Текст книги "Солнце над Бабатагом"

Автор книги: Александр Листовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

– Нет, не могу, – комбриг слабеющей рукой вырвал бланк, скомкал его и сунул за обшлаг шинели. – Пишите, Кондратенко. Я продиктую… Пишите: «Комдиву 11-й кавалерийской Качалову… город Каратаг… Из Бабатага… Высота 1988… 3 июня 1924 года…»

Кондратенко записал.

Не слыша более голоса Лихарева, он поднял голову Комбриг лежал, ткнувшись лицом в выжженную солнцем траву. Он был без сознания.

Когда его перенесли на шинели вниз, находившийся при отряде ветеринарный фельдшер приступил к перевязке. Приподняв гимнастерку, он только покачал головой. Пуля пробила поясницу и осталась в желудке. Выходного отверстия не было. Нужна была срочная хирургическая помощь.

Тем временем наверху шел сильный бой. Басмачи предприняли уже третью атаку. Однако и на этот раз пулеметчики сумели отбиться.

Кондратенко давно написал донесение и теперь решал, как и с кем отправить его. Конечно, риск был большой. Люди посылались почти на верную смерть. Надо было прорваться и суметь уйти от погони. Время не ждало. Шел второй час дня. Лихареву становилось все хуже. Патроны кончались.

– Я поскачу, – предложил Алеша.

– Нет я, – сказал Мухтар, – Хайдар – лошадь хорошая.

– Моя не хуже, – возразил ординарец.

– Вы поедете оба, – решил Кондратенко.

Теперь надо было произвести вылазку, прорвать кольцо и прикрыть огнем посылаемых. Оставив на месте половину бойцов, Кондратенко собрал остальных и в конном строю ударил в атаку между двух сопок, где, как он давно заметил, лежала редкая цепь басмачей. Расходуя последние диски, пулеметчики прикрыли огнем атакующих. Прорыв удался. Мухтар и Алеша, пригнувшись в седлах, помчались к Сурхану. Под ногами лошадей с бешеной скоростью замелькала земля. Позади послышались топот и выстрелы. Это была погоня. Но ни Хайдару, ни рослой кобылице Алеши погоня была не страшна. Они летели как вихрь.

Всадники уже приближались к Сурхану, когда Алешу что-то крепко ударило в спину. Он выпал из седла. Мухтар, скакавший впереди, оглянулся. Его товарищ, раскинув руки, лежал на земле. Вокруг него бегала лошадь. Стреляя навскидку, басмачи приближались. Мухтар придержал Хайдара и вернулся к товарищу, намереваясь поднять его на седло. Вряд ли бы это ему удалось. Алеша был слишком тяжел.

Ординарец приподнялся и стал шарить в нагрудном кармане.

– На… донесение, – сказал он прерывистым голосом. – Прощай… друг… Умираю… Скачи!

Но Мухтар никак не решался покинуть товарища.

Пуля прозвенела около его головы. Хайдар шарахнулся в сторону. Мухтар повернул и помчался к Сурхану…

Раскаленное солнце жгло землю. От палящих лучей негде было укрыться. Вокруг громоздились лишь мертвые голые скалы.

Сморенные зноем басмачи давно прекратили атаки. Противники, притаившись, зорко наблюдали один за другим.

Ибрагим-бек ждал, когда спадет жара, чтобы тогда повести наступление и окончательно уничтожить отряд. Его помощник Чары-Есаул, посланный в погоню за пытавшимися прорваться аскерами, сообщил беку, что один из них был тяжело ранен и он собственноручно прирезал его. В подтверждение своих слов Чары-Есаул вынул из хурджуна и бросил к ногам бека голову в запекшейся крови… Что же касается другого аскера, то Чары-Есаул, боясь наказания, сказал, что тот утонул в Сурхане.

Сейчас наступило затишье. Правда, у басмачей было вдоволь воды, а красноармейцев уже очень мучила жажда…

– Ты понимаешь, какая история, нашего-то комбрига мусульмане считают своим, – говорил помкомвзвода Клочко, молодой кубанский казак, лежавшему рядом с ним Воинову.

– Как это? – спросил пулеметчик.

– Да очень просто. Тут, как бы сказать, такая история. У них, по закону, надо после неверных чистить помещения. А вот после комбрига никогда так не делают. Я давно заметил. И Алеша говорил.

– Так он же не мусульманин.

