Текст книги "Через бури"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Никита Казанцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 35 страниц)

– Товарищ Сталин! Я не выполнил и не могу выполнить против своей совести такого приказа и потому прошу вас освободить меня от занимаемой должности и отправить в самую горячую точку.

– Вот это слова не барышни, а солдата. Удовлетворяю вашу просьбу. Тимошенко, – произнес он, придвинув к себе желтый аппарат ВЧ прямой связи, – подыщи себе нового начальника ГВИУ. Маршал инженерных войск Воробьев подойдет. Хренову не сидится, хочется горяченького. Направим его заместителем командующего военным округом. Но куда? Крым? Хорошее место. Пока от солнца горячее. Но, видимо, он всегда должен помнить, что Севастополь русской горячей кровью омыт. Пусть заменяет людей инженерными штучками. – У меня все, генерал-полковник! Отправляйтесь по новому назначению.

– Разрешите идти, товарищ Сталин?

– Иди. До Крыма они не скоро доберутся. Укрепляй Севастополь. Там сам Лев Николаевич Толстой офицером сражался.

Не ошибся Хренов. Демонтированное на западных рубежах оборонное вооружение, естественно, открыло свободный путь немецким войскам и через старые и через новые границы. Солдаты вермахта со смехом перешагивали через них. Гитлеровцы стали баловнями легких побед, считая, что «блицкриг» состоялся. И даже репетировали парад победных войск на вражеской Красной площади, где скоро его примет фюрер.

Но беспримерная отвага защитников Родины и полководческий гений Георгия Жукова, появившегося в критический момент под Москвой, сорвали заносчивые планы нацистов. Они были решительно отброшены от столицы на сотни километров по зимнему бездорожью.

Тогда немецкая военная машина повернулась на северную столицу и, воспользовавшись изменой армии генерала Власова, смогла окружить Ленинград, обрекая двухмиллионный заблокированный город на голодное вымирание. И вражеская граница, отодвинутая во время Финской войны, теперь снова проходила через пригород Ленинграда, в котором людям есть было нечего.

– Вот так, военинженер Саша. Таким я лично знал Верховного. А мы, гляди, незаметно и до Москвы долетели. А в танкетки я твои поверил. Сколько есть у вас, на Волхов заберу. Еще одного «Маннергейма» потревожить надобно.

– Позвоните Иосифьяну. Он будет рад помочь.

С этим пожеланием обретенного фронтового друга и вернулся Званцев в свой институт. Иосифьян горячо обнял товарища. Ученая братия один за другим приходила в его кабинет, тактично не расспрашивая, и молча уходила.

Батальонцы встретили радостно своего командира. Жены, еще не вернувшихся с фронта, в волнении собрались у проходной. Саша вышел к ним на встречу и, утешив одних, как мог, старался смягчить горечь потерь. Обе вдовы, Самчелеева и Паршина, рыдали…

Лишь через две недели вернулись Печников, гражданский инженер Катков и остальные участники оперативной группы ГВИУ. Никто не трубил о победе и успехе испытания танкеток в боевых условиях.

Комиссар группы геройски» погиб, а командир ее, Званцев, в партии не состоял, и перед парторганизацией отчитаться было некому. Секретарь парткома Ласточкин решил созвать закрытое партийное собрание, где единственный в группе партиец Печников должен был рассказать о потере Самчелеева, Паршина и всей с таким трудом сделанной техники, а также автомобилей, брошенных на Керченском полуострове».

Иосифьян с суровым видом сидел за своим письменным столом, партийцев в институте было мало. Собрались в его кабинете. Званцева на закрытое партсобрание не пригласили. Печников, ощущая на себе мрачный и жгущий взгляд директора, промямлил:

– Я не свидетель боевых испытаний. Их проводил сам комбат. Я могу передать о них лишь с его слов.

– Чужие слова ты нам не пересказывай. Мы их сами слышали, – оборвал секретарь парткома Ласточкин.

