Текст книги "Солнце над Бабатагом"

Автор книги: Александр Листовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

– Смотри, камин! – говорил он, обращаясь к Ильвачеву. – Культурно люди живут. В долине топят по-черному, а тут достижение. Крутуха, тащи дров, затапливай!

Кищлак Гилян отличался и внешней отделкой строений. Искусно вырезанные из дерева бордюры и наугольники украшали террасы. Узкие улицы, где вторые этажи выступали над первыми, напоминали средневековый город.

Ладыгин и Ильвачев сидели у топившегося камина, когда вошел Гриша с сообщением, что несколько жителей, в том числе и столетний старец – ученый арабист, которого здесь называют святым, хотят с ними побеседовать и просят разрешения войти.

– Пожалуйста! – сказал Ильвачев. – Пусть заходят.

Опираясь на посох, важно вошел высокий старик с благообразными чертами лица. Он поклонился, провел рукой по большой бороде и, сказав обычное приветствие, приложил руку к сердцу. Вслед за ним, оправив халаты и огладив бороды, гуськом вошли еще три старика.

Ладыгин пригласил всех садиться.

Некоторое время длилось молчание. Высокий старик оглядывал Ладыгина и Ильвачева, останавливая то на одном, то на другом пытливый взгляд проницательных глаз. Потом, видимо оставшись довольным произведенным на него впечатлением, он, перебирая на груди четки скрюченными, узловатыми пальцами, неторопливо заговорил глухим голосом.

– Спрашивает, кто из вас видел Ленина? – перевел Гриша.

Ильвачев и Ладыгин переглянулись. В оторванном от внешнего мира глухом кишлаке, за пятьсот верст от Ташкента, столетний старик упомянул имя Ленина!

– Скажи, что я видел Ленина, – с большим волнением проговорил Ильвачев.

Старики оживились. Глаза их заблестели. Они засыпали Ильвачева вопросами.

Их интересовало: сколько лет Ленину, откуда он родом, кто его родители, давно ли он учит народ…

Выслушав Ильвачева, высокий старик помолчал и сказал:

– Ленин – катта одам, великий человек, да будет славно имя его. Более ста лет хожу я по земле, и ныне, на склоне жизни, довелось услышать – великий человек пришел к людям. Я шиит, и наш закон говорит, что, когда зло и насилие в мире достигнут предела, тогда придет великий человек. И вот он пришел. Этот человек – Ленин. Говори мне еще о нем.

Подбирая самые простые слова, Ильвачев стал объяснять старикам сущность учения Ленина.

– Я стар, – заговорил снова высокий старик, выслушав Ильвачева, – много видел и слышал; русские – великий народ. Много тысяч городов заселили они. Много у них друзей среди народов. И не только русские признали Ленина. Имя его знает и славит весь мир. Все признают Ленина. Только великий человек может быть всеми признан…

Старик помолчал, вздохнул и продолжал:

– Я стар, скоро умру, но, думаю, пройдут года, и много, много народов примут учение Ленина. И тогда в мире установится справедливость и все будут счастливы.

Старики еще посидели немного и, вежливо отказавшись от угощения, вышли.

Поужинав вместе с бойцами, Вихров прилег во дворе на кошму и почти сразу заснул. Его разбудили крик и ржанье: на коновязи подрались жеребцы. Дневальный разогнал жеребцов, но Вихров больше не мог заснуть. Он перевернулся на спину и стал смотреть в небо. Над его головой протянулся Млечный Путь. Низко нависшие звезды, то вспыхивая, то угасая, казалось, переливались голубыми огнями. Рядом шумел бежавший через двор ручеек. Слышно было, как у коновязи мерно жуют лошади. Вихров хотел было пойти проверить посты, но он был измучен, болела спина, ноги, и он решил еще немного полежать…

– Да вот эта дорога, черт ее забодай, – сказал вблизи басистый голос. – У меня голова слабая – в одном месте, факт, чуть не свалился.

– А вот один персидский полководец…

– Да подите вы с вашими полководцами… Я все думаю, как ишак-то вниз загудел.

– Ну и пес с ним! Что ишак? Известно – осел. Дурак, одним словом. Вот конь, это совсем другое дело. Некоторые говорят, что у коня разума мало. Очень эти товарищи ошибаются.

– Почему?

– Как то есть почему? Я вот и хотел один случай рассказать, Федор Кузьмич, а вы меня перебили.

