Текст книги "Солнце над Бабатагом"

Автор книги: Александр Листовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 27 страниц)

Давлят Абдуллаев оказался полным, средних лет человеком. Он радушно принял Вихрова, а прочитав записку Павла Сергеевича, тут же распорядился позвать тракториста Абдусалама, сына старого Карима-ака.

Спустя некоторое время в дверь постучали, и в комбату вошел молодой человек в соломенной шляпе, с тонкими усами на широком смуглом лице.

– Вы меня звали, товарищ Абдуллаев? – спросил он, бросая быстрый взгляд на незнакомого ему посетителя.

Давлят Абдуллаев изложил Абдусаламу просьбу Вихрова.

– Ну что ж, с большим удовольствием свезу товарища майора, – охотно согласился молодой человек. – Асса, – представился он, пожимая руку Вихрова. – У меня тут мотоцикл. Сейчас поедем или попозже?

– Если можно, то лучше сейчас, – сказал Вихров.

– Едемте. Тут недалеко.

Вихров попрощался с Давлятом Абдуллаевым, пообещав, по его просьбе, заехать к нему после посещения Карим-ака, и вышел из правления вслед за Ассой.

Обсаженная деревьями грунтовая дорога вела вдоль Вахша. Асса развил большую скорость, и Вихрову приходилось то и дело хвататься за его плечи.

Вскоре среди пышной зелени показались небольшие белые домики.

Асса круто свернул, переехал мост через арык я затормозил у дувала.

– Приехали, – объявил он, поправляя шляпу, съехавшую ему на затылок, – Идемте, товарищ майор.

Они вошли в большой чистый двор, затененный со всех сторон тополями.

Белый оштукатуренный дом под черепичной крышей, с широкими окнами напомнил чем-то Вихрову постройки южного берега Крыма.

В дверях стоял высокий старик в туфлях на босу ногу. На нем была голубая, вышитая серебром тюбетейка и тиковый в красную полоску белый халат, перехваченный в талии пестрым платком.

Едва взглянув на его лицо с высоким лбом, прямым носом и подстриженной клином небольшой седой бородой, Вихров сразу вспомнил, что когда-то уже видел этого человека.

– Отец, – сказал Асса. – Вот командир майор Вихров приехал к тебе из Москвы. Его прислал Павел Сергеевич.

– Здравствуйте, Карим-ака, – поздоровался Вихров, направляясь к нему.

– Издравствуй, товарищ, – неторопливо заговорил старик, не спуская спокойных глаз с командира. – Так это Павел на Сергеевич вас посылал? Очень хорошо. Это наш большой друг. Как они живут? Здоровье. Семья не больной? – спрашивал он, дружелюбно глядя на Вихрова.

Вихров отвечал, что у Павла Сергеевича все обстоит хорошо. Он шлет большой поклон Карим-ака и желает ему доброго здоровья.

Говоря это, он все более приходил к убеждению, что где-то уже встречал стоявшего перед ним человека.

И вдруг ему отчетливо вспомнился поход из Юрчей в Бабатаг. «Да, конечно, именно этот старик вел тогда наш отряд. И не он ли спас меня? – думал Вихров. – Но как он очутился в этих местах?»

– Карим-ака, скажите, пожалуйста, давно ли вы живете на Вахше? – спросил Вихров.

– С тридцатого года мы тут живем, – с достоинством ответил старик.

– А раньше жили в Сурханской долине? – спросил живо Вихров.

– А откуда ты знаешь, что я на Сурхане жил?

– Так вы же наш полк водили! Еще на ишаке ездили! Помните, в горы ходили?!

Старик покачал головой.

– Ох, товарищ! Исколько я отрядов на гора таскал!

– Карим-ака, вспомните, меня еще скорпион укусил. А лекпом стал раскаленным шомполом прижигать. – Вихров быстро расстегнул воротник гимнастерки и, завернув рубашку, показал белый шрам на плече, – Вот, посмотрите. А потом вы пришли, сказали лекпому, что он «ишак-голова», и какой-то мазью мне мазали. Я вам еще тюбетейку подарил. Помните? И ишак Нури у вас еще потерялся. Еле нашли…

Лицо старика оживилось.

– Помню! – вскрикнул он, подвигаясь к Вихрову. – Помню! Ты наш большой друг.

Карим-ака широко раскрыл руки и обнял своего гостя. Потом он усадил его на покрытую цветным паласом супу и приказал Ассе резать барана.

