Текст книги "Солнце над Бабатагом"

Автор книги: Александр Листовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

– Обошлось, – сказал Кудряшов. – А капитан, оказывается, сомневался. В трюме, говорит, швы разошлись, течь открылась, чуть машину не затопило. Тогда бы нам крышка… Пароход-то ведь старенький.

– Потери? – коротко спросил комиссар.

– Три лошади. Одна утонула, две – ноги сломали…

– Короче говоря, почти без потерь, – заключил Федин. – А о течи я знал.

– Знал?

– А как же! Я там почти всю ночь с бойцами сидел, откачивал. Я ведь механик, кое-что понимаю в этом деле.

– Почему же ты мне не сказал, Андрей Трофимович? – удивился Кудряшов.

Федин поднял серые глаза на него.

– А зачем было зря беспокоить? Твое дело командовать. Ну, а если бы очень туго пришлось, то, конечно, сказал бы, – проговорил он, почему-то нахмурившись.

Кудряшов ничего не ответил. В лице его что-то дрогнуло. Он взял широкую руку комиссара и молча пожал…

15

К товарной платформе станции Каттакурган медленно подошел длинный воинский поезд.

С грохотом отъезжали громоздкие двери товарных вагонов, бойцы, весело переговариваясь, укладывали мостки и выводили на платформу застоявшихся лошадей. Кони выбрыкивали, становились на дыбы с явным желанием походить на задних ногах.

Кудряшов и Федин стояли в стороне на платформе и разговаривали с представителем штаба Туркфронта, молодым человеком в кубанке, который, отрекомендовавшись адъютантом командующего, рассказывал им о местных порядках.

В разговоре выяснилось, что казармы стоявших здесь еще до революции оренбургских казаков не совсем подготовлены к приему полка, но местными властями приняты срочные меры, и в ближайшие дни казармы будут готовы.

– Но это ничего, – говорил адъютант. – Сейчас тепло. Пока можно и во дворе расположиться.

– А если дожди пойдут? – спросил Кудряшов.

– Дожди? – адъютант с видом превосходства взглянул на командира полка. – Дождей здесь с апреля и до ноября не бывает.

– Короче говоря, нам придется, как цыганам, в этакую жарищу под открытым небом располагаться? – сказал Федин. – Тут у вас, говорят, малярия?

– Это так точно – малярии хватает, – подтвердил адъютант.

– А как нам проехать к казармам? – спросил Кудряшов.

– Вот по этой улице поедете, – показал адъютант. – Все прямо, а после базара направо… Да! – спохватился он. – Чуть не забыл! Приехал ваш новый комиссар бригады Петров.

– Петров? – спросил Федин. – Знаю его. А где он?

– В казармах. Порядки наводит…

Выгрузка продолжалась. Берясь по двое, бойцы сноровисто выносили из вагонов тюки сена, мешки, амуницию.

Седой старик с подкрученными усами, по виду железнодорожный рабочий, держа за руку кудрявую девочку лет десяти и опираясь на суковатую палку, смотрел на бойцов.

– Ты что, папаша, посматриваешь? Аль кого узнал? – спросил Латыпов, подходя к старику и чуть косящими глазами подозрительно глядя на него.

– Узнать не узнал, а радуюсь – свои, мол, приехали, – резонно заметил рабочий.

– Свои? А ты кто такой?

А я тут дорожным мастером… Давно вас ожидав ли, товарищи. Банды нас одолели, басмачи. Палят, режут, уводят. Одним словом, не дают жить рабочему классу.

– А кого увозят-то?

– Девчат, изверги. Внучку увезли.

– Скажи пожалуйста! – воскликнул Латыпов. Он вопросительно посмотрел на шуструю кудрявую девочку.

Старик подвинулся к нему и шепнул.

– Сиротка. Беспризорница. На воспитание взял. – И уже громко добавил: – Она у меня боевая. Умеет постоять за себя… А ну, Катюша, расскажи-ка товарищу, как ты басмачей яблоками-то…

К ним подошел Кузьмич.

– О чем речь? – полюбопытствовал он.

– А вот папаша жалуется – внучку у него басмачи увезли, – сказал Латыпов.

– Эка злодеи, черт их забодай!

– То-то что злодеи, – подхватил старик. – Сколько народу тут положили. Станцию вот разворотили, проклятые… И Дашеньку мою… Одни мы с ней жили. – Он говорил все тише и тише и наконец замолчал.