– Ну, ну, говорите.

– Едет, значит, этот полководец один. В отпуск, что ли, пустили его. Не знаю. И едет он аккурат такой же дорожкой, как мы проходили. Да. А навстречу ему тоже какой-то начальник. Вот они и встретились на дорожке. Видят – дело плохо, заворотиться нельзя. Посудили, порядили, что тут делать? Как быть? И чином одинаковые. Вот они кое-как слезли с коней и присудили так, чтобы сбросить по жребию одного коня под утес. Ну, как только, значит, решили, жребий бросили, стали того коня пихать да стегать по морде, а он, как вы думаете, какое коленце тут выкинул?

– Факт, сам сиганул.

– То-то и есть, что нет, Федор Кузьмич. Убиться, верно, и ему не хотелось. Вот он и поступил умней другого человека.

– Ну, ну?

– Встал, понимаете, на дыбки да на задних-то ногах, как солдат, повернулся налево кругом.

– Скажи, пожалуйста!

– А говорят, у коня разума мало… Глядите. Федор Кузьмич, звезда упала. Отчего они падают, звезды?

– Некрепко «повешены. А эту, видно, старшина шапкой задел.

– Чего вы там старшину поминаете? – спросил из темноты Харламов.

– Говорим, что вы, товарищ старшина, во всем эскадроне самый высокий, – сказал Климов.

– А-а!.. Что же это вы не спите, друзья? Завтра, может, бой примем, а вы полуночничаете. Зараз давайте спать и, стало быть, прекратить разговоры.

– Сейчас заснем, товарищ старшина, – успокоил Климов. – Что-то вроде холодно стало, Федор Кузьмич, – сказал он, поежившись. – Пойти, что ль отвьючить шинель?

– А вы, Василий Прокопыч, на живот лягте, спиной прикройтесь, – посоветовал лекпом. – То-то жарко будет.

Вихров поднялся и направился проверить посты.

В воротах стоял Латыпов.

– Ну как, в сон не клонит? – спросил Вихров.

– А мне хоть что. Привык, значит, когда еще на пароходе кочегаром ходил. Бывало, по двое суток не спали, – сказал Латыпов.

– Разве вы не станичник?

– Станичник. Только в Ростове работал.

– А семейство в городе?

– Ага… живут помаленьку. Сынишке уж третий год минул. Скоро отслужусь, увижу своих… Товарищ командир, верно говорят, в России наш год уже уволили?

– Уволили, – подтвердил Вихров. – Ну а здесь, в Бухаре, особое положение.

– Так что ж, я не против! Правду сказать, и домой охота, и из полка уходить жалко. Привык… Товарищ командир, посмотрите, – я давно уже наблюдаю, – блестит что-то, видите? – Латыпов поднял руку, показал в темноту. – Костер, что ль горит?

В глубине гор дрожал огонек.

– Пастухи, видно, – предположил Вихров.

– А может, басмачи сигнал подают?

Вихров пожал плечами.

– Трудно сказать.

Он постоял немного и пошел к следующему посту. Проверив все караулы, он зашел в штабную кибитку.

Ильвачев и Ладыгин спали у горевшего камина. Вихров прилег рядом с ними и, пригревшись, вскоре заснул.

28

– Быстрей! Быстрей копайся! – торопил, взводный Сачков Лавринкевича. – Чего ты там канителишься? Смотри, у тебя конь на потник наступил…

Пряча на ходу карту, из штабной кибитки вышел Кондратенко, только что получивший приказ Ладыгина выступить в разведку. На его юношеском лице лежало озабоченное выражение.

– Ну как? – спросил он Сачкова.

– Готовы, товарищ командир.

– Давайте по коням…

Брезжил рассвет. С мягким топотом разъезд в пятнадцать всадников вышел со двора и скрылся в тумане.

Кондратенко ехал, обдумывая, как ему лучше выполнить задачу. Им предстояло, как он уже объяснил бойцам, подняться по ущелью до кишлака Шут и выяснить, нет ли там басмачей.

Выслав в дозор Парду с Латыповым, Кондратенко повел разъезд по холмистой долине.

Парда еще с вечера хорошо приметил дорогу и теперь, несмотря на туман, ехал уверенно. Вскоре дозорные достигли ущелья. Парде вдруг показалось, что вдали мелькнули всадники. Он погнал лошадь галопом.

