Текст книги "Солнце над Бабатагом"

Автор книги: Александр Листовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Конечно, этот возмутительный случай не был характерен не только для дивизии, но и для всей Конной армии, в которой на всем протяжении ее существования отношения строились на взаимном уважении.

Но как бы то ни было, а это случилось, и теперь Лихарев, все более негодуя, ходил по штабу бригады в ожидании вызванного.

В дверь постучали. Вошел помначштаба…

– Вы, конечно, догадываетесь, зачем я вас вызвал? – начал Лихарев, оглядывая низенькую фигуру и лицо вошедшего с маленьким носом, глазами навыкате и с густой сеткой морщин на висках. – Нет, нет, молчите, – продолжал он, увидев, что помначштаба сделал движение. – Я вас вызвал для того, чтобы объявить вам, что ваш поступок – живой пример душевной низости! Это гадко и подло! Больше того – отвратительно! Я не могу терпеть такого командира в бригаде. Немедленно подайте рапорт об откомандировании из дивизии.

– Товарищ комбриг!

– Не возражать!.. Пишите рапорт. Идите…

Пока Лихарев подтягивал с гор отряды, прошло три дня. Этого времени хватило Алеше для того, чтобы подготовиться к походу. Он достал подковы для Давлят-Кока, привел в порядок порвавшееся обмундирование и, так как был хорошо знаком с портняжным мастерством, нашил кожаные леи на красные бриджи комбрига, который основательно пообносился за время походов. «Ну вот и хорошо, – работая иглой, думал Алеша, – а то было чисто беда».

В полках тоже готовились: перековывали лошадей, чинили седла, оружие.

Дмитрий Лопатин с раннего утра уходил в эскадрон, но сегодня он несколько задержался на квартире, потому что Вихров, относившийся крайне внимательно к сбережению сил подчиненных, в приказном порядке велел ему хорошо отдохнуть перед походом.

Сейчас он крепко спал, разбросав большие сильные руки. Маринка, опираясь на локоть, с любовью смотрела на его бронзовое от загара молодое лицо. Было в этом лице что-то и от прежнего Митьки Лопатина, донбассовского паренька, – ребячье, насмешливое и совершенно новое, залегшее в упрямой морщинке между бровями.

– Милый мой! Умник! Богатырь мой;– шептала Маринка. Она ласково провела рукой по его широкому лбу.

Веки его дрогнули. Он приоткрыл глаза.

– Ты что? А? Пора вставать? – спросил он, потягиваясь.

– Нет, ты понимаешь, какой сон мне: приснился, – живо заговорила Маринка, – Вдруг так: аптека, а будто там устроили школу для взрослых. Да. А рядом будто проходит железная дорога. И мчится, мчится поезд.

И ребенок с женщиной навстречу идут. Я кричу, кричу, а горло сжалось, и сама не слышу своего голоса за шумом этим.

– Ну и что же?

– Да ничего. Проснулась и все. Так жаль мне этого ребенка…

– А-а! – Лопатин ласково улыбнулся. – И я тожо что-то интересное видел… Нет, позабыл… Это во-первых. А во-вторых, я, как ходили в горы, видел в одном кишлаке расшитые полотенца с петухами. Вышивка, как у нас на Украине. Как, думаю, они сюда попали? Стал Допытываться. Парда и говорит: «Это здесь, в горах, так вышивают». Постой, думаю, надо узнать, почему таакое совпадение. Стал наводить справки.

– Еще бы, ты ведь любознательный, до всего хочешь докопаться. – Маринка погладила его по плечу.

– Да. Ну и что же ты думаешь? Оказывается, здесь когда-то жили скифы. Потом часть из них ушла, перевалила Уральский хребет и осела в Северной Таврии.

– Откуда ты все это узнал?

– Комбриг рассказывал… Здесь кругом памятники для будущих поколений. Я, будь моя воля, любую здешнюю хибарку без окон под стеклянный колпак поставил бы, чтоб потом все видели, как раньше жили люди… Однако который час?

– Девятый.

– Ого! Ну и заспался! Надо вставать…

Маринка накинула шелковый халатик, подаренный ей Лолой, и принялась готовить завтрак. Но едва она, помыв руки, потянулась за хлебом, лежавшим на полочке, как вскрикнула и даже попятилась.

