старшину чай пить.

Ворча что-то, Крутуха вышел из канцелярии.

– Садитесь товарищи, – предложил Иван Ильич. Он заварил чай и с наслаждением потянул носом крепкий душистый запах.

Дверь стукнула. Вошел Харламов.

– По вашему приказанию, товарищ комзск! – сказал он, вытягиваясь.

– Садись, Степан Петрович. Будем чай пить.

Харламов с выражением удовольствия на загорелом лице подсел к самовару.

– Ну, как у тебя? – спросил Ладыгин.

– Все в порядке. Только вот старики наши чего-то поспорили, – сказал Харламов, подвигая себе железную кружку и откусывая белыми ровными зубами маленький кусочек сахару.

– Не понимаю, что они за народ? То надышаться друг на друга не могут, то ругаются, – подхватил Ильвачев. – И всегда Кузьмич начинает.

– Я так полагаю про себя, – сказал Харламов, – что у товарища доктора, стало быть, характер такой.

Они помолчали.

– Ну, что в штабе слышно? – спросил Ильвачев, поднимая глаза на Ладыгина.

– Командование на штабном партийном собрании. Только одного завхоза видел, – И Ладыгин рассказал о неудачном рейде второй бригады.

– Ну, Вихров, погибнуть бы и тебе, если бы не тот житель, который тогда в гарнизон прискакал, – заметил Ильвачев.

В дверь постучали.

– Войдите! – сказал Ладыгин.

В канцелярию вошли два человека с чемоданами в руках. Вошедший первым, совсем молоденький, с темно-карими живыми глазами на тонком, как у девушки, красивом лице, спросил, кто командир эскадрона.

– Я командир, – сказал Ладыгин.

Тогда тот отрекомендовался командиром взвода Кондратенко.

Вихров с любопытством и симпатией посмотрел на молодого командира. Новое обмундирование, поскрипывавшее кожей снаряжение, некоторая застенчивость и неловкость движений – все изобличало в нем новичка, только что выпущенного с командных курсов.

Вслед за ним представился другой командир. Это был высокий рыжеватый человек с большим белым шрамом на длинном лице.

– Простите, не расслышал: как ваша фамилия? – спросил Ладыгин.

– Кастрыко, – сильным, звучным голосом сказал командир.

– Вы что, тоже украинец?

– Никак нет, товарищ командир эскадрона, – сказал Кастрыко с достоинством, отчетливо выговаривая каждое слово. – Я – терский казак.

– Добре. Вы что, с одних курсов?

– Никак нет. Я из госпиталя. Мы с ним, – Кастрыко кивнул на Кондратенко, – встретились в Ташкенте, в штабе Туркфронта.

– Нас много приехало, товарищ командир эскадрона, – весело и почему-то краснея подхватил Кондратенко. – Семнадцать человек.

– Кто вас направил ко мне?

– Командир полка.

– А разве он в штабе?

– Так точно. Только пришел.

Иван Ильич доброжелательно оглядел командиров и предложил им попить с ним чаю. Кондратенко сначала стал отказываться, заявив, что он сыт и ничего не хочет. Зато Кастрыко, видимо бывалый человек, молча поклонившись, тут же присел к столу.

За чаем Иван Ильич познакомил прибывших с порядками в эскадроне и, взглянув на часы, сказал, что сегодня уже поздно вступать им в командование взводами, а сделать это нужно будет завтра после утренней уборки лошадей.

– Не знаю только, где мне вас на ночь устроить? В казарме душно. Мы ведь попросту во дворе спим, – говорил он с озабоченным видом.

Кастрыко улыбнулся.

– А разве мы какие-нибудь особенные люди? – произнес он. – И мы во дворе ляжем. Не привыкать. Мы, так сказать, люди военные.

– А вы какие курсы кончали? – спросил Ильвачев, пытливо глядя на него.

