Текст книги "Солнце над Бабатагом"

Автор книги: Александр Листовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

– Что случилось? – тревожно спросила Маринка.

– Дежурный послал. В ревкоме человека, что ли, зарезали, – проговорил Грищук задыхающимся от волнения голосом.

Когда Маринка вбежала в маленький дворик Абду-Фатто, там было полно красноармейцев, толпившихся подле супы.

Харламов слушал патрульного, высокого молодого бойца, который, держа винтовку у ноги, докладывал о происшествии.

– Вот как получилось, товарищ старшина, – говорил он. – Стоим мы, значит, с Мишуткой у ворот, охраняем ревком. Вдруг кто-то за углом как заплачет, как заохает.

– Кто же это был?

– Похоже, что дитя. Мы – туда, а оно в кусты – и айда… Так мы шагов сто за ним пробежали, а может, и больше. Постояли, посмотрели – нет никого. Пошли обратно, глядим: человек лезет через дувал. Я ему кричу: стой! А он прыг на коня – и пошел. Тут я по нему и ударил. И вроде он крикнул что-то.

– Подранил он его, – сказал Мишута, небольшой толстый боец с подвязанной щекой.

– Да. Видим, дело неладно, – продолжал высокий. – Вошли во двор. И вот это самое. – Он показал на супу.

Все снова посмотрели туда же.

Там среди раскинутых подушек и одеял лежало обезглавленное тело Абду-Фатто.

– Дом осмотрели? – спросил Харламов.

– Нет еще.

– Осмотрите. Может, еще кого убили.

Бойцы принялись тщательно обыскивать двор.

– В воротах послышались шаги. С выражением беспокойства на старом лице вошел завхоз Афанасьев.

Он остановился, мельком взглянул на часы и огляделся.

– Что случилось, старшина? – спросил он, приметив Харламова.

– Председателя ревкома убили, товарищ завхоз, – сказал тот.

– Председателя ревкома?! Да что ты говоришь! Где же он?

Харламов показал на супу.

Афанасьев подошел и нагнулся посмотреть.

– Ах, разрази их гром! Негодяи! Что сделали!.. Такого человека! – воскликнул он сокрушенно. – Позволь, а где голова?

– Увезли.

– Как увезли?!

– Это у них, у басмачей, стало быть, обычай такой. Быстрыми шагами подошел Мишута.

– Товарищ завхоз, разрешите доложить, – сказал он, поднимая руку к завязанной голове, – в саманнике нашли девушку.

– Что, дочка его? – встревожился Афанасьев.

Лола рыдала в объятиях Маринки. Она то прижималась к ней, то вырывалась, словно хотела куда-то бежать.

– Отец! Где мой отец? Скажите, что они сделали с ним? – спрашивала она, задыхаясь, глотая слезы и прижимая руки к груди.

– Сестра, не говорите ей. Нельзя, – глухо сказал Афанасьев. – Спросите, где ее мать?

– Я спрашивала, товарищ завхоз. Она говорит, что, кроме отца, у нее никого нет.

– Гм… Надо ее увести отсюда. Помести ее пока у себя.

Маринка участливо посмотрела на Лолу.

– Твой отец ранен, девушка. Его унесли в лазарет. Туда, где лечат людей. Понимаешь? – нежно говорила она, поглаживая Лолу по голове и плечам. – Не плачь, деточка, успокойся. Пойдем отсюда, милая. Тебе нельзя здесь оставаться.

Лола почти не слушала, что ей говорили. Ее охватила мучительная тревога: правда ли, что отец только ранен.

Но Маринка говорила так убедительно, что девушка наконец поверила и пошла вместе с ней.

Афанасьев, оставшийся в Юрчах за начальника гарнизона, тут же составил комиссию, чтобы переписать имущество Абду-Фатто, и приказал выставить у ворот караул.

– Ну, а начальство вернется, тогда даст команду, как поступить, – заключил он, поглядывая на часы и глухо покашливая…

Еще до выступления Лихарев тщательно ознакомился с картой и, прикинув в уме, пришел к убеждению, что Ибрагим-бек будет отступать, попав под удар, только в южном направлении. Поэтому он тут же разделил свой отряд и приказал Ладыгину перерезать, дорогу, идущую от ущелья Ак-Капчигай к Амударье.

Иван Ильич приказал напоить лошадей, сдал Улугбекка под охрану первого эскадрона и двинулся Сурханской долиной.