– Мало ли что… Я так думаю: это потому, что он всегда с ними, и говорит, и советы дает…

– Кто его знает, – сказал Воинов, пожимая плечами, А жар-то спадает.

– Да уж время.

– Эх, воды бы напиться.

– Вон Сурхан бежит.

– Близок локоть, да не укусить… Гляди, гляди, никак сматываются?

По горной тропе, идущей в направлении перевала, вытягивалось множество всадников. Они казались совсем крошечными отсюда, но все же Клочко, прикинув на глаз, определил, что их было не менее двухсот человек.

– Товарищ Клочко! – позвал Кондратенко.

– Я вас слушаю, товарищ командир! – бойко откликнулся тот. Он вскочил и, пригнувшись, подбежал к Кондратенко.

Молодой командир лежал за скалой, наблюдая в бинокль.

– Посмотрите, – он подал бинокль помощнику.

Теперь Клочко отчетливо видел все удаляющихся всадников. Но он видел не только это.

– Ну как? – спросил Кондратенко.

– А тут такая история, товарищ командир взвода. Они хотят нас обмануть. Глядите-ка, во-он за скалами наблюдатели сидят… Один… Другой… А вон еще третий… Они думают так: мы снимемся с позиции, отойдем на ровное место, а они нас атакуют.

– Правильно! Я тоже так думал, – подтвердил Кондратенко.

– Нет, нам подаваться отсюда никак нельзя, – сказал Клочко, опуская бинокль и поглядывая на командира быстрыми черными глазами. – Наши-то, Алеша с Мухтаром, верно, уже в Юрчах. Скоро помощь придет.

Так они и решили: не сходя с места, ждать помощи.

Солнце постепенно заходило за горы. Жар спал. Начинало быстро смеркаться. В это время в глубине гор послышались стрекочущие звуки. Где-то, словно захлебываясь, длинными очередями стрелял пулемет, Потом и с другого направления донеслись такие же звуки.

– Наши Ибрагиму духу дают! – определил Клочко. Он привстал и огляделся. Над Сурханской долиной высоко клубилась пыль.

– Глядите-ка, товарищ командир. Не наши ли это? – произнес он, приглядываясь.

Кондратенко посмотрел в бинокль. В окулярах обозначились ровные ряды скачущих всадников.

– Наши! – обрадовался он. – Вон Кудряшов на буланом. И Федин с ним. Значит, вернулся… А вон Мухтар. А вот Парда.

Колонна галопом приближалась к Сурхану. Передние всадники с ходу кинулись в реку…

– Товарищ Клочко, давайте быстро две шинели, винтовки. Сделаем для комбрига носилки, – распорядился Кондратенко. – Давайте скорей, уж темнеет…

Наступило утро. Лихарев лежал в Мершаде. Лицо его побледнело и вытянулось. Тонкий с горбинкой нос совсем заострился. Он лежал на жесткой койке телефониста и, преодолевая страшную боль, думал о том, что еще должен был сделать. Он знал, что умирает, но это не пугало его. Он думал о Мухтаре, о Лоле. Судьба их волновала его, и он с нетерпением ждал Бочкарева, который сообщил по телефону, что выехал из Юрчей в Мершаде. Полковой врач Косой, сделавший первую перевязку комбригу еще в Бабатаге, безотлучно находился при нем.

Мухтар, кормивший во дворе лошадей, время от времени подходил к двери и смотрел в щелку. Лихарев лежал на боку. Мухтар вздыхал и возвращался на место.

Между бойцами шли разговоры.

– Вот так история, – говорил Клочко. – Как же мы это, братцы, забыли в Бабатаге комбригову шинель? Надо было захватить!

– А что толку в той шинели, – сказал Воинов, – Насквозь окровавленная. Все равно ее не носить.

– А вдруг спросит? На сдачу потребует?..

На юрчинской дороге показалось несколько всадников. В переднем, с обвязанной головой, Клочко признал Бочкарева.

Комиссар бригады рысью въехал во двор, отдал лошадь коноводу и, прежде чем войти к Лихареву, вызвал врача. Бывает, что глаза говорят лучше слов. Так и на этот раз Бочкарев понял врача с первого взгляда.

– Поражаюсь. Железный человек. Даже не стонет. Как он может терпеть такие страшные муки, – сказал Косой, пожимая плечами.

– Вы ему что-нибудь дали?

– Да… Морфий давал, атропин…

– Значит, безнадежен? – спросил Бочкарев, понижая голос до шепота.

