Текст книги "Солнце над Бабатагом"

Автор книги: Александр Листовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)

Латыпов быстро вскинул винтовку.

Оба выстрела слились в один. Басмач грузно опрокинулся на тропинку.

Но пуля врага попала в ногу Лагыпова. Он зашатался и припал на колено. Но тут же, услышав шорох внизу, собрал последние силы и, опираясь на винтовку, поднялся.

Басмачи с радостным визгом поднимались по скату. Чернобородый джигит с кинжалом в руках шел на Латыпова.

– Сдавайсь! Таньга много даем! В каждом кишлаке женить будем! – говорил он, прищурившись.

Латыпов выпрямился. В его воображении с молниеносной быстротой пронеслись образы Парды, Ильвачева, Ладыгина. В косящих глазах вспыхнули рыжие искорки… Он поднял винтовку и, широко размахнувшись, вдребезги разбил ее о скалу. Потом, прихрамывая, он подбежал к обрыву и, когда руки бандитов уже протянулись к нему, крикнул что-то и прыгнул в пропасть.

31

За последние два дня Казахбай не предпринимал атак, но Ладыгин сам сделал ночную вылазку и нанес противнику большой урон.

– Почему наших нет до сих пор? – тревожно думал Вихров. – И патронов совсем мало осталось…»

Во дворе послышался гул возмущенных голосов. Харламов, держа руку на эфесе шашки, горячо говорил что-то стоявшему перед ним Лавринкевичу.

Предчувствуя недоброе, Вихров вскочил и побежал через двор.

– А что же, подыхать нам? – нагло и умышленно громко говорил Лавринкевич, глядя на Харламова злыми глазами.

– Что такое? В чем дело? – спросил Вихров.

Харламов повернул к нему искаженное гневом лицо. – Подбивал ребят насчет сдачи, – сказал Харламов. – Говорит, басмачи принимают с охотой.

– Вы это что, Лавринкевич? – сказал Вихров, угрожающе подступая к нему. – А ну, сдать оружие!

– Плевать я хотел…

– А, да что с ним толковать! – крикнул Харламов. – Тут товарищи головы кладут за народное дело, а он, гад, предатель… Эх! – Харламов рванул шашку из ножен.

Но в эту минуту кто-то крепко схватил его руку. Он оглянулся. Рядом с ним стоял Ильвачев.

– Товарищ военком! – вскрикнул Харламов.

– Ну?! Я приказываю, опусти шашку, – твердо сказал Ильвачев.

Тяжело дыша, Харламов отошел в сторону, тщетно стараясь вложить клинок в ножны: его большие руки тряслись, и конец клинка плясал по верхнему кольцу ножен, не попадая на место.

– Лавринкевич, дайте винтовку, – попросил Ильвачев…

Только теперь красноармейцы услышали, что в дувал кто-то стучит.

– Э-э-эй! Уртоклар!.. Басмач нет… Басмач ушел! – доносился из-за дувала глухой старческий голос.

– Что тут происходит? – спросил подошедший Ладыгин.

– Кто-то передает, что басмачи ушли, – сказал Ильвачев, пожимая плечами.

– Может быть, провокация? – Ладыгин пристально посмотрел на него. – А ну, давай проверим. – Он о решительным видом полез на дувал.

– Осторожно, товарищ комэск! – крикнул Харламов, подбегая к нему, – Дайте я посмотрю.

Но Иван Ильич уже влез на дувал.

– Как нет басмачей? Вон они! В ружье! – крикнул Ладыгин, увидев быстро приближающуюся к кишлаку большую колонну всадников в чалмах и халатах.

– Это не басмачи, товарищ комэск, – заметил дальнозоркий Харламов. – Это наши мусульмане идут. Смотрите, во-он на рыжем коне, видите? Это ж Куц едет!

– Мусульмане? – недоверчиво проговорил Иван Ильич. – А где ты Куца видишь?

– А вон впереди.

– Верно, он… – Ладыгин оглянулся и крикнул: – Отставить! Наши идут! Открывай ворота!..

Куц первым въехал во двор.

– Привет друзьям! – сказал он товарищам.

Во двор спешили дехкане. Впереди выступал давешний высокий старик. Он подошел к Ивану Ильичу и заговорил что-то.

– Очень беспокоился, говорит, – переводил Гриша. – Рад, говорит, видеть вас и других воинов в добром здравии. Приглашает в гости… В общем, все хорошо, говорит, но народ опасается, как бы не было неприятностей.

Иван Ильич в недоумении перевел взгляд с Гриши на старика.