Эскадрон шагом тянулся по дороге. Пофыркивали лошади, постукивали копыта. Со стороны джунглей доносился вой, плач и хохот шакалов, на рисовом поле квакали лягушки.

Бойцы, измотанные почти непрерывными ночными походами, засыпали в седлах.

Вихров увидел, как мимо него проехал нахохлившийся, дремлющий всадник. Лошадь его, не чувствуя повода, прибавила шагу, и всадник, покачиваясь в такт движениям лошади, опередил уже и голову колонны, и ехавшего рядом с Седовым Ладыгина. Затем от рядов отделились еще два спящих бойца. Вихров хотел приказать, чтобы их разбудили, и оглянулся на эскадрон, но весь первый ряд тоже спал, опустив на грудь головы.

– Эй, что за разъезд? – сказал Иван Ильич. – А ну, проснитесь!..

Среди деревьев показались залитые лунным светом развалины с остатками зубцов и башен. Внезапно послышался протяжный стонущий звук. Потом словно кто громко захлопал в ладоши, и в развалинах раскатился скрипучий, прерывистый хохот.

– Что это? – спросил Кузьмич, приподняв голову. Климов прислушался.

– Похоже, леший кричит, – сказал трубач. Он помолчал и сплюнул через плечо.

– Леший? – по голосу лекпома трубач понял, что Кузьмич усмехнулся. – А вы когда-нибудь лешего видели, Василий Прокопыч?

– Я не видал, а мой дед сказывал, что его брат видал, – ответил старик.

– Будет врать, – сказал ехавший впереди взводный Сачков. – Это филин кричит.

– Филин? А стонал кто?

– Сова.

Мрачные, заросшие бурьяном развалины – это было все, что осталось от дворца денауского бек Нигматуллы. Теперь здесь жили только совы, филины, скорпионы и летучие мыши. Осенью 1920 года, когда в Бухаре произошла революция, бежавший эмир останавливался в Денау, в этом самом дворце.

Вместе с эмиром бежал и Нигматулла. Гнев народа обрушился на логово феодала. Дворец был сожжен и разрушен. Так и стоял он с тех пор мрачным памятником навсегда ушедших времен…

Эскадрон продолжал идти по долине. Звезды угасали. Вдоль широкой полосы придорожных камышей пробегал легкий ветер. Все говорило о близости рассвета.

Иван Ильич решил сделать малый привал. Вернее, эту мысль подал Седов, очень беспокоившийся о сохранении сил эскадрона. «Кто знает, – думал Петр Дмитриевич, – кто знает, что ждет нас в Бабатаге».

Рассветало. Был тот ранний час, когда так приятно освежает лицо не успевший еще накалиться утренний воздух. Вокруг лежала мягкая прохладная тень. Солнце чуть золотило снеговые вершины.

Эскадрон уже вышел на прямую дорогу к ущелью Ак-Капчигай. Надобность в проводнике отпала, и Иван Ильич распорядился отпустить старика, который очень обрадовался и немедленно затрусил на своем Нури в обратный путь.

Впереди показались зеленые кроны густо разросшихся деревьев. Среди них виднелись кибитки. Тут же, журча, бежал широкий прозрачный ручей.

– Иван Ильич, смотри, какое чудное место. В первый раз вижу такое, – сказал Седов, показывая на кишлак.

– Да, – согласился Ладыгин. – Добре. Устроим тут привал, а потом двинем дальше.

Запыленные за ночь, усталые кавалеристы повели лошадей в тень деревьев. Фуражир Пейпа, взяв с собой двух бойцов, направился искать аксакала. Некоторые пошли мыться к ручью, другие тут же повалились и заснули крепким сном.

Ладыгин сам выставил охранение. Потом он раскинул бурку и прилег рядом с Седовым…

– Да-а, – протянул трубач Климов, потягиваясь. – Всем бы житуха здесь хороша, да выпить негде.

– Кто о чем, а вы, Василий Прокопыч, всегда об одном, – заметил Кузьмич.

А что? Я старый человек. Она, водочка, мне в привычку вошла, – заговорил Климов, словно оправдываясь. – Нам, бывало, в лейб-гвардии гусарском полку всегда по чарке давали. Вот она и вошла в потребность души, чарочка-то. Куда я теперь без нее? Кровь у меня густая, холодная. Бывает, к пояснице прильется – криком кричу. А она, чарочка, очень даже хорошо кровь разгоняет.

– А я видел, дядя Климов, жители сами ее готовят, – сказал подоспевший к нему молодой боец.

– Ну?