– Очевидно, пробита печень… Необходима сложнейшая операция… Ну, а в наших условиях… – врач развел руками и покачал головой.

Бочкарев прошел к Лихареву. Он все так же лежал на боку.

Комиссар взял табурет и присел подле комбрига.

– Ну как? – спросил он участливо.

– Плохо, брат… плохо… – Лихарев хотел еще сказать что-то, но вдруг голос его упал.

Бочкарев нагнулся к нему и стал слушать шепот комбрига. Потом сказал:

– Обещаю тебе, что Лола, Мухтар и Парда завтра же выедут. Не беспокойся, друг, все будет сделано… Ты бы постонал, дорогой, все легче будет… Что, что ты сказал? Позвать Мухтара?.. Позовите, доктор, – сказал он Косому.

Лихарев молчал, словно прислушивался, как жизнь вместе с редкими толчками сердца покидала его наболевшее тело.

«Скорей бы», – думал он, испытывая мучительную боль, и сдерживал готовый вырваться крик.

Вошел Мухтар.

Рука Лихарева искала что-то.

– Дай ему руку, – шепнул Бочкарев.

Лихарев пристально смотрел на молодого узбека, не выпуская его руки из своей.

– Ну… я пошел… – вдруг сказал он отчетливо.

– Куда пошел? Что ты говоришь? Может, тебе что-нибудь нужно? Хочешь воды? – спрашивал Бочкарев, со слезами глядя на боевого товарища.

Лихарев молчал. Лицо его приняло землистый оттенок.

По всему его телу прошла мелкая дрожь.

Косой нагнулся и, взяв руку Лихарева, стал нащупыпать пульс.

Пульса не было…

22

Время шло. Все было уже не таким, как прежде. Все то, что страшило вчера, сделалось сегодня простым и понятным, и люди удивлялись, как они могли раньше терпеть на своей земле эмира, беков и баев.

Люди удивлялись, не признаваясь в этом вслух, но вот даже и Назар-ака, отец Ташмурада, который так боялся жить не по шариату, заговорил другим языком.

– Земля! – говорил он. – Моя земля! Все это – и земля, и быки, и плуги – моя собственность! Вот теперь возьмемся за работу! Теперь распрямим свою спину!.. Ой, Ташмурад, ты был прав, сынок, – большевики очень хорошие люди. Смотри, какую они школу построили…

Толстый Абдулла тоже вступил в организованную Рахимом артель медников.

Все старое рушилось, и Ибрагим-бек, вновь пробравшийся в Бабагаг и Локай, встретил резкое, неприязненное отношение даже со стороны тех людей, которые были с ним связаны кровными узами и ранее деятельно помогали ему. Вместо прежних друзей он встречал всюду врагов, вместо послушания – сопротивление, вместо страха – возмущение и месть. Спасаясь от ударов, он метался в горах, как затравленный зверь, пока не был сброшен в Амударью Туркестанской бригадой Мелькумова…

В июле 1925 года пришел приказ Реввоенсовета Республики о замене командиров, прослуживших в отдаленной местности положенный срок. Им разрешался перевод в любую часть по их выбору.

Вихров попросил назначение в кавалерийский полк, стоявший под Ленинградом в Пушкине. Он ехал к Сашеньке.

Перед отъездом он посетил могилу Лихарева и попрощался с товарищами.

И вот Вихров стоял на мершадинской дороге, поджидая в рассветном тумане автомобильную колонну, идущую порожняком из Душанбе до Каршей.

Провожал его Суржиков.

Подошла колонна. Вихров сел в кабину рядом с шофером. Знакомая дорога быстро побежала навстречу. Через час он был в Мершаде. Впереди лежало безводное Байсунское ущелье.

Вихров, уже успевший хорошо познакомиться с шофером, молодым бойким парнем из Сольвычегодска, помог ему наполнить радиатор и запасные баки водой.

– Посмотрите, товарищ командир. Ну и людей! – сказал шофер, показывая в сторону ущелья Ак-Капчи-гай, откуда показались густые толпы народа.

Люди шли, ехали на лошадях, верблюдах, ишаках и арбах. Всюду были видны фигуры укутанных женщин.

«Откуда столько народу? – подумал Вихров. – Очевидно, переселяются».

Он спросил у проходившего старика, кто они и куда едут.

– Домой! – весело ответил старик. – В Локай! В Бабатаг!

«А! – понял Вихров. – Это те самые люди, которых басмачи заставили эмигрировать».

