Текст книги "Солнце над Бабатагом"

Автор книги: Александр Листовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

Навстречу им показались из-за поворота несколько всадников. Белые околыши фуражек под синим верхом оттеняли их дочерна загорелые лица. Один из них вел в поводу нарядную серую лошадь.

– Какого полка, товарищи? – спросил Вихров, поравнявшись с бойцами.

– Десятого Усманского, – бойко отвечал усатый командир отделения. – По приказу командующего товарища Окулича привели жеребца вашему командиру бригады.

– Хорош! – сказал Лопатин, оглядывая арабского скакуна с розовыми ноздрями.

– Самого Ибрагим-бека. Звать его Давлят-Кок – Голубое Богатство, – пояснил командир отделения. – Всем коням конь, товарищ командир. В Бабатаге пропасть знаете? Так он ее перескочил. А так за десять верст объезжают. А копыта, глядите, какие. Он на задних на «пятачке» повертывается. Одно слово – Давлят-Кок.

– Где вы его взяли? – спросил Вихров.

– А в табуне. Ибрагим, как от нас спасался, в табуне его оставил на отдых, а сам на другого сел. Ну а жители и доказали: вон, мол, Давлят-Кок ходит.

– Да, красавица лошадь, – сказал Вихров.

Он показал командиру отделения, как проехать в штаб бригады, и повел Лопатина в эскадрон, чтобы на месте выработать план охоты на кабанов.

14

Солнце уже поднималось за снеговыми вершинами, когда небольшой отряд Вихрова въезжал в кишлак Люкку.

Кишлак – несколько десятков покрытых камышом глинобитных кибиток – был расположен среди отрогов скалистых гор Чульбаир. И в самом кишлаке и вокруг него зеленели сады. Кое-где виднелись темные полосы – следы сжатого хлеба.

Под самыми горами еще лежала глубокая тень. Там все сливалось в густо-синий непроницаемый мрак. В воздухе было свежо. Подбадриваемые прохладой, лошади шли ходким шагом. Поскрипывали седла, позванивало железо удил. На запыленных лицах всадников лежали красноватые отблески всходившего солнца.

Кроме коноводов, с Вихровым ехали Лопатин, Харламов, Сачков и Алеша. Надо сказать, что Вихрову стоило большого труда взять Алешу с собой. Лихарев еще почти не вставал, и ординарец дрожал над ним, как заботливая мать над больным ребенком. В общем, Лихареву пришлось отправить ординарца в приказном порядке с пожеланием без удачи не возвращаться. Это обстоятельство вначале несколько удручало Алешу. Вспомнив Сибирь, он загорелся желанием показать местным жителям, что представляет собой таежный охотник. Однако из скромности он ничем не выдавал своего превосходства над остальными охотниками и в разговорах помалкивал.

Вихров приглашал и Седова принять участие в истреблении диких свиней, но Петр Дмитриевич сказал, что по поручению Федина ему надо проводить семинар с работниками санитарной части полка. По этой причине ему пришлось остаться в Юрчах.

Въехав в кишлак, отряд расположился подле мечети.

Мечеть, как и все подобные постройки Восточной Бухары, имела весьма скромный вид. Это было обыкновенное глинобитное здание, несколько больше и выше кибитки, с плоской, без мозаики крышей и двумя тонкими деревянными колоннами у главного входа.

Весть о приезде охотников быстро разнеслась по поселку. Не успели всадники оправить седловку, как к ним сбежалось почти все население кишлака. Последним пришел аксакал Хасан-ака – высокий сухой человек с седеющей бородой. Вначале он несколько иронически посматривал на охотников из-под прищуренных век, хорошо помня свою недавнюю встречу с обозниками, не убившими ни одного кабана, но когда он повнимательнее вгляделся в прибывших, недоверчивое выражение сошло с его лица и он проникся к ним уважением.

Пришел и Гафур-ака. Это был тот самый благообразный старик, который навещал Федина во время болезни и просил защиты от хищников.

Внезапно среди толпы послышался плач.

Вихров огляделся. К нему протискивалась старая женщина, повязанная пестрым платком. Проливая слезы и размахивая руками, она говорила так быстро, что он не мог понять ее.

– Почему плачет? Кто она? – спросил он аксакала.