– Той, пир будем делать! – говорил он, то беря руку Вихрова, то словно бы порываясь куда-то идти. – Асса! Всех зови! Гюльнара, Таушон! Василий на Дмитриевич тоже зови!

Вихров был так радостно поражен всем случившимся, что не сразу заметил девочку лет тринадцати, которая, остановившись подле супы, смотрела на него.

– А это наша внучка Файзи, – сказал старик, опуская руку на заплетенные во множество тонких косичек черные волосы девочки. – В школу ходит. По-русски может говорить. Дедушку слушает. Хороший голос тоже. Песни поет… Фатима! Фатима! – крикнул он, приметив мелькнувшую во дворе женщину с большим самоваром в руках. – Фатима, зачем сюда не пришел?! Эта немножко стеснительный, – пояснил он Вихрову.

Потом Карим-ака предложил гостю пойти посмотреть, как он живет, и, прихватив с собой Файзи, повел его в сад.

Вихрову и раньше приходилось видеть, с какой любовью местные жители возделывают свои сады, уделяя огромное внимание розам.

У Карим-ака розы занимали значительное место в саду. Белые, красные, желтые, пунцовые, они густо покрывали кусты со свежими зелеными листьями.

Старик водил гостя по аккуратно разбитым дорожкам, показывая ему ряды абрикосовых, грушевых, персиковых деревьев, стройных яблонь, слив, вишен.

– Смотри, – говорил он, – эти, каторы и с грушами, яблоками. Хороша ли садами?

– Прекрасный сад. Замечательный! – соглашался Вихров.

– Это помогает наш друг, каторы агроном Павел на Сергеевич. Пошли ему здоровья, аллах. – И старик начал рассказывать, что агроном дает ему, как и остальным дехканам, хорошие семена, саженцы, а также рекомендует, как наиболее целесообразно использовать минеральные удобрения, и что поэтому сад у него в таком состоянии.

Осмотрев сад, они вышли во двор.

– А новый дом потом смотреть будем, – говорил Карим-ака. – Там все есть: радио, патефон. Файзи, скажи, что в новом доме есть? Все скажи!

Девочка смеющимися глазами взглянула на Вихрова, перевела взгляд на бодро шагавшего деда и с лукавой улыбкой сказала:

– Дедушка, товарищ майор сам все увидит. Зачем же ему говорить?

– Ну хоп-майли! – согласился старик. – А теперь посмотрим, как старый друг ишак Нури живет.

– А разве он еще жив? – удивился Вихров.

Карим-ака ничего не ответил, а перейдя двор, толкнул дверь в небольшой светлый сарай.

У кормушки стоял ишак мышиной масти. Услышав голоса, он повернул голову с замшевым носом и умными глазами посмотрел на вошедших.

– Вот он, Нури! Вот! – сказал Карим-ака. – Только старый стал. Ходить не может. Скоро помирать будет. Видишь, как он живет? Вот окно есть. Я так не жил.

Вихров смотрел на старого ишака, который, не отворачиваясь, слезящимися глазами продолжал глядеть на вошедших…

Покинув Нури, старик повел своего гостя в поля, рассказывая ему, как горцы Каратегина всю свою жизнь мечтали переселиться в долину Вахша. В горах хлеба почти нет. Жители питались и кормили скот сушеными ягодами тутовых деревьев.

Человеку, не знакомому с этими условиями, показалось бы невероятным, чтобы жители гор могли добровольно спуститься в бесплодную долину. Да и Вихрову хорошо помнился чудесный воздух альпийских лугов и удушающий зной пустыни, которая в те времена была здесь. Но теперь, когда он видел всюду, неузнаваемо преображенную природу, плодовые сады, виноградники, убегающие до самого горизонта поля хлопчатника и прямые, как стрелы, каналы ирригационных систем, он окончательно понял все величие совершенного.

А Карим-ака все пояснял и рассказывал.

Так они ходили, разговаривали и смотрели до тех пор, пока Файзи не стала жаловаться, что у нее устали ноги. Тогда Карим-ака предложил вернуться домой.

Во дворе, вокруг супы с поставленным на ней угощением, уже собрались гости. Кроме Ассы, тут были три женщины. Вихров сразу понял, что они принарядились. Во всяком случае пестрая шаль, накинутая на плечи самой молодой, и резиновые калоши были лишними в этот теплый солнечный день.