– Стой! Зачем гонишь? – крикнул Латыпов, сообразив, что они слишком далеко оторвались от разъезда. – Смотри, наших не видно. Давай постоим.

Внезапно позади них пронесся отчаянный визг. С обеих сторон ущелья блеснули огни, гулко рассыпались выстрелы.

Визг, крики, грохот бубен слились с конским топотом.

Над горами сверкнул солнечный луч, и Кондратенко заметил, как в долину спускалось множество всадников. Теперь он хорошо видел значки и скакавшего впереди басмача в красном чапане. Сидя на буланом жеребце, убранном золотой сбруей, всадник крутил над головой кривой шашкой.

Кондратенко понял, что еще минута – и басмачи сомнут разъезд. Он приказал отходить.

Он слышал, как его бойцы поскакали назад, а сам, сдерживая лошадь, оставался на месте, стараясь разглядеть, куда делись дозорные.

Но потом он успокоился, решив, что Латыпов и Парда отошли стороной.

– В ружье! – крикнул Ладыгин, услышав выстрелы. Приказав бойцам занять дувалы и думая, что это бригада гонит басмачей, он поднялся на плоскую крышу кибитки.

– Ах, негодяй! Ах, молодец! Гляди, что творит!.. А все-таки я его под арест посажу! – приговаривал он, наблюдая, как Кондратенко, ловко вольтижируя, перевернулся в седле, сел лицом к хвосту быстро скачущей лошади и стрелял из револьвера по преследовавшим его басмачам.

Так и въехал он во двор задом наперед, с возбужденным, улыбающимся лицом.

Басмачи, свертываясь в колонну, скрывались в дальних садах.

– Товарищ Сачков, а где же. Латыпов и Парда? – спросил Кондратенко.

– Да я и то смотрю, вроде их нет, – сказал взводный, оглядываясь.

– Вон они! Вон Латыпов! – крикнул наблюдатель, стоявший на крыше кибитки.

Бойцы во весь рост поднялись на дувалах.

Парда и Латыпов, пригнувшись в седлах, скакали к кишлаку. Позади них и в стороне хлопали редкие выстрелы.

– Куда он поехал? – с беспокойством сказал Ильвачев, увидев, как Парда, широко раскинув руки, поскакал как раз в ту сторону, откуда слышались выстрелы. Вот его лошадь махнула через арык, и Парда, перевалившись на бок, выпал из седла.

– Убили! Парду убили! – тревожно заговорили наблюдавшие за ним бойцы.

Латыпов подъехал к товарищу, нагнулся, поднял его на седло и поскакал к кишлаку.

Но навстречу ему из карагачовой рощи показалась большая толпа басмачей.

Латыпов метнулся вправо, к узкой расщелине, но и оттуда уже выезжали всадники в пестрых халатах. Увидев, что ему не прорваться в кишлак, Латыпов повернул лошадь и поскакал в горы…

Бойцы молча следили за ним.

Кузьмич вздрогнул: вблизи стукнул выстрел, другой, и вслед за этим резко ударили залпы подкравшихся басмачей. Пули глухо шлепались в глинобитные стены. Выронив винтовку, повалился со стоном один из бойцов. Упала, забилась, пытаясь подняться, подстреленная лошадь.

В сбившемся во дворе отряде произошло замешательство. Люди бросились в стороны. Лошади рвали поводья, взвивались на дыбы и шарахались.

«Попали», – подумал Ладыгин. Первой его мыслью было спасти бойцов от опасности.

– Укройся! – крикнул он, – Заводи лошадей за дувалы!

В эту минуту бородатый басмач, вскочив на ворота, прицелился в него из винтовки.

– Стой! Стой! Не смей! – закричала Маринка. Она рванулась вперед и то ли умышленно, то ли нечаянно своим телом прикрыла Ладыгина. В суматохе никто не заметил, как девушка, ахнув, упала подле дувала. Вокруг слышались крики, стоны и выстрелы.

«Гляди, сколь их повысыпало!»– подумал взводный Сачков.

На плоских крышах ближних и дальних кибиток, окружавших двор с трех сторон, появились, забегали черные на фоне солнца фигуры басмачей. Они стреляли кто с колена, кто стоя, некоторые с гиком размахивали обнаженными шашками.

Но выбежавшие к дувалам пулеметчики уже сбивали их с крыш.