– Ты что? – спросил Лопатин.

– Дыру провертели… В стенке.

Лопатин подошел.

– Скажи, пожалуйста! – он, нахмурившись, покачал головой. – А кто там живет?

– За стенкой? Бай. Старик. У него шесть жен молодых. Я их знаю.

– А ты знаешь, в третьей бригаде Петрову-Тюрину, командиру полка, в дыру змею запустили. Хорошо, он вовремя заметил, убил, – сообщил Лопатин, замазывая отверстие хлебным мякишем. – Ладно, я сам поговорю с этим баем. Как его зовут?

– Рахманкул.

Лопатин отошел к рукомойнику.

Пока он умывался, Маринка собирала его в дорогу.

– Митя, смотри, – заботливо говорила она, – я кладу тебе в сумку хлорные лепешки. Это для дезинфекции воды. Смотри не забудь.

– Не забуду, Мариночка.

– Нет, ты не улыбайся. Я серьезно говорю. Знаешь, в Бабатаге нет проточной воды. Там ямы-водохранилища. Значит, всякие микробы есть. Ты смотри. А то ведь ты такой…

В дверь постучали.

– Кто? – спросил Лопатин.

– Товарищ командир, в эскадрон требуют. Через час выступать, – сказал в ответ голос.

Но оказалось, что на Дмитрия Лопатина возлагалась совершенно иная задача. Ему не надо было идти в Бабатаг. Только что поступил приказ командира дивизии выставить гарнизон в далеком от Юрчей кишлаке Санг-Гардаке, и выбор пал на Лопатина, уже показавшего себя толковым и знающим командиром.

На вторые сутки похода Дмитрий с небольшим отрядом из тридцати всадников, поднявшись в горы, подходил к Санг-Гардаку. Все было хорошо, но его беспокоило одно обстоятельство. В начале движения, когда отряд шел еще Сурханскон долиной, два бойца заболели малярией. Возвращаться было нельзя, и теперь он мог утешать себя только тем, что в горах, с переменой климата, больные сами поправятся. Фельдшера небольшому отряду не полагалось. Приходилось рассчитывать на собственные силы. Конечно, за трехгодичное пребывание в военной школе Лопатин получил основательные знания и по санитарному делу, и оказать первую помощь раненому или больному для него не представляло большого труда. Однако, думая о заболевших бойцах, он мысленно перелистывал страницы медицинского справочника, лежавшего в тороках вьючной лошади вместе с полевой походной аптекой.

Солнце только начинало всходить за горами. Каменистая тропа тянулась зигзагами вдоль поросшего кустами темного еще ущелья. Она то взвивалась на самые кручи и петляла над чернеющей бездной, то круто сбегала к гремевшему потоку, и тогда всадники ехали, как в тумане, обдаваемые мелкой водяной пылью. Временами тропа вдруг исчезала среди стремительно бегущей воды. Лошади жались к скале, осторожно ставя копыта на скользкие камни.

На последнем повороте к кишлаку, когда дорога, поднявшись на страшную высоту, стала почти незаметной для глаза, перед отрядом открылась далекая панорама еще не тронутой человеком дикой природы. За хаотическим нагромождением гор, выше альпийских лугов и девственного леса, где и по сей час снежный барс вступал в бой с древним бактрийским оленем, чуть виднелся перевал Елантуш. В стороне весь в сиянии розовых лучей всходившего солнца, казалось, парил в голубеющем небе снеговой пик Хазрет-Султан…

Лопатин ехал, удивлялся и посматривал по сторонам. Его взгляд останавливался то на темно-зеленых зарослях можжевельника, носившего тут название арчи, то на покрытых мхом гигантских камнях, кое-где преграждавших поток, то на кустах боярышника и дикого барбариса, покрывавших склоны ущелья, то на гремящем потоке, носившем на карте название Тупаланг-Дарьи, или Бешеной речки.

Большая часть бойцов, а среди них и похожий на девушку молоденький переводчик Темир-Булат, ехавший позади командира, уже побывали в этих местах. Все они знали, что за ближайшей возвышенностью откроется кишлак Санг-Гардак. Так оно и было. Преодолев крутой подъем, отряд вышел в широкую лощину. Вокруг стояла мертвая тишина, чуть потревоженная глухим конским топотом. Впереди и несколько под уклон показались острые верхушки тополей, приземистые кроны абрикосовых деревьев и стоящие среди них глинобитные домики. Близ дороги смуглая женщина, взмахивая кетменем, искала что-то в земле. Лопатин поздоровался. Женщина положила кетмень, выпрямилась, вытерла рукавом пот на лице и с враждебным выражением на не лишенном приятности моложавом лице посмотрела на командира.