– Курсов я не кончал, товарищ военком, – сказал Кастрыко, быстро взглянув на него. – Я кончил учебную команду. В русско-японскую войну служил у генерала Мищенко и участвовал в его, так сказать, бесславном рейде.

– В русско-японскую войну? – подняв брови, спросил Ильвачев. – Так сколько же вам лет?

– Мне? Сорок три.

Ильвачев и Ладыгин переглянулись.

– Сорок три? Больше тридцати никогда бы не дал, – заметил Ладыгин.

– А я, товарищ командир, ничего не пью, кроме чая и воды, не курю, спортом занимаюсь. – Кастрыко согнул руку в локте. Под гимнастеркой вспух огромный бугор. – Пощупайте!

Ильвачев ощутил его крепкие, как камень, мускулы.

– Да-а, – произнес он с уважением.

– У нас вся порода такая, – продолжал Кастрыко. – Деду сто пятый год пошел, а еще мешки по пяти пудов таскает.

– Да, спорт – дело хорошее, – согласился Ладыгин, поднимаясь из-за стола. – Ну ладно, товарищи. Вы идите, располагайтесь. Мой помощник, товарищ Вихров, вам место укажет, а мне нужно к командиру полка.

– Ну, как тебе, Ильвачев, новые командиры? – спросил Ладыгин, когда Вихров с новоприбывшими вышел из комнаты.

– Трудно судить по первому впечатлению, – сказал Ильвачев. – Один очень молоденький, а Кастрыко, видимо, опытный командир. Ну там видно будет, как они еще себя покажут.

На дворе стояла светлая, пронизанная влажными испарениями, душная ночь.

Тут же у самой казармы на разостланных кошмах лежали бойцы. Еще не все спали, и кое-где поблескивали красноватые огоньки папирос. Слышались тихие разговоры и смех.

Вихров показал новоприбывшим, где расположиться, а сам пошел на конюшню через залитый ярким светом месяца казарменный плац.

Навстречу ему, махая рукой, быстро шел человек. Его тонкая стройная фигура показалась Вихрову знакомой.

Они встретились.

– Мариночка! – радостно воскликнул Вихров, узнавая девушку и беря ее за руку.

– Здравствуй, Алеша! – окинула его Маринка строгим взглядом. – А я к тебе шла. Давай пройдемся немного… Тебе письмо от Саши, – говорила она, раскрывая книгу, которую перед тем держала под мышкой. – Я хотела вчера переслать, а начштаба сказал, не надо, сам приедет…

– Ну? Письмо? Вот это хорошо! – обрадовался Вихров. Он взял письмо и, узнав на конверте знакомый ровный почерк, бережно спрятал его в карман.

– Спасибо… Что это у тебя за книжка?

– «Мартин Иден» Джека Лондона. Читал?

– Читал.

– Хорошая книжка. А какой сильный человек! – И Маринка горячо заговорила о том, – что ей понравилось в книге.

Вихров слушал и пристально смотрел на Маринку, стараясь вспомнить, какой она была два года тому назад, когда он в первый раз ее увидел.

Ее лицо, с темно-серыми глазами, опушенными густыми черными ресницами, было так близко ему, но теперь в нем появилось что-то новое, сильное и вместе с тем полное совсем детской прелести! «Как она изменилась», – думал он. Происшедшая в ней перемена вызвала в нем радостное и приятное чувство.

– Ты, видно, много читаешь? – спросил Вихров, когда девушка замолчала.

– Да. Очень много. Спасибо Саше. Это она приучила меня к чтению. Хорошая книга приносит большую пользу. Да вот хотя бы «Мартин Идеи». Я поняла, что человек, если только он захочет по-настоящему, сможет достичь очень многого…

– Да, но Мартин Идеи, достигнув больших высот, все же плохо кончил, – заметил Вихров.

Маринка подняла на него блеснувшие глаза.

– Верно, – согласилась она. – Но не надо забывать, что я русская и живу в совершенно другую эпоху. Нет, нет, я чувствую себя гораздо сильнее его… Ну вот и пришли, – показала она на длинное двухэтажное здание, у двери которого был приткнут флажок с красным крестом.

