Текст книги "Через бури"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Никита Казанцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 35 страниц)

Часть вторая. ШАГИ В ЖИЗНЬ

С подножья гор – к их вершинам пути

Выбери тот, чтоб до цели дойти.

Глава первая. ВОЗВРАЩЕНИЕ

Какое счастье – снова дом,

Друзья, лошадка, ипподром

Купеческая семья Званцевых, мать и двое сыновей, отец служил в колчаковской армии, теперь, после успеха войск правителя России, возвращалась обратно в Петропавловск. Знакомый вокзал, родная привокзальная площадь. Где-то близко живут Татуры. Но что это? Сам улыбающийся Стасик с лицом родовитого молодого шляхтича, каким ему всегда очень хотелось быть! На нем желтые, по его собственным словам, «свадебные», отчаянно жмущие ноги ботинки. Но, главное, он держит под уздцы Точеную. Шурик бросился к ней, и она радостно заржала. Ведь это он, сидя в беговой качалке, привел ее на ипподроме первой, взяв приз!

Мальчик гладил шелковистую палевую шею лошади, она касалась его своей влажной и нежной мордой. Стасик тем временем переступал с ноги на ногу:

– А кто будет вещи в коляску укладывать? Мама с Витей, пока Шурик с приятелем в лошадки играет? – послышался голос Магдалины Казимировны.

Шурик со Стасиком вздрогнули, надо помогать Вите и Игнату, слезшему с козел.

– А Шалун-то хорош, первый рысак города, – тоном знатока произнес Стасик, рискнув погладить лишь лакированные оглобли, и прошептал Шурику: – А мы уезжаем до Польши насовсем.

– Как так? – изумился Шурик. – А я так торопился. И к тебе…

– Приходится познавать польский язык. Хочешь, будем вместе. Ведь твой дед-поляк Казимир Курдвановский – настоящий шляхтич.

– Гусарский полковник. В Сибирь сослан за польское восстание.

– Тысяча восемьсот шестьдесят третьего года, – тоном знатока уточнил Стасик.

– Он сражался за свободу Польши, – с гордостью добавил Шурик, как боевого коня, гладя по шее Точеную.

– То здраво! – похвалил Стасик.

Шурику понравилось незнакомое, но понятное слово и он согласился учить вместе с другом его язык, не подозревая, что в Польшу попадет лишь через сорок лет на Всеевропейский конгресс фантастов, проходивший в Познани. Стасик, в то время живя там, прочитает среди участников конгресса знакомое имя и решит отыскать друга.

Привязав Точеную сзади коляски, Стасик стал помогать Вите и Шуре укладывать вещи.

Возвращение паниковавших в 1919 году беженцев состоялось. Фронт далеко. Жизнь с поразительной легкостью вошла в свою колею.

Теперь, по представлению Шурика, он мог достигнуть всего. Однако в реальном училище все также оставался госпиталь. Учиться было негде. Он сам должен был постигнуть все для поступления в институт. Он читал запоем и фантастику, и приключения, и популярные научные книги. И к своим одиннадцати годам прочел не меньше, чем за последующие десятилетия.

Он твердо решил стать инженером, созидателем нового, никому пока неизвестного. Он уже тогда понимал, что для этого надо знать то, что уже есть, и как это сделали. И еще одно важное решение принял для себя Шурик: инженер обязан уметь делать все, что должны выполнять по его замыслам подчиненные. Но и этого казалось мало изменившемуся мальчику. Он должен прочесть все, что есть у папы, дяди Васи, у Зенковых, Владимира Васильевича, инспектора реального училища, а может быть, и со всей городской библиотеке. Эта программа казалась невыполнимой, ведь надо еще ходить к толстому Карлу Ивановичу, зубрить немецкий, имея за душой всего два класса реального училища. И к Вере Ивановне, восторгавшейся его успехами в арифметике.

На урок польского языка он попал лишь на последний. Учитель закончил его словом «кропка» («точка»), что Шурик и запомнил. И что интересно, когда инженер Званцев, будучи в Нью-Йорке, забрел в лавочку поляка, а тот узнал в нем русского, им обоим показалось, что они говорят не на двух разных языках, а на одном общем, родном.