– Товарищ военком, поберегитесь! – крикнул Харламов, увидев, как Ильвачев с ручной гранатой в руке тоже влез на дувал. За ним полезли Вихров и чернявый боец из первого взвода. Вихров не успел метнуть гранату, как что-то крепко ударило его по голове. Он пошатнулся и сполз со стены. На его лице показалась кровь.

– Поранило? – Харламов тревожно метнулся к нему.

Вихров, тоже бледный, не мог понять, что с ним случилось. Размазывая кровь, он провел рукой по лицу.

– Пустое, – Сказал он, – это меня камнем с рикошета ударило. – Сказав это, он тут же невольно подумал, что смерть вот уже третий раз прошла мимо него.

Стрельба прекратилась. Не выдержав пулеметного огня, басмачи попрятались за дувалами. Наступила звенящая тишина. И тогда с тыльной стороны двора, в котором укрепился осажденный гарнизон, послышался катившийся по земле гулкий конский топот. Видимо, в кишлак входил новый конный отряд. Всадников не было видно. Их скрывали дувалы, но по гортанным крикам Иван Ильич понял, что к Казахбаю подошло подкрепление. Он не ошибся. В Гилян вошел помощник Казах-бая Мирза-Палван. Он привел с собой две сотни всадников.

В ожидании нового штурма Ладыгин распорядился укрепить ворота. Харламов доложил Ивану Ильичу о потерях. Среди тяжелораненых оказалась и Маринка, которая, как сказал Харламов, была без сознания…

Увидев, что в кишлак ему не прорваться, Латыпов пустился по круто вьющейся вверх, заросшей кустами козьей тропинке. Когда он достиг половинной высоты скалы, у подошвы горы послышались выстрелы. По свисту пуль Латыпов понял, что стреляют по нему, и погнал лошадь вперед. Но тропинка была теперь так крута, что подниматься можно было лишь только. У подошвы вновь рассыпались выстрелы. Лошадь сделала несколько судорожных движений и упала, ткнувшись мордой в кусты. Тело Парды соскользнуло на землю.

Теперь, когда в густой заросли они не были видны, Латыпов решил осмотреть рапу товарища. Он перевалил Парду на спину и вскрикнул, увидев залитое кровью лицо. Взяв свою флягу, он обмыл рану.

– Парда! Парда! – звал Латыпов, стараясь влить оставшуюся воду в рот юноши.

Парда молчал.

Тогда Латыпов вынул нож, отрезал кусок чалмы и крепко обмотал голову раненого.

Внизу послышался шорох.

Латыпов осторожно раздвинул кусты. Вверх по тропинке крался рыжебородый басмач.

Латыпов прицелился в заросшее волосами лицо. Приклад толкнул в плечо. Басмач привскочил и, дернувшись, замер.

Парда застонал.

Латыпов быстро нагнулся к товарищу и встретил устремленный на него взгляд так хорошо знакомых ему карих с зеленоватой искоркой глаз.

– Башка мало-мало пропал? – спросил тихо Парда.

– Нет… Кожу порвала. Видно, рикошетом ударило, – радостно сказал Латыпов. – Слушай, надо бы нам повыше подняться, – он показал вверх, рукой. – Можешь идти?

– Воды! – попросил Парда.

Жадно напившись, он присел, но тут же повалился на спину.

– Андрюша, давай твоя шея, – заговорил Парда, кладя свою руку на плечо товарища. – Вутедаким манером. Айда!..

Часто останавливаясь, они взобрались, наконец, на вершину горы. Отсюда хорошо был виден Гилян.

Из кишлака доносились отдаленные звуки выстрелов. Крошечные фигуры людей сновали во дворах, тащили что-то и перебегали по плоским крышам кибиток.

– А ведь грабят, черти! – сказал Латыпов, приглядываясь. Он взял флягу Парды и, перед тем как напиться, взболтнул ее.

– Вода совсем мало остался, – сказал Парда.

29

Предположения Ладыгина о новом штурме не оправдались. Видимо, Казахбай понес большие потери и теперь решил взять осажденных измором. Басмачи не стреляли, но когда Ильвачев попробовал высунуться, из-за соседних дувалов сразу же защелкали выстрелы…

Кузьмич сидел возле Маринки и проверял ее пульс. Тут же находились Вихров, легко раненный в голову, Климов и пришедший на перевязку чернявый боец из первого взвода. Проверив пульс девушки, Кузьмич засудил рукава, достал из сумки ножницы и ловко разрезал залитую кровью материю.

