Текст книги "На суше и на море. 1967-68. Выпуск 08"
Автор книги: Александр Казанцев
Соавторы: Валентин Иванов,Георгий Гуревич,Александр Колпаков,Михаил Грешнов,Владимир Михановский,Валерий Гуляев,Ростислав Кинжалов,Олег Гурский,Владимир Толмасов,Викентий Пачковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 41 страниц)
Нечепорюк оказался рядом и тушил горевшие масляные тряпки, обтирочную ветошь.
Огонь погас. Навалилась кромешная тьма. Вода продолжала клокотать, но уже несколько тише. Остановился и дизель. Кузнецову показалось, что он тонет, не теряя сознания. Чтобы избавиться от этого противного ощущения, шагнул к геологу.
– Это ты? – зачем-то спросил Кузнецов, будто бы кроме них здесь мог находиться еще кто другой. – Ну дела…
Механик и геолог стали рядом, прислонившись к остывающему корпусу дизеля. Кузнецов поймал в воде замасленный мешок и повязал им раненую голову.
Геолог тяжело вздохнул, спросил:
– Сегодня пятница?
– Пятница.
– Да, да, я знаю, – пробормотал геолог. – Сегодня пятница; поэтому смени на чашу кубок свой, а ежели все дни и так из чаши пьешь, удвой ее сегодня: священный этот день особо помяни! – Почему мне вдруг на ум пришли эти стихи?
– Тут не до стихов, – отозвался Кузнецов. – Давай бить по корпусу. Вдруг услышат нас.
– Кто? Рыбы? – мрачно пошутил Нечепорюк. – Сколько человек может выдержать без пищи?
– Смотря какой человек, – ответил Кузнецов. Но геолог не расслышал ответа. Он погрузился в свои мысли и будто бредил:
– Знаешь, я незаслуженно обидел одного человека, из-за чепухи. С тех пор и не дружим с ним.
– Ты брось грехи вспоминать. Исповедоваться вздумал? Я не поп, чтобы прощать твои прегрешения. Надо нам действовать, узнать, остался ли кто еще на судне. Искать станут – дадим знать о себе.
– Кто нас станет искать?
– Ты что, в выручку не веришь? – обозлился Кузнецов.
– Что значит веришь, не веришь? Кому не хочется верить в спасение. Надо только трезво на вещи смотреть, – спокойно ответил геолог.
Кузнецов возражать не стал, вслушиваясь в плеск воды, в легкое покачивание судна.
– Должно быть, к берегу несет. Ветер-то был с моря, – сказал он.
– Выбросит на камни, первая пробоина – и конец нам. Воздух сразу же уйдет.
– Смотря как ударимся. Может вынести и на песок. В удачу верить надо.
– Не верю я в фарт, – усмехнулся Нечепорюк. – Надо только на себя надеяться.
«Вот не повезло на компанию, – тоскливо подумал Кузнецов и представил себе лицо геолога – худощавое, с орлиным носом, темными грустными глазами. Был бы здесь Пестерев. С Витькой хоть словом можно перекинуться. Что-то не свистит он больше. Жив ли?»
Механик нащупал ногой какую-то железину. Окунулся, поднял – разводной ключ. Постучал в переборку. Прислушался. Оттуда раздался ответный стук, затем свист.
– Это паши. Слышишь, начальник? А ты говорил, – обрадовался Кузнецов.
Но геолога это словно и не касалось, он продолжал думать о своем.
«Говоришь, только на себя самого надеяться, сэр Нечепорюк? Вот ты многое собирался сделать, а что сделал? Главное-то в жизни сделал?» – с горечью думал геолог и сам себе ответил вслух:
– И ничего у меня не сделано!
– Так-то уж и ничего? – возразил Кузнецов. – Не верю тебе. Вот, помню, в детстве. Лет десять мне было. Плыл я по речке на бату. Знаешь бат? Долбленка, вертлявая, спасу нет. Ну и опрокинулся. Хорошо, за куст успел зацепиться. Только шапку унесло. Видел бы, как я горевал по ней: новая была. Понимаешь, жизнь спас себе – это будто бы так и надо, а шапку, ерунду, жалко. Вот и в тебе сейчас мелочность тоскует.
– Я вижу, рассудительный ты человек…
Снова навалилась плотная темнота.
– Эх черт, правая нога совсем замерзла, – пожаловался геолог. – Я только было собрался перемотать портянки, снял сапог, а тут и случись беда.
– Сапог надо найти. Пошли искать!