– Постой, Мариночка, я хотел тебе еще что-то сказать, – заговорил Вихров с тайной надеждой подольше удержать девушку. – Митя не пишет?

– Митя? Пишет… Пишет, что их курсы переформировали в нормальную школу… Теперь еще года два не увидимся, – тяжело вздохнув, сказала она. – Ну ладно, Алеша, мне надо идти больных навестить.

– А много больных?

– Много. Малярия. Это только вашему эскадрону повезло, вы в горах стояли. Врач говорит, что мы приехали в самое неудачное время. Жара. Не успели акклиматизироваться… Прощай! – Она приветливо махнула рукой и, взойдя на крыльцо, скрылась за дверью.

20

Петров сидел за столом и, нахмурившись, писал при свете лампы политдонесение комиссару дивизии. Карандаш быстро бегал по бумаге.

«…Проводимая бригадой работа тормозится некоторыми явно враждебными действиями отдельных представителей местной власти. Имел место случай избиения…»

В дверь постучали.

– Войдите!

В комнату вошел худощавый узбек средних лет в сдвинутой на лоб поношенной тюбетейке.

– А, товарищ Исмаилов! – приветливо сказал Петров, поднимаясь со стула и с удовольствием оглядывая благообразное, с прямым носом и подстриженной клинышком бородкой лицо вошедшего. – Ну, что хорошего?

– Хороших известий нет, – с сильным акцентом мрачно сказал Исмаилов. Он, по восточной привычке, пожал обеими руками руку Петрова и, придвинув себе стул, сел против него.

– Товарищ Петров, – продолжал Исмаилов, глядя блестящими глазами в лицо комиссара. – Товарищ Петров, я честный человек, я коммунист, я буду говорить прямо: мы ищем басмачей не там, где нужно!

Петров с удивлением посмотрел на него.

– А где же их надо искать? – спросил он настороженно.

– Мы ищем их в горах! – повышая голос и показывая на открытое окно, сказал Исмаилов. – А они здесь, в Каттакургане.

– Тише, тише, товарищ Исмаилов! – воскликнул Петров. Он подошел к окну, закрыл его и, возвратившись на место, спросил: – Кто же, по-вашему, здесь басмачи?

– Кто? – Исмаилов развел руками. – Думать надо!.. Искать. Сегодня на базаре, как митинг кончал, один дехкан мне сообщил, что за час до прибытия нашего отряда в кишлак Хатырчи туда прискакал из Каттагургана один человек и предупредил басмачей… Кто посылал этого человека? А? Как по-вашему?

Петров задумался. О посланном в кишлак отряде знали только свои, доверенные люди.

– Людей много, – говорил Исмаилов. – Много хороших людей, дехкан, которые видят, что большевики так делают, чтобы им стало лучше жить. А другие боятся… Почему? Один пришел жаловаться, а его побили.

– Я знаю об этом, – сказал Петров.

– Вот, – продолжал Исмаилов. – Я вызвал товарища Улугбека, заявил. Он говорит, что это дело расследовал. Говорит, сам дехкан виноват. Он, говорит, первый ударил.

– Кто же, однако, мог сообщить в Хатырчи? Ума не приложу, – сказал в глубоком раздумье.

– Товарищ Петров, я узнаю, кто ездил в Хатырчи, – пообещал Исмаилов.

– Как же это вам станет известно?

Исмаилов оглянулся на дверь и, понизив голос, спросил:

– Розахон Назирову знаете?

Петров уже несколько раз встречал эту совсем юную отважную девушку, выполнявшую самые опасные разведывательные поручения. И поэтому, отвечая на вопрос Исмаилова, утвердительно кивнул головой.

– Я послал ее в Хатырчи. Скоро она должна вернуться… Вы еще долго не будете спать?

– Да. А что?

– Я еще зайду к вам.