– О каких неприятностях толкует? – спросил он.

– Слышали ночью обвал? – говорит. Это пастухи сбросили с горы камни на басмачей. Так они теперь опасаются, что Казахбай вернется и расправится с ними.

– Успокой его, – сказал Куц, внимательно слушавший разговор. – Скажи, что мы идем в погоню за Казахбаем и сюда его больше не пустим…

Тяжелый приступ малярии свалил Вихрова еще в Гиляне, и в Каттакурган он был привезен в бессознательном состоянии.

Кузьмич просиживал ночи над ним и, слушая его лихорадочный бред, только покачивал головой.

– А температура, факт, опять сорок один, – говорил он, вынимая термометр, и с опаской, как на готовую взорваться гранату смотрел на него. – Факт, даже с десятыми. Ай-яй-яй! Льду бы! А где его здесь возьмешь? Хорошо, что еще сердце здоровое. Может, выдержит…

Кузьмич вставал, обходил больных, вновь возвращался к Вихрову и проверял его пульс.

На двенадцатый день Вихрову стало лучше. Чувствуя во всем теле необычайную слабость, он лежал на спине и думал о пережитом.

Возле койки послышался шорох. Он посмотрел и встретился с карими глазами Кондратенко.

– Миша! Здравствуй! – радостно сказал Вихров. Он сделал движение, пытаясь подняться.

– Лежи, лежи, – ласково сказал Кондратенко. Осторожно придерживая подвязанную руку, он присел на табурет подле Вихрова. – С праздником тебя.

– С праздником? С каким праздником?

– Как с каким? Сегодня восьмое ноября. Я вчера заходил, а ты бредил.

– Уже восьмое число? – удивился Вихров. – Как время бежит… Миша, скажи, Парда и Латыпов нашлись?

– Да. Обоих нашли. Парда, понимаешь, живой, только ногу повредил, а Латыпов разбился.

– Как разбился? Почему?

– Пленные басмачи рассказывали, что его хотели взять, а он, понимаешь… прыгнул в пропасть.

– Что ты говоришь! Такой человек… Ах, как жаль, как жаль… – Вихров сокрушенно покачал головой. – Да, ужасно…

Они помолчали.

– Маринка просила передать привет тебе, – сказал Кондратенко.

– Как она?

– Ничего. Обошлось. Врач говорит – под счастливой звездой родилась. Ведь, понимаешь, хотели ногу отнять…

Кондратенко пошарил в полевой сумке здоровой рукой и достал сложенный вчетверо лист бумаги.

– Вот принес тебе приказ командующего, – сказал он, взглянув на Вихрова. – Хочешь послушать?

– Конечно!

Кондратенко развернул приказ и, изредка посматривая на Вихрова, начал читать:

ПРИКАЗ

БУХАРСКОЙ ГРУППЕ ВОЙСК КРАСНОЙ АРМИИ г. Каган N 239 8 ноября 1922 г.

Славные полки XI кавалерийской дивизии!

За время борьбы в Туркестане с басмачеством вы вписали в историю Красной Армии много героических славных страниц.

Стремительные, отчаянно храбрые атаки ваших стройных рядов разбили и уничтожили множество врагов Бухарской Народной Республики и Советского Туркестана.

Легендарные походы XI кавалерийской дивизии по скалам и заоблачным высотам могучего Туркестанского хребта, бои на огромных высотах, куда до сего времени не ступала нога солдата, будут причислены к тем замечательным военным походам, где доблесть и самоотверженное выполнение долга соревновались друг с другом.

Ночная атака первой бригады на отряды басмачей в песках под колодцем Такай-кудук будет служить образцом для лихих кавалеристов XI кавалерийской дивизии.

Вы повсюду настигали врага, наносили ему удар за ударом и тем самым дали возможность измученному насилиями бандитов дехканину приступить к мирному труду.

Доблестные товарищи красноармейцы, командиры и комиссары! За ваши сверхчеловеческие труды, за вашу героическую службу Советскому Туркестану и Бухарской Народной Республике примите сердечную благодарность от Революционного Военного Совета Бухгруппы. Привет вам, стойкие бойцы!

Пусть слава о ваших делах разнесется далеко на радость рабочих и крестьян всего мира.

Командующий группой Павлов Член РВС Петров

Кондратенко помолчал, свернул приказ и взглянул на Вихрова.

– Ну как? – спросил он.

– Хорошо… Хороший приказ, – Вихров утвердительно кивнул головой, – Постой, – он посмотрел на забинтованную руку товарища. – Что это у тебя?