– Ничего, друг! Ты не расстраивайся. Факт, найдем твою Дашу, – успокоил Кузьмич. – А злодеям этим всыпем как полагается.

– Уж вы постарайтесь, – сказал старик. – Надо, надо здесь порядок произвести… А вы сами из каких будете? – спросил он, помолчав.

– Мы-то? Гм… Мы всякие-разные. Со всей России-матушки. Самые орлы собрались… И вот без отдыха в походах. Да… Так, говоришь, внучку твою Дашей зовут?

– Дашенькой, товарищ начальник.

– Ну-ну, хорошо. Ты друг, не горюй. Верно говорю: Дашу твою мы тебе, факт, представим. Латыпов, верно я говорю?

– Как пить дать, представим, товарищ доктор. Только бы нам до этих самых злодеев добраться.

– Товарищи дорогие, может, вы ко мне в гости зайдете? – гостеприимно предложил рабочий. – Я рядом живу.

– Благодарствуем, папаша. Только сейчас нам нельзя, – вежливо отказался Латыпов.

От станции послышались звуки сигнальной трубы.

– Вот и нас зовут, – сказал Кузьмич. – Прощай, друг! Пока!

Он крепко тряхнул сухую руку старика и, придерживая шашку, грузно побежал к эскадрону…

Спустя некоторое время полк построился и двинулся в город.

Лошади мягко ступали по пыльной дороге. По обеим ее сторонам росли серебристые тополя. За ними тянулись высокие, местами поросшие сверху травой и кустарником глинобитные стены – дувалы.

Солнце палило. Улица была пустынна. Лишь кое-где виднелись отдельные фигуры людей в чалмах и халатах, робко, крадучись, прижимаясь к стенке, проходила порой укутанная с ног до головы женщина.

Стороной проехал на ишаке худой старик в рваном халате.

Бойцы переглядывались. Все для них было здесь необычно, ново и дико.

В рядах тихо обменивались впечатлениями.

– Латыпов, видал?

– Да-а, дела…

– Ну и край…

– А бабам здесь, видать, совсем плохо живется. Смотри, какие сетки на них надевают…

– Ишь, как торопится. Видно, боится.

Но тут женщина приоткрыла чадру и улыбнулась. На один лишь миг бойцы увидели прекрасное молодое лицо.

– Гляди, гляди, ребята! Ну и красавица! – вскрикнул Латыпов.

Он оглянулся, чтобы еще раз посмотреть, но женщина уже скрылась в узкой калитке.

– Стало быть, уважают нашего брата, – решил Харламов.

Из проулка на лошади выехал босой возчик. С огромных колес его арбы стекали тонкие струйки песка. Он свернул и поехал рядом с полком.

– Смотри-ка, – сказал Барсуков. – Чего это он, чудак, лошадь в телегу запряг, а сам верхом едет.

Арбакеш сказал что-то, улыбаясь и сделав рукой приветственный жест.

– Здравствуй, товарищ! Здорово! – весело заговорили бойцы. – Чего ж ты на коне едешь? Ты бы на телегу сел! Коню так тяжело!

– Бельмейман, – сказал арбакеш, пожимая плечами.

– На телегу, на телегу садись! – показал Барсуков.

Лицо арбакеша было напряженно. Видимо, он всем своим существом старался понять, что ему говорят.

– Бельмейман, – еще раз произнес он растерянно.

– Факт, не понимает. Что попусту толковать! – заключил Кузьмич с важным видом.

Полк вошел под крышу базара. Здесь тоже было пустынно. Только одинокий дервиш сидел на своем старом месте и, перебирая янтарные четки, зоркими глазами пересчитывал всадников.

Передние остановились: из боковой улицы показалось десятка два конных джигитов во главе с Улугбеком.

Кудряшов невольно схватился за шашку.

Улугбек остановил свой отряд. Некоторое время бойцы и джигиты, насторожившись, смотрели в упор друг на друга. На мрачном лице Улугбека появилась улыбка.

– Яшасун Красная Армия! – крикнул он хриплым голосом, оскалив крупные зубы и оглядываясь на милиционеров, которые выжидающе смотрели на своего начальника, не зная, то ли им хвататься за оружие, то ли приветствовать встречных.

