Текст книги "Через бури"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Никита Казанцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 35 страниц)

Таким же временным работником был и мистер Бронкс, взятый Амторгом на службу на время работы выставки за знание русского языка и за владение адресами всевозможных технических фирм. Располагались они в Даунтауне, то есть в нижнем городе, бывшем голландском поселке у порта Нью-Амстердам, с грязными улицами и переулками. Было здесь действительно все не так, как в чистом верхнем городе, с его «джентльменскими» просторными авеню, с геометрической точностью пересекающими их стритами под номерами, и единственным косо разрезающим и авеню, и стриты знаменитым Бродвеем, на котором теснились бесчисленные театрики, кинозалы и увеселительные заведения. Даунтаун был контрастом верхнему городу, где брошенные газеты подбирались армией негров, ходивших с заостренными палками. Попав сразу на бумажную фабрику, многостраничные фолианты превращались там в чистые листы.

Пригород Фляшинг, где создавалась выставка, в представлении человека, побывавшего в Нью-Йорке, не походил на американский город. На самом же деле, он был настоящим американским городком, тихим и патриархальным, без небоскребов, а состоящим только из одних стандартных коттеджей.

В одном из них мы и сняли вдвоем с Вениамином Вениаминовичем комнату. Добродушный хозяин, четверть века проживший здесь, так до конца и не постиг английский язык, упрямо называя Нью-Йорк Нев-Йорком, как он пишется. Зато нас с Вин Винычем он принял как родных. Причиной тому было наше русское приветствие всех словами:

– Добрый вечер.

– Чехи? – спросил кто-то, отвечая нам по-чешски: – Вечер добрый!

– Нет, русские.

Нам отвели комнатку на втором этаже, опрятную и удобную.

Утром за мной заехал мистер Бронкс на своей машине, держа ее из экономии, чтобы не тратиться на городской транспорт, где строгий кондуктор направит на вас по-гангстерски пистолет, чтобы вы опустили в щель в его дуле никель.

По пути мы заехали в десятицентовый магазин Вудворта, пожалуй, одну из главных достопримечательностей города. Там по дешевке я купил себе шляпу, недолго имевшую шикарный вид. Моя московская кепка, как и заграничный паспорт, остались у нашего приветливого консула, московского инженера Николая Ивановича. Он разъяснил нам, что с документами здесь никто не ходит, а кепку носят или негры или бродяги. Надо купить себе шляпы и снимать их обязательно в лифте, если там есть дама.

Амторг размещался на одном из этажей двадцатиэтажного здания. В лифте белозубый негр лихо прокатил нас с ветерком, так что при подъеме подкашивались ноги, а при остановке мы словно повисали в воздухе, как межпланетные путешественники.

Мистер Бронкс провел меня в пустующий кабинет, предоставленный нам для переговоров с фирмами. Вооружившись толстой телефонной книгой, он приглашал на строго определенные часы представителей нескольких фирм, чтобы передать им заказы на газосветное освещение, на установку прибывшего багажом на «Куин Мери» оборудования, включая мои велосипедные цепи и редукторы с «мальтийским крестом». Заграничная наша работа закипела.

Глава вторая. БИЗНЕС

Не снимайте, как в лифте с дамой, шляпу.

Там с бизнесом легко и в лужу вляпать…

С передачей заказов дело шло. Представители фирм хватались за лакомые куски и тут же, немедленно, подписывали контракты с жесткими сроками. Но когда дело дошло до работ в павильоне, выяснилось, что для установки газосветного освещения прислали срочно нанятых по дешевке безработных, которые и понятия не имели, как к электрике подступиться.

Пришлось Званцеву с мистером Бронксом ехать в запутанные улочки Даунтауна. С немалым трудом отыскали они обшарпанный подъезд договорной фирмы. Их встретил суетливый клерк с усами и лысиной и провел к шефу, сидевшему за конторкой, водрузив на нее ноги. Не снятая, нарядная в прошлом шляпа от Вудворта, съехала набекрень, в руке он держал телефонную трубку.