Маринка, не приходя в себя, тяжело застонала.

– Ну, слава богу, колено цело, – сказал Кузьмич, ощупывая ногу девушки. – Ребята, да отойдите вы наконец, – сердито проговорил он. – Мало ли что пестра! Факт. Неудобно… Держите ногу, товарищ командир. Нет, вот так – на весу…

– Ну что? – тревожно спросил Вихров.

Кузьмич с опаской покачал головой.

– В кость, в бедро, а немного повыше – и в живот бы попала, – сказал он, нахмурившись.

– Что же теперь делать?

– В госпиталь надо, а то, боюсь, как бы хуже не стало. А какой тут госпиталь?..

Ночью Маринке стало хуже. У нее начался бред. Она лежала неподвижно с открытыми, но невидящими глазами и, держа руку Вихрова горячими пальцами, тихо шептала:

– Митя, милый, вот и приехал… А как я тебя ждала, дорогой… Голубчик… Сокол мой ясный, дружок… – Она называла его всеми нежными именами, какие только можно было придумать.

– О, черт! – воскликнул Кондратенко, сидевший тут же с Ильвачевым и Кузьмичом. – Если она только умрет, не возьму в плен ни одного басмача! – Он сердито ударил кулаком по колену.

– Пустяки говоришь, – отрывисто сказал Ильвачев, оглядываясь на Кузьмича, который громко откашливался, словно прочищал горло.

– Митя, милый… – быстро шептала Маринка. – Теперь мы больше никогда, никогда не расстанемся. Правда? Всегда будем вместе… Ну, поцелуй меня… Поцелуй…

Ильвачев взглянул на Вихрова.

– Чего же ты? Поцелуй ее. Может, ей лучше станет…

Он встал и, сморкаясь, вышел во двор.

Ладыгин сидел у бойницы.

– Ну как? – спросил он, когда Ильвачев подошел и присел подле него.

– Бредит, – хмуро сказал Ильвачев. – Температура высокая. В госпиталь ее надо…

– Где наши? Где бригада? Почему до сих пор нет никого? – проговорил с досадой Ладыгин.

Они не знали, да и не могли знать, из-за чего произошла задержка. Басмачи завалили ущелье на пути бригады, и теперь, встретив непроходимое препятствие, бойцы искали обходной путь, карабкались по кручам и скалам. Только мусульманский дивизион Куца, двигавшийся другой дорогой, в эту минуту вел бой с крупной бандой басмачей, настойчиво пробиваясь к Гиляну…

Небольшой костер, горевший подле дувала, отбрасывал вокруг яркие блики, выхватывал из тьмы забинтованные смуглые лица, летние шлемы и отсвечивал на ручном пулемете.

У бойниц чернели фигуры часовых. Изредка где-то вдали слышались выстрелы.

К костру подошел высокий боец в накинутой на плечи шинели. Он присел на корточки и, вынув кисет, стал крутить папироску.

– Сейчас на перевязочном был, – заговорил он, обращаясь к собравшимся. – Гордиенко умирает… Видел взводного с третьего взвода, этого, который на вороном коне ездит, с мундштуками.

– Савельева? – спросил чей-то голос.

– Да. Ему, братцы, клинком полщеки отвалили. Лежит, голова кругом забинтована. Я сам видел, когда они в ворота ввалились, так он один против десятерых дрался. Троих из нагана свалил, а четвертый по голове его рубанул. Однако рубят они плоховато. Прямо сказать, не лихо рубят…

– Я их с моего шоша штук пятнадцать подвалил, как они во двор кинулись, – проговорил безусый боец. – Если бы не я, торчать бы нашим головам на кольях.

– Ну, ты, Арбузов, завсегда первый герой, – насмешливо сказал взводный Сачков, – и как это тебя еще в комбриги не произвели? Прямо упущение по службе.

– Нет, он верно, ворота спас, – заметил рябоватый боец. – Я видел. Когда Гордиенку подвалили, Арбузов как вдарит, так они и рассыпались.

Все помолчали.

– Что же теперь будем делать, братцы? – спросил рябоватый боец поглядывая на товарищей. – Басмачей-то ведь раз в двадцать больше. Тяжелое положение.

– Мы так-то вот на польском фронте под Замостьем попали, – сказал Сачков.

– Ну и как?