– Ага. Берут такой кувшин, узкое горло. Насыпают в него кишмишу. Потом воды подольют, закупорят и на солнце поставят.

– Ну и что же?

– Вот оно газует, газует… – говорил боец, разводя руки все шире.

– Ну?

– Ну и готово.

– Скажи, пожалуйста, – сказал трубач, проводя языком по губам. – И долго оно газует?

– Не знаю. Это мне ни к чему. Не интересуюсь.

– Вам бы, Василий Прокопыч, пора тово, в отставку, раз у вас поясница болит, – насмешливо заметил Кузьмич.

– На печь горох лущить? Да вы что, Федор Кузьмич, умом рехнулись? – рассердился старик на приятеля. – Я еще всех молодых за пояс заткну. Кто против меня устоит сигналы играть? – приходя в азарт, заговорил он запальчиво. – Хотите, вот сейчас трубу на траву положу и, не держась, одними губами все ноты возьму? А вы – в отставку! Да я… а, пес с ним, что пустое толковать! – Он с досадой махнул рукой. – Да я по гроб жизни буду служить! А в гроб лягу – сам себе отбой на прощанье сыграю!.. – Климов закашлялся и схватился за грудь. – Тьфу, вот привязалась, проклятая, – сказал он, переводя дух и отплевываясь. – Это все с прошлого года, как Казахбай, будь он неладен, меня подстрелил…

– Вы успокойтесь, Василий Прокопыч. – добродушно сказал Кузьмич, помолчав, – Я ведь пошутил, а вы уж и рассердились. Оба мы старики и помрем, видно, вместе. – Он невольно вздохнул, видимо припоминая минувшие годы.

Трубач посмотрел на приятеля и ничего не сказал.

Вблизи послышался встревоженный крик.

К Ладыгину подходила высокая красивая девушка с наполовину закрытым лицом.

– Кет! Прочь! Уходите отсюда! – кричала она, махая руками.

– Что? Что такое? – спросил Ладыгин, нахмурившись. – Экий несознательный народ! Почему ты нас гонишь?

– Прочь! Прочь отсюда! – продолжала девушка. – Здесь плохо! Махау! Махау! – с убеждением говорила она.

Ладыгин и Седов переглянулись.

– Не пойму, что за «махау»? – сказал Иван Ильич, пожав плечами.

Девушка совсем откинула паранджу, и Ладыгин увидел на ее прекрасном нежном лице страшные багровые струпья, покрывшие подбородок.

– Тут что-то неладно, – проговорил Иван Ильич, с опаской покачав головой. Он приказал позвать Парду.

Юноша поднялся и быстро подбежал к командиру.

– Спроси. Я не пойму, о чем она толкует? – сказал Ладыгин, показывая на девушку, которая с напряженным вниманием смотрела на Парду.

В эту минуту из рощи вышли две седые старухи. Гнойные язвы сплошь покрывали их вздутые ярко-багровые лица. Следом за ними шел чернобородый человек с провалившимся носом.

– Махау! Махау! – гнусаво причитали они.

Парда побледнел.

– Товарищ командир, беда случился! Это страшное место… Зараза…

На добродушном лице Седова появилось выражение ужаса.

– Постой, так мы же попали в кишлак прокаженных!

– Прокаженных?.. Трубач – тревогу! – крикнул Ладыгин.

По кишлаку понеслись звуки трубы.

Бойцы вскакивали и бежали к лошадям, гадая, что случилось и почему им оставлять это прекрасное, тенистое место. – Ну и попали же мы, Петр Дмитриевич! Я, признаться, даже струхнул, – говорил Ладыгин Седову после того, как эскадрон покинул кишлак. – Хорошо еще, что нас предупредили. Да… Зря я на девушку накричал. Жаль ее, молодая, красивая – и такая болезнь пристала.

– Надо узнать, не соприкасался ли кто с прокаженными, – сказал Седов.

Иван Ильич остановил эскадрон и обратился к бойцам. Оказалось, что фуражира Пейпу угостили в кишлаке чашкой кислого молока. Теперь он, с побледневшим толстым лицом, стоял перед Кузьмичом, который лил ему на руки розовую жидкость из плоской бутылки.

– Глаза-то у тебя где были? Неужели не видел, кто тебя угощает? – ворчал лекпом, сердито поглядывая на него через очки. – До чего жадность доводит!

Пейпа пожал плечами.

– А кто его знал, товарищ доктор? Вроде здоровый человек, – заговорил он, оправдываясь.

– Здоровый! Вот объявлю тебе карантин, и будешь ты, факт, месяц в кибитке сидеть.