Вите пришлось одному упражняться на кольцах, на турнике, раскачиваться на трапеции или на качелях, добавив труднейшую игру с гирями, постоянно таская их от весов на заднем дворе, где пахло сырой кожей. На парня, управлявшегося с весом непосильным, дивились мужики.

От папы приходили успокоительные письма: он уже не просто солдат, а ефрейтор и носит на погонах поперечную полоску. Вот только их благородия господа офицеры беспробудно пить изволят, «аж завидки берут…».

Мама, осторожно ступая по коридору, подошла к детской комнате. Если дети не спят, – решила она, – им надо показать папино письмо. Обычно в мальчишеской комнате она видела одну и ту же картину: Витя спал, уронив на пол «Мою систему» Миллера, рекомендующую после гимнастики обливаться ледяной водой с последующим растиранием и массажем, кстати братья отказались «по Миллеру» от курения и спиртного. На груди же Шурика лежали конечно же, раскрытыми две книги: Фенимора Купера – про краснокожих индейцев и их отвагу и гордость и любимого Жюля Верна – про подводный корабль «Наутилус» и его загадочного капитана Немо, который мог все. Рядом на стуле была еще и «Теория чисел». Обычно мама прикручивала фитиль керосиновой лампы. Тогда чувствовался запах копоти. Ступая на цыпочки, она бесшумно выходила из комнаты. На этот раз детская оказалась на крючке. Шурику снился сон, он часто его видел. Две фигуры с обнаженными торсами и черными волосами, подвязанными цветными лентами, в полной темноте двора беззвучно подкрадывались к высокому забору. Затем они перемахнули через него и по-змеиному припали к земле.

Один из них, с пером кондора в волосах, как акробат, вскочил на трапецию и острым ножом перерезал веревки, вцепившись ногами в перекладину спортивного сооружения. Потом, переползая по перекладине, вися вниз головой, срезал веревки колец и даже качелей. Их доска загремела и разбудила Шурика:

– Индейцы! – воскликнул он спросонья.

– Тогда готовься! Скальпы снимать будут, – мрачно предупредил Витя и полез под кровать.

– Они-то найдут, – заверил Шурик. – Следопыты!

– А я уже нашел! – послышался из-под кровати радостный Витин голос.

Он вылезал оттуда, чихая и держа две увесистые гантели в руках.

За дверью ощущались мягкие шаги. Кто-то коснулся двери, пытаясь открыть ее. Ребятишки стояли с поднятыми гантелями, готовые обрушить их на головы дикарей.

– Что такое? Почему дверь заперта изнутри? Мальчики, сейчас же откройте! И отзовитесь, – слышался отнюдь не чужой голос. – Мне сейчас будет дурно! Скорей! Игнат! Господи, спаси и помилуй! Витя! Шура! К вам никто не забрался? Я пошлю за офицерами.

Витя сбил крючок. В комнату ворвались мама и Игнат.

– Мамочка, это индейцы. В них нельзя стрелять. Они хорошие, – умолял Шурик, пока Витя исправлял гантелью им же согнутый крючок.

– Нельзя тебе на ночь такими историями зачитываться про индейцев и других дикарей, – сквозь слезы говорила мама потупившемуся Шурику, складывая книги на стол.

– А трапеция висит? – встрепенулся мальчик, заглядывая в темное окно.

– А пошто ей не висеть рядом с кольцами да качелью? Сюды мимо шел с фонарем.

– Но я видел цветные перья на голове вождя.

– Шурочка, павлин наш в Акмолинске остался. Заснул ты, сыночек мой, вместе с книжными героями.

– А как же Витя? Он под кровать залез, от скальпирования спасаться тяжелыми гантелями?

– Да я Шурке поверил. Защищаться-то надо! Разве не так?

– Пошто не так? Може то татарята баловались. Как вы изволили приехать, они на вас гадко ругались. Я их язык в погано-ругальной части хорошо знаю. Ответить шибко могу. Связываться не хотел.

– И хорошо. Соседи ведь, – примирительно сказала Магдалина Казимировна. – А теперь спать. Скоро светает. Вам, Игнат, спасибо за поддержку. Да хранит вас Господь.