– Спроси ее, что она делает? – сказал Лопатин Темир-Булату, знаком останавливая свой отряд.

– Говорит, целебные корни ищет. Сын ее Абиль-джан, говорит, ногу покалечил. Болезнь очень опасная, – начал переводить молодой татарин.

– Спроси, как ее зовут. И где она живет. Скажи, что мы хотим помочь ее сыну, – сказал Лопатин.

Но, выслушав женщину, переводчик только покачал головой.

– Нехорошо говорит. Знаем мы вашу помощь, говорит. Уже были тут ваши и один падарсак последний бурдюк с катыком распорол саблей…

Лопатин нахмурился, но ничего не сказал. Сделав знак рукой, он двинул свой отряд вперед по дороге.

Кишлачный аксакал Базамат Ходжа, строгий на вид бородатый человек лет пятидесяти, как и все остальное население Санг-Гардака, оказался неграмотным. Он повертел в руках бумагу с печатью, присланную юрчинским ревкомом и обязывавшую его отвести помещения для гарнизона, и, узнав от Темир-Булата о ее содержании, заявил, что свободных хороших дворов в кишлаке нет. Можно расположиться в доме сбежавшего к басмачам бывшего эмирского чиновника Чола-бая, но дом разрушен, и сначала нужно его восстановить. Глины для этой цели вокруг сколько угодно. Такое неприветливое отношение красноармейцы встретили впервые. Однако Дмитрий Лопатин не стал возмущаться, а попросил аксакала показать разрушенный дом. Оставив лошадей коноводам, он прихватил с собой Темир-Булата и направился за аксакалом. Но не прошли они и нескольких шагов, как чуть было, не были сбиты с ног целой ватагой ребятишек, которые с криком «Бури! Бури!» бежали по улице.

Вдоль подошвы большой серой горы быстро двигались три бурые точки. Посмотрев в бинокль, Лопатин понял, что видит волчицу с двумя крупными уже волчатами. Волчица что-то несла на спине. Несомненно, это была овца. Лопатин взял у подошедшего ординарца свою снайперскую винтовку и прицелился, использовав под упор развалины дувала. Прибор показал расстояние в тысячу двести шагов. Прогремел выстрел. Тут же передняя крупная точка словно раскололась на две. Одна из них осталась на месте, а другая стала медленно удаляться. Не обращая внимания на то, что подле него толпились подбегавшие жители, среди которых было немало и женщин, Дмитрий продолжал бить по цели. После следующего выстрела второй волк закружился на месте, а третий, круто остановившись и, видимо, не понимая, что происходит, поднял жалобный вой. Лопатин выстрелил.

– Ура! Мерген! Молодец! – послышались за ним голоса, когда последний волк повалился, и не успел он оглянуться, как взлетел в воздух, подброшенный десятками рук.

Видя вокруг радостные лица бойцов и жителей кишлака, Лопатин радовался и вместе с тем жалел, что с ним нет Харламова, разделившего с ним бурный восторг народа в памятный день уничтожения диких кабанов под Юрчами.

Наконец его бережно поставили на ноги.

Аксакал Базамат Ходжа теперь уже не с той строгой миной, с какой встречал его раньше, а приветливо обратился к нему.

– Что он говорит? – спросил Лопатин, чувствуя, что разговор шел о чем-то приятном.

– Говорит, такому хорошему командиру, великому стрелку и его товарищам нельзя жить в плохом доме. Он приглашает всех жить у себя, – сказал Темир-Булат с нескрываемой радостью. – Говорит, барана резать будет для угощения русских солдат. Хорошие люди, говорит, – продолжал он, улыбаясь и показывая ровные, ослепительно белые зубы.

Лопатин подал команду, и бойцы, перестроившись по два, повели лошадей за аксакалом, который направился вверх по улице.