Карим-ака объявил, что это его дочери. Черненькую, длинными косами и мягким овалом лица, звали Гюльнарой. Молоденькая, очень хорошенькая, со смешливыми огоньками в карих глазах, носила имя Таушон. Третья, очень стеснительная, была Фатима, жена Ассы.

Вихров пожал протянутые ему руки, причем Фатима покраснела и опустила глаза.

– А Василий на Дмитриевич почему не пришел? – спросил Карим-ака.

– Я ему говорил. Он обещал, – сказал Асса.

– Ну, будем чай пить, – сказал старик.

Он усадил Вихрова рядом и принялся угощать.

Кроме маленьких чайников и пиал, на супе стояли тарелки с очищенным миндалем, фисташками и плоскими гроздьями сушеного винограда. Посреди лежала стопка румяных лепешек.

Вихров слушал старика, отвечал на вопросы и, ловя на себе любопытные взгляды смеющихся глаз Таушон, с удовольствием пил душистый чай.

Фатима вышла куда-то и тут же вернулась, неся на большом блюде целую гору желтоватого плова.

Во двор вошел сутулясь пожилой человек большого роста с непокрытой головой, поросшей курчавыми волосами. На нем была кожаная куртка и черные суконные брюки, заправленные в кирзовые сапоги.

– А вот и наш Василий! – сказал Карим-ака с радостным оживлением.

– Старший механик, Его зовут Василий Дмитриевич, – пояснил Асса Вихрову, который с любопытством смотрел на бритое, с глубокими шрамами лицо вошедшего.

Фатима, как старшая, разложила плов по тарелкам.

– Кушай, кушай, – говорил Карим-ака гостю, поместившемуся подле него. – Это наш бухарский плов.

Вихров ел, а сам то и дело посматривал на механика. Его интересовал этот человек, по-видимому, бывалый солдат. Наконец он не выдержал и спросил, не приходилось ли Василию Дмитриевичу воевать в этих местах.

Механик отвечал, что он действительно старый бухарец, воевал в Восточной Бухаре в начале двадцатых годов, но, представьте, даже не ранен, а вот после демобилизации с ним произошел случай, едва не стоивший ему жизни.

Вихров попросил рассказать, как это было.

– Вы знаете Байсунское ущелье? – спросил механик.

Вихров сказал, что не только хорошо знает это ущелье, но однажды наткнулся в нем на засаду, правда, сумел отбиться.

– А вот у нас хуже получилось, – начал механик. – Тут, представьте, вот было дело какое. Мы, демобилизованные, человек триста шли из Душанбе на Карши походным порядком. Двести пятьдесят километров. Шутка сказать. С нами прикрытие – эскадрон с пулеметами. Приходим в Мершаде. Отсюда нашему прикрытию было приказано вернуться обратно. А навстречу нам из Байсуна должен был подойти кавалерийский дивизион и сопроводить нас через ущелье.

– Я помню, там очень большой переход, – сказал Вихров.

Механик утвердительно кивнул головой.

– Шестьдесят верст без воды… Хорошо. Стоим день, другой, а дивизиона нет. Тут братва начала волноваться. Кричат: «Давайте выступать! Нас много! При случае всех басмачей побьем! Вали, ребята, вперед. У нас есть оружие!..» А было на всю колонну штук двадцать винтовок. Комиссар наш тяжело болел малярией – на двуколке везли. Унять некому. В общем пошли. И на первой еще версте растянулись. А жара! Скоро всю воду выпили. Не идем, ползем, как сонные мухи. И вот тут-то они на нас навалились. Со всех сторон. И давай рубить! И давай! Мне вот тоже, представьте, раза два по голове попало. Бегу, а сам не знаю, что я уже один остался. Всех наших товарищей уже положили. Бегу, а сам слышу, как позади смерть моя скачет.

Все-таки я убежал. Да. Долго ли я горами шел, не помню. Гляжу: дорожка, а под ней родничок. Я к нему, и давай пить. А вода-то горькая, соленая. Сначала-то я не разобрал. А как напился – упал. Идти не могу. Вдруг старичок едет на ишаке. Увидел меня, подходит, а я чуть живой. Вот он снял с себя чалму, на куски ее порвал и меня перевязал. Потом перенес меня в тень и говорит: «Лежи тут, а я приеду с сыном и тебя заберу». Остался я один. Потом тот старичок приехал и меня взял. Взвалил на другого ишака и домой привез. Месяца два лечил меня разными травами. Выходил. Потом помог добраться в Гузар. Там я еще в госпитале полежал.