Подозрения Игната были не напрасны. Витя с Шурой не хуже Игната знали татарские (или тюркские) ругательства, которые вошли в русский язык как мерзкая и оскорбительная матерщина, отнюдь не исконно русская, а гнусное наследие монголо-татарского ига.

Не всех устраивало в Петропавловске возвращение буржуев. И прежде всего татарских мальчишек, отражавших настроение взрослых. Стайка таких ребят стояла у дома наискосок от званцевского, тоже углового. Собственно, дальше улицы не было. Крутой спуск начинался с татарских домишек на четной и нечетной стороне. Отсюда, с высоты, открывался чудесный вид на низину с протекавшим вдали Ишимом, притоком легендарного Иртыша, поглотившего первопроходца Сибири Ермака.

Словно в память ему, взмыли пологими волнами два ажурных металлических пролета железнодорожного моста через Ишим и дальше – на Уран, в Европейскую Россию.

Группа татарских мальчишек спорила о чем-то между собой. При виде же подходивших Вити и Шуры, в чистеньких, выглаженных матросках, отчаянно загалдела и замахала руками.

Через мгновение град неумело брошенных камней полетел в братьев Званцевых.

– По окопам! – скомандовал Витя, потирая ушибленное камнем левое плечо.

Они тотчас оказались в мокрой от недавнего дождя сточной канаве. Витя прихватил угодивший в него камень. Прицельное метание – любимое его упражнение, и сейчас он выбирал достойную для единственного снаряда цель. Других камней в заросшей канаве не было.

Бросок оказался на редкость удачным. Вся ватага ребят стаей испуганных птиц с общим воем скрылись за воротами своего двора, откуда доносилось:

– Русский шайтан пулем стрелял, кончать наш паря хотел! Конный разведка стреляй бешен собак.

Дальше слышались знакомые Игнату да и ребятам ругательства.

Поле битвы осталось за перепачканными грязью Званцевыми. И не контрразведки они в тог момент боялись, а мамы.

– Пошто пугались, Сарычи? Пошли до заднего двору, – предложил появившийся Игнат. – Я фартуки кожаны выдам – сыру кожу ворочать, а жена моя матроски ваши хошь на выставку, хошь на прилавок отделает. По утру, пока спать изволите, она-то вам их и сготовит.

Витя склонен был согласиться, но в Шурике взыграла на четверть наполнявшая шляхетская гордая кровь.

– Мы ни в чем не виноваты. На нас напали. Мы защищались. И были вынуждены укрыться в канаве.

Пока они говорили, мимо прошла татарка с закутанным лицом:

– У-у, шайтан! – погрозила она кулаком. – Барынь давай сюда, барынь!

Игнат покачал головой и пошел за Магдалиной Казимировной.

Вскоре вернулся с нею.

– Твоя сына из пистолет кончай моя ребенок. Конный разведка твоя сына здесь стреляй будет.

– Да что вы, Гульджемаль! Не первый год рядом живем. Стирали вы у нас всегда. Нет у детей моих пистолета, да и выстрела никакого не было. Не приведи Господь! Камнями шалуны перебрасывались. Ваш Аллах все видел. Обещаю, сыновей за драку строго накажу. В церковь пойдут прощения у Бога просить, а мы добрыми соседями останемся, – убеждала татарку Магдалина Казимировна.

– Аллах все видай. Муж конный разведка айда, – сквозь слезы тараторила татарка. – . Стирка давай. Деньги нужно, сын лечить.

– На сына я и так дам.

– Честь имею, Магдалина Казимировна! Чем могу помочь? – спросил живший во дворе у Званцевых поручик Ерухимович.

– Да вот ребята доигрались. Татарского мальчика камнем задели. Отец его за смертной казнью в контрразведку пошел.

– Забыли инозерцы, что у нас не хан Гирей правит, а адмирал Колчак. Мы с той контрразведкой и посмеемся над приключением. Прикажите только стол накрыть.

– Няня, няня! – забеспокоилась хозяйка дома, отдавая приказание исполнить предложение поручика.

Тем временем по улице грозным строевым шагом уже шли офицер и два солдата, вооруженных винтовками образца 1892 года, сбоку от них, стараясь не отстать от стражи, торопливо трусил низкорослый татарин.

Пришедший подпоручик Файт отдал честь поручику и строго спросил:

– Где убитый?