– Казахбай подстрелил.

– Казахбай?

– Ага. Мы же его преследовали… Ну тогда в Гиляне, – пояснил Кондратенко. – Ладыгин придал мой взвод Куцу… Жаль, ты заболел.

– Казахбая разбили?

– Ага. Там, понимаешь, было на что посмотреть!.. Девушка русская… Да нет, лучше я по порядку. Хочешь?

– Спрашиваешь! – Вихров с удивлением посмотрел на товарища, – Ну-ну, рассказывай.

Кондратенко поудобнее уселся, спросил, можно ли ему покурить, и, неловко свертывая одной рукой папироску, бросил быстрый взгляд на Вихрова, который выжидающе смотрел на него.

– Так вот, – начал он. – Ладыгин с ранеными пошел из Гиляна на Дуабе, там хорошая дорога, а мы, понимаешь, вцепились в хвост Казахбаю и прямиком через горы. Дорога – врагу не пожелаю. В одном месте пришлось чуть не на четвереньках ползти. Ступить некуда. Лошади боятся, дрожат. А в другом месте, на повороте, две тропинки впритык. Ну, понимаешь, – под прямым углом. Внизу пропасть сажен двести. Как мы там прошли, черт его знает. Прыгать пришлось. Как вспомнишь – мороз по коже! Только стали спускаться в долину, слышу, впереди стреляют. Наш разъезд взял двух пленных, Стали допрашивать. Так один как воды в рот набрал.

– Фанатик? – предположил Вихров.

– Черт его знает. Молчит. А другой говорит: «Если вы мне оставите жизнь, то я покажу басмаческую базу». Мы, конечно, согласились. Приводит он нас в кишлак Куль – это, если помнишь, под перевалом Шахимардан, гиблое место – и говорит: «Вот в этом доме живет бай. У него склад оружия». Взяли в оборот бая. Он, конечно, говорит, что ничего, мол, нет, ничего не знает. Стали искать. А у него, понимаешь, двойной потолок. Нашли сто сорок английских винтовок, десять тысяч патронов, седла, патронташи, обмундирование.

Потом, смотрим, во дворе свежие следы что-то копали-И что ты думаешь? Нашли в двух ямах три мешка денег. И русские царские, и афганские, и английские. Каких только хочешь. И два пуда золота тоже в каких-то иностранных монетах. Тут бай, конечно, признался и заявил, что база принадлежит Казахбаю и что в кишлаке есть шесть его жен, а среди них русская наложница, которую он украл то ли в Самарканде, то ли в Каттакургане.

– Постой, – вспомнил Вихров, – это не та ли, про которую Кузьмич говорил?

– Вот этого не знаю. Приводят жен. Все девчонки, накрашенные, насурмленные такие. А русской среди них нет. Оказывается, Казахбай взял ее с собой… Ну хорошо. Покормили лошадей и двинулись дальше. Спустились в долину. Тут пастух нам сообщил, что Казахбай всего два часа как прошел на кишлак Бахча. Мы за ним и застукали его в кишлаке. Он с остатками банды засел в сарае. С ним, как оказалось, был его помощник Мирза-Палван. Тоже известный злодей. В общем, они пошли на прорыв и были убиты. Вбегаем в сарай и видим: лежит молодая женщина, а у ней кинжал в груди.

– Ах, мерзавцы! – не вытерпел Вихров. – Следовательно, это и была та самая девушка. – Та или не та – трудно сказать, но уж красавица!

– Не сама ли она себя убила?

– Вряд ли. Это они ее зарезали, чтобы никому не досталась… Ну, ладно. И вот, понимаешь, как только прошел слух, что мы одержали победу, со всех окрестных кишлаков стали прибывать жители. И на лошадях, и на ишаках, и пешком. Оказывается, никто не верил, что непобедимый Казахбай убит. Жители были очень обозлены на него за разбой… Ну вот, переночевали мы там, а наутро бежит дежурный, докладывает, что жители ночью отрезали башку у Казахбая, надели ее на кол и повезли показывать по кишлакам… А аксакал нам такой обед закатил, что я до сих пор сыт, – закончил Кондратенко, смеясь. – Да, жаль тебя не было…

32

Улугбек быстрыми шагами прошел по полутемному коридору исполкома, не постучавшись, толкнул крайнюю дверь и вошел в большую, устланную коврами светлую комнату.