– Кто вы? – спросил Кудряшов.

– Моя есть начальник милиция! – произнес Улугбек, поднимая руку к белой войлочной шляпе.

– Тьфу, черт его побери! – с сердцем сказал Кудряшов. – А я думал – басмачи!.. Ну что ж, будем знакомы, – Он по-приятельски кивнул Улугбеку и тронул лошадь вперед.

16

Федин и Кудряшов сидели в тени кудрявого карагача и беседовали с комиссаром бригады Петровым, который, внимательно посматривая то на одного, то на другого, знакомил их с обстановкой на фронте. Кудряшов внимательно слушал.

Петров говорил, что появление. Энвер-паша вызвало оживление басмачества в Туркестане и Бухаре. Банды пополнились за счет добровольцев из реакционных элементов. Участились налеты на гарнизоны и рабочие поселки. Басмачи терроризируют трудовое население, грабят и жгут кишлаки, оказывающие помощь войскам Красной Армии. Для самообороны и борьбы с басмачами формируются из наиболее сознательной части населения добровольческие национальные отряды, именуемые здесь мусотрядами. Один из них сформирован на днях в Каттакургане.

– На нашу дивизию, – говорил Петров, – возложена задача ликвидировать басмачество в Западной Бухаре. В ближайшие дни ваш полк расположится гарнизонами в Каттакурганском уезде.

– Разрешите вопрос, товарищ военкомбриг? – попросил Кудряшов, – Вы говорите, что нам предстоят большие трудности. Это верно. Но мне кажется, что основная трудность заключается в незнании местного языка. Как мы будем общаться с народом?

Петров несколько раз кивнул головой.

– Эту трудность мы предусмотрели… – сказал он, помолчав. – Каждый отряд будет иметь переводчика. Однако это не снимает с вас обязанности как можно скорее овладеть местным языком.

– Иван Ефимович, мне не совсем понятно одно обстоятельство. Короче говоря, здесь советская власть?

– Ну да. А что? – Петров выжидающе посмотрел на Федина.

– Так почему же баи у власти?

Петров пожал плечами.

– Собственно, баи стоят не у власти. Все дело в том, что земельная реформа здесь еще не проведена, – заговорил он, как всегда, неторопливо. – В Туркестане частично пока еще сохранились капиталистические элементы… Чем это объясняется? В первую очередь малочисленностью рабочего класса, неорганизованностью бедноты, полнейшей политической отсталостью… В общем, обстановка чрезвычайно сложная, и нам наряду с ликвидацией басмачества придется заняться организацией «союзов кошчи», то есть комитетов бедноты.

Задача их – сплотить трудовые слои населения против буржуазных националистов… Заметьте, товарищи, что если в России гражданская война закончилась, то здесь, борьба только еще начинается. Появление Энвер-паша говорит о том, что Туркестан становится ареной больших событий.

– А кто все же этот Энвер-паша? Почему ему придается такое большое значение? – спросил Кудряшов.

– Энвер-паша – это пантюркист. Это человек, одержимый манией создания великой тюркской империи во главе с Турцией. Но Энвер-паша Энвер-пашой, а англичане англичанами. Из переписки, недавно захваченной нашей разведкой, ясно видно, что англичане твердо решили завладеть Туркестаном. Следовательно, Энвер-паша сейчас работает на англичан, как в мировую войну он работал на немцев.

– Да. С ним, видно, придется повозиться, – сказал Кудряшов.

– Так вот, товарищи, – продолжал Петров, – вы видите, какую опасность представляет Энвер. Население, как я уже сказал, темное и забитое. Слово бая для большинства закон, а бай – первый помощник Энвера.

– А ведь действительно темнота страшная, – подхватил Кудряшов. – Я, когда спешились у казарм, вижу: человек стоит. Я к нему, а он как шарахнется! Почему они так боятся?

– В представлении дехкан начальник может делать все, что ему заблагорассудится, – пояснил Петров. – Он имеет право бить, убивать и вообще творить любые беззакония. Много лет вбивали им это в голову беки, баи, царские приставы и уездные начальники, рапоряжавшиеся здесь до революции, как в собственной вотчине… Нам с первых шагов надо показать, что такое Красная Армия, проявить самое чуткое отношение к трудящемуся населению, развить у людей чувство собственного достоинства. Это будет лучшим ответом на ту бешеную агитацию, которую ведут против нас буржуазные националисты. Работать здесь, вообще-то говоря, нелегко.