– Господь с вами, господин офицер! Ребятишки на улице играли, расшалились и ушибли невзначай одного парнишку. Мы сами о бедняжке и побеспокоимся. Не угодно ли к столу? Подкрепиться. Через весь город к нам. И пешком. Право, не грех за стол сесть.

– Отказ столь прелестной даме бестактностью выглядел бы, – расшаркивался обрадованный офицер.

Меж тем поручик Ерухимович вглядывался в стоявших у ворот, как на часах, солдат.

– Никак, Иван Погибайло?

– Так точно, Ваше благородие!

– Мне ж донесли, что на переправе…

– Никак нет! С чайником бежал, воды набрать для вашего благородия, а потому без оружия. А без оного там за дезертира идешь. Когда вели меня в караулку, через тот самый чайник-то ваш весточку хотел вам подать, фамилью свою солдату назвал.

– Вернули мне чайник. Метка части на нем была. А рядом нацарапано «погиб…» Не дописал солдатик…

– Меня сперва в штрафной взвод сунули, само собой в расстрелах пришлось участвовать. Точно в голову бил. Вот и перевели сюда на грязную работу, а тут, понятное дело, не продвинешься. Хоть бы в денщики обратно к вашему благородию…

– Боюсь, Погибайло, для этого тебе рук не отмыть. Пытать-то приходилось?

– Так ведь если не ты, так тебя.

– Эх, Ваня! А мы с тобой в мороз одной шинелью укрывались…

– А теперь брезгуешь, вашь благородь… – сказал палач и зубами скрипнул.

На следующий день тот же офицер расшаркивался перед хозяйкой дома:

– Ваше очарование, мадам, вот и снова меня привело к вам. Вчерашнее угощение выше всяких похвал. В особенности после тюремной похлебки, которой нас потчуют.

– Я рада вам, капитан, – радушно встретила Магдалина Казимировна контрразведчика, вглядываясь в его румяное, улыбающееся лицо херувимчика с выбившимися из-под фуражки кудряшками.

– Что вы, мадам! Я всего лишь подпоручик, ниже вашего постояльца Ерухимовича. Кстати, вы оказали бы мне огромное одолжение, если бы позволили побеседовать с ним об одном из моих солдат, его бывшем денщике. Да и о ваших сынках тоже. Он их близко узнал.

– Ах, что их узнавать? Дети. И вы недавно шалили.

– Я и сейчас не прочь, но не с иноверцами же? Так попросите поручика. Наедине с вами нашалишь еще…

И грязная тень скользнула по ангельскому лицу.

– Няня! Попросите поручика Ерухимовича.

Высокий сутулый поручик немедленно явился.

– Вы уж меня извините. Похлопочу по хозяйству, – и Званцева оставила офицеров одних.

– Итак, поручик, я хотел бы избежать вашего ареста в доме местных богачей. Детские игры вывели меня на вас.

– Не люблю шарад и подобных загадок. Вы говорите с офицером добровольческой армии, сражавшимся против германских полчищ в армии его величества.

– И братавшегося с ними, по показанию вашего денщика.

– Тот, кто был на фронте, а не околачивался в тылу, знает, что братались изможденные войной солдаты, а не боевые офицеры с Георгиевскими крестами, чье имя выбито на мраморе Георгиевского зала Кремля.

– Довольно похвальбы с намеками. Кто сопровождал к командованию представителей солдатских комитетов? – потребовал ответа контрразведчик.

– Я шел с солдатами к командованию, чтобы избежать ненужного кровопролития.

– То есть прекращения военных действий. «Мир любой ценой» – большевистский лозунг у георгиевского кавалера? Не так ли?

На поручика смотрели, как ввинчивающиеся буравчики, голубые ангельские глазки.

– К чему вы клоните, подпоручик? Да, политики использовали недовольство измученных солдат.

– И вы хотите вместе с ними сорвать победу? Не отрицаете?

– Это бездоказательно. Я пришел с председателем солдатского комитета к командованию в блиндаж, чтобы предотвратить бессмысленное нападение на мирно настроенных германских солдат.

– Враждебной армии, готовящейся захватить Петроград. И с этими большевистскими идеями вы проникаете, как их лазутчик, в ряды добровольческой армии, изменяя нашим союзникам?