Навстречу им вышла из-за угла женщина с кетменем на плече. В другой руке она несла целый пук каких-то кореньев. Лопатин сразу узнал свою давнишнюю знакомую, не пожелавшую разговаривать с ним. Аксакал остановился и вступил с ней в разговор, то и дело показывая на Лопатина. Явственно ощущая на себе дружелюбные взгляды глубоких черных глаз женщины, изредка бросаемые на него, Дмитрий искренне жалел, что до сего времени не сумел овладеть местным языком.

– Товарищ командир, вас зовут, – произнес Темир-Булат, когда аксакал сказал ему что-то.

Лопатин подошел.

Теперь говорила уже женщина, показывая то на себя, то на него.

– Извините, говорит, что так грубо ответила на ваше предложение лечить ее сына. Говорит, будет очень рада видеть в своем доме такого гостя, как вы. Ее зовут Фульгара… Товарищ командир, а ведь я ее знаю! – продолжал переводчик. – Это у нее в прошлом году Кастрыко разрубил бурдюк с катыком.

– Какой это Кастрыко? – спросил Лопатин.

– Еще до вас. Командир взвода в третьем эскадроне. Пропал без вести. Или басмачи утащили. Или сам перешел. Кто его знает.

– Та-ак, – протянул Лопатин. – Ну теперь мне все понятно. Мы расплачиваемся за чужие грехи. – Он посмотрел на Фульгару. Глаза ее светились ласковой улыбкой. – Передай, что я очень рад познакомиться с ней, Это во-первых. А во-вторых, скажи, что как только я поставлю гарнизон, то приду посмотреть ее сына.

Двор аксакала оказался настолько обширным, что в нем поместились все лошади. Для людей аксакал отвел мужскую половину дома, а сам с четырьмя сыновьями перешел в войлочную юрту, собранную тут же в абрикосовом саду. Собирали юрту пять совсем молодых девушек.

Тем временем во дворе началась обычная суета. Бойцы устраивались, протирали орудие, ставили в козлы винтовки. В стороне вкапывали в землю большой котел для варки пищи.

Проверив состояние своего небольшого отряда, Лопатин позвал Темир-Булата и вместе с ним направился в дом Фульгары.

На кошме в полутемной комнате лежал на спине мальчик лет пятнадцати, покрытый до шеи стеганым ватным одеялом. Встретив страдальческий взгляд больших, черных, блестящих глаз, Лопатин понял, что видит сына Фульгары Абильджана, так он был похож на свою мать, которая, войдя вместе с аскерами присела у изголовья раненого и принялась ему что-то нашептывать.

– Спроси, как это с ним случилось? – сказал Лопатин, тоже присаживаясь на кошму подле мальчика.

Оказалось, что третьего дня Абильджаи пахал на волах. Испугавшись волков, волы резко повернули, и острый конец омача глубоко вошел в ногу мальчика, который сгоряча добежал до кишлака, но тут от сильной боли потерял сознание. Местный табиб наложил ему тугую повязку выше колена, а рану присыпал золой целебного корня.

Выслушав переводчика, Дмитрий откинул одеяло. На него пахнуло тяжелым смрадом. Левая, зияющая рапой оголенная нога мальчика покоилась на двух чурбаках.

«Плохо, – подумал Лопатин. – Надо резать. И резать немедленно. Скоро начнется гангрена, и мальчик умрет. Надо попытаться спасти ему жизнь».

– Иди принеси медицинскую сумку, – сказал он Темир-Булату, приняв твердое решение произвести операцию. – И скажи Фульгаре, пусть вскипятит воду.

Оставшись наедине с Абильджаном, Лопатин еще раз пожалел, что не знает местный язык. К большому несчастью, он был лишен лингвистических спбсобностей и языки ему давались с трудом.

Он молча осматривал рану и ясно видел, что срастание икры невозможно. Необходимо ее удалить. Сухожилия же остались нетронутыми, и можно было рассчитывать на наращивание новых мышц.

Так он сидел и раздумывал, пока Фульгара остуживала вскипяченную воду, а Темир-Булат разбирал медицинскую сумку.

Лопатин распечатал санитарный пакет.

– Ну, брат, крепись, – говорил он Абильджану, промывая рану раствором борной кислоты и еще раз замечая, что сухожилия были целы. – Джигитам плакать нельзя. Еще немного – и все. И будешь опять бегать, как миленький. Переведи ему, Темир-Булат.