При виде неожиданных посетителей он снял ноги со стола и буркнул в телефон: «О'кэй!», уставив на них близко посаженные около птичьего носа оловянные глаза. Мистер Бронкс изложил ему претензии, особенно напирая па приближающийся срок открытия выставки.

– О'кэй! – сказал шеф. – У нас пятнадцать миллионов безработных, получающих порой временную работу.

Долг босса, на которого они будут работать, обучить их. Я не могу посылать всюду одних Эдисонов. Рабочий не должен ничего придумывать. Он рычажок или зубчатка. Его надо поставить на место, ввести в зацепление и он заработает, как часы, которые не забыли завести. О'кэй. Я пришлю туда умелого парня, который заменит вас, не желающих дать исчерпывающие указания.

Бронкс перевел мое возмущение и ссылку на договор, по которому фирма обязывалась в срок установить освещение.

– Будут вам огоньки. Америка страна электричества. Наш Эдисон, к вашему сведению, изобрел лампочку накаливания, а не ваш Ладыгин.

Мистер Бронкс сказал несколько спокойных слов, после чего шеф фирмы преобразился и даже снял поношенную шляпу.

– Что вы ему сказали? – спросил Званцев.

– Я напомнил ему о неустойке и праве потребовать уплатить часть ее, в случае наших сомнений.

– О'кэй, джентльмены. Все будет о'кей! Вы славные парни, и с вами приятно иметь дело. Я сам приеду к вам. О'кэй?

– Имейте с собой аванс неустойки.

– О нет, сэр. До этого наш с вами бизнес пока не дошел.

Саша и Бронкс вернулись в павильон, захватив с собой, по просьбе фирмы, шефа, как его там отрекомендовали – Эдисона, дюжего парня с насмешливыми глазами.

В павильоне ожидал неприятный сюрприз.

– О, Алэк! – встретил Званцева похожий на боксера-тяжеловеса грузный бригадир рабочих, устанавливающих демонстрирующие механизмы. – О, прелестная леди, – остановил он проходившую мимо маленькую стендистку Зою. – Скажите Алэку, чтобы он не сердился'. Велосипедная цепь порвалась. Надо покупать другую, наши американские лучше. О'кей!

При этом он панибратски хлопнул Званцева по плечу.

– Как она порвалась? – спросил Саша, подходя к высокой раме, на которую натягивались цепи со щитами экспонатов.

Оказывается, рабочие подключили цепь к редуктору без пружинного звена, смягчающего рывок включения электромотора.

– Спросите его, Зоинька, они думают, когда работают?

– О, прелестная леди, скажите ему, что мы только рабочие. Думают шефы, боссы, инженеры, а мы только делаем, только завинчиваем, поднимаем, собираем, а не думаем. Нам надо растолковать и показать от и до. Скажите, что Алэк хороший парень, он похож на моего покойного сына. Пойдем выпьем кока-колу со старым Беном.

Пришлось заменять велосипедные цепи и приноравливаться к американскому стилю работы. Американский рабочий привык к отлаженным движениям у конвейера, и заданным движениям в любой работе, где инициатива исполнителя вредна, нарушает четко продуманную технологию.

Приближался день открытия выставки. В закрытом строительными лесами советском павильоне, напряженная жизнь билась, как в лихорадке. Бушевала «нормальная советская» штурмовщина.

С помощью сменяющихся стендисток Званцев работал без сна, вспоминая Белорецкий завод, оставшийся без воды из-за перемерзшей реки. И находясь в центре готовящейся выставки, не видел других, скрытых строительными лесами павильонов.

Но в день открытия мистер Бронкс торжественно явился за Званцевым, заявив, что не понимает такой неистовой работы и берет его с собой для знакомства с выставкой в день ее рождения.

Но вернемся к недописанному письму Званцева другу Косте.

«Дорогой мой Костя, я опишу тебе свои впечатления, как новичок, попавший в водоворот информации. Я собственными глазами увидел города грядущего. Выставка гудела, как улей, и походила на разрытый муравейник. Ее открытие превращалось в национальный праздник. Сотни тысяч гостей атаковали трещавшие при вращении турникеты. Все хотели знать грядущее, таящееся в десятках павильонов многих стран.