Люди шли по долине с праздничными, веселыми лицами, а навстречу им поднималось над Бабатагом огненно-красное солнце. Его лучи затопляли долину. Казалось, что там, над горами, где всходило солнце, все ликует и светится, встречая народ…

Прозвучал сигнал. Машина тронулась. Снова навстречу быстро побежала дорога. «Перевал Газа, – думал Вихров, – здесь я вел бой с Ишаном. Постой, когда это было? В двадцать третьем году. Как быстро бежит время!.. А вот Байсунское ущелье». Он ехал и поражался, видя новые крепкие мосты, висевшие над пропастями, и широкую дорогу с отлогими спусками. «А что было здесь всего три года назад?» – думал он, вспоминая свой первый поход и спуск по скалистым обрывистым кручам.

Поздним вечером автоколонна прибыла в Карши к станции железной дороги.

Проделав весь путь менее чем за двадцать четыре часа вместо семи суток, Вихров все же не успел к ташкентскому поезду. Теперь ему предстояло ночевать на вокзале.

Когда Вихров устроился на скамье в зале ожиданий, к нему подошел, опираясь на палку, высокий военный с худым бритым лицом.

– Шестой алтайской? – спросил он, оглядывая Вихрова.

– Одиннадцатой.

– А, буденновцы!.. В командировку?

– Нет совсем.

– По замене?

– Да.

Военный подсел к Вихрову, отрекомендовался командиром эскадрона Плотниковым из бригады Мелькумова, сказал, что полгода лечился после ранения, и поинтересовался, что нового произошло за это время в Восточной Бухаре.

Вихров сообщил, что боевые действия прекратились. Остались лишь мелкие шайки, занимающиеся исключительно грабежом населения. Но с ними ведется решительная борьба, и с каждым днем шаек становится меньше. Рассказал он и о том, что изыскательские партии уже закончили свою работу и в самое ближайшее время начнется постройка железной дороги из Каршей в Душанбе.

– Ну вот и сделали доброе дело, – подытожил Плотников. – Да! Вам не приходилось встречать там бывшую жену эмира бухарского? Красавица. Лет двадцати. Она вышла замуж за одного старшину из Алтайской бригады. Только вот какого полка, шут его знает!

Вихров с недоверием посмотрел на своего собеседника.

– Жена старшины? Жена эмира бухарского?.. Да нет!.. Вы что-то путаете. Это немыслимо!

– Да, да, – Плотников утвердительно кивнул головой. – Я сам их в плен брал.

– Кого?

– Жен эмира. Их было более сотни.

– С ума сойти! Как же вы их взяли? Расскажите, пожалуйста.

– Да тут сказ короткий, – начал Плотников, поудобней устраиваясь. – Когда эмир бежал в Восточную Бухару, мы шли за ним по пятам. Подбегаем к Курган-Тюбе. Стоп! Мост сожжен. Это он спалил, чтоб от нас уйти. Мы кинулись искать броды. А там сплошной камыш. Вдруг видим, что такое? Арбы, лошади, люди. Оказалось, мост-то он спалил, а почти весь транспорт остался по эту сторону. Глядим: женщины. Жены его. Сто тридцать жен! И одна лучше другой. А самая красавица, что я говорил, бывшая рабыня гиссарского бека Овлия-куля. Он себе ее растил, а пришлось отдать эмиру. Таушон ее звали. А остальные жены – те больше дочки беков и разных чиновников.

– Куда же вы их дели?

– А вот послушайте. Всех их мы переписали и отправили в Душанбе. Там их на работу – полы в госпитале мыть. А эти бекские дочки такие лентяйки, такие неряхи! Они только и делали, что ели да спали. Не знаю, как сам эмир их терпел. Шут его знает!.. А Таушон уж до того сама чистая, до того аккуратная. Как входит в какую палату – смотрит, не грязный ли пол. И если грязный, тут же помоет. И вот, понимаете, тот старшина, что я говорил, он там раненый лежал, влюбился в нее. Женился. А она девушка еще была. Да, вот как бывает, какие люди мимо проходят, – заключил, вздохнув, Плотников с таким выражением, что Вихров заподозрил, не жалеет ли сам командир эскадрона, что пропустил такую прекрасную девушку и не женился на ней.

– Следовательно, все жены эмира бухарского были на положении рабынь? – спросил Вихров.