– Может, мне, товарищ доктор, и внутрь принять? – спросил Пейпа, чувствуя, как его пробирает нервная дрожь.

– Внутрь? – Лекпом поднял лохматые брови. – Да ты что, ошалел? Это же сулема. Яд, одним словом. Сразу ноги протянешь. Гляди, – он показал этикетку с черепом и костями. – Ладно, хотя у меня и в обрез, но все же дам тебе другое лекарство.

Он достал из сумки склянку и, откупорив ее, налил половину мензурки.

– На. Хвати одним духом.

– Что это, товарищ доктор? – спросил Пейпа.

– Спиртус вини ректификата.

Пейпа выпил, крякнул и закрутил головой.

– Ну как? – поинтересовался Кузьмич.

– Хорошо! Еще бы немного.

– Хватит. Ну ладно, езжай, – сказал лекпом, поглядев вслед ушедшему эскадрону.

– А вы, товарищ доктор?.

– Сумку соберу. Езжай, езжай, нечего тут.

Вскочив на лошадь, Пейпа пустился вскачь по дороге. Кузьмич прикрикнул на своего рыжего мерина, который беспокойно рвался вперед, и присел на траву у высокой стены камыша.

Он не видел, как сквозь раздвинутые тонкие стебли на него злобно смотрел бородатый человек в перехваченном патронной лентой алом чапане.

Пошарив в сумке, Кузьмич достал кусок засохшей лепешки, вновь налил мензурку и прицелился на нее.

– Ай-яй-яй! И как это вы без меня? – услышал он знакомый голос.

Лекпом поднял голову. Климов насмешливо смотрел на приятеля.

– Вы что, вернулись? – спросил Кузьмич.

– А как же! Товарища нет, а я поеду? Здесь ведь опасно, Федор Кузьмич. Слышали, в шестьдесят втором полку один боец тоже так вот отстал от своих, и с тех пор не видали его… А это что – профилактика ваша? – трубач кивнул на мензурку.

– Да, да.

– Я тоже сомневаюсь, как бы мне не заболеть.

– Ну, нате.

– А вы?

– Я и так обойдусь.

– Будьте здоровы, Федор Кузьмич. Хороший вы человек, – сказал Климов, улыбаясь в густые усы. Он взял мензурку вдруг задрожавшими пальцами и, прошептав что-то, опрокинул ее в рот.

Кузьмич сел в седло.

Друзья пришпорили лошадей и пустились догонять эскадрон.

Уже давно рассвело. Воздух накаливался. Становилось знойно и душно.

С дороги открывался широкий вид на пересеченную арыками долину с синевшими тут и там рощами тополей, темными пятнами кишлаков, зелеными полями люцерны и клевера и уже выгоревшей, пожелтевшей травой. Справа громоздились черные горы. Там, на огромной высоте, сиял в голубом небе снеговой пик возле перевала Газа. Слева раскинулась Сурханская долина, в глубине которой, едва видные в туманной дымке, тянулись отроги Бабатага.

Впереди, где, как казалось отсюда, долина замыкалась вставшей поперек длинной грядой желтых холмов, внезапно возник высокий столб пыли.

Ладыгин посмотрел в бинокль. Из округа Ак-Капчигай, куда держал путь эскадрон, рассыпаясь веером, скакали какие-то всадники. Были видны цветные халаты и сверкавшее в лучах солнца оружие. Впереди везли пестрый с конскими хвостами значок.

– Басмачи, – сказал Иван Ильич, опуская бинокль.

– Где? – спросил Седов.

– А вон, левее садов. Навстречу идут.

– Много?

– Человек двести… Постой, постой… Да они же на обоз напали?.. Слышишь?

Теперь уже и Седов слышал частые ружейные выстрелы.

Ладыгин крикнул команду и пустил во весь мах Тур-Айгыра. Эскадрон грохочущей лавой хлынул за ним. Густая пыль окутала всадников. Вихров услышал дикий визг басмачей. Он привстал на стременах. Басмачи придерживали лошадей и рывком через голову снимали винтовки.

– Товарищ командир, вас зовут! – крикнул Суржиков.

Ладыгин, крича что-то, показывал шашкой в сторону садов. Там, среди тонких стволов абрикосовых деревьев, мелькали всадники в красных чалмах. «Во фланг хотят ударить», – подумал Вихров. Он оглянулся, увидел юное, с разгоревшимися глазами лицо Кондратенко и, сделав ему знак, пустился в сторону садов. Чувствуя, как у Гудала напряглись мускулы, он пустил его во весь мах.