Я превратился в рядового посетителя и огляделся вокруг. Ярко раскрашенные здания самых неожиданных, непривычных форм. На их стенах в неестественных позах распластались непонятные фигуры. Каждое здание, каждый барельеф хотели быть невиданными. «Мир завтра», то, что окружает меня – образцы новой архитектуры… Смотрю и никак не могу почувствовать себя в будущем.

– О, сэр! Вы еще не видели самого главного – трилон и перисфера – шедевры архитектуры и строительной техники.

Мистер Бронкс ревниво следил за моими впечатлениями. Мы были уже близко к центральной площади выставки. Гигантский шар, вместивший бы в себя восьмиэтажный дом, висел в воздухе. Построить дом в виде шара, да еще заставить его лежать на фонтанных струях, маскирующих зеркальные колонны, это действительно ново, здорово, хотя, может быть, и не очень практично. Если перисферу принять за гигантского Паташона, то трилон будет Патом. Ростом он двести метров, и выполнен в форме трехгранной иглы.

Мистер Бронкс остался доволен моим растерянным видом. Выразил он это тем, что любовно хлопнул меня по затылку и занялся извлечением огня из собственной подошвы.

– Мы отправляемся к будущему, – объявил он. Узенький эскалатор в трилоне повлек нас вверх.

– Закройте глаза и приготовьтесь. Мы поднялись на пятьдесят лет вперед, – выкрикивал мистер Бронкс. – Сейчас выйдем на палубу дирижабля.

Сойдя с лестницы, я почувствовал, что пол перисферы, где мы оказались, движется куда-то вбок. Мы облокотились на прочные перила и поехали вправо, вернее, «полетели» – ведь считалось, что мы на дирижабле. Вверху горели звезды. В небе – густом, черном – плыли неясные облака.

– Что такое? Ведь на улице был день!

– Это пятьдесят лет назад был день.

Я смотрел вниз. В километре под ногами я увидел рассыпанные огни, темны были синие воды реки. Слышалась музыка и поющий вдали голос, нежный, волнующий. Постепенно светало. Прозрачные облака стали отчетливее. Внизу под нами был город. Он лежал сектором круга между излучинами реки. Па другом берегу я различил огромный аэродром. На нем стояли самолеты каплевидной формы. У примыкавшего к аэродрому речного вокзала я заметил суда, как спины дельфинов. Центральная площадь города омывалась рекой. Над нею высился стандартный Импайр стейт билдинг этажей этак в сто. Прямо от него шла широчайшая Парк-авеню, разрезая город пополам. Остальные авеню шли радиусами от центра. Стриты ровными концентрическими дугами пересекали – их на другом уровне, не задерживая движение. В каждом квартале высилось только по одному модернизированному небоскребу. Пригородные шоссе и улицы были усеяны мельчайшими точками. Так выглядели с высоты автомобили.

Фантастический город удалялся от нас, утопая в наступающих сумерках. Снова высыпали в небе, словно настоящие, звезды. Мистер Бронкс тряхнул меня за плечо, Я вздрогнул. Движущаяся платформа завершила полный круг. Мы проехали всю перисферу. Надо было уходить, а не хотелось…

Мы спустились. У подножья перисферы я увидел изящные электрические тележки. Водители, склонясь к пассажирам, давали им пояснения. Тележки лавировали между пешеходами. Мне понравились эти своеобразные такси.

– О! – воскликнул мистер Бронкс. – Сейчас мы это устроим для вас.

Он пронзительно свистнул и замахал рукой. Перед нами появилось уютное кресло на двух колесах. Сзади него стоял молодой человек в ослепительно белой униформе, при галстуке и в роговых очках.

– Садитесь, – пригласил меня мистер Бронкс, взгромождаясь в кресло. – Нам с вами не будет тесно.

Я опешил. У кресла не было мотора. Его толкал перед собой, как восточный рикша, элегантный молодой американец с высшим образованием. Он должен был занимать пассажиров приятным разговором, рассказами о павильонах, при этом будет касаться политики, последних мод, сенсационных скандалов и ограблений.