Долго бродили они почти по плечи в воде, шарили ногами – лезть с головой в воду не хотелось.
– Постой-ка, – вспомнил Кузнецов, – у меня в инструментах был старый. Берег для прокладок.
Механик заплескался где-то в углу.
– Нашел! Держи!
Нечепорюк пытался натянуть сапог, но он не налезал.
– Какой номер носишь? – спросил Кузнецов.
– Сорок второй. Только у меня высокий подъем.
– Ну ладно. Тогда на, бери мой, сорок третий, а я твой надену. – Механик, кряхтя и отфыркиваясь от воды, стянул под водой сапог, протянул его геологу.
– Спасибо, друг. В самый раз пришелся. Тебя как звать-то?
– Сергеем.
– А тебя?
– Владислав… – Нечепорюк помедлил и добавил: – Матвеевич.
– Понятно. Ну а теперь, Матвеич, давай помолчим, побережем свои силы.
Механик ошибся: в такой обстановке думы про себя тягостнее мыслей вслух. Нечепорюк первый не удержался. Заговорил:
– Мало мы с тобой пожили, Сергей.
– Это почему же «пожили»? Я еще жить не кончил. Рано отчаиваться, Матвеич.
– Пожалуй, ты прав, – как-то безразлично протянул Нечепорюк. И добавил совсем о другом: – А в прошлом году в это время я в Сочи отдыхал. Персики ел. Благодать! Особенно вдвоем, из одного кулька…
Как мечтал он поесть персиков из одного кулька с Верой Дигай! Он и вез ей из Сочи целый ящик персиков. С Кавказа до Петропавловска хорошо – на ТУ-104 за сутки долетел. Пересел на другой самолет и за шесть часов добрался до райцентра. А тут – стоп: раньше чем через неделю транспорта в экспедицию не предвиделось. Ждать, – значит, из персиков получится каша. А он вообще не желал ждать. Он хотел видеть Веру, сказать ей, что сватовство Краева было дурацким и что он виноват, уехав не простившись.
В тот же день Нечепорюк раздобыл в раймаге в кредит резиновую лодку и отправился в плавание. Плыл, не замечая низкого неба, холодной воды, угрюмых голых берегов. Ящик укрыл плащом, а сам сидел на нем, греб, вдыхая слабый аромат южных плодов. Через два дня он добрался до лагеря, вытянул лодочку подальше на берег, взял ящик под мышку и направился к камералке.
– Здравствуйте! – громко сказал он, ставя ящик на стол. – Вот, привет из Сочи! Угощайтесь – персики!
Краев, Солодов, Серенко обрадовались, заулыбались, и лишь Вера, наклонившаяся над лотком с образцами, не повернула головы. Серенко моментально вскрыл ящик. Послышались восторженные возгласы. Нечепорюк взял несколько самых сочных, самых крупных персиков и положил перед Верой.
– Возьми, Вера. Я ведь тебе их вез, – тихо сказал он.
Вора вспыхнула, нехотя взяла плод и, не глядя на Нечепорюка, стала есть.
– Плохи наши дела, сэр, – доверительно сказал ему немногим позже Солодов, – Теперь можете считать меня своим союзником. А нашим счастливым соперником – этого юнца с махровыми ресницами – Серенко. Верочка, кажется, серьезно в него втюрилась. Так-то!
Сейнер качнуло. Вода хлынула к другому борту.
– Опять шевелимся. Чуешь, Матвеич? – почему-то шепотом спросил Кузнецов.
– Что ты? Я про персики думал, – опомнился геолог.
– Так вот люди и замерзают. Обязательно им что-нибудь хорошее чудится.
Глава 7
Они уже привыкли к холоду, не замечали ни тьмы, ни воды, ни голода. Им хотелось только одного – воздуха. Свежего, бодрящего, пропитанного йодистыми испарениями моря, соленого воздуха родной стихии. Его здесь так мало! В кубрике он спрессован и давит на головы многопудовой тяжестью, от чего даже слабый плеск отдается в ушах громом. Но тишины никто и не хотел, чтобы не остаться наедине с гнетущими мыслями.
Амелькот, которого в рейсе укачивало и он иногда подолгу не подавал даже голоса, вдруг разговорился:
– На летовье было так. Подгонят стадо к морю. На берегу ветер гнус отгоняет, олешкам спокойней. Я на олешка верхом и к морю, смотрю, как волны играют. Вернусь весь мокрый, дрожу. Чичине уже с чаутом ждет. До самой яранги по спине провожает. Больно моря боялась…
Никто не прерывал этот, казалось бы, нелепый сейчас рассказ Амелькота о детстве. Каждому виделся его родной край, где когда-то и он топал босыми ногами.