Позади что-то кричали. Вихров оглянулся. В двух шагах от него, держа у стремени широкий кавказский клинок, мчался Суржиков. В стороне пришпоривали лошадей Кондратенко и Парда. За ним высокой стеной вихрилась пыль.

Перескочив через широкий арык, Вихров очутился между дувалами, образовавшими здесь узкий проход. Как сквозь туманную дымку, он увидел бородатые злобные лица под красными чалмами. Навстречу ему, держа винтовку наперевес, скакал смуглый всадник. Вихров хотел рвануться вперед, но не мог, сжатый с боков лошадьми Кондратенко и Парды. Басмач прицелился. К нему подскакал сбоку Суржиков. Клинок, блеснув, упал на винтовку: грянул выстрел, пуля прозвенела где-то в стороне. Противники съехались вплотную. Жеребцы с визгом взвились на дыбы. В пыли замелькали руки, кривые шашки, потные лица с кричащими ртами, оскаленные конские морды.

Но вот пыль начала рассеиваться: только тогда Вихров заметил, что басмачей больше нет. Слышался все удаляющийся конский топот.

– Ух, уморился, – сказал Суржиков. Он вытер шашку и бросил ее в ножны. – А где же наши ребята? – спросил он, оглядываясь.

Вихров посмотрел по сторонам. Они были одни.

– Когда мы скакали сюда, я видел, кто-то вместе с лошадью свалился в канаву, – сказал Кондратенко. – Должно быть, взвод не смог перескочить через широкий арык. Помните, нам что-то кричали?

– Ну, наше счастье, что мы такую пылищу подняли. Они видно, думали, что весь эскадрон бросился на них, заметил Суржиков. – Ох и дали бы нам, если б знали, что нас всего четверо.

Парда молча слез с лошади, привязал ее и стал по-хозяйски сносить трофеи в общую кучу. Он собрал шесть винтовок, две берданки и несколько шашек.

– Товарищ командир, что это у вас? – тревожно спросил Суржиков, показывая на залитую кровью руку Вихрова.

– А, пустяки! – сказал Вихров. – Меня этот черный хотел по голове рубануть, а я шашкой закрылся. Так он меня по суставу зацепил. – Только теперь Вихров почувствовал сильную боль.

– Я перевяжу, – предложил Суржиков.

– А бинт есть?

– Найдется.

Суржиков слез с лошади, вынул из кармана индивидуальный пакет, вскрыл его и ловко перевязал руку Вихрова.

Разобрав трофеи, они поехали мимо садов. Над долиной вилась пыль. Там, видно было, группами и поодиночке скакали всадники на гнедых лошадях.

– Смотрите, – сказал Кондратенко. – Сачков наш едет, Парда, позови его.

Услышав резкий свист, Сачков оглянулся, повернул лошадь и направился к ним.

При виде его Вихров ужаснулся. Поперек смуглого лица взводного шли наискось две глубокие царапины.

Разорванная гимнастерка обнажала исцарапанную в кровь шею и грудь. Он был так грязен, словно кто-то нарочно окунул его в арык и вывалял в дорожной ныли.

– Что это с вами, товарищ Сачков? – спросил Вихров, с недоумением глядя на него.

– И сам не верю, товарищ командир, что жив остался, – ответил Сачков, покачав головой.

– А что случилось?

– Да чуть не утопили, товарищ командир. Как вы перемахнули арык, я со взводом взял вправо. А там еще шире, нашим лошадям не перескочить. Тогда мы, значица, пошли по-над арыком. Видим, первый взвод басмачей гонит, ну и мы тут подоспели. Да. Потом гляжу: здоровенный такой басмач, борода рыжая, в золоченом халате, соскочил с коня и во двор забежал. Ну, думаю, дело серьезное. Не иначе как курбаши. Я тоже слез с коня да за ним. Только вбегаю во двор, а он меня подмял под себя, и пошла у нас рукопашная. У него, значит, патроны расстреляны, так он задушить меня хотел. Видать, не получается. В арык тогда столкнул. Сам-то пудов на восемь весу, крепче меня. С головой затопил! Я уж пузыри начал пускать, да спасибо хозяину, хороший дехканин: кетменем его вдоль спины потянул, а то бы погибнуть мне. Ишь, здоровенный, руку прокусил, рыжий черт!

– Слушайте! Сигнал играют! – сказал Кондратенко.

Они поскакали к холмам, откуда доносились настойчивые звуки трубы.