– О'кей! – одобрительно сказал толстяк с сигарой во рту, сидящий рядом с нарядной дамой, проехав в таком же кресле мимо нас.

– Позвольте! Это же рикши! – запротестовал я.

– В трудное время бакалавры нуждаются в любом заработке. – Садитесь, – повторно пригласил мистер Бронкс. – Мы объедем выставку и не устанем.

– А он? – кивнул я на рикшу в белой униформе и роговых очках, возможно, бакалавра или магистра.

– Так ведь он получает за это деньга, делает свой бизнес.

– Как китайский или японский рикша?

– О нет! Там вас везет не больше чем лошадь, а здесь вас обслуживает культурный человек. Вечером в баре он – джентльмен. И обслуживать будут его.

Рикша непонимающе слушал нас. Мистер Бронкс вылез на панель и, догнав меня, с укором сказал:

– Вы просто не дали человеку заработать.

Из-за непонятного Бронксу моего упрямства пришлось нам обходить празднично убранные павильоны пешком. Мистер Бронкс смирился и стал прежним приветливым и внимательным.

Мы оказались между двумя фиолетовыми зданиями. Из стен одного из них било несметное число фонтанов, по стене другого низвергался водопад из пенных закрученных струй. Мы шагнули внутрь сквозь водопад в приветливо приоткрытую дверь, не промокнув. И неожиданно оказались в темноте. Я едва разглядел плотную толпу людей и за ними беспорядочный узор огней. Приглядевшись, я разобрал, что это были светящиеся окна небоскребов. Значит, вот она, обещанная диорама Нью-Йорка! Мистер Бронкс шепнул мне, что она занимает целый блок (квартал), что здесь десятки тысяч светящихся окон. Голос в репродукторе непрерывно объяснял, чем станет в ближайшее время Нью-Йорк, какие новые здания появятся в нем, какие новые линии сабвея заменят надоевшую всем надземку, которую нельзя было снять из-за действующего с прошлого века, как я писал, контракта.

Тем временем зажегся свет. Настал день, и я увидел город. Справа – Гудзон (Хэдсон-ривер, как его в действительности зовут нью-йоркцы). Он показался мне непропорционально узким.

Голос смолк, и я услышал скрип. В разрезе острова Манхэттен, в туннелях сабвея, двинулись маленькие поезда. Они проходили мимо нас, задерживались на станциях, – мрачных, сырых подземельях, – поднимались, опускались, исчезали. Контакты искрились и поскрипывали. Наконец, поезда остановились. На небоскребах стали отодвигаться стены, и мы увидели больницу, спортивный зал, школу… Свет на диораме погас. Сеанс закончился.

– Это будущее Нью-Йорка с высоты полета кондора. Но Нью-Йорк – старый город. Мы не можем его переделывать и перепланировать, как вы делаете с Москвой… Ведь дома его принадлежат частным лицам. Сейчас мы посмотрим город, какой нам хотелось бы иметь.

Мы очутились в фантастическом параболоидном здании.

– Человек прикован к месту, дом его неподвижен. Это скучно. Имея прекрасные автосредства, можно перевозить свои дома.

Мистер Бронкс показал мне, как осуществятся эти цыганские традиции в американском будущем. Коттеджи не желающих скучать хозяев утром развозятся по облюбованным местам на берег речки или в лес (с оплатой за однодневное пользование специальному землевладельческому концерну). Ночью же утомленные дневными прогулками, американцы «завтрашнего дня» садятся в удобные кресла около электрического камина и едут вместе со своими столовыми, кабинетами и спальнями в ночлежное место, где их домики укладываются поленницей, образуя неизменные этажи…

– А вот большой город будущего! В Нью-Йорке небоскребы отнимают много света. Улицы – узкие щели. Стоимость квартир тем дороже, чем выше этаж. Мы теперь решили строить небоскребы по-иному. Располагаем их далеко друг от друга. Смотрите.