Вблизи послышались шаги. Подошел высокий смуглый человек с курчавой черной бородой. На нем был френч, зеленая тюбетейка и заправленные в сапоги суконные брюки.

Это был председатель исполкома Шарипов.

– Здравствуйте, товарищи! – произнес он по-русски почти без акцента, подавая руку и – кланяясь.

Кудряшов и Федин представились.

Тонкие губы Шарипова дрогнули. Он улыбнулся.

– Очень рад, товарищи, приветствовать в вашем лице славную буденновскую кавалерию, – проговорил он радушно, прикладывая руку к груди. – Надеюсь, что с вашей помощью мы быстро покончим с басмачеством.

– Да уж надо полагать, товарищ Шарипов, – сказал Федин. – Со своими белогвардейцами покончили, теперь вот вам приехали помогать… Только вы-то нас не очень радушно встречаете.

– А что такое? – насторожился Шарипов.

– Виданное ли дело – казармы не готовы, полк расположился биваком на казачьем кладбище! Благо, что там деревьев много. А то, короче говоря, пришлось бы в такую жарищу под открытым небом стоять.

– Да, это, конечно, наша вина, – согласился Шарипов. – Но я никак не думал, что вы так быстро приедете… Товарищи, я зашел за вами. Пойдемте в исполком, пообедаем. Хочу угостить вас пловом. А плов, как известно, пища узбека. Привыкайте к местным условиям.

– Пища узбека! – сказал Петров, качнув головой. – А сколько раз в году узбек ест этот плов? На пиру у бая. А так в лучшем случае сухой лепешкой пробавляется.

– Будем надеяться, что с вашей помощью настанут лучшие времена.

– Немного погодя, товарищ Шарипов. Мы пойдем посмотрим, как там устроились наши ребята.

– Ну хорошо! Я буду ждать. Приходите…

Шарипов кивнул и, твердо ступая, направился через огромный плац, по обеим сторонам которого стояли белые здания длинных одноэтажных казарм.

– Удивительное дело, как чисто по-русски говорит, – заметил Федин, провожая взглядом Шарипова.

– Он окончил русское городское училище в Самарканде, – сказал Петров. – Таких, как он, образованных, здесь очень немного.

Взводный Сачков сидел на бугорке чьей-то безыменной могилки и, подкладывая щепку под чайник, тихим дискантом тянул песенку, выученную им еще во время службы в драгунском полку:

 
Вынимаеть, вынимаеть драгун белое пяро,
Обмакаеть, обмакаеть во чернильницу яго…
 

Огненные блики ходили по его старому, в морщинах, с подвитыми усами лицу.

Вокруг костра колебались в прозрачном сумраке ночи угловатые тени бойцов.

– Чай да сахар, товарищ взводный! – сказал Латыпов бодрым голосом, появляясь из мглы с уздечкой в руке.

– Садись. Кувырни чашечку, ежели сахар есть, – радушно произнес взводный. Как всегда, он был в прекрасном расположении духа.

– А вот у меня кишмиш, – предложил Барсуков, подошедший на голоса. Он присел на корточки и развернул мешочек с кишмишом.

– Давай, давай, с кишмишом можно и по две чашечки выпить. – Сачков взял вскипевший чайник и налил кипятку в железную кружку. – А ну, у кого есть – подставляй.

– А мне можно, товарищ взводный? – спросил молодой боец Гришин.

– Пей! Всем хватит… А ты что, заболел? – Сачков пытливо посмотрел на молодого бойца. – Что тебя скрючило?

– Что-то мне голову ломит.

– Голову?.. А ты хину принимал? – спросил Сачков.

Гришин молчал.

– Лякпом! Лякпом! – крикнул Сачков.

– А? – отозвался басом Кузьмич. Он лежал на спине в канавке между могилами, выставив свой толстый живот.

– Ты Гришину хину давал?

– Факт. Всем давал.

– А ты ее принял? – Сачков недоверчиво смотрел на бойца. – Ну, чего молчишь? Говори!

– Горькая она, товарищ взводный…

– Ну как вы, ей-богу, не понимаете?! – рассердился Сачков. – Как ребята малые. За всем надо смотреть… Иди, иди сейчас же к лякпому, возьми вторую порцию.