– Так вы и не узнали, кто он? – спросил Вихров.

– А вот слушайте. Спустя два года я снова приехал сюда. Я тогда закончил курсы механиков. Нашел тот Кишлак. А старичка-то, представьте, и не оказалось. Он куда-то переселился… Вот с тех пор я и остался работать на Вахше. И буду тут до конца. Они мне жизнь спасли, а я их выучил управлять машинами разными.

Василий Дмитриевич кончил свой рассказ и задумался.

– Ты что же не ешь, товарищ майор? – спросил Карим-ака.

– Спасибо, Карим-ака, – поблагодарил Вихров, – Я уже сыт.

– Ничего больше не хочешь?

– Нет, хочу… Я хочу, вернее прошу, чтобы вы рассказали о своей жизни, – попросил Вихров.

Старик с некоторым удивлением посмотрел на гостя. Видимо, желание Вихрова несколько озадачило его.

– Расскажи, расскажи, дедушка, – настойчиво просила Файзи, ласкаясь к нему и переводя круглые глаза с деда на Вихрова и обратно на деда.

Карим-ака, опустив голову, сидел без движения.

– Хорошо, – сказал он. – Желание гостя – закон.

Фатима, собиравшая посуду, присела к столу.

Гюльнара и Таушон прекратили разговор. Асса достал из кармана папиросы и положил их на стол. Василий Дмитриевич, приготовившись слушать, опустил на руку курчавую голову. Файзи подвинулась к деду…

Вихров внимательно слушал Карима-ака, и перед его глазами словно проходила вся жизнь старика.

…Было это очень, давно. Так давно, что Карим-ака даже не помнил, когда он родился. Однажды он открыл глаза и увидел, что лежит в юрте между ягнятами. Тут же находились две большие собаки. А у дверей сидел совсем старый дед Карима Очир… Вот это то, что Карим-ака запомнил из своего самого раннего детства. Позже, когда он стал немного понимать жизнь, мальчик узнал, что у него, как и у всех детей, были мать и отец. Умерли они в одно время от какой-то болезни. Тогда в кишлаках много умирало народу.

Бай Рашид-бек, у которого извечно были рабами предки Карима, отдал новорожденного деду Очиру. Старик положил внука в одну сумку хурджуна, в другую положил курицу и еще какие-то вещи, взвалил хурджун на ишака, Бурхан его звали, и направился в Бабатаг, где он постоянно пас овец бая Рашида.

Потом, когда мальчик подрос, дед Очир рассказал ему, как он приучил козу поить Карима своим молоком. Старик клал мальчика на спину, подводил козу, и Карим сосал ее молоко. Дед Очир назвал козу Ана. Действительно она была как настоящая мать и, когда мальчик начал ходить, бегала за ним.

– Вот так я и рос, – продолжал старик свой рассказ, – Зимой, в холод, дед Очир брал в юрту Ана, таскал еще два барашка с ягнятами и клал меня спать среди них.

Файзи и вслед за ней все женщины засмеялись.

– Вот вы смеетесь, – сказал старик. – А всех вас, дети мои, когда вы были маленькие, ваша мать клала спать среди овец. Ни одеял, ни халатов у нас не было.

И старик, помолчав, вновь начал рассказывать.

Первого человека, кроме деда Очира, да еще на лошади, он увидел, когда ему было лет восемь. Человек этот привез деду муку для лепешек. Увидев лошадь, Карим очень испугался. Он забился в кусты среди скал и, хотя дед звал его, боялся выйти оттуда. Потом, когда человек этот уехал, дед ругал мальчика и рассказывал ему, что внизу, под горами, живет много людей. Среди них есть беки и баи. Это очень богатые люди. У них много овец, лошадей, коров, верблюдов. Они имеют землю, воду, дома, сады. Потом есть бедные люди, которые ничего не имеют. Эти люди должны работать на баев. Так велел сам аллах. И мальчик подумал, какой злой этот аллах, если он так велел…

Кариму исполнилось четырнадцать лет, когда к ним в горы приехал Сеид-бек, сын Рашид-бека. Он приехал со свитой посмотреть, что ему осталось после умершего отца. Увидев Карима, Сеид-бек приказал деду Очиру отправить мальчика в Гиссар для службы при его дворе. Дед Очир плакал, просил оставить Карима, потому что он сирота. Но Сеид-бек ударил деда плетью и приказал немедленно отправить Карима. Мальчика повезли. А старая коза Ана бежала за ним, пока ее не прогнали джигиты… Так Карима оторвали от деда…