– Тогда вместе с ней и приходите.

– Хорошо.

Исмаилов поднялся со стула и, мягко ступая, вышел из комнаты.

Луна еще не взошла. На улице было темно. Спустившись с крыльца, Исмаилов направился в сторону базара. От окна скользнула тень человека. Прижимаясь к дувалу и держась на некотором расстоянии от Исмаилова, человек, крадучись, пошел вслед за ним…

– Короче говоря, Михаил, я не привык с чужих слов судить о незнакомых мне людях, – говорил Федин, поглядывая сбоку на шагавшего рядом с ним Кудряшова. – По-моему это самое последнее дело. Я люблю присмотреться к человеку и уже потом составить о нем свое определенное мнение.

– Совершенно верно, Андрей Трофимович, – согласился Кудряшов, – У меня был случай: один про другого такое наговорил из зависти… прямо страх берет. А на поверку вышло – тот оказался прекрасным парнем… Ух ты, черт! – вскрикнул он, споткнувшись.

– Что ты? – спросил Федин.

– Чуть не упал. Осторожно, тут арык, кажется. Эка темень какая! Зги не видать, – говорил Кудряшов, нащупывая ногой дорогу.

– Ты ничего не слышал? – спросил Федин тревожно.

– Нет. А что?

– Кто-то крикнул.

Они прислушались.

Но вокруг было тихо.

– Может быть, тебе показалось? – помолчав, спросил Кудряшов.

– Нет, я как будто слышал крик с той стороны. – Федин кивнул в темноту. – А может, и верно, послышалось… Ну ладно, пойдем.

Они перешли казарменный плац и поднялись по крыльцу в штаб полка.

В дежурной комнате дремал писарь Терешко.

– Что у вас за вид? – строго спросил Кудряшов. – Ремня нет, без сапог, в одной нижней рубашке!

– Душно, товарищ комполка, – сказал писарь, виновато улыбаясь всем своим жирным, в угрях лицом.

– Это не резон! Мне тоже душно, однако же я не снимаю штаны. Оденьтесь сейчас же!

Кудряшов открыл кабинет и, пропустив вперед Федина, плотно прикрыл за собой дверь. Потом он чиркнул спичку и зажег настольную лампу.

– Значит, грузимся завтра ровно в шесть тридцать утра? – спросил комиссар.

– Да.

– А ну, покажи маршрут.

Кудряшов развернул карту.

– Вот, – сказал он, проводя пальцем по карте, – это Каттагурган. Отсюда до Кагана нас перебросят по железной дороге. Дальше, до кишлака Варганзи, бригада пойдет походным порядком. Постой, где же Варганзи?.. Ага, вот он. Смотри, на самой границе пустыни. Так. Ну, а потом пойдем в Кызылкумы искать Абду-Сат-тар-хана… Смотри, сколько здесь колодцев: Урус-буке, Султан-биби, Ак-кудук, Такай-кудук, – читал Кудряшов.

За окном послышался топот, встревоженные голоса, крики.

В дверь резко постучали.

– Да, да! – нетерпеливо сказал Кудряшов.

Быстрыми шагами в комнату вошел дежурный по полку Кондратенко.

– Товарищ комполка! – встревоженно обратился он к Кудряшову, поднимая руку к фуражке. – Разрешите доложить: только что убит секретарь укома товарищ Исмаилов.

– Убит! Как убит? – недоумевая, спросил Федин.

– Так точно, убит. Ножом в спину. Я выслал дежурный взвод оцепить ближайшие улицы. Разрешите идти?

– Идите… Хотя нет, постойте. Вместе пойдем. – Федин роправил висевшую на ремне кобуру и, оглядываясь на Кудряшова, сказал: – Пошли, Михаил!

Они вышли из штаба.

На улице в теплой тьме мелькали желтые огоньки, Пригнувшись, перебегали какие-то люди.

Федин и Кудряшов, сопровождаемые Кондратенко, пошли по направлению к базару.