– Это тетушка Гульнара. Одна живет. Ее сына барс убил, – пояснил Хасан-ака. – Большой кабан ест ее джугару. Говорит, ей придется умереть с голоду.

Слушая аксакала, Вихров переводил его слова стоявшему рядом Лопатину, который с участием смотрел на старую женщину.

Оказывается, огромный кабан-одинец до того обнаглел, что третий день, как хозяин, ходит в огород Гульнары и пожирает собранный урожай.

– Я пойду убью этого кабана, – сказал Лопатин.

– Подожди, Митя, сначала решим, кому куда идти, – предложил Вихров. Он подозвал отошедшего к бойцам аксакала.

Посоветовавшись с Хасан-ака, Вихров решил взять с собой Алешу и осмотреть сад Гафура. Лопатину с остальными поручалось уничтожить секача, после чего произвести разведку горной тропы, по которой, как заявил аксакал, дикие свиньи ходят на водопой. Решив это, все разошлись по местам.

Маленький дворик тетушки Гульнары стоял на отшибе. Обнесенный вместо дувала сухими кустами, он со всех сторон был открыт для диких животных. В прошлом году барс чуть не до смерти перепугал одинокую женщину. Посредине огорода лежала развороченная секачом небольшая копна джугары – все то, что Гульнара смогла собрать на зиму со своего огорода. Тут же лежал железный серп с отломанной ручкой.

– Глядите, товарищ командир, какие копыта, – показывал Харламов, нагибаясь и разглядывая следы на земле. – Как бугай натоптал. Должно, здоровенный, вражина! Не иначе как одинец. Стало быть, с ним держи ухо востро. Зараз покалечит.

Охотники двинулись по следам зверя. Следы шли по косогору, спускаясь в сплошную чащу кустарника. Воздух, пронизанный солнечной пылью, постепенно накаливался. В низине, насыщенной испарениями, становилось трудно дышать. Гудели комары, облеплявшие лица и руки охотников. Сквозь просвечивающую зелень впереди показалась небольшая гора.

Пройдя шагов двести, они подошли к подножию горы.

– Еще! – сказал Сачков. Он шел впереди и, отгоняя комаров сорванной веткой, разглядывал следы кабана.

След раздвоился и шел теперь по обе стороны возвышенности. Лопатин послал Харламова с Сачковым в обход горы справа, а сам направился тропинкой по противоположному склону.

Не прошел он и трехсот шагов, как неподалеку один за другим прозвучали два выстрела.

Лопатин прислушался. Вокруг было тихо. Вдруг в кулиге на вершине горы грозно затрещало большое животное. Потом послышалось сердитое фырканье секача-великана.

Лопатин вскинул винтовку.

В эту минуту секач, щелкая клыками, выскочил на тропу выше охотника. Он стоял несколько боком к Лопатину, и тому была хорошо видна его мощная голова со свирепыми, налитыми кровью глазами.

Грянул выстрел.

Кабан резко метнулся, взвихрив под собой целое облако пыли, и, перевертываясь с боку на бок, покатился под гору.

«Убил!»– радостно подумал Лопатин. Не перезарядив винтовку, он побежал вниз по тропинке. Но тут произошло неожиданное. Не докатившись несколько шагов до тропы, зверь вскочил, ухнул и, раскрыв вспененную пасть, бросился на Лопатина. Перезаряжать было некогда. Он присел за куст и тут же откатился в сторону. Едва он сделал это движение, как куст вместе с корнем вылетел из земли, поддетый бивнями разъяренного зверя. Потом мимо пронеслась косматая бурая масса, оставляя за собой кровавый след.

Борьба становилась смертельно опасной. Лопатин вскочил, перезарядил винтовку и кинулся через гребень возвышенности, предполагая, что кабан продолжит свой бег по противоположному склону.

При том волнении, которое охватило его, он не надеялся попасть в голову зверя. Следовало стрелять в бок. Возможно, что это ему и удалось бы, если б он не споткнулся и не упал на спину. Увидев противника, кабан ринулся на него. Опущенные клыки уже были готовы вспороть живот командира. Но Лопатин поднял винтовку и выстрелил в упор, не целясь, почти наугад. Пуля попала в лоб кабана. Выкинув передние ноги, он прополз еще два-три шага и всей своей тушей навалился на грудь командира, заливая кровью его гимнастерку…

– Ах боже мой, Митьку запорол! – ахнул Харламов. Он бежал на выстрел, еще издали увидел, как кабан бросился, и теперь, будучи уверен, что его старый товарищ убит, трясущимися руками водил винтовкой по вставшему дыбом гребню кабана.