А потом чаю напьешься и хорошенько укройся. Возьми мот мою шинель. Мне и так жарко… Постой, – остановил он бойца. – Смотри, сколько могилок. Оренбургские казачки. А почему лежат? Потому, что хину не принимали. И ты тоже хочешь туды? – Он ткнул пальцем в землю. – Ну, понял? Ступай!..

Сказав это, Сачков тут же решил с завтрашнего дня сам присутствовать при раздаче хинина.

– Слушай, Латыпов, – сказал Барсуков, – чтой-то в Речице на смотру товарищ Буденный какого-то кавказца поминал? Кто он такой?

– Это он за Мишу Казачка поминал, – вспомнил Сачков, – Прозвище такое. А фамилия ему была Гудушаури. Вот был боец! Добрый. А в бою первой отчаянности человек. Старый. Годов пятьдесят.

– Больше, товарищ взводный, – сказал Латыпов.

– А может, больше. Я не считал… Он, как война кончилась, в бессрочный уволился.

– А потом, как Куцыбо ездил в отпуск, встретил его. Он в Пятигорске на работу устроился, – подхватил Латыпов. – Ему, как непьющему, поручили заведовать винным магазином.

– Каким там магазином – духаном! – вставил Сачков.

– Ну не знаю, как там оно правильно называется, – продолжал Латыпов. – Так Миша по своей доброте воспылал к беспризорникам. Стал наставлять их на правильный путь. Кого на работу, кого на ученье, кого в детский дом. Так беспризорники за ним толпой ходили.

– А тут несчастье случилось, – не вытерпел Сачков.

– Погодите, взводный, я доскажу. Да, тут действительно нехорошо получилось. Один беспризорник свистнул у Миши всю выручку. Ну Миша, конечно, в полное остервенение пришел.

– Известно. Кавказец. Горячий человек, – опять вставил Сачков.

– А надо сказать, что Миша, как с фронта пришел, так все свое оружие под прилавок убрал. Ведь у него прямо склад был: винтовка, шашка, обрез, два пистолета и ручных гранат сколько-то. Вот он хватил пистолет и пустился за вором. На весь Пятигорск пальбу открыл! Ну, конечно, милиция. Куда деваться? Пришлось Мише в свой погребок отступать. Бочку к дверям подкатил, оружие на прилавок выложил. Попробуй возьми! Милиция ему кричит: «Миша, сдавайся!» А он: «Нет, – говорит, – только одному Буденному сдамся!» В общем, в полную отчаянность пришел. И, конечно, плохо бы кончилось, если б не один человек, бывший военком эскадрона связи Первой Конной армии. Фамилию его забыл. Он вынул белый платок, ну вроде как парламентер, подходит к духану и говорит: «Миша, ты меня знаешь?» Тот выглянул, посмотрел. «Знаю», – говорит. «А мне сдашься?» «Сдамся!»… Вот так и кончилось.

– Ну и как же, судили его? – спросил Барсуков.

– Нет. Старый человек. Да и раньше очень хорошим себя показал. Только оружие отобрали. Ну и с Пятигорском пришлось расстаться. Уехал к себе.

Из тьмы появилась высокая фигура Харламова.

– Ребята, чего это вы тут полуночничаете? – заговорил он. – А ну, давай живо спать! Завтра выступаем в четыре часа. Стало быть, по холодку. Пока не жарко. Ложитесь!

17

Выступив на рассвете из Каттакургана, Ладыгин вел эскадрон быстрым маршем, чтобы засветло достичь кишлака Ак-Тюбе, а главное, поскорее уйти в горы, где, как говорили, малярия была не так страшна, как в долине. За эту ночь в эскадроне заболело семь человек. Всех пришлось оставить в тыловой части полка.

Стоял удушающий зной.

Эскадрон двигался по залитой солнцем долине. Справа от дороги зеленели сады. За ними, в глубине, виднелись предгорья. Слева простиралось ровное поле с тянувшимися вдоль арыков длинными рядами серебристых тополей. Раскаленный воздух дрожал и струился, и казалось, что и неровная кайма дальних гор тоже струится и вот-вот поднимется в ярко-синее небо.