У Балзана Дабанова в глазах качалась степь. Он мчался на коне. Ветер парусил цветастую рубаху. По морю трав катились переливчатые волны. Тогда ему было девять лет. А в двадцать три:
– Из какого ты района, говоришь? Из Афинского? – Капитан Сазанов с веселым изумлением разглядывал скуластого меднолицего сезонника.
– Нет, из Асинского. Из Бурятии на Камчатку вербовался. С Байкала.
– Как же, знаю. Байкал проезжал, видел. Хорошая у тебя родина. Да если б ты был и из греческих Афин, то тоже не удивил бы. После войны на Курилы шхуну перегонял, в Пирее останавливались, в Афинском, так сказать, районе. – Капитан испытующе поглядел на новичка, протянул руку: – Добро! Будем вместе рыбачить.
Так три года назад Балзан Дабанов начал на «Боевом» морскую службу. Ловил сельдь, камбалу, треску. Сейнер кружил по разводьям, между ледяными полями Олюторского залива, штормовал в проливе Литке. И в самые трудные минуты матрос Дабанов оставался точным, находчивым, исполнительным.
– Из тебя славный моряк получится, степняк ты афинский, – басил Сазанов, через год подписывая Балзану рекомендацию в Петропавловскую школу плавсостава. – Только, чур, после учения возвращаться к нам на «Боевой».
Всего десять месяцев назад Дабанов получил звание штурмана малого плавания, надел форменную фуражку, и вот случилась беда.
«Не справился я. Не мог помочь капитану», – думал Дабанов, прислушиваясь к тяжелому дыханию Сазанова.
Никого не осуждал капитан.
Перебирая в памяти все сделанное командой для сохранения застигнутого штормом суденышка, Сазанов не раз мысленно вновь поднимался в ходовую рубку, чтобы предотвратить уже происшедшее. Решение, принятое им, было правильным и по существу единственным. Если его можно в чем обвинять, то лишь в том, что отправился в не предусмотренный рыбным планом рейс. Но он пошел, чтобы помочь голодающим. Нет, капитан не боялся ответственности.
Была еще одна мысль, назойливо сверлившая мозг. Поверят ли там, в инспекции, что он не был пьян? Ведь в эдакий штормягу трезвый не поведет судно, которому инспекцией определено плавать при волнении до семи баллов. Такое мог сделать только сумасшедший или пьяный… К черту эти мысли! Надо думать о другом: как выбраться из подводной ловушки? Продолжать ждать, когда их обнаружат? Без воздуха, в ледяной воде можно продержаться не более полутора суток. Другой вариант тот, что предлагал Пестерев: попытаться вынырнуть из сейнера и вплавь добираться до берега. Такое по силам только очень хорошему, натренированному пловцу. А как быть с теми, кто в машинном? Но раздумывать, ждать еще – значит обрекать всех. Надо снова держать совет. Капитан представил себе каждого, кому какое решение пришлось бы больше но душе. И вдруг снова давящая боль, расходясь от сердца, опоясала грудь, обхватила железным обручем, мешала вздохнуть.
«За всех подумал Сазанов, всем роли расписал, а сам ни на что не годен. Балласт». – Капитан подвигал спиной, пытаясь ощутить ребра наружного настила койки, чтобы искусственно заглушить тупую боль в сердце. А из сырого кромешного мрака наплывало забытье, обволакивая холодной слизью тело, мозг, волю.
– Ха-ха-ха! – внезапно раздался смех.
Все встрепенулись. Капитан узнал голос Пестерева.
– Виталий, что ты? – И про себя подумал: «Неужели свихнулся?»
– Да вспомнил, как однажды дома, в Мартынове, мы с ребятами начудили. Вот смеху было, – отозвался Пестерев. – Возвращались мы как-то раз ночью с гулянки, видим, бревна лежат. Сосед привез, решил дом строить. Нудный был человечина! Вот мы ему и «помогли». Чуть свет барабанят люди нашему соседу: «Ты что, спятил, что ли, улицу перегородил!» Вскочил тот с постели, сунулся в окно и обмер: весь-то лес раскатан поперек улицы и поставлен в козлы, как забор, – не пройдешь, не проедешь. А это мы постарались, – снова закатился смехом Пестерев.