Я убедился, что небоскребы отныне будут строиться в узловых точках квадратов. На них развивается город. При этом квадраты физически существовали в виде проходящих на разных уровнях эстакадных дорог для автомобилей. Эти дороги пронизывали небоскребы насквозь.

– Там внутри, на специальных местах, кары могут парковаться, не задерживая движение.

– Места стоянки, – уточнил я.

– Временной. А для постоянной – к услугам автовладельцев подземные гаражи с автосервисом. Приезжайте к нам в старости. Выберите, где спокойнее и удобнее жить. Комфорт будет обеспечен, – и он обратил мое внимание, что внизу под эстакадами раскинулись парки с озерами и, конечно, с лебедями и другими птицами.

Я вышел из параболоида в полной уверенности, что американцы ни за что не откажутся от многоэтажности.

– Чтобы почувствовать будущее, чтобы прыгнуть дальше, надо отойти назад. Так? – и мистер Бронкс с присущей ему ловкостью схватил меня за плечо.

Ошарашенный, я увидел перед собой часы. Их стрелки с бешеной скоростью крутились в обратную сторону. Мы миновали ярко освещенный коридор и оказались во мраке. Тишина. Я огляделся. На меня уставился усатый полисмен, будто сбежавший с иллюстраций к рассказам Марка Твена. Я попятился и заметил, что вышел из театра. Значит, все, что я видел и как я жил – спектакль, поставленный умелым режиссером, а теперь… Я стоял на булыжной мостовой под вывеской, убеждавшей в нереальности прожитого и что я нахожусь в другом времени. В этом молча убеждал и покосившийся телеграфный столб, впрочем, не такой уж молчаливый. Провода на нем отчетливо гудели, навевая тоску по чему-то неизведанному, о чем знало чернеющее надо мной небо.

Мы оказались в старом-старом городе, о чем говорил вид редких прохожих в старомодных сюртуках, шляпах или цилиндрах, дамы в подпирающих грудь платьях, спускавшихся до земли.

Бронкс ткнул пальцем в афишу на крутящейся будочке. «1 сентября 1891 года», – прочел я дату представления «Отелло» мистера Вильяма Шекспира. Я почувствовал себя, как янки при дворе короля Артура. Откуда-то издалека донесся приглушенный лай. Прогромыхала телега, зацокали подковы. Пронзительно тоненько засвистел паровоз. Приближался поезд… Вот сейчас вынырнет откуда-нибудь первобытный паровозик «Джон Буль»… Я нескромно заглядывал в окна домов. Люди прошлого сидели среди старинной мебели и занимались давно минувшими делами… Хозяйка готовила пятьдесят лет назад съеденный обед… Ученик зубрил полвека назад всеми забытый урок. В витринах магазинов до смешного старомодные вещи, словно я попал в мир антикваров. Из дверей ресторанчика выплывает стариннейший вальс. Конечно, перекочевавший из Европы Иоганн Штраус! Признаюсь, я был полон очарования ожившей старины.

Мистер Бронкс тянул меня за собой. Мы вошли в дверь какого-то офиса. За конторкой не сидел, а стоял человек в бакенбардах и очках в тонкой металлической оправе. Он сердито покосился на нас, и мы на цыпочках проскользнули мимо. Мне было страшно, что он вернет меня в прошлый век. Ладно уж, хоть перо у него было не куриное. Но обмакивал он его в чернильницу и написанное посыпал из песочницы. Я невольно пощупал недавно купленный «паркер», вечное перо, не нуждающееся в чернильницах, но пачкающее карман пиджака. Эта слабая ниточка еще связывала меня с, казалось, потерянным двадцатым веком. Словом: «Мама, я хочу домой!» Спасение – в узеньком коридоре. В правой стене – иллюминаторы. За бесконечно отражающимся стеклом надписи: «1900 год… 1905… 1934… 1939… 1940-й!..»