Впереди показалась горбатая арка моста. Под ней быстро бежала бурая, как кофе, вода. У въезда на мост стояли три красноармейца в обмотках. Один из них, высокий, с простодушным восхищением смотрел на всадников, сидевших на рослых, упитанных лошадях. Он толкнул локтем товарища и, кивнув в сторону колонны, сказал:

– Так вот они какие, буденновцы! Ну, эти-то басмачам духу дадут.

Вихров, ехавший позади эскадрона рядом с Харламовым, остановил лошадь.

– Ну, как воюете, товарищи? – спросил он, обращаясь к бойцам и с любопытством оглядывая их дочерна загорелые лица.

– Да разве это война, товарищ командир?! – наперебой заговорили красноармейцы. – Он конный, а мы пешие. А разве пешему за конным угнаться. Давно вас ожидаем. Тут третьего дня опять банда на кишлак налетела. Ужас, сколько народу побили. Мы пока успели добежать, их уже и следу нет, в горы подались.

– Их за то побили, что они отказались собирать деньги для эмира, – пояснил низенький красноармеец в расстегнутой гимнастерке.

– Далеко ли едете? – поинтересовался высокий боец.

– Далеко, – сказал Вихров. – Ну, мне, товарищи, надо спешить. Прощайте пока.

– Счастливый путь!.. Да, слушайте, впереди не сам ли товарищ Буденный поехал? – понизив голос, спросил с таинственным видом высокий боец.

– Нет. Это наш командир эскадрона, – сказал Вихров, улыбаясь.

– А-а-а, – разочарованно протянул тот. – А я гляжу, уж очень с виду геройский. Не иначе, думал, Буденный.

Колонна подходила к кишлаку Митань. Здесь с полуэскадроном должен был остановиться Ладыгин. Вихрову с остальными бойцами предстояло двигаться дальше, до кишлака Ак-Тюбе.

У развалин хлопкового завода эскадрон спешился. Завод был сожжен басмачами. На заросшем травой дворе валялись обгоревшие горы хлопка, разбитые бочки и осколки стекла.

– Вот бандиты что делают, – заметил Иван Ильич, оглядывая двор и передавая лошадь ординарцу Крутухе, молодцеватому бойцу из терских казаков. Потом он присел в тени на кучу хлопка и, подозвав к себе Вихрова, сказал ему, что тот может двигаться дальше.

– Смотри, Алексей, действуй осторожно, не зарывайся, – поучал его Ладыгин, ласково глядя на него своими мягкими карими глазами. – Теперь ты будешь подчиняться непосредственно командиру полка, но и со мной поддерживай связь.

– И в точности выполняй инструкции комиссара, – добавил подошедший Ильвачев.

Вихров пообещал, что все будет исполнено в точности, и, получив разрешение, отправился в путь. Ему предстояло пройти около двадцати верст, и он, взглянув на часы, решил, что еще засветло достигнет кишлака Ак-Тюбе.

Дорога шла по предгорьям, то поднимаясь на гребни возвышенностей, то опускаясь в долину. Рядом с Вихровым ехал переводчик, здоровенный добродушный малый лет двадцати трех. Когда Вихров спросил, как его имя и отчество, тот сказал, что все зовут его Гришей, а отчество ему ни к чему, и просил звать его только по имени. Из разговора Вихров узнал, что до революции Гриша работал молотобойцем в Ташкенте, где он родился и вырос, гражданскую войну провел в Семиречье, а теперь, вот уже месяц, служит в мусульманском отряде по борьбе с басмачами.

– Народ здесь замечательный, трудолюбивый и ласковый, но до того забитый, что вам сперва странно покажется, – говорил Гриша, – Да вот недавно случай был. Послали меня разыскивать одного командира, который выступил в горы с отрядом. Ну и что же? Приезжаю в один кишлак, спрашиваю жителей – не проезжал ли здесь такой командир. В общем, приметы даю. Правильно, говорят, такой человек проезжал. Да разве это командир? Попросил воды напиться, да и поехал. Вот прошлый год, говорят, заезжал к нам командир Сашка Черный с отрядом. Так Бабаяру полбороды оторвал, Ишанкула плеткой избил. Вот это действительно командир, говорят…

– Ишь ты… гм… – протянул Вихров, с сомнением глядя на Гришу. – А кто такой. Сашка Черный?