– Это предвзятый, недопустимый в отношении георгиевского кавалера допрос.

– Мы продолжим его надлежащим образом, с вашими письменными возражениями, если дружески прогуляетесь со мной без надетых на вас вашим же денщиком наручников. В угоду иноверцам не скомпрометируем дом, где вы притаились в ожидании своих.

– Вы ждете еще кого-то из своих? – спросила подошедшая Магдалина Казимировна, услышав лишь последние слова контрразведчика. – Я тотчас распоряжусь.

– Мадам! Было бы неучтиво скрывать от вас истину. Гости, похуже татарина, стремятся к вам в виде передовых отрядов Пятой Красной Армии под командованием командарма Тухачевского.

– Михаила Николаевича? – вырвалось у поручика.

– Вы так близки с ним? – заинтересовался контрразведчик.

– Мы с ним вместе учились.

– Приятное знакомство. Вы бы у них не в поручиках ходили! Уж не меньше комдива. Кстати, мадам, мы задерживаем вас. Сто километров за отступающей армией – каких-нибудь два перехода. Осмелюсь посоветовать заложить всех лошадей, погрузить что можно, остальное спрятать и присоединится к нашему обходящему город обозу. Мы с поручиком отправимся вместе. Честь имею.

Два офицера, казалось бы мирно беседуя, зашагали по размякшей от начавшегося дождя недавно пыльной улице. Следом вдоль забора пробирались два солдата с винтовками.

Магдалина Казимировна поспешила в дом к недавно установленному телефону, бессмысленно твердя его номер: «248, 248, 248». Хотя звонить ей нужно было совсем по другим номерам Владимиру Васильевичу и тете Клаше.

Время было тревожное, но для Вити и Шуры это была пора подлинной сказки. Под домом оказалось подземелье, о котором никто не подозревал. Игнат прозевал ребят. Когда он сдвинул часть стены, то там для них открылся проем, а в нем лестница. Мальчики проскочили вниз и оказались в просторном пустом помещении, где удобно бегать и играть в прятки. Но отдаленный угол, наиболее подходящий, как им казалось, для игр, стали вдруг заполнять всякой всячиной, которую Магдалина Казимировна сама укладывала. Ребята узнавали перенесенные сюда картины, сервизы, статуэтки, часть наиболее ценной мебели и, конечно, любимое папино кресло из кабинета. Книги в пачках или просто связками, а то и врассыпную заполняли пустые места.

Откуда-то появившиеся Владимир Васильевич и тетя Клаша приносили на носилках кирпичи, а детей тетя Клаша, не спрашивая маму, заставила носить в ведрах цемент.

Наступил самый острый и горький миг. Загруженный угол подземелья стали отгораживать новой стеной, как будто его никогда и не было. У Шурика комок подступал к горлу, по мере исчезновения знакомых вещей.

И он заплакал. «Разве мы пираты и прячем награбленное?» – думал он, и неизвестно кто ответил ему: – «Хуже…» – «Но почему? Они не нашли ни одного прикованного цепью скелета!»

Вышли на воздух Витя и Шура с сознанием, что они теперь владельцы клада и когда-нибудь бородатыми и усатыми разберут секретную стену в подвале, куда укладывали неумело, но тщательно укладывали, кирпичи мама и тетя Клаша. Увидев их во дворе, мама ужаснулась и заставила тотчас сменить перепачканные костюмы. Няня принесла другие, выстиранные и выглаженные все той же, уже успокоенной татаркой Гульджемаль. На голове ее забияки Махмуда, кроме шишки и царапины под жесткой копной черных волос, ничего не осталось.

Меж тем в доме царил хаос, как перед отъездом в теплушке. Без мебели стало просторнее. На стенах невыцветшие пятна говорили о снятых отсюда картинах.

Сбился всегда строго соблюдавшийся в доме Магдалины Казимировны порядок. Она, воплощение чистоты и аккуратности, растерялась в этом бедламе. Как ехать, куда, на чем?

Позвонил Владимир Васильевич и сообщил, что достать теплушку ни за какие деньги невозможно, весь подвижной состав передан военным для коней и пушек.