– Вышли. Да еще панам так бока наломали, что они миру запросили.

– Где наше не пропадало – в случае чего грянем в атаку, прорвемся, – уверенно проговорил боец с забинтованной головой.

– А раненые?

– Да, верно… Не иначе как нам придется своих дожидаться.

– Чего же они не идут?

– Все могло случиться…

– А вот Латыпов с Пардой, видно, в плен попали, – сказал забинтованный боец.

– Они в плен не сдадутся. Не такие ребята, – возразил Сачков.

– А что в плен? С живого шкуру долой.

– Я все думаю, как это нашу сестрицу поранило? – в раздумье произнес пулеметчик. – Она же сзади была.

– Пуля заднего скорее найдет, – сказал Сачков.

Бойцы помолчали. Вокруг было тихо. Только временами доносился из-за стен конский топот и негромкие голоса.

– А командир-то наш сегодня доказал, – заговорил один из бойцов.

– Веселый паренек и геройский. А я было в нем сомневался.

– Я слышал, командир эскадрона его ругал, что себя, мол, не бережет, – подхватил рябоватый боец. – А он говорит: «Для чего же, в таком случае, вольтижировке обучают».

– А что? Только тот и есть кавалерист настоящий, который вольтижировку знает, – сказал Сачков. – Вдруг какая тревога или там паника – конь побежал, а ты сесть не успел. Сейчас его за хвост, толчок – и в седло. На скаку умей садиться…

– Правильно, – сказал боец с забинтованной головой.

– Нет, наш-то хорошо сделал. В общем, командир настоящий. И в обращении человек ласковый, – заключил пулеметчик. – И красивый такой. Прямо портрет.

– А вот наш Кастрыко – командир форменный: голову в бою не теряет, – заговорил чернявый боец из первого взвода, – и распорядиться умеет. Но уж письмо бойцу написать – это извини-подвинься. Много о себе понимает.

– Я бы ему на свои деньги веревку купил, только бы повесился, – тихо проговорил пулеметчик.

– Чего ты, Арбузов, ворчишь? – спросил Сачков.

– Да нет, я так, про себя…

Солдаты еще поговорили немного и один за другим задремали подле бойниц…

Ночь прошла спокойно, и когда рассвело, басмачей нигде не было видно.

– Неужели ушли? – недоумевал Ладыгин, вглядываясь в сероватые гребни. – Нет, кто-то там есть. А ну, смотри, Ильвачев, вон, под той сопочкой. Видишь, чернеется?

С гор спускалось несколько человек в цветных халатах. Один из них махал снятой с головы белой чалмой.

– Что за делегация? – недоумевал Ладыгин.

– Может быть, парламентеры? – предположил Ильвачев.

Люди подходили к кишлаку.

– Гриша! – позвал Ладыгин. – Расспроси их, кто они, чего им надо.

Прибывшие, перебивая один другого и размахивая руками, горячо говорили что-то. Один из них, горбоносый, с пышными усами, в исступлении бил себя в грудь кулаком.

– Ну, что он толкует? – спросил Иван Ильич.

– Говорит, банда, с которой мы вчера дрались, пришла в кишлак и грабит жителей. Они просят, чтобы мы поехали и спасли их имущество.

– Спроси, как проехать до их кишлака?

– Говорит, что этим ущельем. Банда находится в кишлаке Шут.

– Добре…

– Что же им передать?

– Скажи, что мы приедем.

Горбоносый в белой чалме опять залился слезами. Остальные обступили Гришу и принялись настойчиво требовать что-то.

Переводчик пожал плечами.

– Они просят ехать сейчас, а то будет поздно.

Ладыгин взял Ильвачева под руку и отвел его в сторону.

– Как ты смотришь на это? – спросил он.

– Трудно сказать. Ведь у нас осталось только тридцать шесть человек. Конечно, можно рискнуть, но кто сможет поручиться, что в ущелье мы не попадем в ловушку?

– Правильно, – согласился Иван Ильич. – Делегация мне кажется весьма подозрительной. Очень уж у них разбойничий вид.

Харламов, не спускавший глаз с горбоносого человека и следивший за каждым его движением, заметил, как он, зло блеснув глазами из-под чалмы, зашептал что-то соседу. Тот быстро взглянул на Ладыгина, и Харламов прочел в его взгляде свирепую ненависть.

Подойдя к Ладыгину, Харламов высказал ему свое подозрение.