– Из анархистиков. Сбежал сюда из Москвы, когда их там прижали. И, понимаете, большевиком назвался. Даже документы показывал. Потом оказалось – липовые. И вот, понимаете, когда у него раз ночью басмачи трех человек зарезали, а головы с собой увезли, он кишлак спалил, почти всех порезал. Его в Самарканде трибунал расстрелял и еще несколько паразитов, махновских сынков. Теперь вот приходится нам за них отдуваться.

– Да, здесь предстоит работа нелегкая, – сказал Вихров, помолчав…

Покачиваясь в седле, он посматривал по сторонам и испытывал ту волнующую радость жизни, когда все кажется чудесным вокруг. Его радовало и то, что он впервые самостоятельно выполняет сложное и ответственное поручение, и то, что вместе с ним едут бойцы, которых он любит, и то, что вообще все прекрасно кругом и жизнь – чудесная штука.

Кровь словно кипела в нем, и, не зная, куда деть избыток энергии, он съезжал с дороги, останавливал лошадь, раза два вставал на седло и смотрел по сторонам, проверяя, нет ли где засады. Временами ему хотелось, пришпорив лошадь, помчаться к подножию черной горы, видневшейся вдали, чтобы убедиться, не скрываются ли там басмачи Ничего этого делать было не нужно, потому что впереди и по бокам шли дозоры, старательно осматривавшие каждую пядь. Его обуревала жажда деятельности. Но положение обязывало, и он старался казаться спокойным.

Бойцы, любившие своего молодого командира, хорошо понимали его душевное состояние и сочувственно посматривали на него. А взводный Сачков тихо сказал ехавшему рядом с ним Барсукову:

– Эх, молодость, молодость – хорошее время!

Выехав в сторону и пропустив мимо себя полуэскадрон, Вихров поднял лошадь в галоп и вновь пристроился к Грише.

– А вот еще случай был, – после некоторого молчания заговорил переводчик, – Поехали мы как-то раз… – Он оборвал на полуслове: совсем рядом послышались какие-то странные звуки.

Вихров и Гриша переглянулись, потом вместе посмотрели туда, откуда, как им показалось, слышался плач.

В проломе дувала, среди ветвей миндаля, сидела девочка лет тринадцати в перетянутых у щиколоток длинных красных штанишках. Держа в руках крошечного ребенка, она причитала нараспев. Ее узенькие плечи тряслись от рыданий.

Движением руки Вихров остановил свой отряд.

– Спросите, почему она плачет, – сказал он Грише.

Переводчик подъехал и, стараясь придать как можно больше мягкости своему грубоватому голосу, спросил что-то. Девочка вскочила, но Гриша остановил ее и стал разговаривать. Бойцы подъезжали, скапливались на дороге и молча посматривали один на другого, словно спрашивали, почему остановились.

– Ну, что она говорит? – спросил Вихров.

– Она говорит, что у нее нет молока.

– Молока? – переспросил Вихров.

– Ну да. Она говорит, ей нечем кормить ребенка. Это ее дитя, – пояснил Гриша.

Вихров с выражением крайнего недоумения смотрел на переводчика. В его голове никак не укладывалось, что эта болезненного вида девочка уже мать.

– Не удивляйтесь, товарищ командир, – сказал Гриша. – Если придется идти в Восточную Бухару, то и не такое увидите. Она младшая жена местного бая Шер-Мухаммеда. У него восемь жен. Старшая жена ее бьет, а бай выгнал вон.

– Будь моя воля, я бы этого бая, собаку, в лепешку расшиб! – сказал с сердцем Латыпов. – Ишь, злодей, дите загубил!

Сачков нагнулся с седла и подал кусок сахару девочке. Взяв сахар, она вновь залилась слезами.

– Что это она? – спросил тревожно Вихров.

– От радости, – пояснил Гриша. – Хорошие, говорит, люди.

«Плачет от радости», – подумал Вихров. Ему захотелось что-нибудь подарить девочке. Он растерянно шарил по карманам, но в них ничего не было, кроме табака и бумаги. Сачков, заметив смущение командира, пришел ему на помощь и подал Вихрову расшитую тюбетейку, купленную им в Каттакургане. Подивившись в душе на доброту взводного, Вихров тут же одарил девочку, которая, сунув сахар в рот, широко раскрытыми благодарными глазами смотрела на бойцов.

Вихров молча тронул лошадь.

Обогнув рисовое поле, дорога круто поднялась вверх и вывела отряд на вершину перевала.