По привычному для глаза Вихрова движению, по тому, как пулеметчики, пригнувшись, сноровисто занимали огневые позиции, а рядовые бойцы, на ходу снимая винтовки, разбегались в стороны, он понял, что эскадрон переходит к обороне. «Зачем это? Почему оборона?»– подумал он. Его недоумение рассеялось, как только Иван Ильич показал ему в направлении Бабатага. Оттуда в густой пыли быстро приближалась большая колонна конницы. Теперь уже простым глазом был виден скачущий всадник в синем чапане и белой чалме. Солнечные лучи вспыхивали яркими бликами на золотой сбруе его большой серой лошади. Всадник в синем чапане был Ибрагим-бек…

Лихарев со своим отрядом уже начал переправу через Сурхан, когда до его слуха донеслись далекие пулеметные очереди. Он прислушался: в долине шел бой. Зная Ладыгина как опытного храброго командира, Лихарев решил, что Иван Ильич встретился с крупной бандой басмачей, иначе он не перешел бы к обороне и не применил пулеметов.

Поговорив с Бочкаревым и высказав ему свое мнение, комбриг решил идти на выстрелы.

Отряд круто свернул на запад и двинулся рысью вдоль Сурханской долины…

Улугбек, хрипло дыша, бежал с веревкой на шее позади эскадрона. Конвоировали его два бойца: Литвиненко, молодой веселый малый, слывший во взводе затейником, и Меркулов, сверхсрочный командир отделения, донской казак лет тридцати. Оба они были очень недовольны тем обстоятельством, что им выпало конвоировать пленного и теперь не придется принять участия в схватке с басмачами.

Они ехали, мрачно переговариваясь между собой, и поглядывали на спотыкавшегося Улугбека.

Аркан, привязанный к седлу Литвиненко, натянулся и дернулся. Молодой боец оглянулся. Улугбек лежал без движения.

– Меркулов! – сказал Литвиненко. – Гляди, никак помер.

Казак подъехал, вынул шашку и слегка кольнул бандита в плечо.

Улугбек тяжело застонал.

– Живой. А может помирает, – сказал Меркулов. Он щелкнул затвором винтовки. – А ну, вставай, застрелю!

Палач не двигался, но в то же время зорко следил за бойцами из-за приспущенных век.

– Пристрелить его. Что с ним канителиться, – предложил Литвиненко.

Меркулов с удивлением посмотрел на него.

– Что ты?! – возразил он. – Разве можно! Мы же за него отвечаем.

– Значит, нам теперь из-за него оставаться?

– Зачем оставаться? Ты постереги, а я зараз проскочу доложу.

Меркулов погнал лошадь за ушедшим отрядом.

Литвиненко, нагнувшись с седла, смотрел на бандита.

«Видно, петля затянулась, – подумал он. – Дай-ка и его посмотрю».

Он слез с лошади, перекинув поводья на руку, и присел над Улугбеком. Но не успел Литвиненко коснуться шеи бандита, как тот со страшной силой хватил его кулаком в висок, вскочил, прыгнул в седло и умчался…

Возвратившийся Меркулов нашел лежавшего без сознания Литвиненко и выстрелом в воздух поднял тревогу. Но вблизи уже слышался шум перестрелки, каждый боец был дорог, и Лихарев не разрешил отправлять погоню, тем более, что Улугбек уже успел далеко ускакать. Оставив отряд в укрытии, комбриг с Бочкаревым и адъютантом поднялся на возвышенность. Всюду по холмам скакали пестро одетые всадники. Но большая часть их группировалась в стороне оврага Ак-Капчигай, где, как определил Лихарев, был центр боя.

– Будем бить по ним с тыла, Павел Степанович, – сказал комбриг, опуская бинокль. – Только сначала надо предупредить Ладыгина. Он поддержит нас огнем.

– Ну что же, пошлем человека, – сказал Бочкарев.

– Разрешите мне съездить, товарищ комбриг? – предложил адъютант Житов, молодой стройный командир, недавно прибывший с командных курсов.

Лихарев быстро взглянул на него.

– Похвально, Алексей Семенович, – сказал он. – Только, смотрите, осторожно, чтобы вас не убили.

– А что моя жизнь, товарищ комбриг! Ведь это для пользы революции, – сказал Житов, краснея.

– Ну, хорошо, хорошо. – Лихарев ласково похлопал его по плечу и объяснил, куда он предполагает нанести удар и что требуется от Ладыгина.