– Поперек улицы? Ну и ну! – вторил Пестереву тенористый смешок Дабанова. – В козлы…
Закашлялся Амелькот. Рублев повернулся в его сторону. Плеснула вода. Этот звук оборвал внезапное веселье. Слышалось хриплое дыхание.
«Молодчина, Витька! Нарочно рассказал, людей взбодрить», – подумал Рублев и спокойно спросил: – Мартынове, это где, Витя?
– В Алтайском крае, – ответил Пестерев.
– Выходит, у нас команда подобралась целиком сибирская, – словно узнав об этом в первый раз, удивился Рублев. – Ловко! И все сюда, на Тихий океан, подались.
– Чтобы поехать сюда, я после службы у матери разрешение спрашивал, – продолжил Пестерев, – Старший я. Большак должен заменять в семье отца.
– А отец? – снова, будто позабыв о давно известном, спросил Рублев.
– Пропал без вести. В сорок первом.
– В сорок первом, ох, много пропало без вести, – подтвердил Рублев, – Трудное было время. А выстояли. Наш народ крепкий. Любое испытание выдержит.
Парторг Рублев знал, что говорить в тяжелую минуту. И хотя разговор, начатый им, на этом и оборвался, но он продолжился в мыслях каждого.
– Ну вот, ребята, – решительно проговорил капитан. – Под водой мы уже несколько часов. Нас, конечно, будут искать, а может, уже и ищут, но надо и нам самим что-то предпринимать. По времени сейчас должен начаться отлив. Пожалуй, самая пора попробовать выбраться своими силами.
– Говорили, лагерь геологов на самом берегу, – отозвался Рублев.
– Вот бы добраться до них кому-нибудь из нас.
Все поняли, куда клонил капитан. Кому-то надо пойти в разведку. Только как вырваться из затопленного судна? Единственный выход – нырять вниз, в рубку. Из нее надо суметь попасть в наружную дверь и потом уже вынырнуть через водяную толщу на поверхность. А что ждет там? Шторм? Хищная косатка?
Пестерев чувствовал шум в голове, покалывало сердце. Ему, бывшему подводнику, такое ощущение знакомо: содержание углекислоты в воздухе выше нормы. Норма – полпроцента. А сколько сейчас? Наберется этих процентов шесть-семь – и конец.
– Товарищ капитан, разрешите я попробую, – сказал он. – Лучше меня в части никто не плавал. И через торпедный аппарат приходилось выходить. – Матрос размял закоченевшие руки и, подняв их над головой, потер ладонь о ладонь.
– А может, мне? Я тоже служил на флоте, – перебил Рублев.
– Тебе, Макар Григорьевич, надо побыть тут, – мягко возразил капитан.
– Конечно, тут, – торопливо подтвердил Амелькот, еще теснее прижимаясь к Рублеву…
– Добро! – твердо сказал Сазанов. – Значит, решение таково. Первым иду я, за мной Пестерев.
– Дмитрий Иванович! У тебя же трое… – шепнул парторг. В ответ ему на плечо легла тяжелая рука капитана.
– Виталий, готов? – спросил он.
– Да. Сейчас гармонь отвяжу.
– Гармонь? Зачем?
Гармонь всхлипнула, фыркнула брызгами. Пестерев прошелся вниз-вверх по ладам. Густые, тяжелые звуки полились быстрей и быстрей. Звуковая лавина ударяла по барабанным перепонкам, оглушала, слепила.
Резко, с шумным выдохом сомкнулась гармонь. Капитан и Пестерев двинулись к выходу.
Рублев положил руки на плечи Амелькота и Дабанова, стиснул зубы. Он понимал, что капитан и матрос сознательно шли на подвиг, жертвовали собой, чтобы спасти их, остающихся в кубрике. Спасти в любом случае. Если достигнут берега и приведут помощь и даже если погибнут, то отсрочат момент гибели оставшихся, отказавшись от своих долей воздуха.
Первым нырнул капитан. Все затаили дыхание. Слушали. Но ничего, кроме неясного клокотания, не было слышно.
– Ну пока! – сказал Пестерев. Раздался сильный всплеск воды. И снова в кубрике стало тихо.
– Пить, – чуть слышно шептал пересохшими губами Амелькот.
Глава 8
В Пахачах «Боевого» ждали с часу на час. Все знали от Милки Кочан, что продуктов команда взяла только на сутки.