– Вот и Ак-Тюбе, – сказал Гриша, показывая на широкую панораму лежавшего под горой кишлака.

Селение утопало в буйной листве кудрявых разросшихся талов, приземистых карагачей и огромных развесистых тутовых деревьев. Среди зелени виднелись плоские крыши глинобитных кибиток и блистающая мозаикой голубая мечеть. В стороне стоял на холме похожий На древнюю крепость большой дом, обнесенный высоким дувалом с росшими вдоль него островерхими тополями. Поля джугары с белыми, словно вылепленными из воска овальными шапками на длинных, выше человеческого роста, тонких, хрупких стеблях, начинаясь у самой подошвы гор, подходили к стенам кишлака.

«Как красиво вокруг. И как плохо здесь живут люди», – подумал Вихров.

С мягким топотом полуэскадрон вошел в кишлак. Вихров решил расположиться биваком на площади в тени деревьев у хауза. Было приказано выставить охранение.

Отовсюду сбегались дехкане. Кто нес ковер, кто сушеный виноград или лепешки. Двое мужчин вкапывали около пруда большой чугунный котел. Третий вел на веревке барана. Остальные – тут было почти все мужское население кишлака – расселись, поджав ноги, вдоль хауза и, оживленно переговариваясь между собой, поглядывали на красноармейцев.

Один из дехкан обратился к Вихрову с каким-то вопросом.

– Спрашивает, почему командир, а без бороды… – перевел Гриша, опускаясь на ковер рядом с Вихровым. – Борода здесь в почете. Считается признаком мудрости, – пояснил переводчик. – А этот вот спрашивает, – он кивнул на старика в зеленой чалме, – почему командир, а на кобыле… Тут так не ездят. Нужно достать вам жеребца.

– Гриша, смотрите, сколько народу, – сказал Вихров, оглядываясь. – Откроем митинг. Переводите, что я буду говорить.

– Слушайте, дехкане! – крикнул Гриша, поднявшись с ковра. – Будет говорить командир!

Народ насторожился.

– Командир приветствует вас от лица Красной Армии, которая находится здесь, в Туркестане, чтобы помочь вам избавиться от басмачей, грабящих и разоряющих ваши кишлаки и аулы, – перевел Гриша, выслушав Вихрова. – Красную Армию послал сюда великий человек. Зовут его Ленин. Он хочет сделать так, чтобы во всем мире людям жилось хорошо.

Долго еще говорил Вихров; по лицам дехкан было видно, что его слова трогают их за живое, доходят до них. Они перешептывались, видимо, обмениваясь впечатлениями. До Вихрова донеслось слово «якши»– хорошо.

Он хотел продолжать, но в это время в глубине улицы послышались крики.

За черноволосым юношей со скуластым монгольским лицом бежал тучный бородатый старик.

– В чем дело? – спросил Вихров.

– Сейчас узнаю, – сказал Гриша, прислушиваясь.

Дехкане горячо заговорили между собой.

– Понятно, – сказал Гриша. – Это бай Шер-Мухаммед.

– Я его купил! Я за него деньги платил! А он, шалтай-болтай, не хочет работать! – яростно кричал Шер-Мухаммед, схватив юношу за руку.

И хотя Вихров не понимал его речи, ему все же сразу стало понятно, что этот злой старик желает плохого юноше с монгольским лицом.

Гриша, поднявшись во весь свой исполинский рост, сказал что-то Шер-Мухаммеду.

– Я могу бить его, убить, утопить, как собаку! Я за него деньги платил! Этот проклятый локай не хочет работать! – закричал Шер-Мухаммед. – Пускай начальство рассудит.

– Ишь, проклятый! Чуете, что говорит? – возмутился Латыпов. – Живого человека купил!

Вихров почувствовал, как щеки у него загорелись от гнева:

– Передайте старику так, чтобы слышали все. Передайте ему, что никаких рабов больше нет. Передайте всем, что мы пришли сюда не бить людей, а освободить их!

Гриша громоподобным голосом стал объяснять дехканам, что сказал Вихров.

В толпе послышался одобрительный говор.

– А теперь скажите старику, – продолжал Вихров, когда Гриша закончил свое выступление, – скажите, что этого парня я беру к себе, в гарнизон. А если он считает, что я не прав, то может жаловаться в Каттакурган, в исполком. Там ему объяснят, кто из нас прав.