– Да разве пушки в тылу нужны, а кони ходить разучились? – возмущалась перед замолкшим телефонным аппаратом Магдалина Казимировна.

Но едва ли какой-либо генерал или сам адмирал Колчак мог бы лучше промолчать, чем этот новенький желтый настенный телефонный аппарат.

И тут Магдалина Казимировна решила отступать вместе с армейским обозом в одной коляске. Без вещей!

Игнат запряг Шалуна с пристяжной в легкую летнюю коляску, поднял изящный кожаный верх в защиту от дождя, начавшегося со вчерашнего дня, и перенес в багажник теплые вещи хозяев, свои же подложил под себя на козлы. Надел на себя армяк с капюшоном и стал походить, как решил Шурик, на французского монаха-доминиканца из любимых его приключенческих книг.

Глава вторая. ЗАПАХ СМЕРТИ

Как безобидны тигрят игры,

Так беспощадны сами тигры

Хмурым утром осеннего дня, с назойливым дождем, барабанящим по кожаному верху, коляска выехала на грязную проселочную дорогу. По ней ползли с налипшей на колеса многокомковой глиной мобилизованные крестьянские подводы со всевозможным армейским скарбом и продовольствием.

По обе стороны дороги, вразброд, стараясь шагать по лужам, чтобы меньше пудовой грязи оставалось на сапогах, брели солдаты в промокших шинелях с винтовками и тощим солдатскими мешками за усталыми плечами или волочили «боевое оружие» по грязи за ремень.

Понурым выглядело отступающее воинство. Зрелище это подавляло Шурика.

Но особенно угнетали его часто попадавшиеся трупы лошадей, павших, очевидно, несколько дней назад и оттащенных в сторону с дороги. Были они неестественно вздутыми, словно кто-то нарочно накачал их воздухом для сохранности. «Могильники обреченных на голод безлошадных крестьянских семей». Порывы ветра доносят в коляску противный сладковатый трупный запах, и не от одних только перетрудившихся животных, покорно тащивших до последнего вздоха военную кладь.

Там и тут, тоже оттащенные в сторону, валялись скомканные шинели, а из-под них торчали никем не снятые сапоги. Смерть на дороге поражения.

На всю жизнь запечатлелась потрясшая Шурика жуткая картина впервые увиденной им Смерти и холодной, умелой жестокости на бойне консервного завода.

Военным летом Званцева с сыновьями отдыхала в Боровом, неправдоподобной красоты кусочке Швейцарии, по «недосмотру» Природы занесенном в Сибирскую степь.

Озорное любопытство привело ребят на консервный завод. Местные начальники не решились прогнать хозяйских детей и даже дали им провожатого.

Печатание на длинных листах жести могучей бычьей головы с короткими рогами заинтересовало особенно Шурика, у которого была «слабость» ко всему печатному. И слова «ЗВАНЦЕВ и СЫНОВЬЯ» приобретали особый смысл. Могучая машина точно разрезала все жестяные картинки, а другая ловкая пособница с завидным умением свертывала напечатанные картинки в изящные коробочки. Одно донышко к ним припаивали паяльщики. Рабочие в кожаных фартуках привозили такие коробочки, чем-то заполненные. И люди в белых халатах (новшество, перед войной вывезенное дядей Васей из Англии) с нагретыми в разожженных горнах паяльниками в руках окончательно запаивали их, превращая в консервные банки. Шурик готов был идти купаться, но Витя непременно хотел посмотреть, как на бойне люди с быками борются. Пришлось вести детей туда, что провожатому явно не хотелось.

– Столько на одного! – возмутился Витя при виде огромного быка, миролюбиво стоящего среди нескольких человек. Мальчик рассчитывал увидеть что-то вроде циркового единоборства, когда во время своего бенефиса татарский богатырь Хаджи-Мурат, взявшись за рога, сваливал на землю быка. Здесь было по-иному.

Короткорогий бык с высокой холкой, подгоняемый хворостинкой, покорно подошел к бетонной площадке с влажным желобом.

По короткому окрику рабочие разом бросились под быка и, ухватив его за ноги у копыт, все вместе дернули в одну сторону. Могучее животное, как подпиленный дуб, свалилось на бетон, дрыгая ногами и пытаясь встать. Но его противники уже сидели на нем, не давая ему двигаться. Свалили люди быка так ловко, что вытянутая шея его пришлась над желобом.