– Да. Кроме одной. Француженка. Авантюристка. Золотом спекулировала. Ей одной разрешался выезд во все европейские страны. Даже в Америку ездила. Видно, и по шпионажу работала. А в общем, шут ее разберет!..

Узнав из дальнейшего разговора, что Плотникову приходилось бывать в Ташкенте, Вихров спросил, как ему добраться до штаба фронта. Плотников объяснил, но тут же предупредил, что в таком виде являться в штаб нельзя: сначала надо приодеться немного.

– Как приедете в Ташкент, – говорил он, – идите прямо на Куриный базар. Такие бриджи отхватите, и сапоги, и гимнастерку. Только за карманы держитесь: нэпманы народ аховый.

– А как в Ташкенте с билетами? – поинтересовался Вихров.

– Так вы же по литеру. Только не пожалейте доплатить и берите место в спальном вагоне дальнего следования. Хоть отоспитесь за все эти годы. До Москвы пятеро суток.

– Мне до Ленинграда.

– Ну тем более…

Вихров последовал всем этим советам. И когда после экипировки посмотрел в зеркало, то сам себя не узнал. Но об одном он долго жалел. Жалел он о прострелянной в Бабатаге фуражке, оставленной в Ташкенте вместе со всем остальным пришедшим в ветхость имуществом.

О доплате к литеру он не жалел. Ему еще никогда не приходилось ездить в международных вагонах. И теперь даже не верилось, что сегодня он будет спать не на песке, подложив под голову седло, густо пропахшее конским потом, а вот на этих чистых, хрустящих под рукой простынях. Ведь почти четыре года он не спал в чистой постели!..

Всю дорогу Вихров отсыпался, и хотя целую неделю находился в пути, он почти не заметил, что поезд уже подходил к Ленинграду. До Пушкина, где стоял его полк, оставалось тридцать километров. Там ждала его Сашенька. Он дал телеграмму с дороги, но не указал точное время приезда. Мысль о том, что он не застанет ее дома, чрезвычайно волновала его. Следовало дать еще телеграмму, но он не догадался и теперь ругал себя…

Уже смеркалось, когда Вихров ехал по улице Красной Звезды. Глаза его отыскивали знакомый номер. Ага, вот он, дом двадцать пять. Вот куда он слал свои письма.

Вихров расплатился с извозчиком, взял свои вещи и, узнав, что квартира номер четыре находится во флигеле, перешел двор и поднялся на крыльцо. Широкая, крашенная масляной краской чистая лестница привела его на второй этаж.

Он позвонил.

По быстрому стуку шагов за дверью, по тому, как забилось сердце и захватило дыхание, Вихров понял: она, Сашенька! А сам подумал: «А вдруг не она!»

Звякнула цепочка. Дверь растворилась.

В передней было полутемно, и он не сразу увидел ее.

Девушка с радостным криком бросилась к нему на шею и осыпала поцелуями его загорелое, огрубевшее в походах лицо.

– Алеша!.. Родной!.. Приехал!.. – со слезами на глазах говорила она, то отталкивая Внхрова, чтобы посмотреть на него, то вновь прижимаясь к нему.

– Ну что же мы стоим! – спохватилась она. – Заходи!

– О, как у тебя хорошо! – произнес Вихров, оглядывая большую комнату с камином и широким венецианским окном. – А там что? – он кивнул на закрытую дверь.

– Ванна… Вот ты сейчас выкупаешься с дороги. Потом я тебя накормлю, и тогда поговорим.

– Потом, потом, – Вихров взял Сашеньку на руки и начал кружиться по комнате. – Пушиночка!.. А ведь ты стала в тысячу раз лучше, – говорил он всматриваясь в милое ему, похорошевшее лицо с излучаюшими ласку глазами.

– А ты возмужал.

– Ты хочешь сказать, постарел?

– Что ты! Господь с тобой. Ведь ты был тогда совсем мальчик. А теперь мужчиной стал. А загорел! Прямо шоколадный какой-то… Пять лет! Пять лет, как сон, прошли, – говорила Сашенька, то словно пытаясь освободиться из объятий Вихрова, то ласкаясь к нему.

– Ну иди скорей, купайся, а я накрою на стол, – сказал она, когда Вихров с размаху, но осторожно посадил ее в «кресло…

– Ну, как там, Алешенька, трудно, страшно было? – спрашивала Сашенька за ужином, глядя на Вихрова счастливыми глазами.