Житов быстро спустился с холма, сел на лошадь и поскакал по каменистому руслу пересохшего ручья. Отъехав версты две, он поднялся на возвышенность и убедился, что выбрал правильное направление. Теперь ему оставалось проскочить с полверсты по открытому месту. Недолго думая, он толкнул лошадь в карьер. Но его сразу увидели. Наперерез ему пустились несколько басмачей.

– Стой! Стой! – кричали они, стреляя навскидку.

Житов, работая поводом, летел как на крыльях. Он уже видел летние шлемы залегших за камнями бойцов, которые махали руками и что-то кричали ему. Он был, казалось, в нескольких шагах от своих, когда словно железный палец толкнул его в спину. Лошадь оступилась и с маху покатилась по земле. Басмачи, выехав из оврага, с радостным визгом скакали к нему.

– Товарищи! На помощь! Ко мне! – закричал Житов, пытаясь освободиться из-под бьющейся лошади. Но бойцы уже бежали к нему. С вершины холма застрочил пулемет. Басмачи повернули и пустились вскачь по ущелью.

– Житов? Ты как сюда попал? Что случилось? – спрашивал Иван Ильич, помогая ему подняться.

Житов встал.

Тихим прерывистым голосом он стал передавать приказ Лихарева. С каждым словом лицо его все больше бледнело. Он пошатнулся, схватившись за Ивана Ильича.

– Что с тобой? Ты ранен? – спросил Ладыгин, увидев, как на груди Житова расплывалось широкое пятно крови.

Житов ничего не ответил. Он сполз к ногам командира и, откинувшись, вытянулся.

– Посмотри, куда его ранило, – сказал Ладыгин подбежавшему Кузьмичу.

Лекпом присел подле Житова.

– В грудь навылет, – заключил он, закончив осмотр.

– Тяжело?

– Нет. Должен поправиться.

– Ну, смотри, лечи его хорошенько, – сказал Иван Ильич. Он подхватил шашку и стал подниматься на холм, откуда Седов кричал ему что-то.

Сбив Ибрагим-бека, Лихарев, несмотря на то, что в эскадронах начали останавливаться уставшие лошади, уже несколько часов гнал банду на юг по Сурханской долине.

– Гони его, товарищи! Гони Ибрагима! – как всегда весело кричал он бойцам. – Гони, а то какие же мы будем буденновцы, я говорю! Гони и не давай ему передышки!..

Лошади из последних сил скакали тяжелым галопом, хрипло дыша, часто поводя запавшими боками.

– Прошу прощенья, Всеволод Александрович, я думаю, пора бы прекратить преследование, а то всех бойцов растеряем, – предложил Бочкарев. Он оглянулся и показал на далеко растянувшихся всадников.

– Ну, еще немного, – проговорил Лихарев с такиу выражением на запыленном лице, словно просил с большом одолжении. – Вон там передохнем. – Он показал обнаженной шашкой вперед, где среди камышей виднелся кишлак Так-Тугай. – Эх, жаль, кони становятся! Хотелось бы мне его в Амударье искупать!.. Гляди, гляди, какой прыткий! – кивнул он на чернобородого басмача, который сидя на такой же, как его чалма, белой лошади, поспевал всюду и, стреляя из маузера, прикрывал бегущих.

– Мухтар! – крикнул Лихарев, – Давай возьмем этого молодца!

Он сильно ударил шпорами и выпустил в полный мах свою сильную рыжую лошадь. Расстояние между ним и всадником с черной бородой (это был Мустафа-кул-бек) сразу сократилось. Впереди, совсем рядом, показался кишлак.

По свистящему дыханию лошади Лихарев чувствовал, что она отдает последние силы, но белый жеребец курбаши тоже начал сдавать.

Лихарев скакал, не сводя глаз с широкой спины Мустафакула. Он видел толстую, дочерна загорелую шею с жирной складкой посредине и примеривался к удару. Он уже поднял шашку, клонясь на правое стремя, и, конечно, Мустафакулу не красоваться бы больше на белом коне, если б в эту минуту хрипевшая лошадь комбрига не споткнулась и не шарахнулась в сторону. Мустафакул оглянулся, быстро поднял маузер и, прищурившись, выпустил очередь.

– Убили! Комбрига убили! – закричали бойцы, увидев, как Лихарев медленно валится на бок…

Лихарев лежал на спине, широко раскинув руки. Полковой врач Косой, Бочкарев и Алеша сидели подле него. Мухтар с выражением отчаянья на побледневшем лице молча держал лошадей.