Милка, засунув руки в карманы модного плаща, направилась в кино. За ней пристроилась пятерка морячков. Ребята, широко улыбаясь, шагали точно в ногу за Милкой: огромные, с завернутыми по-мушкетерски голенищами сапоги ступали след в след каблучкам-шпилькам. Вдогонку им несся смех, поощрительные возгласы:
– Ишь, черти, пришвартовались! Да вы смелей! Успевайте, пока ее усатый в море.
Милка как будто ничего не замечала. Подняв голову со взбитой, отливающей медью прической, она свернула к клубу. На волейбольной площадке пасовалось несколько парней.
– А ну-ка, Мила, дай!
Девушка, неожиданно легко для своей крупной фигуры, подпрыгнула и, развернувшись, резко, сверху вниз, послала мяч в шествовавших сзади поклонников. Один из парней схватился за голову.
– Крепко срезала! – криво улыбнулся пострадавший, вытирая кепкой вымазанный лоб.
– Говори уж прямо: врезала, – хохотали товарищи неудачника.
– Остальное Витька добавит, – пообещала Милка.
Киномеханик уже подкатил ко входу в клуб бочонок и поставил на него кассу – две пустые консервные банки. В одной лежала пачка билетов, вторая – для денег. Каждый подходил, отрывал сам билет и оставлял деньги.
Клуб был переполнен. Из-за шторма в устье Пахачи собрался чуть ли не весь флот. На сейнерах оставались только вахтенные.
Милка, кося глазами, все ждала, что в лагуне появится вымпел «Боевого». Даже загадывала: «Вот досчитаю до десяти и раздастся сирена». Но вместо сирены услышала звон колокольчика.
На склоне сопки Ильписхунай, полого спускавшейся к косе, показалась собачья упряжка.
– Бабушка Рукхап! – Милка шагнула навстречу.
– Амто! Торово! – улыбалась старушка.
– Здравствуйте, чичине! А Амелькота нет, «Боевой» еще не вернулся.
– И-и, пусть. Я буду кино смотреть. – Старая корячка, воткнув в песок остол, стала ловко отстегивать у собак алыки.
Псы, пять пар, сразу же улеглись и высунули языки: умаялись тянуть нарты по мокрой траве. Это не то, что по снегу. Только одна сучка с бельмом на левом глазу крутилась возле хозяйки.
– Хо-ох! Совиная голова! – прикрикнула на нее Рукхап, И пояснила: – Стара уж, как я стара, а дома не остается. Стыдно ей без работы. Это тунгутумам отдашь, – подала старушка Милке кожаную торбу. – Гос-тин-цы, – выговорила она трудное слово и рассмеялась.
Рукхап, мать Амелькота, жила на стойбище, но каждую субботу приезжала в Пахачи проведать сына, привозила из тундры то туесок морошки, то вареных оленьих языков, то связку свежей юколы из лосося.
– Я схожу на рацию, чичине, – сказала Милка. – Сейчас начнется связь. Узнаю о наших.
– И-на-на! Возьми меня с собой, – попросила Рукхап и, не дожидаясь ответа, подоткнула малицу, засеменила вслед.
Радистка принимала сводки.
– С «Боевого» есть что? – спросила Милка, положив на стол перед радисткой горсть конфет «Золотой ключик».
– Вот, – подала та кипу телеграмм.
Милка пробежала глазами строчки:
«Штормовое предупреждение тчк Всем судам рыбокомбинатов и колхозов Востока Камчатки тчк Прогноз погоды от 08 до 20 часов по морям омывающим Восток ветер юго-восточный 9—10 баллов тчк Дождь снег видимость менее одного километра тчк Высота волны…»
– Так это вчерашние, – Милка перекидывала, не дочитывая радиограммы, и вдруг рука ее дрогнула.
«Всем судам находящимся в западном районе Берингова моря тчк Немедленно выйти на поиски МРС «Боевой» тчк Бассейновая инспекция», —
прочитала девушка вслух, повторила про себя, пытаясь осмыслить прочитанное.
– Вот еще с судов. – Радистка, отправив в рот конфетку, протянула три свежие радиограммы.
«Ведем поиски у береговой черты мыса Грозного тчк Видимость плохая снег».
«Находимся в Корфском заливе тчк Туман мешает просматривать берег...»
Милка задержала взгляд на телеграмме из Петропавловска, она была адресована помощнику капитана «Боевого» Дабанову.
«Дорогой Бальш нас родилась дочь назвала ее Элей как хотел ты твоя Галя».
– «Помощник капитана…»– Милка вспомнила, как молоденькая жена Дабанова – тоже из пахачинских сезонниц – приметывала на кителе мужа его первый золотой галун.