– Пусть он расскажет все, что видел, – мягко попросил выбранный председателем собрания председатель профкома Пешехонов, тихий, атлетического сложения человек.

– При мне комбат, – смущенно продолжал Печников, – передал нам приказ командующего Крымским фронтом об эвакуации с полуострова всех наших войск и группы испытателей ГВИУ. Званцев сразу уехал в штаб фронта. Старший политрук Александр Михайлович Самчелеев почему-то решил, что мы окружены немцами, и комбат попал к ним в плен или погиб. Комиссар напомнил о приказе не сдаваться в плен.

– Приказ товарища Сталина! – назидательно подчеркнул Ласточкин. Пешехонов промолчал..

– Самчелеев подал нам пример и мужественно застрелился первым. Мы решили сначала покончить с танкетками, а с собой – только на виду у немцев. И мне, как старшему, удалось вывести наши машины по бережку, порой левыми колесами по воде. И видели в пути, как чьи-то солдатики разбирали рыбацкий сарай и делали плотик для стоящего тут же «виллиса». Колеса его должны были до половины погружаться в воду и загребать приделанными плицами, как на старых пароходах.

– Вот она, русская смекалка! – не сдержался Пешехонов.

– Потом мы смотрели, глазам не веря, как «виллис», облепленный людьми, плывет через пролив, как катерок. Их всего-то было лишь несколько на все армии фронта. Молоденькая санинструкторша на берегу даже захлопала в ладоши. Паршин соскочил – и к ней на радостях, что сюда добрались. Руку ушибленную показывает, а она (мне слышно было): «Право! Чудо, да и только! Как Иисус Христос по воде прошел, и куклу медсестричке принес. Раньше ее не было».

А кукла и впрямь на песке лежала, белокурая такая. Они оба к ней подошли. Паршин нагнулся, поднял. А это – картечная бомба. Немцы сбросили. И Паршина, и медсестричку – обоих насмерть. Так мы их рядышком в вырытой могилке и разместили, а сами – к пятачку с уходящими в море причалами, куда приставали катера. А там бардак несусветный. Всем переправиться охота. Солдаты прут беспороядочной толпой. Гляжу, над ними возвышается мастерская наша на полуторке. Там комбата и нашел. Обо всем доложил, и совет дал над всей этой кутерьмой команду взять и ребят наших через пролив переправить. Так нам и удалось попасть на таманский берег. Там потом нашел я и комбата. Взрыв бомбы близ катера сбросил его в воду. До берега он ели доплыл.

В Краснодар мы вместе прибыли, но там его забрал генерал Хренов и улетел с ним в Москву. Комбат приказал мне доставить ребят в институт, что я и сделал.

Печников в изнеможении опустился на стул, дрожащей рукой налил из графина стакан воды и залпом выпил. Ласточкин, маленький, вертлявый человечек, вскочил и предложил почтить вставанием память того, кто, повинуясь сталинскому указу, лишил себя жизни, и погибшего Паршина. Затем, стоя на носочках, чтобы казаться выше, срывающимся тенорком негодующе начал обличать:

– Стало быть, только вы и видели на Керченском фронте военинженера Званцева, удравшего от вверенной ему испытательной группы и техники?

– Я не знаю, – переминался с ноги на ногу Печников.

– А о самоуправстве Званцева? – напирал Ласточкин.

– Без этого нам не удалось бы переправиться. Кстати, раньше него самого.

– Если не на переправе, то в Краснодаре он обогнал вас, пристроившись к улетавшему генералу Хренову, вас с хреном оставив.

– Я просил бы вас… – подал голос Пешехонов.

– Попросту говоря, он бросил вверенную ему группу и бежал с фронта генеральским прихвостнем! – заключил Ласточкин.