Теперь главное лицо трагедии село на плечо поваленного гиганта и сверкнувшим в руке огромным ножом стало быстрыми отточенными движениями перерезать горло гиганта. Кровь хлынула струей и, дымясь, потекла потоком по желобу.

Какие-то мужчины в чесучовых костюмах и соломенных шляпах и нарядные дамы с зонтиками черпали стаканами из этого потока и тут же выпивали горячий живительный напиток.

Это были курортники. Они, как сказали ребятам, таким способом лечились.

– Вампиры! – негодующе прошептал Шурик.

Он был вне себя от омерзения привычного убийства. В настоящий миг он ощутил Смерть, Насилие и Жестокость… А разве не это ли самое происходит вокруг во время отступления армии? Люди бегут, чтобы их не настигли, не сбили с ног над желобом и не перерезали бы горло?

Шурик хотел бежать в тот летний день с бойни, но Витя мужественно воспринимал действительность, желал увидеть, что сделают дальше с быком… и не с одним. Целое стадо ждало своей очереди…

Шурик наотрез отказался от знакомства с освежеванием туш и попал в цех, где еще теплые туши, лишенные кожи, отправленной на кожевенный завод, были подвешены к монорельсам, шеями вниз. Голов уже не было. Они останутся на жестянках. Казалось, потрясениям Шурика настал конец, если бы незначительная деталь в этом Логове Смерти не переполнила его чашу познания изнанки жизни.

Витя подозвал брата к подвешенным тушам с обнаженной мускулатурой недавно еще живого существа.

То, что увидел Шурик было невероятным. Убитое тело было все еще живым. Обнаженные мышцы вздрагивали, сжимались, пульсировали… Для Шурика это было ужасно.

Много лет спустя инженер Званцев, беседуя в США с миллионершей, узнал, что она регулярно возит своих детей на Чикагские бойни, чтобы закалить их характер.

Шурик Званцев для такой жизни на бойне не закалился и витающий на дороге отступления Дух Смерти подавлял его.

Резкий свист над ухом и громкий щелчок вывели Шурика из оцепенения. Оказывается, какой-то бедолага в вымазанной глиной шинели, видимо, уже вывалявшись в ней на дороге, присел на подножку коляски. Игнат же показал чисто цыганское искусство владения бичом. Солдатик свалился в лужу, едва не попав под колеса коляски. Встав на четвереньки, он выловил из воды свою видавшую виды винтовку и прицелился в торчавшего на козлах Игната.

Затвор щелкнул, но выстрела не последовало. Солдатик изрыгнул поганое наследие монголо-татарского ига и, отбросив ненужное оружие, сел, зажав голову руками.

Игнат стал чаще оборачиваться назад, нет ли «незваных попутчиков». И вдруг даже ахнул от ярости. Какой-то офицеришка не больших чинов рискнул забраться на Точеную и верхом погарцевать на ней, но смог только животом лечь ей поперек спины.

Игнат привстал на козлах, совместил уменье со злостью и так стеганул незваного кавалериста, что рассек его тонкую английскую шинель. Офицер взвыл от боли и свалился с лошади, но сразу вскочил на ноги.

Коляска двигалась еле-еле и пострадавшему ничего не стоило догнать палевую красавицу, словно это она была его обидчицей. И высунувшийся из коляски Шурик с ужасом увидел, как офицер поднес вынутый из кобуры кольт к уху несчастной лошади и выстрелил. Надежда беговых дорожек, наследница знаменитых рысаков, как подрезанная, упала, натянув повод, привязанный к коляске, словно пытаясь встать.

У офицера в разорванной легкой шинели виднелось в разрыве голое розовое тело с красным рубцом от удара кнутом. Как оглушенный собственным выстрелом, стоял он около своей прекрасной жертвы с кольтом в руке, а перед ним возник трясущийся в неистовом гневе мальчонка, внушая непонятный страх:

– Вы… вы негодный, мерзкий убийца! Хуже Айртона, которого, как одичавшего зверя, сняли с дерева дети капитана Гранта!

– Но, но, потише! – потребовал офицер.