Шарипов работал за письменным столом. При звуке шагов он поднял голову и с неудовольствием посмотрел на вошедшего. Но, увидев перекошенное лицо Улугбека, он всем своим существом сразу же понял, что произошло что-то ужасное, быть может непоправимое. Словно готовясь отдалить от себя страшный удар, он, опираясь о стол изнеженными руками, медленно поднялся и с немым вопросом враждебно посмотрел на вошедшего.

– Маймуна взяли! – сказал Улугбек.

Шарипов побледнел, схватившись за голову, прошелся по кабинету и со стоном вновь опустился за стол.

– Когда? – спросил он.

– Вчера… Дай мне денег. Я должен бежать.

– У меня нет денег.

– Как это нет? А что тебе привез Тиллятыш? Думаешь, я не знаю? Он привез двадцать тысяч червонцев для закупки оружия! Отдай мне половину.

– Нет, Улугбек, я не могу.

– Не можешь?! Ну хорошо, сын собаки. Если ты не дашь мне денег, то сейчас же станет известно, что товарищ Шарипов – председатель тройки по борьбе с басмачами – главный пособник басмачества!

– Замолчи!

– Нет, сто чертей тебе в спину! Давай деньги, или я закричу, что товарищ Шарипов – племянник эмира бухарского! – произнес Улугбек, сжимая кулаки и задыхаясь от ярости.

Тяжело дыша, они смотрели в упор один на другого, готовые вцепиться в горло, задушить, предать друг друга.

– Хорошо, – сказал Шарипов вполголоса. – Я дам тебе деньги, но поклянись, что ни при каких обстоятельствах ты не выдашь меня.

– Согласен. И тебе нечего опасаться. Ты хорошо засекречен, – уже спокойно заключил Улугбек.

Шарипов выдвинул ящик стола и выкинул Улугбеку несколько пачек червонцев.

Тот рассовал их по карманам, кивнул Шарипову и, звеня шпорами, вышел.

«Выдаст или не выдаст?» – думал Шарипов, глядя вслед палачу и весь охваченный холодным ужасом смерти. – Нет, не выдаст… Зачем ему выдавать? Тогда он и сам пострадает…»

Часть вторая

1

Время шло. Ранней весной 1923 года одиннадцатая кавалерийская дивизия, отведенная на зиму под Оренбург для обучения молодого пополнения, вновь вступила в состав действующих частей Туркестанского фронта.

За это время в первой бригаде произошли перемены. На место назначенного комиссаром второй бригады Петрова приехал Бочкарев. Деларма отозвали в распоряжение штаба фронта, и, как стало известно, был назначен новый комбриг – Лихарев.

– Это тот самый Лихарев, который разбил Энвер-пашу. Интересно посмотреть, Петр Дмитриевич, что он собой представляет? Должно быть, толковый командир, – говорил Бочкарев своему секретарю Седову, смотревшему на него несколько растерянно и добродушно. Дело было в том, что вместе с сообщением о назначении Лихарева поступила директива, предлагающая немедленно развернуть кооперацию в войсковых частях, и только что шел разговор о назначении Седова заведующим бригадной кооперацией. Петр Дмитриевич не хотел быть хозяйственником и горячо доказывал, что он совершенно не подходит для такой работы, но Бочкарев и слышать ничего не хотел.

– Так вот, давай заступай и хозяйничай, – заключил он.

– Минуточку, товарищ военкомбриг! Ну посудите сами, какой из меня кооператор? Я отроду с хозяйством дела не имел, – возражал Седов с самым убедительным видом, прикладывая руку к груди и умоляюще вглядываясь в чуть раскосые глаза Бочкарева. – Не справлюсь, увидите!

– Ну вот, толкуй с ним! Это ты оставь. А кто был квартирмейстером? Я знаю.

– А когда это было? В восемнадцатом году!.. Нет, честное слово, не справлюсь я с этой работой.

– Ничего, ничего, и я тоже, когда меня назначали военкомом полка, сначала растерялся немного. А потом ничего, попривык… Так что считаю вопрос решенным. Если будет трудно, к Афанасьеву обращайся. Он хозяйственник опытный, поможет… В общем, заступай и поезжай в Самарканд за инструкциями.

– Это приказ? – спросил Седов, проводя рукой по коротким светлым усам и чувствуя всю необоснованность своих возражений.

– Да. И чтобы через неделю все было готово.

– Так скоро? Ведь и помещения нет.

– Спроси у Афанасьева. Я с ним уже говорил. Как раз против казарм дом. Знаешь… Ну вот. Там живут писаря. Можно будет их потеснить. Он тебе и денег даст на ремонт… Ты сейчас сходи к нему, а то он уезжает.