– На эту надо ответить сейчас, – сказала Милка.
– А кто пошлет?
Милка нагнулась к столу и быстро написала на чистом бланке:
«Поздравляем всем рыбокомбинатом рождением дочери тчк
Желаем здоровья тчк Балзан в море».
Подумала и добавила: «Подробности письмом».
– Передавай, я заплачу. Да, адрес забыла написать. «Петропавловск Роддом Дабановой». Дойдет!
– Ну, если у тебя лишние деньги, пожалуйста, посылай! – Радистка застучала ключом.
Рукхап, стоявшая рядом, почти ничего не поняла из разговоров девушек, но материнское сердце – вещун.
– Мой аккык, мой сыночек. – Лицо старушки исказилось от боли.
– Не надо, чичине, не надо. – Милка усадила ее на стул. – Они где-нибудь в бухте отстаиваются. Скоро придут.
– Мой аккык! Мой аккык! – повторяла старушка, глядя на груду страшных бумажек, а затем, схватившись обеими руками за голову и раскачиваясь, молча заплакала.
Всех нас ждали матери. Кого год, кого пять, а кого и больше. Первый раз Рукхап ждала первенца девять месяцев. Это было беспокойное и сладкое ожидание. А когда дождалась, назвала сына Амелькотом. Потом она, уже чичине Рукхап, ждала, когда он уезжал в школу-интернат. А проводив сына в первый рыбацкий поход, ждала уже всегда. Сердце матери моряка всегда заполнено этим горько-томительным беспокойным чувством.
В динамике затрещало. Отчетливый голос сказал:
– Я – «Рыба», я – «Рыба», слышите меня? Перехожу на прием.
– Слышу, слышу. Прием. – Радистка оглянулась на Милку и выразительно подмигнула.
Милка знала, что позывные «Рыба» принадлежат летчику-наблюдателю, с которым у радистки завязывался роман.
– Подхожу к бухте Сомнения. Внизу туман. Мешает болтанка. Высота триста метров. Пробую снизиться…
Динамик замолчал… И снова:
– Я – «Рыба», я – «Рыба». Вишу на рифах у южного берега бухты… Не пойму что. Плашкоут или еще что-то. Ни мачты, ни рубки.
Милка вздрогнула, обратила застывшие глаза к динамику.
– Я – «Рыба». Слышите меня? Опознал. Это сейнер. Малый сейнер. Эм, эр, эс. Он перевернут. Точно! Я – «Рыба», я – «Рыба». Всем, кто слышит меня. Даю координаты аварии…
Радистка оторвалась от машинки, живо повернулась к Милке.
– Вот, дура, и дождалась. Осталась соломенной вдовой. Сколько я говорила: требуй, чтоб Витька зарегистрировался. Теперь тебе страховки за него не выплатят. Заработок за весь сезон пропадет, матери переведут. Как подруге могу теперь признаться. Дело прошлое. Твой Витька раньше и меня за нос водил, но я дала отпор, сказала: «Мил-друг, только по закону». Знаешь, что он ответил?
Милка не слышала. Из краснощекой она вмиг стала бледной. Ее большие глаза раскрылись еще шире. Она уставилась на радистку и, тяжело дыша, оскалила зубы.
– Что ты, что ты? – отшатнулась радистка.
Милка отвернулась и опрометью выскочила из диспетчерской. Она бежала через косу к морю, держась рукой за лоб, запрокинув голову, выкрикивая одно только слово: «Нет, нет, нет!» В ней кричало все. И густые, отливающие медью волосы, которые Витька гладил своей шершавой, пахнущей смолой ладонью, и плечи – они и сейчас ощущали тяжесть его сильной руки, и груди, которыми Милка так любила прижиматься к нему.
– Нет! Нет! – Она остановилась возле самого прибоя. Волны катились и катились одна за другой, с шипящим всплеском опрокидывались на песок. И каждая новая волна слизывала пенные остатки своей предшественницы.
Девушка оцепенела, зажала уши. И вдруг упала и начала биться лицом оземь, загребая согнутыми пальцами мокрый песок…
А над косой, низко кружась, горланили чайки.
Глава 9
– Черт возьми!
– Что случилось? – Кузнецов пододвинулся к геологу.
Тот не ответил, продолжая будоражить воду. Механик протянул руку и наткнулся на согнутую спину Нечепорюка, что-то шарившего ногой.
– Что потерял, Матвеич?
– Пистолет, – процедил геолог.