– Гад! Вражина! – Он прицелился, собираясь стрелять.

– Не стреляй! – крикнул Лопатин.

– Митька, живой?! Ох, а я напугался! Думал, он вас запорол… Надо б сразу стрелять, товарищ командир.

– Я и стрелял сразу, а он затаился, прикинулся, – рассказывал Лопатин, в то время как Харламов и подбежавший Сачков стаскивали с него мертвую тушу.

– Ну и здоров! Пудов двенадцать будет, – сказал Сачков. – Наш раза в два меньше.

– А вы что, убили? – спросил Лопатин. Он поднялся и оглядывал испачканную гимнастерку.

– Убили. Я – бац! – и мимо. Слышу, зачавкал, зубами защелкал, – заговорил Сачков взволнованным голосом. – Харламов кричит: «Падай! Ложись!» Я думаю: нет, брат, шалишь! Еще приложился. А он на меня. Я – навзничь. Так он через меня, как вихрь, пронесся. Ей-богу! Я и одуматься не успел. Ну спасибо, не задел клыком, только копытом на плечо наступил. А тут Харламов его в зад подвалил…

Выпотрошив кабанов и позавтракав поджаренным на шомполе свежим мясом – а у Сачкова оказалась и сухая лепешка, которую он разделил на равные части, – охотники подходили к домику тетушки Гульнары.

При виде окровавленной гимнастерки Лопатина она побледнела и залилась слезами.

– Не надо плакать, мать, – сказал Лопатин, опуская руку на плечо старой женщины. – Теперь все будет хорошо. Ваш враг приказал долго жить. Она проговорила что-то в ответ.

– Что она? – спросил Лопатин.

– Говорит, вы за нее чуть жизни не лишились. Не знает, как благодарить.

– Скажи: для меня самая большая благодарность, что я смог помочь ей. Больше мне ничего не нужно.

Гульнара опять заговорила что-то; в ее дрожащем голосе было столько материнской ласки.

– Спрашивает, есть ли у вас мать и отец и как их имена.

Лопатин ответил.

– Говорит, счастливы те родители, у которых такой сын, – продолжал переводить Харламов. – Храни вас аллах, говорит.

При этих словах Лопатина охватило точно такое чувство, как в тот памятный девятнадцатый год, когда он встретился с земляками-шахтерами, освобождая Донбасс. Что-то словно бы оборвалось в его сердце. Он подвинулся к старушке, обнял ее и, не сказав больше ни слова, быстро пошел со двора…

Аксакал Хасан ждал Лопатина в условленном месте на окраине кишлака. Он уже откуда-то знал, что аскеры убили двух кабанов, и поздравил их с удачной охотой. Потом он повел Лопатима показать тропу, служившую диким свиньям сообщением с водопоем. Тропа эта, идущая по косогору, оказалась вблизи кишлака и была хорошо видна со скалы, на которую поднялись Хасан-ака и охотники. Вправо от них простиралось урочище, поросшее высокой густой травой. Там-то, по словам аксакала, и отлеживались днем дикие свиньи.

Лопатин тут же подумал, что именно с этого места, где он стоял, можно без всяких помех бить кабанов.

– Я так полагаю про себя – засаду бы тут сделать. Караулить на тропе. А оттуда, стало быть, подхватить, – показал Харламов в сторону урочища.

– Я так и хочу, – произнес Лопатин в раздумье. Он сиял винтовку, прилег и прицелился в большой черный камень, лежавший посредине тропы. Потом он зарядил винтовку, навел в цель и дал пристрелочный выстрел. В прибор было хорошо видно, как ниже камня взметнулось облачко пыли. Лопатин прибавил два деления. Расстояние до цели равнялось одному километру. С такого расстояния можно было не бояться напугать кабанов звуками выстрелов.

Дело было за загонщиками, Аксакал вызвался послать несколько человек. Вместе с ними Лопатин направил Сачкова, предупредив его действовать больше шумом и ни в коем случае зря не стрелять…

Было около трех часов полудня. Солнце нестерпимо палило. Раскаленный воздух словно замер и тяжелым, душным пологом навис над иссохшей землей.