К кишлаку шагом подъезжали бойцы, спешивались, разминали затекшие ноги. Некоторые тянули лошадей в поводу. Около юрт разбивали взводные коновязи. Там уже бойко распоряжался Сачков, принявший обязанности старшины эскадрона.

– Но как все же ваше мнение, доктор? Выживет он? – тревожно спрашивал Бочкарев, переводя глаза с Косого на Лихарева.

Врач пожал плечами. На его молодом усатом лице появилось нерешительное выражение.

– Что я могу сказать, товарищ комиссар? – заговорил он. – Такие ранения в нашей обстановке смертельны. Сколько ему лет?

– Двадцать семь.

– Это, конечно, несколько меняет дело – молодой организм. Но ручаться не могу. Очень тяжелые ранения. Ну, нога, положим, срастется. А голова? Надо его в Ташкент направлять, а разве по такой дороге довезешь? В общем, сделаем все возможное, но за исход не ручаюсь.

Вблизи послышались быстрые шаги. К Бочкареву подошел Ладыгин с сообщением, что со стороны Шерабада подходит большая колонна конницы.

– Кто такие? – спросил Косой, с беспокойством взглянув на Иван Ильича.

– Возможно, Рахман-Датхо, – предположил Бочкарев. – У нас были сведения, что он должен соединиться с Ибрагим-беком. Далеко они?

– Нет. Версты полторы. Я занял оборону и выслал разъезд но, по-моему, это не басмачи. Пойдемте посмотрим, товарищ военком, вот с этой горки хорошо видно. – Ладыгин показал на курган, где на длинных, шестах у могилы понуро висели белые лоскутки.

Бочкарев в сопровождении Ладыгина поднялся на курган. Со степи в строгом порядке надвигалась большая колонна. Теперь уже простым глазом были видны загорелые лица бойцов, белые околыши, синие тульи фуражек и короткие хвосты бодро бегущих лошадей.

Бочкарев видел, как высланный с разъездом Вихров подскакал к командиру, ведущему колонну, и, переговорив с ним, послал бойца с донесением.

Боец – Ладыгин узнал в нем Суржикова – подскакал к Бочкареву.

– Разрешите доложить, товарищ военкомбриг, – сказал он, прикладывая руку к козырьку летнего шлема. – Наши идут!

– Кто именно?

– Командующий Восточно-Бухарской группой войск И с ним 10-й усманский полк.

Колонна шагом входила в кишлак. Впереди ехал плотный кряжистый человек средних лет с коротко подстриженными усами на полном красном лице.

Подъехав к расположению отряда буденновцев, он грузно слез с лошади, и тогда стало заметно, что он невелик ростом, но широк в плечах и, видимо, очень силен.

Бочкарев, узнав от Вихрова, что это командующий, подошел к нему и представился.

– Окулич, – густым громким голосом сказал командующий группой, подавая Бочкареву пухлую руку.

– Что у вас здесь происходит? – спросил он, взглянув на комиссара мягкими серыми глазами.

Бочкарев коротко доложил обстановку.

Окулич снял фуражку и вытер платком потный лоб.

– Как же это у вас Лихарева убили? – спросил он.

– Прошу прощения, товарищ командующий, комбриг не убит, а тяжело ранен.

– Позвольте, ваш командир докладывал, что Лихарев убит.

– Мы сначала так думали. Он без сознания.

– А-а! Ну, это хорошо. Замечательный командир. Я знаю его с двадцатого года… У вас есть потери?

– Есть, товарищ командующий.

– А у басмачей?

– Мы их почти сорок верст гнали и рубили. Не считали, товарищ командующий. Не до подсчетов было.

– Гм… – Окулич усмехнулся. – Выходит так: чего их, дьяволов, считать, – пиши больше! Обращаю ваше внимание, товарищ комиссар: нам необходимы достоверные сведения. А то у нас еще есть хвастуны, – проведет небольшой бой, а потом пишет: сто убил, двести ранил.

Гм! Гм!

– У нас этого не будет.

– Это, конечно, буденовцам не к лицу… Ну что ж, товарищи, возвращайтесь в Юрчи, отдыхайте, а мы со свежими силами будем преследовать. Постараемся перехватить Ибрагима, не дадим ему уйти, – сказал Окулич, оглядываясь на подошедшего командира полка, высокого сухощавого человека с тонкими усиками. – Да, ведь вам еще неизвестно, – продолжал он. – Блиновская бригада разбила Селим-пашу. Это, конечно, не Энвер, но все же дрался отчаянно.