Из-за угла показались две фигуры.

– Стой, кто идет? – спросил человек, поднимая фонарь к лицу Кудряшова, – Ой, извиняюсь, товарищ комполка, обознался, – сказал старший патрульный. – Я думал, кто со стороны.

– Никого не поймали? – спросил Федин.

– Да разве в такой темноте поймаешь, товарищ комиссар?

– Где Исмаилов?

– А вот лежит, – патрульный показал на дорогу, где мерцал слабый свет фонаря.

Исмаилов лежал на спине, повернув голову набок. Над ним склонился полковой врач Косой.

– Ну как, доктор? Что с ним? – тревожно спросил Кудряшов.

Врач с безнадежным видом пожал плечами и развел руки в стороны.

– Все, – сказал он. – Пульса нет. Сердце не бьется. Конец…

21

Ранним утром бригада выступила из кишлака Варганзи. Впереди двигался назначенный в разведку мусульманский дивизион. На буланых, серых, гнедых лошадях ехали узбеки, таджики, татары, коренастые киргизы и смуглые арабы из кишлака Араб-Ханэ.

Вдоль колонны скакал командир дивизиона Иван Куц, совсем еще молодой человек, выросший в Самарканде. Он так хорошо владел местными языками, что мусульмане считали его своим. На нем был белый войлочный малахай, голубой халат и сшитые из верблюжьей замши, желтые остроносые сапоги. Возле Улугбека, ехавшего в общей колонне, он придержал нарядного, с белыми ногами, рыжего жеребца, сердито крикнул что-то, показывая на отставших милиционеров, и, подобрав поводья, поскакал дальше.

– Хороший командир, – сказал Гриша, ехавший рядом с Вихровым. – Басмачи, как чумы, его боятся. А джигиты очень любят, хотя он строго требует службу. Вдали, за редкими тополями, показалась степь с выгоревшей желтой травой.

Вихров оглянулся. Теперь уже вся бригада, вытянувшись из кишлака, длинной, извивающейся между холмами тонкой колонной шла по степи.

Несколько всадников рысью обгоняли колонну. Приглядевшись, Вихров узнал в переднем всаднике Петрова. Проезжая мимо полка, он оглядывал строй. Розовые лучи всходившего солнца лежали на его резко очерченном лице.

– Какого эскадрона? – спросил он, поравнявшись с Харламовым и любуясь его молодецкой посадкой.

– Второго, товарищ командующий! – четко и весело ответил казак.

Петров кивнул одобрительно и пустил лошадь галопом.

– А это кто? – спросил Вихров у Гриши, увидев позади Петрова пожилого человека с крупными чертами строгого лица.

– Ипполитов. Начальник разведки Туркфронта, – пояснил Гриша. – Знаменитый человек. Следопыт, одним словом. Все пути-дороги знает в песках. Он, когда большое дело, всегда сам выезжает… Товарищ командир, а почему комбрига Деларма не видно?

– Заболел. Малярия. Бригадой командует товарищ Петров, – сказал Вихров, глядя вслед Ипполитову.

Солнце вышло из мглистого марева, обдав жаром бойцов. И как раз в эту минуту над кишлаком Варганзи поднялся высокий столб белого дыма.

– Сигналят, черти, – сказал один из бойцов, заметивший дым.

– А кто его знает? Может, что горит, – подхватил другой, – Не возвращаться же. Гляди, сколько верст отмахали…

Кузьмич и Климов ехали, как обычно, позади эскадрона и тихо беседовали. Вернее, Кузьмич слушал, а. Климов рассказывал о персидских походах, описанных в «книжечке».

– А вот еще был персидский полководец Тиглат Палассар. Ну, по-вашему, как я понимаю, Игнат Полосатый имя ему, – говорил Климов, покашливая. – Так этот Игнат Полосатый тоже раз пошел походом в пустыню и со всем войском погиб без воды.