– Так что же мы? Ведь можно проверить, – спохватился Ильвачев. – Идем к ним!

– Гриша, скажите, пусть они снимут халаты, – приказал Ильвачев.

Поняв, чего от них требуют, горбоносый человек бросил по сторонам растерянный взгляд. Его коричневое, в морщинах лицо побледнело.

– Чего же он? – прикрикнул Ладыгин. – А ну, снять с них живо халаты!

– Ну вот, смотрите, – заговорил Ильвачев, показывая на обнаженные плечи задержанных. – Видите, потертости от ружейных ремней? Гриша, спроси их, давно они служат у Казахбая и грабят дехкан?

Бандиты молчали.

– И главное, на что били, подлецы! Знали, что мы не откажем им в помощи, – говорил Ильвачев, с ненавистью глядя на бандитов.

30

Латыпов и Парда лежали вторую ночь на вершине горы. Они были здесь почти в безопасности. В случае нападения им пришлось бы оборонять только крутую тропинку. Позади них был отвесный обрыв; оттуда, из глубины, едва слышно доносился глухой рев потока. Шум быстро бегущей по камням воды еще больше распалял жажду, мучившую обоих бойцов.

Они лежали, чутко прислушиваясь к ночным звукам и шорохам.

Молодой месяц стоял над горой. При свете его была хорошо видна внизу серебристая полоска потока.

– Ну, мы айда! – сказал Парда с решительным видом. Он приподнялся.

– Что ты? – дивился Латыпов.

– Вода набирал.

– Да ты что, друг, спятил?

– Спятил? Букнима – спятил? – поднимая тонкие брови, спросил Парда. – Мы пошел за вода, – Он показал в сторону пропасти.

Но Латыпов и слушать его не хотел. После того как он спас юношу, Парда стал ему еще дороже и ближе.

Парда, как умел, доказывал Латыпову, что он горный житель и ему ничего не стоит спуститься. Однако он явно преувеличивал свои силы. Спуск по почти отвесной скале был крайне рискованным, и юноша только потому решился на это, что не видел другого выхода, – он хотел напоить товарища.

Латыпов не соглашался, но Парда настаивал, чувствуя, что его друг мучается от жажды еще больше, чем он. Парда так убедительно говорил, что Латыпов, наконец, согласился.

– Ну ладно, иди, – сказал он, дружески похлопав по плечу юношу, – иди, но только будь осторожен.

Парда взял обе фляги и, ловко ставя ноги на выступы скал, хватаясь за кусты, начал бесшумно спускаться.

Латыпов долго следил за товарищем, видя, как гибкое тело Парды то появлялось, то пропадало в расселинах…

По все нараставшему шуму воды Парда понял, что прополз большую половину пути. На одном из выступов он задержался и посмотрел вниз. Скала переходила здесь почти в отвесный обрыв, и теперь, при слабом свете заходившего месяца, юноша примеривался, куда ему лучше ступить. Несколько в стороне густо рос тамариск, и спуск там не был так крут. Пожалев, что взял винтовку, которая только мешала ему, Парда начал осторожно пробираться к кустам. Месяц зашел за гору. Вокруг нависла непроглядная тьма. Юноша шарил ногой, не встречая упора. Мелкая галька вместе с ним медленно сползала к обрыву. Ему под руку попался жесткий куст можжевельника. Вцепившись в него, Парда искал хоть небольшую выбоину, но неизменно попадал ногой, в пустоту. Он висел в воздухе… Сделав движение, юноша схватился за соседний куст в тот самый момент, когда кустарник мягко пополз у него под рукой, и, вывалившись из гнезда, бесшумно скользнул вниз. Поток ревел, казалось, вот тут, совсем рядом, Со дна ущелья поднимался сырой холодный туман. Небо начинало бледнеть. Юноша смело опустился на руках, нащупал, наконец, выступ, но вдруг, сорвавшись, покатился под откос.

В первую минуту после падения, ощущая острую боль в ноге, Парда подумал, что сломал ее. Но оказалось, что у него вывих. Приволакивая ногу, он подполз к потоку и погрузив лицо в воду, напился.

Все больше светлело. Таял туман. На снеговых вершинах замерцали алые пятна.

Парда насторожился. В глубине ущелья показались какие-то всадники. Длинной цепочкой они переезжали ущелье и скрывались за поворотом. Один из них, в красном халате, сидевший на буланой лошади, махнул рукой. Всадники поскакали галопом.