Изнемогая от зноя, Лопатин, лежавший у сделанного им упора для стрельбы, приглядывал тень, но вокруг громоздились лишь дикие камни с сухой сорной порослью между расщелинами.

– Эх, искупаться бы да чаю напиться, – помечтал вслух Харламов.

Подошедший аксакал принес кувшин кислого молока.

– Что это такое? – спросил Лопатин, попробовав молоко.

– Айран. Овечье молоко. Очень даже хорошо от Жажды помогает, – пояснил Харламов. – Пейте больше, товарищ командир. Я не хочу, Только воды напился.

Заметив, что Лопатин то и дело вытирает пот на покрасневшем лице, он поднялся с камня и встал так, чтобы его тень падала на голову командира.

В это время со стороны урочища донеслись какие-то странные звуки. Казалось, где-то мелко били в большой барабан.

– Чушка! Чушка! – сказал Хасан-ака настороженно.

– Что он говорит? – спросил Лопатин Харламова.

– Говорит, свиньи идут. Да вон они, товарищ командир!

На тропе показалось несколько черных точек.

Припав к оптическому прицелу, Лопатин хорошо видел свиней. Они шли гуськом почти на хвосту одна от другой. Тут же бежали их поросята.

Хасан-ака заговорил что-то взволнованным голосом.

– Товарищ командир, аксакал говорит, почему не стреляете? – Харламов тоже поражался бездействию друга и вполне разделял волнение аксакала.

– Скажи, еще не время. – Лопатин, затаив дыхание, следил за движением хищников. И как только голова первого поравнялась с черным камнем, в горах тупо стукнул выстрел. Кабан резко метнулся и упал, задрыгав ногами. Вторая пуля сразила идущего следом. Третий кабан кружился на месте, вздымая серое облако пыли.

– Вай!!! Вай, мерген!!! – не своим голосом закричал аксакал. Как одержимый, он бросился к Лопатину, схватил его, прижал, поцеловал ложе винтовки и с криком: «Калани мерген чушка ульдым!!!» – побежал к кишлаку.

Тем временем свиньи продолжали бежать по тропе. Теперь Лопатин был хозяином положения и бил кабанов с методической точностью. Они валились, наскакивали один на другого, падали, в предсмертных судорогах пытались подняться и снова валились, чтобы уже больше не вставать…

Наконец тропа опустела.

Звуки барабана наплывали все ближе. На тропе появились крошечные фигурки людей. В руках у них были медные подносы и бубны, которые и производили звуки, напоминающие отдельный бой барабана. Это были загонщики.

– Пойдем посмотрим, – предложил Лопатин.

Спустившись со скалы, они быстрыми шагами направились прямиком через сжатое поле.

Жар спадал. Небо из мглистого приобретало синеватый оттенок. Со снеговых гор подул легкий ветер. Лопатин снял фуражку, отер рукавом пот на лице и глубоко вздохнул.

Когда они подходили к месту, что-то заметалось, загудело, запыхало в высокой траве на одной густой, низкой ноте.

– Нас учуяли, – сказал Харламов, снимая с плеча винтовку. – Слышите, запыхали? Должно, не все побиты… Вот он!

Кабан сидел на заду и, упираясь передними копытами в землю, водил головой Со злобно сверкавшими глазками. Видимо, у него были перебиты задние ноги…

– Осторожно! – крикнул Лопатин.

Харламов выстрелил.

Страшным ударом рыла кабан высоко выбросил землю, проехался на заду и повалися на бок.

Убедившись, что зверь мертв, они направились дальше. Вдоль тропы лежали косматые туши. При виде людей от них брызнуло несколько поросят.

В это время позади послышались крики.

Харламов оглянулся.

От кишлака большой пестрой толпой бежали дехкане.

– Товарищ командир! – окликнул он Лопатина, добивавшего большую свинью. – Что народу бежит! Должно, что-то случилось.

Люди быстро приближались. Тут были старики, дети, старухи, подростки, молодые женщины со смуглыми лицами, обвязанные платками, иные с грудными детьми на руках, молодые и пожилые мужчины.

Впереди всех бежал аксакал.

Не успел Лопатин понять, что происходит, как люди окружили его с громкими криками:

– Вай, мерген! Вай, батыр! Яшасун мерген! Джан! Дост аскер!..