Лопатин проделал операцию, наложил марлю и начал бинтовать ногу раненого, с радостью отмечая, что несмотря на страшную боль, мальчик, хотя и скрипел зубами, но ни разу даже не вскрикнул. Только крупные слезы изредка скатывались по его загорелым щекам.

– Ай, джигит! Ай, молодец! – приговаривал Лопатин, конечно не помышляя о том, что спустя много лет, во время ужасной войны случай вновь сведет его с этим мальчиком, тогда уже ведущим хирургом полевого госпиталя…

– Здорово у вас получилось, товарищ командир, – сказал с восторгом Темир-Булат, когда Лопатин закончил бинтовать и бережно опустил ногу мальчика.

– Уж не знаю как, но я сделал все, что мог. Это, милый мой, долг каждого человека, а тем более коммуниста. Разве можно оставить человека в беде?..

За время стоянки в Санг-Гардаке при самом тесном общении с населением Лопатин все более убеждался в благородстве и главным образом честности окружавшего его народа. Здесь нельзя было зря бросаться словами и вообще совершить какой-либо неблаговидный поступок. Собственно, таких случаев и не было в гарнизоне. Из разговоров с местными жителями, конечно при помощи Темир-Булата, Лопатин убедился, что любое проявление непорядочности рассматривается здесь как самое тяжкое преступление.

Все это вселяло в молодого командира желание как можно лучше помочь населению кишлака. Одним из первых мероприятий была организация медицинского пункта. К этому времени – а прошло уже почти двадцать суток, как гарнизон стоял в Санг-Гардаке, – Абильджан, которому старики предсказали неминуемую смерть, начал потихоньку становиться на раненую ногу. А через неделю мальчик и вовсе забросил палку. Слух о великом стрелке и таком же великом враче молниеносно пронесся в горах. В Санг-Гардак потянулись больные. Лопатин даже немного растерялся, когда дежурный доложил, что приема ожидают более сотни больных. На следующий день пришло сто двадцать семь человек. Среди них более половины страдало мокрой экземой. Лекарств не хватало. Пришлось срочно обращаться в полковой лазарет. Оттуда отказа не было. Пять-шесть бойцов рискуя жизнью, карабкались по головокружительным кручам, преодолевали потоки и оползни, но вовремя доставляли медикаменты.

Лопатина радовало, что жители стали с большим доверием относиться к гарнизону, видя в бойцах своих подлинных друзей и защитников.

Однажды утром к нему пришла Фульгара вместе с Темир-Булатом.

– Говорит, у нее есть важное сообщение, – сказал переводчик.

Лопатин предложил всем садиться.

Речь зашла о басмаческом главаре Вали-командире, который с шайкой из сорока человек сидел в Байсунских горах. Лопатин насторожился при этом сообщении, потому что ликвидация шайки входила в задачу гарнизона. Он уже не один раз выступал в горы, но кто-то предупреждал Вали-командира, и походы против него заканчивались неудачей.

– Говорит, русские наши друзья. Они хотят нам добра, – продолжал переводчик. – Говорит, среди басмачей есть люди обманутые. В отряде Вали-командира, говорит, служит ее двоюродный брат. Его зовут Шир-Мамед.

Из дальнейшего Лопатин узнал, что Фульгара попросила своего человека съездить к ее двоюродному брату и поговорить с ним о его возвращении в кишлак. Она интересовалась, будет ли прошен ее брат.

Лопатин пояснил, что все добровольно сдавшиеся басмачи подлежат полной амнистии. Кроме того, им выделяется земля и скот, чтобы они могли заниматься мирным трудом…

Спустя несколько дней Шир-Мамед, брат Фульгары, приехал в Санг-Гардак. Под ним выплясывал красавец рыжий карабаир Вали-командира. К седлу были приторочены четыре английских одиннадцатизарядных винтовки.

На вопрос Лопатина, где сам Вали-командир, Шир-Мамед – широкоплечий мужчина лет сорока с конусообразной бородкой – сделал выразительный жест, проведя ребром ладони по горлу. Он же сообщил, что остальные джигиты разошлись по своим кишлакам. Лопатин знал, что в этом не было ничего удивительного. В басмаческих отрядах шло разложение. Говорили, что сам Ибрагим-бек намерен бежать за границу…

19

Отряд в двести всадников, спешивший перехватить Ибрагим-бека, быстро шел по Сурханской долине. Лихарев хотел засветло переправиться через Сурхан. Река, как он слышал, сильно разлилась, о переправе вплавь при стремительном течении нечего было и думать, и он расчитывал только на бурдюки, надеясь достать их у местных жителей в кишлаке Пайзаве, стоявшем у самой реки.