– Да на что он тебе?
Но геолог не ответил, продолжая шарить. Кузнецов подождал немного и тоже принялся искать. С полчаса они оба возились в воде. Наконец механик наткнулся на кобуру, вынул из нее пистолет, подержал в руке и бросил подальше в темноту.
– Нашел? – спросил Нечепорюк.
– Нет. – Кузнецов уже шарил возле инструментального ящика, достал оттуда узкий нож, изготовленный из рашпиля. Потрогал острие застывшими пальцами и отправил нож вслед за пистолетом. – Не ищи, Матвеич, ни к чему нам эти штуки.
Как развеять эту темень? Нечепорюк сцепил на шее пальцы рук и стоял, раскинув в стороны локти, то зажмуривая, то широко открывая глаза. Он не помнил, сколько стоял так. С трудом расцепил пальцы, и затекшие руки, как плети, тяжело бултыхнулись в воду. Брызги окатили Кузнецова. По телу механика пробежал озноб. Он вроде как бы уже притерпелся к тому, что вода доходила до груди, но, когда она касалась лица, становилось не по себе.
– Ты чего? – недовольно спросил он.
– Мускулы затекли. – Геолог заработал руками, как веслами. Быстрее, быстрее. И вот он уже что есть мочи хлещет по воде.
«Дурит. Ну и пусть душу отводит», – подумал механик, осторожно отодвигаясь подальше от брызг. Но Нечепорюк уже перестал плескаться, обессилел.
– В перевернутом положении, вероятно, удобнее мыслить от обратного, – процедил он.
– Как понять: «от обратного»? Это у кого мозги набекрень. А нам, Матвеич, негоже так думать. Перевернулся сейнер, а не мы.
– Да ты философ, Сергей, – усмехнулся геолог и добавил, повысив голос: – Надо любить жизнь!
– Да кто ж ее не любит, чудак?
– Надо уметь любить! – уже закричал геолог. – «Девушку и смерть» вспомни!
– Знаешь, друг, иди ты к черту со своей смертью!
И опять нависла тишина. Подкашиваются ноги, сводит суставы. Сколько может так продолжаться? Нечепорюк повел плечами, словно желая сбросить с себя водное одеяние.
«Горы собирался свернуть, а сам в мышеловку угодил. Э-эх! Даже жениться не сумел, болван!» – с горечью подумал геолог, и вновь из темноты прямо на него шагнула девушка. Вот она ближе, ближе…
– Вера!
Кузнецов обернулся на крик, широко раскинув руки, шагнул, наткнулся на Нечепорюка. «Обругать?» – шевельнулась мысль, по не было злости. Наоборот, у него пробудилось к геологу какое-то доброе, теплое чувство.
– В жмурки играешь? – Нечепорюк оторвал от себя руки механика.
– Да нет, Матвеич, просто подумал я, что рядышком стоять лучше. И тебе и мне.
Такой ответ обескуражил Нечепорюка.
– Прости, Сергей. Почудилось разное, вот и сорвался, – сказал геолог.
«Психика у него, кажется, того», – подумал Кузнецов и уже не отходил от геолога. Забота о товарище по несчастью как-то притупила собственные страдания. Кузнецов был рад, что Нечепорюк заговорил спокойно, и стал задавать первые пришедшие на ум вопросы, лишь бы тот не оставался со своими мыслями.
– И чего ты обо мне печешься? – неожиданно сообразил Нечепорюк. – Один, глядишь, дольше бы продержался…
Кузнецов не ответил. Нечепорюку вспомнился Серенко. Техник обычно тоже не отвечал на его колкости, молча переживая их. Где он? Жив ли? Может, там, в кубрике?
– Послушай, Сергей. Сколько их там за переборкой?
– Ты что, уже позабыл?
– Если б помнил, не спрашивал.
– Все остальные там. Шестеро.
– Если бы все…
Кузнецова передернуло от злости. «Я, кажется, сейчас дам ему в морду».
– Все! Слышишь? Шестеро! И помолчи.
– Я о другом, – возразил Нечепорюк. – Наверное, у них воздух там кончается, а мы с тобой от его избытка друг другу в чувствах изъясняемся. Как бы им помочь?
– Это ты дело говоришь. Пошли! У меня идея. От нас, из машинного, идет в кубрик, к рации, провод. Выдернем его и через отверстие будет проходить туда воздух, – торопливо говорил Кузнецов. – Понятно?