Впереди светлое пятно. Мы повернули за угол и оказались на другой улице – будущего. Меня захватили новые звуки. Шорох бесчисленных шин. Воздух стал тяжелее от выхлопных газов. Непрестанные гудки на все лады – то барабанный бой, то бодрый марш, то незнакомая какофония предупреждает об опасности. Асфальтовая улица зажата стеклянными стенами, за которыми видны знакомые, родные трилон и перисфера. Современный электрический свет. В перспективе небоскребы с несущимися во втором этаже улицы машинами. Из туннеля, представляющего собой перекресток улиц, выезжают великолепные машины завтрашнего выпуска – «крайслер», «плимут». Я ожидал увидеть всю широту американской рекламы, но… Все показалось мне бледным в полупустых витринах и мало отличалось от того же сегодняшнего Бродвея. Фантазия устроителей истощилась, хотя все взлеты выдумки должны были служить прежде всего сбыту продукции. Ради этого менялась мода на все, что покупается сегодня и будет предложено завтра. И витрины заполнялись вещами электрифицированного домашнего быта. Машины стирали белье, готовили обед из купленных полуфабрикатов, мыли посуду и прибирались в комнатах, воюя с городской пылью, проникающей с улиц в опрятные квартиры.

Разгадка была проста. Оказывается, павильон романтики прошлого с противопоставлением чудес электрифицированного быта принадлежал электротехнической компании, наводняющей квартиры американцев своей продукцией.

Ты устал, мой друже? Признаться, и я тоже. Продолжу путешествие в следующем письме».

Глава третья. БОГ РЕКЛАМЫ

Все павильоны – это храмы

Бога въедливой рекламы.

«Ну, друг мой терпеливый. Надеюсь, ты отдохнул от моего предыдущего письма. Пойдем с тобой шагать по «Миру завтра».

После архитектурных потрясений, подготовленных посетителям выставки, мы с Бронксом обошли несколько павильонов. Большинство из них варьировало магазинные витрины, выставляя напоказ сегодняшнюю продукцию, которую завтра надо сбыть, в этом и было их представление о «Мире завтра», посмотреть который потоком шла толпа американцев и иностранцев, ради этого приехавших в Америку.

Чтобы посетитель не заскучал, павильоны-витрины перемежались технической эстрадой. Так, «Дженерал электрик», чтобы пробудить в посетителях уважение к электричеству и желание электрифицировать свой быт, в специальном павильоне высокого напряжения, когда мы с Бронксом зашли туда, показывала впечатляющие электрические разряды, воспроизведенные перед вами молнии. Сверкающие ослепительные дуги проскакивали в нескольких шагах от вас, вызывая испуганный визг чувствительных леди и одобрительное кряканье джентльменов. Мы и другие посетители вдыхали озонированный воздух.

– А это не вредно – дышать таким воздухом? – беспокоилась пожилая дама в обтягивающих ее телеса мужских брюках.

– Не вреднее посещения туалета общего пользования с озонатором, – успокаивал ее усатый спутник в чесучовом легком костюме.

– Не правда ли, эффектно? – осведомился у меня мистер Бронкс.

– Молния всегда впечатляет. Особенно на природе. Но незабываемое воспоминание у моей первой жены Татьяны оставила шаровая молния, влетевшая в открытое окно и, увлекаемая сквозняком, проплывшая мимо нее на расстоянии вытянутой руки, а затем проникшая через открытые двери на кухню и на птичий двор, где и взорвалась, изжарив несколько кур и одну индейку.

– О, это достойно широкой информации, Алэк. Мы так мало знаем о шаровой молнии. Вашей миссис Татьяне можно позавидовать.

– Мне не кажется, что она так думала, ощипывая изжаренных природным электричеством кур.

– Если бы в «Дженерал электрик» знали бы такую технологию, они непременно включили б в свою программу электрических чудес такой номер, угощая посетителей подобным кушаньем за умеренную плату.