Пройдя около пятнадцати верст цветущей долиной, отряд круто свернул в камыши. Всюду, куда хватал глаз, виднелись тонкие зеленые стебли с желтыми кисточками, и только вдали синели предгорья.

В воздухе дрожал, все приближаясь рокочущий гул.

– Как по-вашему, Василий Прокопыч, что это гудит? – спросил Кузьмич трубача.

– Что гудит? Сурхан гудит, – отвечал Климов спокойно.

– А прошлый год, когда мы здесь были, он вроде не гудел?

– Так то было зимой, Федор Кузьмич. А сейчас лето. Снег-то в горах тает, вот он, значит, и тово… гудит.

Конечно, Кузьмич прекрасно понимал, отчего ревет Сурхан, но, испытывая чувство сильнейшей тревоги, хотел разрядить его в беседе с приятелем, отличавшимся отменным спокойствием.

Камыши расступились. Впереди блеснула река.

«Ну, факт, придется тонуть», – с ужасом подумал Кузьмич, увидев, как набухший Сурхан быстро нес бурные воды.

Колонна выходила к реке. Парда и Ташмурад, ехавшие с головным разъездом, сложив ладони, кричали на противоположный берег. Там на зеленом фоне камышей видны были полуобнаженные загорелые люди в чалмах. Это были «сучи»– водные люди. Они сноровисто вязали плотики из бурдюков. Вот двое, подхватив плотик, спустились с ним в воду. Их головы замелькали под солнцем, то появляясь, то пропадая в волнах.

Вызвав к себе командиров, Лихарев объявил план переправы. Затем приказал всем раздеться. Хорошим пловцам плыть с лошадьми. Остальным вместе с оружием и одеждой переправляться на бурдюках. Пулеметчиков разделить на две части для прикрытия переправы на обоих берегах.

Лихарев немного тревожился, зная, что на днях потонуло при переправе несколько бойцов из Алтайской бригады.

Он сам показал, как надо привязывать лошадей на длинный аркан. Потом, подготовив первую партию, разделся, вскочил на Давлят-Кока и первым въехал в бурную реку, бешеное течение которой несло деревья, бревна, сорвавшиеся с гор огромные камни.

Мишка и остальные собаки сунулись было за ним, но тут же вернулись, решив видимо, что для них найдется место на плотиках.

Оставшиеся на берегу с тревогой следили за переправой.

Общий вздох облегчения вырвался у бойцов, когда они увидели, что Лихарев выезжает на берег.

– Однако и брюхо у вас, Федор Кузьмич, – заметил Климов, кидая критический взгляд на внушительную фигуру лекпома, который, прикрывшись рукой, стоял подле него. – Не зря вас там, в горах, за генерала признали.

– Первая группа, садись! – приказал Вихров.

Кузьмич чуть живой взобрался на плотик.

– Василий Прокопыч, – обратился он к трубачу, – вы, дорогой, пожалуйста, держите меня. У меня голова слабая, факт. Как бы мне не свалиться.

– Ничего, Федор Кузьмич. Вы только на воду не смотрите. А конь у вас, как паровоз. Мигом допрет… Поехали!

Их сразу же окатило холодной пеной. Плот заколыхался, запрыгал на волнах.

– Куда ты? Прямо, прямо держи! – крикнул Климов бойцу, плывшему с лошадью, но тот уже выправился и, придерживаясь рукой за гриву сильного, как лев, жеребца, уверенно направил его к противоположному берегу.

Навстречу им неслись тучи брызг. Все вокруг клокотало. Они были оглушены бешеным ревом стремительно бегущей воды.

Солнце садилось.

Вихров и Пахомов – молоденький командир, только что прибывший из военной школы, – стояли на берегу в ожидании конца переправы.

– Мне эти места хорошо знакомы по прошлому году, – говорил Вихров. – Тут в августе шли большие бои.

– С кем?