– Хорошо, схожу, – сказал Седов, поднимаясь. – Да, минуточку! – спохватился он. – Товарищ комиссар, мы-то помещение оборудуем, а вдруг нам уходить?

– Ну и что же? Другая часть займет. Общие интересы…

В хозяйственной части Афанасьева не оказалось. Встретившийся писарь Терешко сказал, что «товарищ завхоз ушли бриться», и Седов прошел в маленькую, похожую на чулан комнатку, носившую громкое название штабной парикмахерской. Там Петр Дмитриевич и застал Афанасьева сидевшим на стуле с салфеткой на груди. Брил его бывший столяр Ракогон, рябой угрюмый боец, оказавшийся непригодным ни к строевой, ни к хозяйственной службе и по этой причине попавший в парикмахеры.

Когда Седов вошел, Ракогон стоял перед Афанасьевым и старательно скоблил ему подбородок.

– Кто пришел? – услышав шаги, спросил Афанасьев.

– Я, Седов, Григорий Петрович.

– Ты что, ко мне или бриться?

– По делу.

– Посиди, – сказал завхоз. – Я сейчас кончу… Давай строгай скорей, – обратился он к Ракогону.

– Уж куда скорей, – мрачно заворчал Ракогон. – Уж больно худой вы! Лазишь по лицу от морщины к морщине, как басмач по ложбинам. А ну, напуньте губу.

Ох, брат, ты дерешь! Тебе, и верно, не брить, а доски строгать.

– Волос у вас больно жесткий. Одеколоном?

– Давай.

Ракогон взял пульверизатор, мельком оглядел его и нажал баллон.

– Ты что, ты что делаешь?! – гневно пошевелив усами, вскрикнул Афанасьев.

– А чего?

– Чего! Опять полный нос одеколону налил!

– Так, товарищ завхоз, чем же я виноватый? У вас нос, я извиняюсь, такой, – откель ни брызгай, а все в него попадешь!

– Ну ладно, ладно. Пустяки говоришь, – проворчал Афанасьев. Он встал со стула, посмотрелся в зеркало и взглянул на часы.

– Ну, что у тебя, Петр Дмитриевич? – спросил он, поворачиваясь к Седову.

Седов рассказал Афанасьеву о разговоре с комиссаром бригады и, напомнив, что срок ему дан очень короткий, попросил его распорядиться об освобождении помещения, предназначенного под кооператив.

– А я уже подал команду, – сказал Афанасьев. – Сегодня же можешь приступать к оборудованию. Зайди в хозчасть к казначею, Петр Дмитриевич. Там тебе по кооперативной ассигновке причитается две тысячи рублей на ремонт… А прорабом возьми Вечкина. Он у меня прошлый год печи клал. Конечно, он плут и мошенник, самого черта обманет, разрази его гром! Но работает все же лучше других. У казначея его адрес записан…

Седов так и сделал, как посоветовал ему Афанасьев. Он договорился с Вечкиным о ремонте и, попросив Маринку присмотреть за его комнатой – они жили через стенку, в одном коридоре, – на следующее утро выехал в Самарканд для получения инструкций и товаров во фронтовом кооперативном правлении.

2

Солнце садилось. Косые лучи скользили по рельсам железной дороги. Тихо гудели нависшие на черных столбах провода.

Теплый ветер пронесся над степью, взвихрил густое облако пыли и, ударившись в высокий курган, внезапно затих. Тогда стало слышно, что вдали идет поезд.

Сначала между холмами появился белый дымок, потом, все увеличиваясь, показалась черная точка. Поезд с разбегу поднимался на взгорье. Мимо сторожки, в густых клубах пара, заливаясь протяжным гудком, прогремел паровоз. За ним с лязгом катилась длинная цепь тяжелых пассажирских и товарных вагонов.

Лихарев сидел на тюке прессованного сена у самых ног лошадей и смотрел в открытую, дверь. Его молодое смуглое лицо с резко очерченным профилем было задумчиво. Он вздохнул, улыбнулся чему-то и провел рукой по светло-каштановым, зачесанным назад густым волосам.

Закат догорал. Все больше темнела и туманилась даль. На землю опускались быстрые сумерки.

Мухтар, сидевший поджав ноги у внутренней стенки вагона, разбирал по складам русский букварь, подаренный ему Лухаревым еще в прошлом году. Алеша чинил недоуздок.

Поезд, притормаживая, подходил к станции. Мимо мелькали пустые вагоны, платформы, железнодорожные будки.