Не владея шаровой молнией, электрики фирмы показывали другое чудо – преодоление земного тяготения. Джентльмен в рабочей униформе вышел на эстраду к малозаметному прибору и включил его, создав над ним переменное магнитное поле большой частоты. С видом завзятого иллюзиониста он сходил за кулисы и вынес большую алюминиевую чашу. Показал публике, что она пуста. Положил ее на плоский прибор и опять включил его. Алюминиевая чаша приподнялась, как на воздушной подушке, хотя работы какой-либо струи не было слышно. Для большей убедительности демонстратор провел под зависшей тарелкой бумажной лентой, держа ее за один конец. Она не трепетала. Никакого воздушного потока не было, а чаша чудом висела в воздухе. Джентльмен в униформе взял бутылку с кока-колой, купив ее у вошедшего с улицы продавца с лотком. Чаша с кока-колой колебалась, когда в нее лилась жидкость, но не опускалась. Продолжала она висеть и когда приняла все содержимое бутылки. Демонстратор артистическим жестом снял чашу с невидимой опоры и выпил, к восторгу зрителей, ее содержимое, снова поставил на невидимый стол чашу и выключил прибор. Чаша со звоном ударилась о площадку верха прибора. Публика рукоплескала. Думаю, что люди не удивились бы, поднимись сам демонстратор в воздух, но он, ловко жонглируя алюминиевой чашей, удалился с эстрады. Сеанс был закончен.

Однако убеждение посетителей во всесильности электричества не закончилось. В другом зале их ожидала встреча с роботом.

На сцене рядом с толстым и лысым джентльменом стояло порождение фантазии, совместившей в огромном металлическом чудище воспоминание о древнем рыцаре в полном облачении и смутные представления о будущем звуковой аппаратуры.

Когда зал наполнился, толстяк в сером объявил:

– Леди и джентльмены, перед вами прообраз работника будущего, лишенного неприятных боссам черт, но способного выполнять команды и даже вести примитивную беседу на английском языке. Большего, как вы понимаете, от машины и не требуется. Итак, мистер Робот, прошу вас приветствовать публику поднятием правой руки.

Стальное чудовище угрожающе подняло руку, как бы занося ее для удара. Я предпочел бы не находиться рядом.

– Робот абсолютно безопасен, – как бы угадав мое ощущение, успокаивал толстяк. – Теперь, просим вас, мистер Робот, сделать тур вальса, чтобы показать вашу способность к передвижению и присущую вам грацию.

Робот, потоптавшись на месте, стал передвигаться по кругу, одновременно вращаясь. Железными лапами он обнимал толстого партнера, не отпустив его раньше, чем закончил свои танцевальные па.

– А теперь побеседуем с нашим искусственным интеллектом. Вы говорите по-английски, мистер Робот?

– Щур, – проскрежетала машина, что означало «конечно».

– Продемонстрируйте нам это, пожалуйста, – и, обращаясь к публике, оператор робота пояснил: – Инженерам и ученым нашей фирмы удалось установить, что английская речь состоит из двадцати восьми звуков. Робот произнес их вам своим, а не записанным человеческим голосом. Прошу вас, мистер Робот.

По знаку толстяка сидевшая поодаль хорошенькая девушка стала нажимать клавиши на пульте. В роботе что-то заклокотало, и он стал шипеть, свистеть, мычать, стонать, кряхтеть и, наконец, лаять, то есть воспроизводить элементарные звуки, составляющие мелодичный английский язык.

– Я попрошу вас теперь, сэр, произнести лишь одну фразу, но с разным выражением внутренних чувств человека, вами усвоенных. Итак, мы хотим трижды услышать от вас фразу: «Она ждет меня».

Зал замер. Мистер Бронкс толкнул меня в бок и подмигнул.

– Она ждет меня, – прозвучало в зале с таким холодным равнодушием, на которое способна была лишь бесчувственная машина.

– Каково? – прошептал мистер Бронкс. – Сказано не хуже католического пастора, обреченного на безбрачие. Впрочем, такое страшилище вряд ли подыщет невесту, конечно, если фирма не раскошелится.

Толстяк на сцене по-дирижерски взмахнул рукой.

– Она ждет меня, – с тревогой в задрожавшем голосе произнесло человекообразное изделие электрофирмы. Мистер Бронкс молча развел руками.

– Она ждет меня!!! – это был крик измученной души, страстно жаждущий любовного свиданья.