– Пошто потише? – раздался громовой голос Игната. – Это тебе потише надо, ваше благородье! Ты кого застрелил? Личную собственность адмирала Колчака. Кобылу ему преподнесли, как она большой приз взяла вот с этим молодым наездником. Его в адмиральскую ложу вызывали.

– Это правда, – вмешался подъехавший верхом на коне поручик Ерухимович. – Я там был, слышал речь министра просвещения. Хозяева Точеной той же ночью выехали в адмиральском поезде. Вам, прапорщик, головой бы пришлось ответить, если бы у Точеной родной сестры Обточеной не было. Точь-в-точь два яблочка.

– А как же я? – спросил перепуганный офицерик.

– Вот – подпоручик Файт, начальник контрразведки, не сегодня-завтра капитаном станет. Его ребята вас в Омск доставят. А там уж как Колчак решит. Стрельба на дороге. Бандитизм.

Файт перевел сверлящий взгляд на дрожащего от холода и волнения прапорщика.

– Господин подпоручик! – заносчиво начал тот. – Я хоть и прапорщик, но князь древнего рода, племянник самого князя Шаховского. Он тоже едет в этом обозе.

– Да? Не слышал. Может быть, Трубецкой? Но тот едва ли стал бы с огнестрельным оружием промышлять на Большой дороге.

– Но я никого не грабил.

– Исключая самого Верховного правителя России адмирала Колчака, а он даже Рюриковичам такого разбойного права не давал. Извольте сдать мне кольт, из которого произведено убийство.

Шурик дрожал не меньше злосчастного прапорщика. Он не раз пытался восстановить правду, сказать, что Точеная вовсе не адмиральская лошадь, а его собственная, потому он так и плачет – уж очень он ее любил, и в ложе на ипподроме не адмирал Колчак был, а министр просвещения.

Сидевший верхом на гнедом коне поручик Ерухимович перебил его, не дал говорить:

– Господин подпоручик! Нельзя слушать травмированного всем случившимся малолетнего ребенка. Слова кучера весомее. Тем более, что я знаю сестру Точеной.

И этого лгуна Шурик готов был считать своим другом! Никакой кобылки, сестры Точеной нет, Игнат-то знает. Он просто припугнул прапорщика.

Контрразведчик подъехал ближе:

– Иди, мальчик к маме. Скажи, чтобы не посылала тебя выручать племянника своего жильца из князей. У нас в контрразведке допроса с грудных младенцев не снимают.

Шурик зарыдал. Так его еще никто не обижал. А Игнат молчал, помогая нескольким солдатам освободить колею, стащить Точеную на обочину. Шея у нее при этом загнулась, будто лошадь искала прощальным взглядом своего маленького хозяина.

– Поручик Ерухимович, вы куда? – забеспокоился контрразведчик, увидев, что поручик заворачивает коня.

– Как куда? За вашим капитанским званием! За кобылкой адмиралу!

– Остановитесь! – уже кричал контрразведчик, смотря вслед своей ускакавшей добыче, гневно расширив ангельские глазки-буравчики, заставляя вспомнить, что среди низвергнутых с небес ангелов был и демон.

Игнат вытер рукавом влажный лоб, дождь начинался снова, и, глядя в сторону ускакавшего офицера, сказал:

– Ишши его, как ветра в поле.

Шурик ничего не понял и, вздрагивая всем телом, уткнулся в доброе мамино плечо.

– Все от Бога. У нас Шалун с пристяжной остались, коляска тоже. Продадим. Остановимся у Липатниковых. На первое время хватит, а там и папа вернется.

«Папа вернется! – с горечью подумал Шурик – А сколько их не возвращается?» Идет война, где доблестью считается убить противника, перерезать ему горло. А он полон сил, здоров. И, даже убитый, будет еще жить в мышцах своих. Война – это бойня. И где-то разодетые люди пьют кровь убитых стаканами, правда не зачерпывая ими, а наполняя их из красивых бутылок. С этими невеселыми мыслями мальчик уснул. Видел во сне Точеную, статную, на весело пружинящих ногах. При виде его она заржала. Ржание пристяжной и разбудило его. Остановились в большом селе у дома учительницы. Сама она, седая пожилая женщина в платочке, помогала приехавшим с детьми выйти из коляски.