Его обнимали, целовали, тормошили, целовали винтовку, вмиг оборвали все пуговицы на гимнастерке и, пожалуй, разорвали бы в клочья и саму гимнастерку, если б он не догадался, что эти люди, взрослые дети, берут у него что-то на память… Он тут же раздал записную книжку по листикам, отдал зажигалку, папиросы, звездочку с фуражки и металлические трафареты с петлиц. Больше у него ничего не было… Но руки все еще тянулись к нему уже только затем, чтобы хотя бы дотронуться до его одежды.

Харламов, испытавший на себе взрыв бурного восторга дехкан, незаметно смахнул набежавшую слезу и сказал, густо прокашлявшись:

– Эх, товарищ командир! За этакое дело год жизни не жаль!..

Придя немного в себя, Лопатин решил использовать удачное положение.

– Харламов, – сказал он, – скажи жителям так: в Красной Армии появилось много мергенов. Они перебьют всех басмачей, если они не сдадутся. Да. Вот так и скажи. Пусть они передадут кому нужно…

Солнце уже село, когда Лопатин с Харламовым и Сачковым возвратились в кишлак.

Вихрова тут не было. Он прислал с коноводом записку, что останется до утра в саду Гафур-ака, и просил не беспокоиться за него.

Да, собственно, причин для беспокойства и не было. Басмаческие шайки уже давно не посещали этот район, опасаясь близкого соседства Юрчей, где, как известно, стоял большой гарнизон.

Несмотря на свою богатырскую силу, Лопатин чувствовал усталость. Кроме большого нервного напряжения, ему пришлось потратить много энергии для отправки в Юрчи шестнадцати убитых свиней. Полковой обоз ушел с оказией в Карши за каким-то имуществом. Свободных подвод не оказалось. Пришлось обратиться за помощью к кишлачному аксакалу. Тот собрал стариков на совет. Вся беда была в том, что свинья считалась для них нечистым животным, и по корану мусульманину прикасаться к ней запрещалось. Однако старики, посовещавшись, нашли выход. Они обмотали руки тряпьем, погрузили свиней на ишаков, сделав предварительно для них камышовые седла-подстилки, чтобы не оскверниться потом, и сам аксакал Хасан-ака поехал с караваном в Юрчи.

Лопатин еще не знал скаредности Афанасьева и не мог даже представить себе, как обрадуется завхоз, получив даром почти сто пудов мяса.

Почувствовав сильную усталость, Лопатин прилег и сразу крепко заснул. Но долго спать ему не пришлось. Какое-то смутное чувство тревоги разбудило его. Он открыл глаза, ощущая всем своим существом, что ему угрожает опасносгь.

Над горами лежала тихая прозрачная ночь, вся пронизанная голубоватым светом полной луны. Все было спокойно вокруг, но ему почему-то казалось, что именно в этом спокойствии и таилась угроза.

Вблизи мелькнула тень. Лопатин, не шевелясь, пригляделся. Ему почудилось, что над черным силуэтом куста приподнялась голова человека… Да, несомненно, это был человек. Он держал в зубах нож.

– Эй, кто там?! – окликнул Лопатин.

Маймун присел и, кляня чуткость стрелка, пополз в противоположную сторону.

Маймун был хорошо осведомлен о выезде охотничьей команды в Люкку и не терял ее из своего наблюдения. Весь день он находился у верного человека, чтобы не выдать своего появления, и получал от него точные сведения. Появившийся сверхметкий стрелок мог принести большие неприятности, и в первую очередь политической стороне дела. Маймун решил уничтожить его. Но затея эта не удалась. Теперь, проклиная собственную неосторожность, он утешал себя мыслью, что стрелок все же не уйдет от него.

Лопатин продолжал наблюдать, но головы человека больше не было видно. Решив, что все же это ему померещилось, он поднялся и пришел к лошадям.

Дневальным у лошадей стоял красноармеец Темир. Лопатин спросил, не видел ли он чужого человека. Нет. Молодой татарин уже второй час стоит на посту, по ничего не заметил.

Внезапно вдали прокатился выстрел. Вслед ему раздался второй, третий, и, сливаясь в почти непрерывную дробь, часто загремела стрельба. Потом в той же стороне показались красные отблески пламени.

– В ружье! – крикнул Лопатин.