– Боюсь, что ни одна голливудская звезда не устоит, несмотря на внешний вид столь темпераментного обожателя, – заключил мистер Бронкс, потирая руки. – Нам надо спешить, Алэк, мы можем опоздать.

Куда? – едва успел выговорить я. Мистер Бронкс вытащил меня из павильона, не дав дослушать чувственных откровений железной машины.

Мы вскочили в проезжавший пустой электрокар.

Он быстро домчал нас до плотной толпы людей, над которыми поднималась буровая вышка.

Вместо бура над прорытой скважиной висел длинный, как я потом узнал, танталовый цилиндр. Внизу для всеобщего обозрения на пьедестале стояла его точная копия, разрезанная пополам. Американская любовь к многоэтажное™ сказалась и в «БОМБЕ ВРЕМЕНИ», которая пять тысяч лет пролежит в скважине под землей, чтобы донести до людей далекого будущего подлинные предметы далекой им современности, знакомя с предметами быта, книгами, фотографиями и кинокартинами. По существу, этот танталовый цилиндр был в сжатом виде многосторонней рекламой вещей, которых уже нельзя купить, но над которыми можно размышлять, перебирая электрифицированную утварь, которую рекламируют сегодня, оружие армейское и частное, каким в изобилии владеют делающие погоду гангстеры, и кончая модными теперь подтяжками деловых людей, снимающих на работе пиджаки. И венчало это скопище археологических находок будущего послание одного из виднейших ученных XX века Альберта Эйнштейна, перевернувшего обычные представления людей своей гениальной, многими не понятой, теорией относительности.

Заканчивались последние приготовления к спуску. К холму с вынутой из скважины породы подъехали два экскаватора, чтобы завалить скважину на тысячелетия. Около них собрались музыканты военного духового оркестра, а на переносную трибуну над ними поднялся седой человек без шляпы, что-то держащий в руке.

Мистер Бронкс, рассчитавшись с водителем электрокара, не толкнул меня, как обычно, а торжественно положил мне руку на плечо:

– Альберт Эйнштейн, – благоговейно прошептал он. Так, дорогой мой Костя, состоялась моя встреча с великим ученым. Я его видел, а он меня нет!

А так много вопросов хотелось бы ему задать, рассказать ему, что его оппоненты, приводя случай с улетевшим и по-прежнему молодым двойником, будут биты, если ввести под корень в формулу Лоренца соотношение масс улетающего и остающегося двойников. Тогда космонавт и его брат на Земле не смогут поменяться местами и все возражения против Эйнштейна разлетятся в прах. Но увы, охранники выставки, никого не подпускали близко к великому ученому. А ведь он поблагодарил бы меня за мой вклад, делающий его теорию неуязвимой. Увы, мне остается одна возможность – высказать свои мысли в фантастическом романе….

Эйнштейн положил предмет, который нес в руке, на пол трибуны, вернее, прислонил его к стенке кафедры, вынул из кармана листок бумаги и слегка надтреснутым голосом пожилого человека стал читать на двух языках, по-английски и по-немецки, свое «послание потомкам», поэтому я кое-что понял и попробую пересказать его речь. Ученый обратился к будущим обитателям Земли, в которых течет кровь не вполне разумных предков. С их образом жизни, заметил он, познакомит потомков «Бомба времени».

– Заклинаю вас, – говорил он, – подавить в себе инстинкты хищников. Мы существуем, убивая, как правило, выращенных для этого животных, но с той же легкостью лишаем жизни и себе подобных ради своей выгоды. Выгода как цель жизни – величайшее зло. Я не знаю, будут ли у вас религии, но философские учения Добра должны жить и учить. Не допускайте, как в наше время, чтобы достижения науки служили бесчеловечным преступным целям. Не ведите войн, и да будет вам мир и счастье наградой.

Эйнштейн аккуратно сложил листок послания и положил в карман, потом наклонился и вынул из футляра скрипку, взмахнул смычком и заиграл «Гимн радости» Бетховена из его Девятой симфонии. Оркестр подхватил его. «Бомба времени» спускалась в скважину.