Нечепорюк поймал себя на странной мысли. «Почему я так забочусь о тех, кто остался в кубрике? Почему, когда я думаю о них, то вспоминается не капитан, не матросы, а Серенко? Уж не потому ли, что если техник погибнет, а я останусь живым, то Вера ни за что не поверит, что Серенко погиб не по моей вине?»
– Пособи-ка, Матвеич, – донесся голос механика. – Давай сюда руку…
Кузнецов безуспешно пытался выдернуть провод.
– Вот чертовщина! Сам же крепил. Гарь туда просачивалась, так я из кубрика хомутиком закрепил, – ворчал механик. – Ну-ка, давай, вместе, разом! Еще, еще!
Дергали, пока не сорвалась свинцовая оплетка. Кузнецов, обозлившись, ударил кулаком по переборке, но удара не получилось. А из кубрика звуков больше не доносилось.
– Может, там уже…
– Ну что ты мне душу выматываешь! – оборвал механик и, будоража воду, двинулся к верстаку, долго возился там и наконец, тяжело отдуваясь, возвратился с молотком и напильником – единственным, что удалось ему отыскать.
Бить приходилось короткими ударами: в темноте не размахнешься. Молоток соскальзывал с острия напильника, сбивал кожу с рук, но Кузнецов бил, бил, размалывая провод, оплетку, сальник. Потом стал бить геолог.
– Не могли поставить железо потоньше на переборку, – ворчал он.
– Если потоньше, то нас с тобой, может, давно в живых бы не было.
Потом снова уцепились вдвоем за конец провода и общими усилиями выдернули его. Это произошло так неожиданно, что механик не устоял на ногах и, падая, ударился о что-то спиной.
– Матвеич! – радостно закричал он. – Я и забыл. У нас же есть сжатый воздух для запуска дизеля. Три баллона! Один не годится, я подкачивал его, а два еще нетронутых! – Руки Кузнецова обшаривали стену возле баллонов, где обычно висел ключ.
Один, другой поворот штуцера. Воздух со свистом вырывался из баллонов, пахнул на людей неожиданной свежестью. Еще вдох! Еще, еще!
Вдруг раздался сильный треск, скрежет. Заплескалась, забурлила вода, разбиваясь о дизель, о стены, захлестывая людей. Сейнер качнуло, и он начал крениться. Кузнецов и Нечепорюк прижались друг к другу, обнялись за плечи, уцепились за что-то. Широко раскрыв глаза, они глядели в темноту.
Вода продолжала плескаться, но, странное дело, уровень ее постепенно понижался, а судя по тому, что дизель заваливался на бок, а по потолку, ставшему полом, катился инструмент, ящики, Кузнецов понял, что судно постепенно ложится на борт.
– Никак корма поднялась, – удивился он.
– А? – бесстрастно отозвался геолог, погруженный в свои думы.
– Поднялась, говорю, корма. Гляди, гляди, светится!
– Где? Что светится? – встрепенулся Нечепорюк.
Через иллюминаторы капа пробивался слабый сиреневый свет. При покачивании судна он то усиливался, то затухал, оставляя скользящие отблески на чернильной поверхности воды.
– Давай вылезать! – Нечепорюк попытался броситься на свет, но механик удержал.
– Спокойно, дружище! Не торопись! Подождем, когда спадет вода.
– А если она и нас отнесет?
– До сих пор не снесло, может, и еще продержимся. Мы на камнях. Как приваренные.
Сейнер опять вздрогнул, завалился еще больше. Сиреневый свет в иллюминаторе стал набирать силу, желтеть, разгораться. Уже ясно были видны масляные пятна, грязный обломок доски, раскачивающийся на воде, неестественные очертания лежащего на боку дизеля, всей внутренности машинного отделения.
– Отлив! Точно!.. – Кузнецов не успел закончить фразы, как из иллюминатора скользнула длинная золотистая стрела – луч! Люди как завороженные следили за ним. Плеснула волна – и луч погас, чтобы через полминуты загореться вновь.
– Ну, теперь попробуем… – Кузнецов нащупал ногами опору, пытался дотянуться до крышки входного люка, но не достал.
– Помоги, Матвеич, приподними меня.
…Вот он уже держится за крышку люка, пробует откинуть ее. Но руки не слушаются. Нет сил. Кружится голова. Нечепорюк тоже еле держится на ногах, вот-вот отпустит. Стиснув зубы, Кузнецов наваливается плечом. Железная крышка люка открылась. Каскад воды, обрушившись в люк, втолкнул Кузнецова обратно в темноту…