– Нам этого опасаться, факт, не приходится, – сказал Кузьмич, пощупав висевшую через плечо флягу и вдруг ощутив сильную жажду. – Говорят, здесь колодцев хватает.

– Да нет, я не к тому говорю, а вообще, – заметил трубач. – А вот еще царь персидский Кир. Так тот в пустыне коня заколол и крови напился.

– Ну, это уж вы, факт, загибаете, Василий Прокопыч. Крови напился! От крови еще больше пить захочется.

– Зачем вы такие слова говорите, Федор Кузьмич, – укоризненно заметил трубач. – «Загибаете!» Так в книжке написано.

– Значит, писал загибальщик! А вы не подумавши каркаете.

– А подите вы, Федор Кузьмич! Вам не угодишь никогда, – сказал трубач, сердито нахмурившись…

Отпросившись у Ивана Ильича, Вихров после малого привала проехал к разведчикам.

– Ты что? – спросил Куц, доброжелательно посмотрев на него.

Вихров сказал, что никогда еще не был в пустыне и ему хочется видеть ее своими глазами, а в колонне из-за пыли ничего не увидишь. Поэтому, если командир дивизиона ничего не имеет против, то он поедет вместе с ним до большого привала.

Куц рассмеялся.

– А что же я могу иметь против? – сказал он. – Наоборот, очень рад… Да, скажи, кого там у тебя избили в Ак-Тюбе? – спросил он, помолчав.

– Не в Ак-Тюбе, а в Каттакургане, – пояснил Вихров. Он вкратце рассказал о случившемся.

– Черт его знает, этого Улугбека, – сказал Куц. – Вообще странная личность… Кстати, когда мы выгружались в Кагане, я видел товарища Мамедова. Он говорил, что едет в Каттакурган.

– А кто этот Мамедов? – поинтересовался Вихров.

– Мамедов? Председатель чека.

– Возможно, он едет в связи с убийством Исмаилова? – предположил Вихров.

Куц пожал плечами.

Перед ними по-прежнему расстилалась порыжелая степь, отливавшая под солнцем золотым дрожащим блеском. Местами виднелись лишенные растительности песчаные бугорки.

Внезапно над степью пронесся горячий ветер.

– Что это – самум? – спросил Вихров.

– Нет. – Куц отрицательно покачал головой. – Из песков дует. Обычная история.

– А все-таки жарко сегодня, – заметил Вихров. – Интересно, какая температура?

– На полную катушку. Градусов пятьдесят с лишним. Это максимальная температура воздуха, а пески накаливаются до семидесяти градусов…

Некоторое время они ехали молча.

– Да! – вспомнил Вихров. – Я все хочу спросить. Говорят, среди басмачей много каких-то измаилитов. Кто это такие?

– Измаилиты? Ну вроде как иезуиты… Нет, хуже, пожалуй, – Куц сделал отрицательный жест. – Это религиозная секта убийц и душителей. Понимаешь? Во главе их стоит Пир, по его приказу они могут убить всякого. Вожаки басмачества привлекли всю эту сволочь на свою сторону… Постой, мы тут толкуем, а там остановились. Правильно. Прошли больше двадцати верст. Пора делать большой привал…

Солнце садилось. Иван Ильич лежал на кошме и в ожидании вызванного к Федину Ильвачева курил папиросу. Вокруг него сидели и лежали бойцы. Кастрыко спал, положив локоть под рыжую голову. Вихров и Кондратенко расположились поодаль и оживленно беседовали. Харламов сидел рядом с Иваном Ильичом, слушая Латыпова, который рассказывал бойцам о том, как в 62-м полку поймали одного басмача. У этого басмача оказалась целая торба высушенных человеческих ушей. Басмач убивал жителей, помогавших Красной Армии, а уши собирал, рассчитывая, что эмир бухарский вернется на престол и тогда он получит награду.

– Вот, ребята, какие среди них есть злодеи, – закончил Латыпов.

– Темный человек, – заметил Лавринкевич.