Спавшие бойцы зашевелились, вскакивая и разбирая оружие. Лошади тревожно затопали.

– В чем дело, товарищ командир? – спросил спросонья Харламов.

Лопатин молча показал рукой в направлении выстрелов.

– Не на нашего ли командира напали? – предположил Сачков, слыша, что выстрелы доносились со стороны сада Гафур-ака. Он вызвался выяснить причину Стрельбы.

Получив разрешение, Сачков вскочил на лошадь и помчался по пыльной дороге.

Лопатин прислушивался к звукам несмолкающих выстрелов и решал, что ему предпринять, если это действительно басмачи. Послышался топот скачущей лошади.

– Сачков едет, – объявил Харламов.

Взводный с ходу сдержал присевшую на задние ноги разгоряченную лошадь.

– Что там? – спросил Лопатин.

– Ну и бой идет, товарищ командир! – отвечал Сачков.

– Басмачи?!

– Какие там басмачи! Алеша свиней бьет! Они с командиром эскадрона в дыру, в сад, целое стадо впустили. Потом дыру завалили. Костры зажгли. Вот Алеша и лупит их прямо с дувала. А дувал высокий – свиньям не перескочить.

– Ловко!.. Много набили?

– Кто его знает? Я не считал…

Теперь спать никому не хотелось. На востоке белело.

Сачков попробовал считать убитых свиней по количеству выстрелов, но сбился со счета.

С гор повеяло холодом. На сухую траву пала роса. Зябко поеживаясь, Харламов отвьючил шинель, накинув ее на свои широкие плечи. Примеру его последовали остальные. Выстрелов уже давно не было слышно.

Должно быть, там дело закончилось.

На дороге появились два всадника. В одном из них Лопатин узнал Вихрова. Другой был коновод.

– Ну, как с полем, товарищ командир? – спросил Лопатин, когда Вихров подъехал и слез с лошади.

– С полем, – отвечал Вихров, улыбаясь. – Алеша двадцать семь свиней положил.

– Сколько?! – чуть ли не в один голос вскрикнули все.

– Не верится? Я сам не верил, пока не пересчитал. Двадцать семь да еще три больших поросенка. Ну этих-то он штыком заколол. Следовательно, постарался.

– Этак у товарища Афанасьева, я полагаю, и соли не хватит! – подхватил Харламов, смеясь. – Ну и хват Алеша! Стало быть, настоящий охотник.

– А там, собственно, никакой охоты и не было, – сказал Вихров. – Так, побоище, избиение. Алеша и сам так говорит…

15

Прошло почти два месяца, как Кузьмич находился в плену. Курбаши Махмуд-Али не поправлялся и посматривал на лекпома злыми глазами.

За это время Кузьмич, хорошо изучив расположение басмаческой базы, пришел к убеждению, что бежать отсюда нельзя. К горной вершине, где у родника пресной воды находился стан Махмуда-Али, вела единственная, прикрытая сильным караулом дорога. Позади вершины был совершенно отвесный обрыв глубиной больше ста сажен. Оттуда, со дна пропасти, как огромные окаменелые пальцы, поднимались острые скалистые пики.

Улугбек со злобной усмешкой посматривал на лекпома. Как-то утром Кузьмич увидел около своей юрты будто нечаянно оброненный свежеоструганный кол.

«Да, плохи дела, – думал лепком, – факт, пытать будут злодеи». И он решил, по примеру Латыпова, не даваться в руки мучителей, а броситься в пропасть. Но было уже поздно: вечером у его юрты был выставлен караул.

Кузьмич долго не мог заснуть в эту ночь. Он лежал с открытыми глазами и думал о прошлом. Перед ним проходила вся его жизнь. Он видел себя то мальчишкой в компании таких же, как он, сорванцов, крадущим огурцы в чужом огороде, то подростком, скачущим в ночное, то солдатом на полях русско-японской войны. Но наиболее яркие картины вызывали воспоминания о дружбе с Климовым. «Эх, Василий Прокопыч, – с горечью думал лекпом, – так вы и не узнаете, какой геройской смертью погиб ваш боевой друг Федор Кузьмич!»