– А ты помнишь наш разговор тогда, на польском фронте? – отвечал он, беря ее руку. – Ты мне сказала: «Живи. Непременно живи». Вот я и выжил. Ни малярия, ни пуля меня не взяла. – И он начал рассказывать, сам увлекаясь рассказом. Он вставал, ходил по комнате, снова садился и, волнуясь, прикуривал папиросу одну от другой.

– Ты много куришь, Алеша, – тихо заметила Сашенька, глядя на него своими большими синими глазами.

– Да, но сейчас я не могу…

Воспоминания нахлынули и захватили Вихрова. Не кончив одного, он перескакивал на другое событие, как это бывает, когда хочется рассказать сразу обо всем.

Однако высказать все в одну ночь он не успел. Слишком много было пережито.

Когда он рассказал о походе в Гилян, Сашенька поднялась, подошла к нему и нежно сказала:

– Сколько тебе пришлось испытать, родной мой! Как хорошо, что теперь все это позади. – А потом подумала: «Боже мой, боже мой, за что мне такое счастье?!»

Она провела рукой по его волосам. Вихров поднял голову и тут только заметил, что в комнате стало светло. Ночь прошла незаметно…

Испытывая необычайную легкость в молодом сильном теле, Вихров шел по обсаженной липами улице. В темно-зеленой листве пели птицы, и ему казалось, что в его душе тоже все ликовало и пело. Пройдя в конец улицы, он свернул влево и направился по бульвару Киквидзе, где, как сказала ему Сашенька, в бывших кирасирских казармах стоял его полк.

Навстречу ему шел эскадрон. Всадники, все в синих рейтузах, ехали, сохраняя в рядах строгий порядок. Упитанные рыжие лошади пофыркивали, упруго перебирали ногами. На пиках вились мотыльками желто-синие язычки флюгеров. Эскадрон проходил, и Вихров видел розовые, здоровые лица бойцов под желтыми околышами нарядных фуражек. Командир, повернув голову, с любопытством смотрел на Вихрова, который тоже смотрел на него, стараясь вспомнить, где он уже видел это смелое молодое лицо. Но тут командир отвернул от строя, рысью подъехал к нему и веселым голосом крикнул:

– Привет от бойцов Туркестанского фронта!.. Здорово, Вихров! Ты чего тут, браток?

– Шаробурко? Яков Сергеич! – радостно вскрикнул Вихров, узнав командира, с которым встречался еще в годы гражданской войны.

Шаробурко слез с лошади. Старые товарищи пожали руки друг другу.

– Яков Сергеевич, я не пойму, почему ты приветствовал меня от имени бойцов Туркестанского фронта? – спросил Вихров, с недоумением глядя на него.

– А я только месяц как приехал из Туркестана.

– Вот совпадение! А я только вчера оттуда. Ты в какой части служил?

– Во второй туркестанской бригаде. В Фергане. Ушаков командовал. Потомок адмирала. Слыхал?

– Как же я ничего о тебе не слыхал?

– Гм… А о шайтан-командире слыхал?

– Ну как же! Конечно!

– Вот я и есть шайтан-командир, – сказал, смеясь, Шаробурко.

Вихров смотрел на него, вспоминая рассказы об отчаянной смелости этого человека, прозванного басмачами шайтан – командиром.

– Ну, дай я еще раз пожму твою руку за это, – сказал Вихров, улыбаясь.

– Так вот, – заговорил Шаробурко, – они, басмачи мне все записки писали: «Шара-бара, переходи к нам, Много денег дадим. В каждом кишлаке женить будем», Да ты не к нам ли приехал? – спросил он.

– В двадцать второй полк.

– К нам. Ты кто по должности?

– Командир эскадрона.

– Вот и хорошо. У нас как раз второй эскадрон свободен.

– А где у вас штаб полка? – спросил Вихров.

– Иди прямо по этой аллее. – Шаробурко показал на заросли акаций, тянувшиеся вдоль двухэтажных белых казарм. – Там, как раз за вторым эскадроном, помещается штаб… А это, учти, наша столовая. Видишь, стеклянная веранда на втором этаже?.. Тут, между прочим, говорят, Николай II ежедневно допьяна напивался, на руках выносили… Ну ладно, друг! Иди в штаб, а вечером увидимся, поговорим. Шаробурко вскочил в седло. Его большая рыжая лошадь шарахнулась было, но он сдержал ее своей сильно рукой. Лошадь перебила передними ногами и, повинуясь умелому всаднику, легким ровным галопом понесла его по бульвару.