Неподалеку сверкнул огонек, потом тонко прогудел рожок стрелочника. Паровоз, откликнулся мощным заливисто-торжествующим ревом и, накатываясь на тьму всей своей громадной, шипящей и дымящейся медленно вращая большими колесами и шумно выбрасывая тугие клубки белого дыма, протащил поезд вдоль залитого электрическим светом вокзала.

– Каган, – сказал Лихарев. – Часа через три будем в Каттакургане… Я пройдусь немного.

Он вышел на перрон и направился к книжному киоску.

Мухтар продолжал что-то бормотать нараспев.

– Что, все грызешь? – Алеша с добродушным выражением на скуластом лице посмотрел на товарища. – А ну, прочти, что ты там…

– На-ша ро-та сила на-ро-да, – прочел Мухтар по складам.

– Здорово! А вот… – Алеша не договорил: раздался дикий визг лошадей. Хайдар схватил зубами за холку рыжего коня Лихарева.

– Стоять! Стой, дьявол!!! – вскрикнул Алеша. Он подскочил к жеребцу и шлепнул его по мягким губам. – Мухтар, что же ты? А!.. – выругался он на юношу, который не совсем ловко схватил недоуздок Хайдара.

Мухтар побледнел.

– Ты что сказал? При чем тут моя мать! – заговорил он горячо. – Мать меня под сердцем носила! Другим плохим хоть сто раз называй. А мать трогать не смей… Понимаешь?.. А то не быть тебе моим другом!

Алеша хорошо понял, как он оскорбил юношу.

– Друг, прости, – сказал он, беря руку Мухтара. Ведь я не нарочно. С языка сорвалось. Уж такая привычка проклятая. Чисто беда! Прости. Больше не буду.

– Что это вы тут? – спросил Лихарев, появляясь в дверях и оглядывая взволнованные лица товарищей.

Да так, ничего, товарищ комбриг, – сказал Алеша, отводя глаза в сторону. – Кони вот подрались:

– Не покалечились?

– Нет, ничего.

Лихарев развернул купленную им газету, и присел на тюк сена.

– Товарищ комбриг, долго будем стоять? – поинтересовался Алеша.

– Минут тридцать.

– Лошадей напоить? – предложил Мухтар.

– Правильно, – согласился Лихарев. – Алеша, берите ведра, тащите воды. Кран недалеко.

Мухтар схватил ведро и выскочил первым. Но Алеша задержался умышленно.

– Товарищ комбриг, – сказал он.

– Ну?

– Мухтар-то на меня рассердился, чисто беда!

– Почему?

– Я нечаянно на него крепко выругался.

– Э, брат, нельзя, – Лихарев осуждающе покачал головой, – Мусульмане не терпят такой брани. Это, конечно, очень благородно с их стороны. И ты, смотри, воздержись от этаких слов, а не то потеряешь товарища.

– Да я уж и сам не рад, товарищ комбриг. – Алеша взял ведра, выбрался на перрон и направился к крану.

В эту минуту к Вагону подошел высокий, несколько сутуловатый военный лет сорока, с удивительно приятной внешностью. Он держал небольшой чемодан и целый ворох бумажных пакетов, прижимая их обеими руками к груди.

– Минуточку, товарищ, – начал он, оглядывая Лихарева светлыми голубыми глазами.

– А что такое? – спросил тот, поднимая голову от газеты.

– Нельзя ли с вами доехать до Каттакургана?

– А разве в поезде негде?

– Все забито. На подножках сидят, а у меня вот пакеты. Минуточку, может быть, вы сомневаетесь? Я могу: Документы…

– Я вам и так верю, – сказал Лихарев. – Проходите, садитесь, – он показал на свободный тюк прессованного сена.

Не спеша, с хозяйственной домовитостью Петр Дмитриевич Седов разложил свои вещи. Оглядевшись, он устроился на предложенном ему месте и, сложив руки, стал молча рассматривать Лихарева. Потом взгляд его скользнул в открытую дверь, и он увидел усатого кавалериста в небрежно накинутой на плечи шинели. Кавалерист с видом, полным достоинства, сидел на фанерном бауле как раз напротив вагона. Малиновая бескозырка, сдвинутая на самое ухо, свидетельствовала о его принадлежности к туркестанской коннице. Он с таким аппетитом ел вяленую рыбу, раздирая ее руками, что Седов почувствовал голод.

Лихарев бросил быстрый взгляд на него. Ему с самого начала показалось, что они уже где-то встречались, но где именно, он никак не мог вспомнить…

Мухтар и Алеша вернулись и напоили лошадей. Потом по молчаливому знаку Лихарева Алеша сбегал за кипятком.