– Темный? – переспросил Харламов, с усмешкой взглянув на Лавринкевича. – Нет, браток, это не темный человек, а самый настоящий злодей, враг, одним словом… Но темные люди здесь попадаются, это верно. Зашел я раз в одну кибитку, как в Митани стояли, вижу, парень молодой в углу лежит. «Что за человек?»– спрашиваю. «Больной». – «Где болит?» Показал он ногу. А ее, стало быть, всю разнесло, и даже черная. «Отчего болит?» – «Наколол». «Лечишься?» – «Лечусь». «Лучше стало?» – «Хорошо». «А чем лечишься?» – «Мулла приказал больше молиться и присыпать рану горелой кошмой». Ну, я пошел, командиру доложил, он Кузьмича – послал посмотреть. Тот сходил, посмотрел. Ничего, говорит, сделать нельзя, конченный человек, – стало быть, антонов огонь. Так тот парень и умер.

– Кстати, где он, лекпом? – спросил Иван Ильич, приподнимаясь на локте и оглядываясь.

– А вон в кустах спит, – показал Латыпов.

Кузьмич крепко спал, как обычно после обеда. Ему снилось, что Климов принес изюм и орехи. И он в предчувствии угощения сладко чмокал губами. Вдруг словно кто толкнул его в бок. Лекпом открыл глаза. Склонив набок покрытую роговой чешуей громадную голову, на него пристально смотрело чудовище.

Думая, что ему померещилось, Кузьмич закрыл глаза и снова открыл.

Варан, не мигая, в упор смотрел на него песочными, с желтой пленкой глазами. Потом он равнодушно зевнул, раскрыв огромную розовую пасть, и щелкнул тонкими острыми зубами.

Отвыкший из-за своей полноты от быстрых движений, Кузьмич на этот раз вскочил с необыкновенной резкостью, шарахнулся так, словно его ветром сдуло.

Чуть не на четвереньках, хватаясь за песок руками, он кинулся к эскадрону и подбежал к Ладыгину.

– Това… тты-к… тты-к… тты-к! – забормотал он, заикаясь и дрожа от страха.

Иван Ильич тревожно взглянул на бледное лицо Кузьмича.

– Что случилось? – спросил он настороженно.

– Кро… к-крокодил!

– Где?!

– Там! – лекпом, не оглядываясь, ткнул большим пальцем через плечо.

– А ну, кто со мной?.. Только не все! – сказал Ладыгин.

Он поднялся и направился к кустам. Гриша, Латыпов и Парда побежали за ним.

Варан стоял на старом месте, выглядывая из-под куста саксаула.

– Ух ты, черт! – вскрикнул Иван Ильич, с ужасом смотря на варана. Он раскрыл кобуру и вынул револьвер.

– Товарищ командир, не бейте! Не надо! – быстро заговорил Гриша, подбегая к нему. – Он мирный… Безвредный.

– Якши, якши, эчкиэмар, – подхватил Парда, с радостью отмечая, что Ладыгин прячет револьвер.

– Что тут происходит? – спросил Ильвачев, подходя к ним большими шагами.

– Да вон! Видал зверюгу? – показал Ладыгин. Он нагнулся, сломил сучок саксаула и бросил им в ящера.

Варан зашипел, надувая щечные мешки и злобно ощериваясь.

– Ну и чудовище, – сказал Ильвачев, глядя во все глаза на варана, который, переваливаясь на кривых лапах, медленно скрылся в кустах.

– Тебя зачем Федин вызывал? – спросил Ладыгин.

– Надо поговорить с бойцами о питьевой дисциплине.

– А разве воды не хватает?

– Много пить вредно в такую жару.

– Добре. Соберем, поговорим. У меня тоже есть кой-какие вопросы.

Позади них послышались шаги. Иван Ильич оглянулся и увидел Маринку.

– Товарищ комэск, – обратилась она, – врач прислал вам лимонной кислоты. – Она раскрыла сумку и подала маленький пакетик. – Возьмите.