– С Ибрагим-беком. И понимаете, какое дело. В долине мы всегда его били в конном строю, ну а в горах и нам попадало. Бывало, впустят в ущелье, – и давай с обеих сторон палить по нас из винтовок. Ну, потом мы научились ходить по горам без дорог.

– Борьба за высоту, – сказал Пахомов.

– Именно! Кто выше, тот и бьет… Да, в прошлом году не знаю, как и жив остался. Спасибо, один дехканин выручил.

– Как же он выручил?

– У нас тут был сильный бой. Вот на этом плоскогорье, над самой Пайзавой. – Вихров показал в сторону кишлака, где за большой рощей островерхих тополей поднимались отроги Бабатага. – Дрались целый день. Ну, а соотношение сил обычное – один к десяти; их две тысячи, нас чуть побольше двухсот человек. Потом выяснилось, что к ним подошла еще очень сильная банда.

– Товарищ командир, коней разрешите седлать? – спросил подошедший Харламов.

– Просохли?

– Так точно.

– Седлайте, – разрешил Вихров. – Ну так вот, – продолжал он, обращаясь к Пахомову. – К ночи Ибрагим-бек ушел в горы, а мы спустились в Пайзаву. Расположились в Пайзаве, переправили через Сурхан раненых с приказом Афанасьеву прислать сюда из Юрчей всех, кто только может ездить, вплоть до каптеров и писарей. Потом комбриг послал донесение по начальству, что у нас вышли патроны. Собственно, не то чтобы все вышли, осталось штук по десять на винтовку и по диску на ручной пулемет. Послали местного жителя. Короче говоря, басмачи перехватили этого жителя, избили, донесение отобрали, и Ибрагим-бек решил, что мы остались совсем без патронов. Переночевали, а утром комбриг послал меня с полуэскадроном в разведку и кишлак Вакаты. Вон он. Отсюда видно, – показал Вихров вниз по Сурхану. – Верст пять, не больше. Приезжаем в Вакаты. Аксакал, как потом оказалось пособник басмачей, клянется и божится, что не знает, куда ушел Ибрагим. Натащил нам арбузов, угощает, улыбается: «Якши урус, якши». Жители подошли, расселись вокруг, смотрят. Только съели арбузы, собрались возвращаться, а аксакал: «Подождите, – говорит, – сейчас дыни принесут». Вот ту-то тот самый дехканин и спас нас. Делает мне, понимаешь, знаки: «Не ешьте, уезжайте скорей». Ну, мы по коням – и айда. Взяли рысью. Едем. А наблюдателю из Пайзавы видно: он на дереве сидел. Вот он и докладывает оттуда комбригу: «Вижу разъезд, а за ним басмачи тучей!» А нам не видно и не слышно. Рысью идем. Хотя нас и было всего двадцать пять человек, но все же топот большой. На счастье, Сачков оглянулся и кричит: «Басмачи с тыла! Я посмотрел, ну, понимаешь, вся долина закрыта: пыль, знамена, значки, оружие сверкает! А впереди сам Ибрагим-бек на сером жеребце. Ну, на этом, на Давлят-Коке, что комбриг теперь ездит. Мы как рванули в карьер! Только влетели в кишлак, и они чуть не по пятам за нами. Тут пулеметы как ударят! Шесть штук! Комбриг их заранее выставил. И пошли чесать! Как сейчас помню, кони шарахаются в стороны, поднимаются на дыбы, падают. Крики! Пылища столбом! А тут еще Бочкарев: «За мной!» – и ударил в контратаку! Вот тогда-то и погнали мы басмачей вниз по Сурхану. А навстречу от Юхары-Кокайты как раз шла Туркестанская бригада Мелькумова. Только что пополнилась. Оренбургские казаки. Хорошие, очень боевые ребята. Так Ибрагим прямо на них налетел. Ну, сам понимаешь, что там получилось. И Ибрагим бы там остался, если б не Давлят-Кок. Он тогда у Хазрет-Бобо через пропасть перескочил… Вот какие дела. Если б не тот дехканин, все бы мы там полегли. Весь разъезд.

– Значит, в прошлом году были большие бои?