Да, Кузьмич был уверен в том, что не посрамит свое звание и погибнет геройски. «Пускай злодеи сажают на кол, – думал он. – Назло им, факт, возьму и не пикну!..» Он храбрился, но все же волосы шевелились у него под чалмой. Потом он опять начал думать о жизни и переживать минувшее. Под утро он все же заснул. Ему приснилось родное село. Он сидел на завалинке хаты. Через открытое окно слышно было, как мать шила на швейной машине. Он сидел и ждал, когда она уйдет в лавочку и можно будет самому покрутить ручку. Это было его любимым занятием в детстве, хотя ему не один раз попадало за самовольство. Наконец мать ушла. Он бросился к машине и поставив колесо на холостой ход, с упоением стал крутить ручку. Сильнее! Сильнее! И ему уже кажется, что это совсем не машина, а поезд, и он сам не Федька, а машинист. Тра-та-тра-та-тра-та-та! – гремел паровоз. Но вдруг машина застучала так громко, что он испугался и от страха проснулся. Слышался топот, крики, ружейные выстрелы. Совсем рядом стрелял пулемет. Кузьмич в чалме и халате, выбежал вон. В рассветном тумане тут и там скакали всадники в малиновых бескозырках. Они взмахивали шашками и рубили басмачей. Один из них, увидев Кузьмича, погнал на него свою большую серую лошадь.

– Стой, товарищ! Не бей! Не руби! – не своим голосом крикнул Кузьмич. – Я табиб! Табиб! Тьфу, доктор, черт его забодай!

– Ты как сюда попал! – спросил боец, нерешительно опуская клинок.

– Пленный я, товарищ. Факт. В плен меня взяли.

– Чего он тут врет, белогвардейская морда? – сказал другой боец, наезжая на Кузьмича. – По роже видно – генерал.

– Ладно. Отведем его к командиру. Там разберутся…

Покончив с басмачами, бойцы столпились у юрт.

– Хлопцы, слышали? Белогвардейского генерала поймали, – сказал чей-то голос.

– Где он?

– А вон под ручки ведут.

Двое бойцов вели Кузьмича в сбитой набок чалме.

– Кто такой? – грозно спросил молодой командир, когда задыхающегося от волнения Кузьмича поставили перед ним.

– Товарищ командир… Я это… как бы сказать… Ну, факт, одним словом…

– Толком говори! – оборвал его командир.

– Доктор я, товарищ командир, факт, в плен попавший.

– Знаем мы вас! Соври кому-нибудь другому!

– Товарищ командир, а ведь я вас знаю! – сказал Кузьмич, вдруг весь просияв.

Командир удивленно посмотрел на него.

– Знаешь? – спросил он, оглядываясь на столпившихся бойцов. – Гм, интересно! А ну, скажи как моя фамилия, если ты меня знаешь?

– Товарищ Куц ваша фамилия. Вы нас прошлый год в Гиляне очень выручили. Потом, может, помните, в пески вместе ходили.

– Какого полка?

– Шестьдесят первого. Второго эскадрона.

– Да вы кто по должности?

– Доктор. То есть лекпом.

– Фамилия командира эскадрона?

– Товарищ Ладыгин.

– Имя и отчество?

– Иван Ильич.

– Отпустите его.

Кузьмич расправил затекшие руки.

Со стороны юрт быстро шла, почти бежала высокая молодая и статная женщина с круглым красивым лицом.

Она, запыхавшись, остановилась подле бойцов.

– Наконец-то… Наконец, – прерывисто, едва сдерживая радостные слезы, заговорила она. – Милые вы мои… дорогие… Ой, не верю даже… Спасибо вам, дорогие… Голубчики мои!

– Что это за женщина? – спросил Куц, с удивлением глядя на нее.

– Пленная. Каттакурганская, – сказал Кузьмич, узнав Дашу по голосу. – Железнодорожника внучка. Я знаю.

Послышались шаги. В сопровождении бойцов подходил чернобородый пастух в накинутой на голое тело овчине. В руках у него был загнутый посох.

Кузьмич сразу же узнал в пастухе Улугбека.

– Товарищ командир, разрешите доложить – человека вот задержали, – сказал высокий боец с подкрученными кверху усами.

– Пастух, говорит, а от нас бежал – еле догнали! – подхватил низенький.

– Это не пастух, это главный злодей – Улугбек! – крикнул Кузьмич.

– Подождите, лекпом! Я знаю его лучше вас, – сказал Куц.

Он подошел к Улугбеку и в упор посмотрел на него.