Поставив чайник, ординарец достал из сундучка полотенце, расстелил его на тюке, поставил две железные кружки, а из кармана вынул небольшой кусочек сахару, с которого прежде чем положить, заботливо сдул приставшие хлебные крошки.

Мухтар, покопавшись в висевшей на боку кожаной сумке, поставил рядом с кружками фарфоровую пиалу, видимо, уже побывавшую в руках искусного мастера и скрепленную в двух местах медными скрепками.

Все больше приглядываясь к командиру и его спутникам, Петр Дмитриевич видел и чувствовал, что между ними установились те заботливые отношения, которые складываются среди людей в боевой обстановке, когда приходится делить лишения, горе и радость.

Держа кружку обеими руками, Алеша шумно прихлебывал чай, и Седов невольно подметил во всей его повадке что-то медвежье.

– Чаю хотите? – взглянув на Седова быстрыми серыми глазами, спросил Лихарев.

– С большим удовольствием, – проговорил Петр Дмитриевич с такой готовностью, что Лихареву даже стало неловко: его спутник, видимо, был застенчив, следовало заговорить с ним раньше.

– Только вот прошу извинить, – он показал на вынутый Алешей кусочек сахару.

– Так зачем же? Нет, нет… У меня свой найдется, – все больше смущаясь, произнес Петр Дмитриевич. Он порылся в чемодане и выложил несколько кусков сахару.

– Вот… Берите, пожалуйста.

– Далеко едете? – поинтересовался Алеша.

– В Каттакурган.

– Ну и мы туда же.

– Выходит, попутчики, – весело заключил Петр Дмитриевич. – Да вы ешьте, пожалуйста, – продолжал он, – вот масло, хлеб… Я, знаете, привык с собой запасы возить. У меня эта привычка еще с германского фронта, когда служил в десятом донском.

– Так вот где мы с вами встречались! – сказал Лихарев, улыбаясь и доброжелательно глядя на него. – Под Лодзью в резерве стояли в шестнадцатом году?

– Ну как же!

– Значит, там и встречались.

– Все может быть.

– Так, так… – Лихарев с любопытством смотрел на Седова. – В каком чине были?

– Я в штабе служил… А вы, разрешите узнать, из штабных?

– Нет, строевой.

Петр Дмитриевич, недоумевая, пожал плечами.

– Смотрите-ка! – заметил он, – Бывают же приятные случаи. А теперь, как я понимаю, едете в нашу бригаду?

– Да.

Петр Дмитриевич внимательно оглядел Лихарева и сказал со значительным видом:

– А у нас в бригаде нового комбрига ждут. Герой, говорят. В Восточной Бухаре разбил самого Энвер-пашу.

На тонком лице Лихарева дрогнули брови.

– Откуда у вас такие точные сведения? – спросил он с удивлением.

– А как же! В газетах об этом писали. Лихарев фамилия ему. Минуточку, у меня где-то газетка была… – Петр Дмитриевич стал искать в чемодане. – Ага, вот она. Почитайте.

Лихарев развернул газету. На первой странице была напечатана статья о разгроме Энвер-паши под кишлаком Об-и-Дара. В статье говорилось, что бой был выигран благодаря командиру полка Лихареву, принявшему на себя атаку главных сил Энвер-паши.

– По правде сказать, там все дело решил пулеметчик, – сказал Лихарев, скручивая газету и возвращая ее Седову, – А в общем, жарко было. Вот этого молодца, – кивнул он на Алешу, – чуть было там не оставили. Наткнулся на самого Давлет-Минг-бея, помощника Энвер-паши, когда тот прикинулся мертвым.

– Да чего тати, товарищ комбриг, жив остался, – добродушно заметил Алеша. – Он, верно, хотел ударить меня в самое сердце, да, видать, обнизил прицел – в подсумок попал.

Петр Дмитриевич с растерянным видом перевел глаза с Алеши на Лихарева. У него еще в самом начале шевельнулась мысль: уж не Лихарев ли это? Но чрезвычайная простота командира ввела его в заблуждение. Кроме того, в его представлении победитель Энвер-паши был человеком богатырского роста. Но теперь сомнений не оставалось: Алеша назвал его командиром бригады.

– Так, значит, вы и есть товарищ Лихарев? – спросил Седов.

– Да.

– Я и то вначале подумал, что вы наш новый комбриг, – со сдержанным восторгом сказал Петр Дмитриевич, – а потом все сомневался.