Поняв, что это басмачи, и, опасаясь, как бы они не завернули сюда, Парда спрятался за грудой камней. Теперь, находясь в относительной безопасности, юноша стал размышлять, что ему делать. «Я поспешил и все испортил, – думал он. – Я шалтай-балтай. Я плохой человек…»

Внезапно в гремящий шум потока стали вплетаться посторонние звуки. Где-то стреляли. Парда прислушался. Выстрелы раздавались в горах над самой его головой.

– Андрюшка! – отчаянно вскрикнул юноша, словно Латыпов мог услышать его.

Он вскочил и тут же упал. Каждый выстрел болью отдавался в сердце Парды. Стиснув зубы, он стонал от отчаяния. Он ничем не мог помочь товарищу. Стрельба смолкла. Где-то вверху прокатился глухой грохот.

– Андрюшка… Андрюшка, – шептал Парда, мысленно обращаясь к Латыпову, который один дрался на вершине горы…

Латыпова едва не захватили врасплох. Проведя почти двое суток без сна, боец задремал, но сон его был тревожен, и он успел вовремя услышать шорох кустов на тропинке и поднял голову. К нему крались три басмача. Двоих Латыпов положил из винтовки, третий уполз за груду камней. Когда же внизу опять послышался шорох, Латыпов бросил гранату.

Он решил, что спать ему нельзя. Сон означал смерть. Поэтому время от времени Латыпов скатывал по тропинке мелкие камешки, показывая притаившимся в кустах басмачам, что он бодрствует.

Поглядывая с вершины горы на кишлак, слыша редкие выстрелы осажденных товарищей, Латыпов не падал духом. Он был уверен в том, что помощь придет. Не раз и ему приходилось вызволять стоявшие в глухих горах гарнизоны. Ему вспомнился случай, когда он с эскадроном спешил на выручку взвода второй стрелковой дивизии, окруженного в кишлаке Ак-Дагана. Эскадрон с ходу бросился в быструю горную речку, переплыл ее и спас гарнизон.

А ведь обычно переправы через бурные реки совершались с большими предосторожностями, при помощи опытных проводников, хорошо знавших броды…

Он был уверен, что и теперь, преодолевая преграды, где-то спешат на помощь смелые всадники…

Так без сна и воды прошли еще сутки…

Когда сумерки вновь спустились на землю и глаза Латыпова стали слипаться, он, чтобы разогнать сон, подложил под голову несколько камней. Вдруг в горах, со стороны кишлака, послышался тяжелый грохот. «Обвал!»– подумал Латыпов. Он не ошибся. Пастухи из Гиляна, пасшие в горах овец местного бая, спустили на расположившихся внизу басмачей лавину камней. Латыпов привстал и прислушался. Но опять все было тихо вокруг. Только еще отчетливее доносился глухой рев потока. «Где Парда? Куда пропал Парда?» – думал Латыпов, чувствуя в сердце щемящую тоску. Ему представилось, что юноша попал в плен к басмачам и они теперь пытают его. Латыпов сжал кулаки. «Ах, зачем я его отпустил?»

Внезапно за его спиной послышался шорох.

– Парда! – чуть не вскрикнул Латыпов, оглядываясь на пропасть. Но Парды не было. Это камешек скатился по водоразделу…

Скрипя зубами, кусая в кровь губы и покачиваясь, чтобы не уснуть, Латыпов промаялся до утра.

Он собрал ладонями немного росы, вытер лицо и взглянул на долину. Его слезящиеся глаза широко раскрылись. Вся долина, невидимая из кишлака и открывшаяся ему с высоты, была заполнена крошечными фигурками всадников в чалмах и халатах. В первую минуту Латыпову показалось, что басмачи бьются между собой. Сшибаясь и кружась, всадники яростно рубили друг друга. Но вот Латыпов ясно увидел трепетавший на пике совсем крошечный красный значок.

«Ура! Мусульманский дивизион! Товарищи! Наши!»– хотел крикнуть он, но из его груди вырвался только протяжный стон.

Латыпов привстал, но в ту же минуту кусты на тропинке раздвинулись и показалось желтое лицо со свисающими по углам рта усами.

– Патрон йок? Кончал патроп? – хрипел Мирза-Каракул, улыбаясь, подмигивая и прицеливаясь в него из револьвера.