– Ты что плачешь, девочка? – спросил старик, прерывая свой рассказ и поглаживая Файзи по голове. – Все это было очень давно и никогда, никогда не вернется… Ну, слушайте дальше…

Жизнь при дворе Сеид-бека была очень тяжелой. Карим был приставлен смотреть за ишаками, а их было много, штук тридцать. Он их поил кормил, чистил, а потом гонял караваном с товарами. Тут как-то узнал, Что дед Очир умер, а тело его в горах съели шакалы.

Еще когда мольчик начал работать при дворе Сеид-бека, тот обещал ему со временем купить жену, в том случае, если он будет примерно служить. Мальчик рос, помнил это обещание, но еще не совсем понимал, что такое жена.

Много лет Карим ходил с караванами. Везде побывал – в Дарвазе, и в Каратегине, и в Гарме, и в Карши, ходил и в Джизак, и в Термез. Много троп исходил. Ведь дорог тогда не было. Попадало ему и плетью и кулаком по лицу, и голодным был, и больным, и мерз отчаянно в горах, и всегда был плохо одет. Денег никто ему не платил. С завистью смотрел он на тех, кто имел две-три таньги. А кто имел рупию, тот был в его глазах богачом. Он не знал, что за труд следует получать деньги. Кормит бай, как ишака, дает халат – и то хорошо.

И вот, когда ему исполнилось тридцать лет, вызвал Карима управляющий бека, выдал ему новый халат и объявил, что завтра его будут женить.

Привезли его в кишлак Кипчак, что под Гиссаром, и посадили рядом с какой-то девчонкой. Маленькая такая девчонка. На вид лет двенадцать. Но лица не видно. Чадрой закрыто. Она боится, плачет, трясется. Тут мулла начал обряд совершать. А потом обед подали. Вечером привозят их на двор Сеид-бека. Он выходит и говорит: «Вот, Карим, жена тебе. Я за нее большой калым платил: два барана, один ишак, халат и деньгами еще пятьдесят рупий давал. И ты, и жена твоя, и дети твои должны теперь мне это все отработать…»

Старик помолчал, потом порывисто встал и, обращаясь к Вихрову, сказал:

– Пойдем, товарищ майор, я тебе одну шинель покажу. Идем с нами, Файзи.

Теперь Вихров имел возможность увидеть убранство нового дома.

Пройдя коридором, они вошли в небольшую, но светлую комнату.

– Вот мы здесь живем, – объявил Карим-ака, широким жестом поводя рукой вокруг. – Нравится ли? Садись, товарищ майор.

Стульев в комнате не оказалось. На полу, покрытом темно-красным ковром, лежали набитые ватой подушки. Видимо, Карим-ака никак не мог отказаться от некоторых старых привычек.

Он включил свет, потому что уже начинало темнеть, подошел к стоявшему в углу сундуку, окованному наискось жестяными полосками, и открыл его.

Вихров молча следил за движениями Карим-ака, который, приговаривая что-то, вынимал и складывал в кучу халаты, куски материи и еще какие-то свертки. С самого дна сундука он достал узел, перевязанный домотканой тесьмой. Развязав узел, он вынул оттуда старую шинель и, подавая Вихрову, сказал:

– Смотри ее хорошо: кровь убитого на ней видна.

Вихров молча взял шинель и стал рассматривать ее…

По этой ветхой шинели, по ее швам, рубцам и заплатам можно было читать.

Засаленная на груди, протертая, как сито, на локтях и коленях она вместе с ее бывшим хозяином, видимо, прошла долгий путь. Нижний край ее залохматился, а на помятых обшлагах виднелись темные пятна – следы поводьев, когда всадник, не имевший перчаток, грел озябшие руки сырой бухарской зимой, закидывая повод на локоть. Через правое плечо шел рубец, наскоро схваченный суровыми нитками, – знак сабельного удара. Примерился басмач, взмахнув шашкой, но сталь упала на сталь, и клинок, скользнув вниз, прорубил только сукно… А вот вырван клок, тоже наспех перехваченный такой же ниткой: видно, в каком-то бою зацепил ее «крючник», но тут же и нашел погибель свою…

От шинели чуть припахивало конским потом и еще тем далеким и особенным запахом, который сразу же живо напомнил Вихрову Восточную Бухару прежних лет.