– Да, почти каждый день. Видите, снеговая гора? – Вихров показал в сторону Денау. – Это перевал Газа. Как раз первого августа мы туда поднялись. Смотрим – снег! Давай в снежки играть! Что вы смеетесь? Дело молодое. Все-таки интересно: внизу жарища – в тени пятьдесят градусов, а тут снег. Только вижу, мои дозорные шашками машут – противник! Мы тут лошадей за хвосты – и айда на перевал. Оказалось, что с другой стороны поднимается банда Ишана. Все же мы первые успели подняться и с ходу сбили Ишана. Потом несколько дней гнались за ним. В такие места зашли – люди в шкурах, хлеб колючий. Дороги опасные. То над пропастью карабкаешься, то в небо ползешь, а облака, как вата, внизу, под ногами…

– По коням! – скомандовал Лихарев.

Бойцы разбирали лошадей, подтягивали подпруги, оправляли оружие.

Вскоре отряд тронулся и, подойдя к Бабатагу, вошел в широкий овраг Арганчи. Походная застава умчалась вперед. Собаки побежали следом за ней.

До урочища Чагам, где находился Ибрагим-бек, было около тридцати верст, и Лихарев не спешил, потому что туда с другой стороны двигался, отряд 62-го полка… Одновременный удар по Ибрагим-беку был назначен на три часа ночи.

– Кто это едет с нами? – спросил Пахомов Внхрова, показывая на рыжего всадника, рысившего вдоль колонны.

– А вы разве не знаете?

– В первый раз вижу.

– Это Фирсов. Клубный работник.

– Чудак какой-то.

– Нет, он хороший парень. Шутник большой.

К ним подъехал Седов.

– На инструктаже был, – отвечал он на вопрос Вихрова, не видевшего Петра Дмитриевича после переправы. – Надо предупредить бойцов, чтобы ночью не курили. Федин говорил, что каждую минуту можно встретиться с Ибрагим-беком.

Быстро темнело. Повеяло холодом. Вдали, в глубине гор, заплакали, застонали шакалы.

– Ишь, проклятые, как заливаются, будто из них жилы тянут, – заметил Алеша. Он ехал позади Лихарева, видел во тьме серый круп Давлят-Кока, и ему, как и всем ехавшим в колонне, начинало казаться, что впереди идет человек с конскими ногами.

Месяц вышел из-за перевала. Под голубоватым светом выступали горы, покрытые фисташковыми зарослями.

Отряд прошел уже около десяти верст, когда Лихарев обратил внимание на странное поведение собак. Они сидели на дороге и тихо скулили.

– Ну, марш! Вперед! – сказал он, подъезжая.

Но собаки не двигались с места..

Колонна остановилась.

– А правильно ли мы идем, товарищ комбриг? – спросил Федин.

Лихарев решил проверить и послал Алешу к заставе. Ординарец вскоре вернулся с сообщением, что впереди никого нет.

– Вот так фунт, – сказал Кудряшов. – Значит, мы сбились с пути. Тут только что вправо была дорога.

Высланный разъезд установил, что застава, которую вел Ташмурад, знавший в Бабатаге все входы и выходы, свернула в узкую щель, а два крайних бойца из цепочки, связывающей заставу с колонной, не догадались остаться на месте до подхода колонны.

– Молодцы собаки, – сказал Лихарев. – Выдать им после боя бараний курдюк на всю братию.

– Это лекпом второго эскадрона их так выдрессировал, – подхватил Кудряшов. – Он приучил их бежать между охранением и главными силами.

Отряд тронулся по новой дороге. Во тьме катился по земле конский топот, изредка пофыркивали лошади, в густом влажном воздухе трещали кузнечики.

Впереди мелькнула неясная тень: волк или барс неслышно пробежал через дорогу. Уши Давлят-Кока зашевелились, он тревожно всхрапнул.

Приближался холодный рассвет. На горизонте пролегли белесоватые полосы. Потом сверкнул солнечный луч и почти сразу же все вокруг осветилось. Впереди в широкой котловине, окруженной неровными скалами, стояло несколько юрт. Около них разъезжали всадники из головной заставы. Вокруг было пустынно, глухо и тихо.

«Урочище Чагам, – подумал Лихарев. – А где же Ибрагим?»

– Какой это кишлак, товарищ комбриг? – спросил Кудряшов.

– Это не кишлак, а кочевье, – Лихарев пожал плечами. Он не мог понять, куда ушли басмачи. Но навстречу уже скакал всадник из разъезда. Приглядевшись, Лихарев узнал в нем Парду.