– Вот, товарищи, – заговорил Куц, обращаясь к бойцам, – Вот перед вами волк в овечьей шкуре, палач эмира бухарского! Убийца и вешатель! Трудно перечислить все его преступления. Это он расстрелял в Катта-кургане пытавшихся бежать активистов-дехкан! Это он убил секретаря укома товарища Исмаилова! Это он жег, грабил и громил кишлаки, восставшие против эмира!

Улугбек быстро выскочил из круга бойцов и, бросив посох, кинулся к юртам. Там, за поворотом, был выход в долину.

– Держи! Лови! – закричали бойцы.

Хрипло дыша, слыша за собой грохот сапог, Улугбек бежал по тропинке. Но навстречу ему уже скакали всадники в малиновых бескозырках. Палач шарахнулся в сторону и вдруг оказался на краю пропасти. Весь съежившись, он повернулся и бросился на догонявшего его Кузьмича.

– Куда?! Стой!!! – не своим голосом крикнул лекпом. Он широко размахнулся и со страшной силой ударил Улугбека в висок кулаком.

Палач ступил шаг назад и, покачнувшись, сорвался с края скалы. На секунду мелькнуло грузное тело, и Улугбек, хватаясь руками за воздух, с отчаянным криком полетел в глубину…

Спустя несколько дней Кузьмич и Даша въезжали с обозом в Юрчи.

Лекпом посматривал по сторонам, поражаясь происшедшим без него переменам. «Гляди, гляди, что соорудили наши ребята, – думал он. – Вот это, факт, Молодцы!» Своими мыслями он поделися с Дашей, показав ей на высокое здание летнего театра со сценой и длинными рядами скамеек.

– Еще и не такое здесь будет, Федор Кузьмич, – сказала Даша, – железную дорогу проведут, домов, магазинов понастроят.

Они въехали под крышу базара. Вдоль пустовавших раньше лавочек висела громадная вывеска. На ней арабскими и русскими буквами было написано «Госторг» и изображен караван, поезд и пароход. Несмотря на будничный день, множество дехкан толпилось у прилавков.

– Ну вот! А что я говорила? – воскликнула Даша, взглянуз на Кузьмича смеющимися голубыми глазами.

– Да, факт, здорово оборудовали, – сказал лекпом. – Ну-ка, товарищ, придержи лошадей. Нам здесь сходить, – сказал он ездовому.

Они направились к кибитке лекпома, где Кузьмич хотел устроить Дашу до попутной оказии.

Навстречу им часто попадались дехкане. Кузьмич обратил внимание, что почти у всех был какой-то праздничный вид.

– Разве сегодня праздник? – спросил он у Даши.

– Обычный день, – сказала она. – Вот через три дня будет праздник – годовщина Октябрьской революции.

Они свернули за дувал и вышли к кибитке лекпома.

Климов с лопатой в руках трудился над грядкой. Увидев Кузьмича, он выронил лопату и остолбенел. Потом трубач сделал движение, словно хотел перекреститься. В следующую минуту друзья душили друг друга в объятиях.

Они говорили что-то, вскрикивали и, размахивая руками, хлопали себя по бокам.

– Видел, видел я ваш театр, Василий Прокопыч! Знатно построили! – говорил Кузьмич после того, как успел в кратких словах рассказать о себе.

– Товарищ Бочкарев очень даже доволен, – просиял Климов.

– Факт… Что это народ сегодня веселый? – поинтересовался лекпом.

– А как ему не быть веселому? Землю получили, оттого и веселые. Тут две недели землю делили, а у кого коней нет, так тем наши бойцы сами запахали.

– А что это вы копаете?

– Под картошку. Товарищ Кондратенко прислал.

– Чо же, вы думаете на зиму сеять?

– Нет почву готовлю.

Кузьмич ступил шаг назад и оглядел товарища критическим взглядом.

– Василий Прокопыч!

– Что такое?

– Вроде вы потолще стали?

Трубач усмехнулся и похлопал себя по округлившемуся животу.

– А как не стать толще? Самое дело. – Он еще усмехнулся. – Товарищ Лопатин с охотничьей командой уже сколько кабанав перебил… Ну и мясо, Федор Кузьмич! Сплошной аромат! Они ж джугару жрут, виноградом закусывают. Вот мы их и тово, потребляем.