– В чем же вы сомневались, товарищ?

– Да так, между прочим.

– Кстати, а вы на какой работе?

– Я заведующий бригадной кооперацией, – сказал, краснея, Петр Дмитриевич.

– Это очень хорошее дело, – похвалил Лихарев. – Давно пора кооперировать армию. Как успехи?

– Да я только неделю как заступил, товарищ комбриг. Я был раньше секретарем комиссара бригады.

– Ну, рассказывайте, что у вас нового?

Седов сказал, что бригаду смотрел командующий войсками фронта и дал еще месяц на боевую подготовку.

– Это я слышал, – сказал Лихарев.

– Товарищ комбриг, вот все говорят – Восточная Бухара. В общем, всякие страхи про нее рассказывают. И воды будто там нет, и люди в одних шкурах ходят. Это что, верно? – спросил Седов. – Положим, не совсем так. Вода там есть, иначе не смогли бы жигь люди, а шкуры я видел только лишь у горных таджиков.

– Ну все-таки разница есть между Западной и Восточной Бухарой?

– Конечно. И очень большая. Если в Западной Бухаре и Туркестане есть, скажем, такие крупные культурные центры, как Ташкент, Самарканд, Каган и другие, то в Восточной Бухаре этого нет, Для того чтобы попасть в Восточную Бухару, надо ехать несколько суток верхом от последней станции железной дороги. В общем, вы попадаете в древнюю страну, которая находится почти на том же уровне развития, что и тысячу лет тому назад. Одним словом, вы попадете сразу из двадцатого в одиннадцатый век. Грамотных людей там почти нет… А почему вас так интересует Восточная Бухара? – спросил Лихарев, пытливо взглянув на Седова.

– Да нет, просто так, товарищ комбриг, – пожав плечами, ответил Седов.

Лихарев усмехнулся.

– Видимо, поговаривают уже о переводе бригады в те места? Ну что ж, не исключена возможность, что нам придется пойти в Восточную Бухару. В Западной нечего делать.

– А как там природа, товарищ комбриг?

– Природа?.. Весной очень хорошо, а летом все сгорает. Зелень остается только в горах и по берегам рек. Зато уж зверя там разного пропасть. Особенно в камышах по Амударье и Кафирнигану. Тигры, барсы, камышовая рысь, утки, фазаны. А кабанов! В горах джейраны, архары, киики… – говорил Лихарев, замечая, как у Седова все больше блестят глаза.

– Минуточку! Значит, и тигры есть?

– Да. Они принадлежат к типу так называемых бенгальских. Большие такие. Да вот Алеша недавно одного подвалил. Он у меня старый охотник.

– Ну?! – просиял Седов. – А я ведь тоже немножко баловался по этому делу. На вальдшнепов ходил. И ружьишко есть. – Вы что, по птице больше? – спросил он, повернувшись к Алеше.

Ординарец с видом превосходства посмотрел на него.

– Нет, мы этим делом не занимаемся. Мы больше по зверю. У нас на Амуре зверя хватает.

– И на медведя ходили?

– Ходил.

– С винтовкой?

– Зачем? Обыкновенно, пистонная двустволка.

– И в переделках приходилось бывать?

– Да, всяко бывало. И рысь маленько попятнала, и медведь раза два поцарапал, а в семнадцатом лось сдуру чуть не запорол.

– Алеша, расскажи, как медведь рыбу ловил, – сказал Лихарев, с улыбкой глядя на него.

– Можно, – охотно согласился Алеша. – Благодарствую, не курящий, – отказался он от папиросы, предложенной Седовым. – Так вот, слушайте, как это было. Пошел я раз в тайгу белок пострелять. Ну хорошо. Шел, шел, вдруг… что такое? Медведь над ручьем рыбу ловит. Изладил, понимаете, запруду, а сам стоит на задних лапах, нагнулся. Цоп рыбину – и, не оглядываясь, через плечо в запруду кидает. Я пулю сменил, в голову ему выделил, хотел подвалить. Потом думаю, нет, постой, посмотрю, что будет дальше. А он – цоп! – и кидает. А сам, видно, думает: сколько много, мол, рыбки на обед подловил. Ну хорошо. Вот он этак ловил, ловил, да и повернулся к запруде посмотреть на улов. А вода-то запруду размыла и рыба вся как есть уплыла!.. И что же вы думаете? Как он взвоет, как заохает! Схватился обеими лапами за голову и, как человек, из стороны в сторону качается. Горе-то какое! Чисто беда!