Со стороны казарм донеслись звуки духового оркестра. Вихров прислушался. Трубачи играли марш «Тоска по родине».

«Вот я и возвратился на родину», – подумал Вихров.

Он смотрел вслед Шаробурко и с волнением думал о том, как приятно встречать старых товарищей…

23

Часто в разговорах с женой Вихров вспоминал тот прекрасный, так полюбившийся ему солнечный край, в котором он словно оставил частицу самого себя. Не имея возможности жить в этом краю, он следил за его жизнью по газетам.

Сообщения о постройке железных дорог, о Вахшском канале, о превращении джунглей тугаев в поля хлопчатника и эфироносные плантации и, наконец, слухи о том, что в Таджикистане намерены строить свой университет, радовали и волновали его.

Он часто собирался съездить в Среднюю Азию, посмотреть, как стали жить люди, но каждый раз что-нибудь мешало.

А годы шли…

– Однажды, это было ранней весной 1941 года, Вихров шел по блестящим под солнцем чистым улицам Москвы. Он свернул за угол, спустился в метро, проехал три остановки и, выйдя из вагона, вместе со спешившим куда-то народом стал подниматься на эскалаторе.

Чей-то голос окликнул его.

Смуглая красивая женщина, спускаясь навстречу, кричала ему и махала рукой.

– Лола! – узнал он. – Лола, подожди меня внизу. Я сейчас.

Вихров бросился вверх, потом сбежал по ступенькам, и вот уже он крепко жал теплую руку.

– Лола!.. Вот встреча… Вот не ожидал… Ах, как я рад тебя видеть!.. Сколько лет прошло, а ты все такая, – говорил он. – Ты что, сразу узнала меня?

– Конечно, – отвечала она, улыбаясь. – Ты мало изменился… Законсервировался, – заключила она со своей милой картавостью, сразу напомнившей Вихрову и прежнюю Лолу, и Бухару, и годы, проведенные вместе. Ему стоило большого труда удержаться и не обнять молодую женщину, которая, откинув голову, смотрела на него сияющими глазами.

– Давай отойдем в сторону, – предложил Вихров, – а то мы на дороге.

Они отошли к мраморной арке.

– Алеша, я сама не верю, что вижу тебя! – сказала Лола, – Ну как ты?.. Что?.. Расскажи.

– Да теперь ничего, живу хорошо. Я ведь отец семейства, дети есть… А ты как? Замужем?

– Знаешь, кто мой муж?

– Кто?

– Мухтар.

– Вот здорово… Замечательно! Он хорошим был товарищем. Наверное, и муж хороший.

– Да. Мы большие друзья. А ты на ком женат? На Сашеньке своей?

– Откуда ты знаешь? – удивился Вихров.

– Мне тогда еще Маринка говорила, что вы очень дружили.

– Маринка? Ты что с ней переписываешься?

– Ты знаешь, какая обида: я потеряла ее. Еще когда учились в институте…

– Постой, – перебил Вихров, – а что ты сама делаешь? Кто ты?

– Я? Инженер-геолог. Приехала в Москву вот уже второй раз в командировку.

– Инженер-геолог! – воскликнул Вихров. – Лола, милая, как я рад за тебя!.. А где ты остановилась?

– В гостинице.

– Так, может быть, пойдем куда-нибудь вечером?.. Я тебя с женой познакомлю. Она будет так рада.

– Что ты! У меня поезд в четыре часа. Я и так задержалась, а у меня начальство требовательное, по головке не погладит. Да, я все хочу спросить, ты, конечно, после тех лет бывал в Туркестане?

– Знаешь, несколько раз собирался. – Вихров виновато поежился. – И вот не пришлось.

Лола нахмурилась. Ее тонкие брови вдруг сдвинулись. Губы задрожали. Она даже попятилась.

– Как тебе не стыдно! – с укором сказала она. – Да нет, я просто-таки не понимаю, как это можно! Столько лет был там и не хочешь приехать посмотреть. Ты помнишь кишлак Душанбе?

– Помню, а что?

– Да нет, стоит ли говорить. – Лола с досадой посмотрела на Вихрова. – Ты должен увидеть все сам, своими глазами. Я дам тебе свой адрес. При выезде предупреди меня телеграммой. – И словно Вихров уже согласился приехать, она с решительным видом вынула из сумки блокнот, записала в нем что-то и, подавая Вихрову вырванный лист, спросила:

– Ну, когда приедешь?