«Чья это шинель? – думал он, не замечая, что его руки дрожат. – Уж не Козлова ли?.. – Нет, шинель была командирская. Так, может, Пахомова?..» И хотя он никогда еще не терял самообладания, на этот раз никак не мог справиться с охватившим его душевным волнением. Всем своим существом он чувствовал, что знает, кому принадлежала эта шинель. Знал и никак не мог вспомнить.

Он так ушел в себя, что не видел, как Файзи, присев у порога, следила за каждым его движением.

Вихров разложил шинель на полу и только сейчас увидел большое бурое пятно давно высохшей крови, расплывшейся там, где был ясно виден след от поясного ремня.

Файзи быстро сказала что-то Кариму-ака. Он кивнул головой.

– Ты что говоришь? – спросил Вихров, нахмурившись и с досадой ощущая, что голос девочки нарушил ход его мыслей.

– Я сказала дедушке, что вы очень внимательно рассматриваете шинель, – отвечала Файзи, видимо, поняв неудовольствие Вихрова. – Дедушка уже показывал эту шинель одному человеку, а тот посмотрел, бросил и ничего не сказал.

Вихров молча нагнулся к шинели и раздвинул ее полы. Разрез был разорван до самого хлястика. Это говорило о том, что басмачи тянули ее из рук в руки, деля добычу после убитого.

– Карим-ака, скажите, пожалуйста, откуда у вас эта шинель? – спросил глухо Вихров.

Глядя на побледневшее лицо командира и сам проникаясь тревогой, старик сказал, что шинель из Бабатага и выменял он ее у басмача на чалму для того, чтобы сделать седло для Нури.

Потом он вновь покопался в сундуке, достал старый замшевый кошелек, вынул из него скомканный клочок бурой бумаги и, подавая Вихрову, сказал, что нашел эту записку за обшлагом шинели.

В первую минуту Вихров не смог ничего разобрать. Записка была пропитана кровью и буквы расплылись. Но когда он рассмотрел ее перед электрической лампочкой, то сразу понял, что перед ним донесение. Теперь сверху можно было прочесть, «Комдиву 11-й кавалерийской Качалову. Из Бабатага. Высота 1988. 3 июня 1924 года».

Дальше текст смылся и представлял сплошное пятно.

«Комдиву Качалову, – думал Вихров. – Следовательно, донесение мог писать только кто-либо из командиров бригад. А кто был в Бабатаге в июне? – От внезапной догадки у него захватило дыхание. – Кто был ранен или убит в Бабатаге в июне двадцать четвертого года?»

– Лихарев, – произнес он чуть слышным голосом, теперь уже не сомневаясь в том, что нашел то, что так долго искал. – Лихарев, – повторил он. – Карим-ака, вы помните Лихарева?

– Катта командир? – спросил старик отрывистым шепотом.

– Да… Это его шинель. Теперь я хорошо помню… Тогда, ночью, ее забыли в горах…

Чувствуя, как что-то все сильнее сжимает ему горло, Вихров вышел во двор.

Быстро смеркалось, но над Бахшской долиной еще темнели угловатые контуры гор. В чистом небе висел неясный серп месяца.

Вихров стоял у дувала и с какой-то особенной точностью вспоминал слова Лихарева, сказанные им еще тогда, в Бабатаге: «А на Вахше электростанцию построим, осветим всю Бухару».

Бледный отблеск заката исчез за горами. На землю спустилась влажная мгла, насыщенная испарениями садов и полей.

И тут, в той стороне, откуда доносился из мрака глухой шум реки, вдруг вспыхнуло огромное зарево. Все засияло и осветилось вокруг. На всем громадном пространстве Вахшской долины зажглись огни. И тут и там высоко в горах, переливаясь, засияли голубые и золотистые звездочки.

Вихров, потрясенный, смотрел на раскрывшуюся перед его глазами картину. Ему чудилось, что, перебивая шум бегущей воды, работали, крутились турбины. Гул этот то замирал, то вновь нарастал, словно где-то вдали пульсировало большое могучее сердце.

Он стоял, слушал шум бегущей воды, а перед его мысленным взором проносились картины, давно ушедшие в прошлое.

Он вновь видел Лихарева, Маринку, Кондратенко и Суржикова. Видел всех тех, с кем были связаны дорогие сердцу воспоминания…

1949–1962, Москва.