Вихров собирался этим летом, как всегда, ехать в Гурзуф, но встреча с Лолой изменила это решение, и он, подумав, сказал, что если ему разрешат отпуск в апреле, то он обязательно приедет.

– Да, да, – подхватила она, – и ты не пожалеешь об этом. У нас есть на что посмотреть, а тем более такому человеку, как ты… Я часто думаю: если бы Лихарев смог все это увидеть, – продолжала она. – Помнишь, он все мечтал зажечь свет над Вахшем?.. И, знаешь, ведь не исключена возможность, что тогда он был ранен у этого самого камня. – Лола провела рукой по холодному мрамору.

– Почему ты так думаешь? – спросил Вихров.

– Почему? Как почему? Ведь этот мрамор из Бабатага, – тихо сказала она, поднимая на него повлажневшие большие глаза…

24

Поезд медленно поднимался на взгорье. Было слышно, как впереди часто, словно задыхаясь, шумно пыхтел паровоз. Скрипели сцепления.

Солнце начинало садиться. В открытые окна врывался крепкий запах трав и цветов.

Вихров стоял в коридоре вагона и смотрел на ярко-зеленую холмистую степь. Теплый ветер шевелил его волосы.

Он ехал в Среднюю Азию и вот уже несколько дней находился в дороге. Очень хотелось взять с собой Сашеньку, но у нее была срочная работа в школе, и пришлось остаться в Москве.

Вихров очень не любил надолго расставаться с женой, которая все эти годы окружала его самой искренней заботой и лаской. Но тут нужно было решать немедля – ехать ли ему в Среднюю Азию, или же оставить эту мысль навсегда. Они посоветовались и решили, что ехать все-таки нужно.

Теперь, глядя в окно, он был очень доволен этим решением. Ему предстояло увидеть много интересного, а может быть, даже разыскать старых товарищей. Многие из них, как он слышал, остались на месте.

Смеркалось. Вдали, на фоне севшего наполовину широкого красного солнца, мелькнула черная фигура старика чабана. Опираясь на длинный, выше головы, загнутый посох, он, как древний памятник, недвижно застыл на кургане.

Проплыл мимо небольшой табун пасущихся лошадей. Некоторые, подняв голову, смотрели вслед поезду.

– Любуетесь, товарищ майор? – спросил Вихрова старческий голос.

Он оглянулся.

Низенький старичок, севший в поезд еще в Самарканде, смотрел на него.

– Я люблю смотреть в окно, – сказал Вихров.

– Да-а… Это знаете, как смотреть, – значительно произнес старичок. – Другой смотрит и ничего особенного не видит. А вот попробуйте-ка посмотреть с точки зрения археологической…

– Вы археолог? – догадался Вихров.

– Да… Всю жизнь копаюсь в обломках. И, знаете, люблю свою работу. Бывает, роешься в таких вот развалинах, – старик показал вдаль, где рядом с рухнувшей глинобитной стеной виднелась древняя могила – мазар с тремя куполами, – роешься, ищешь, а сам думаешь: кто тут жил, наслаждался, страдал?.. Конечно больше страдал. Тут, знаете, в древности шли почти бесконечные войны… – И археолог под глухой стук колес принялся рассказывать о том, как сыны Эллады когда-то ступали здесь, добывая Александру наследие Дария; о том, как завоеватели беспощадно давили колесами боевых колесниц беззащитный народ, гнали истерзанных, окровавленных пленных на веревках, продетых сквозь кольца в губах; о слонах-исполинах, топтавших полчища сельджукских князей, о леопардах Ксеркса, терзавших парфян…

Археолог рассказывал так ярко, что перед взором Вихрова появлялись живые картины давно минувших веков.

Все больше смеркалось. Багровый закат придавал таинственный облик степи, окутанной синими тенями, и Вихрову, внимательно слушавшему тихую речь старика, казалось, что во мгле действительно движутся гигантские призраки панцирных людей Александра… А там, где густо-красные лучи, переливаясь, отражались в клубящемся облаке, ему чудились какие-то всадники. В колеснице, с впряженной в нее четверкой белых, как лебеди, лошадей, едет Кир, весь в багряных одеждах, с развевающимся плащом и блестящей цепью на шее. Следом за ним мчатся воины. Пучки страусовых перьев веют над их головами. Тяжело ступают боевые слоны с бляхами на лбах, в блестящих нагрудниках.