– Протестую! – вскипел Иосифьян. – Коммунист Ласточкин, даже в армии не состоя, берет на себя права военного трибунала. Это недостойно секретаря парткома, и я буду настаивать в ЦК на досрочном его переизбрании. Почему коммунист Печников скрыл или забыл, что Званцев улетел не по своей воле, а по приказу Хренова. Генерал направлялся на Волховский фронт, освобождать Ленинград от блокады. И ему нужен был Званцев и его танкетки.

– Я не скрыл и не забыл, а просто не знал о таком приказе Хренова. Узнать же об этом в Москве еще труднее, – вставил воентехник.

– Мне легче это сделать. Аркадий Федорович Хренов сам обратился ко мне. Он готовился к прорыву Ленинградской блокады, так же тщательно, как и к удавшемуся ему прорыву «линии Маннергейма», а это не пара пустяк. За это награжден «Золотой Звездой» Героя Советского Союза. Хренов рассказал, что было в Крыму и о внушительных успехах применения боетанкеток. Просил помощи в снабжении нашими электротанкетками его армий. Просил передать Волховскому фронту весь наличный парк оставшихся у нас торпед и содействия нашего главного инженера и комбата в создании в Военно-инженерной академии курса водителей сухоторпед, в расчете и на мою профессорскую помощь в этом деле. Попытки секретаря Ласточкина, временно заменявшего здесь Званцева, вызвать к нему недоверие и добиться освобождения его места для себя, считаю поступком подлым и достойным не члена партии, а ишачьего дерьма.

– Товарищ председатель, прошу оградить меня от оскорблений, – взвыл секретарь парткома.

– Оскорбиться может разве что ишачий хвост, – с насмешкой отрезал Иосифьян.

– Товарищи, товарищи! – взмолился Пешехонов, поднимаясь во весь завидный рост. – Вы на партсобрании. Прения по сообщению товарища Печникова пора кончить и рассмотреть такое постановление нашего собрания, – он взял со стола готовый проект резолюции: – Партийное собрание института № 627 выражает соболезнование семьям геройски погибших при испытании в боевых условиях продукции института товарищей Самчелеева и Паршина и отмечает успех этих разработок института. В связи с этим собрание коммунистов просит ЦК ВКП(б) усилить партийное влияние на научный коллектив и выделить в наш институт парторга ЦК, способствуя этим еще большей слаженности работы всего коллектива».

Резолюция была принята единогласно.

Часть девятая. НОВАЯ СТРАНИЦА

Придет желанная отдача.

Не опускайте только рук.

Возникнет новая задача.

Начнется новый жизни круг.

По Теофриту

Глава первая. БЛОКАДА

Пройти могли здесь вражьи танки —

И вырыт был защитный ров.

Сюда людей везли на санках

И хоронили без гробов.

Весна Закатова

Зоинька не вела дневника, как одна скромная ленинградская девочка, чьи краткие строчки стали летописью невыносимых страданий мужественных жителей величественного города, сжатого в мертвой петле блокады. У Зоиньки в ее семнадцать лет не осталось сил после того, как они с мамой завернули иссохшее бабушкино тело в ее простыню. Они обнаружили на простыни завязанный узелок, куда она прятала отрезанные от своего скудного пайка кусочки зачерствевшего хлеба для тех, кто, похоронив ее, будет еще жив, дочь или кто из внуков. Но ни Сережа, ни Ваня не дождались подарка с того света и раньше бабушки, былой певуньи, легли на запорошенный снегом слой мертвецов на дне страшного рва, куда, изнемогая от усилий, мама с Зоинькой тащили санки с покойницей. Мама не хотела сбрасывать, как в яму, тела дорогих ей людей. На веревке, связанной из полос разрезанной простыни, спустилась в ров и приняла от дочери то, что осталось от дорогой ей матери.

Но пришел горький час, когда не стало мамы, и осталась Зоинька одна на белом свете. Снег сошел, обнажив жесткий асфальт, и санки стали бесполезны. Два дня не решалась Зоинька что-нибудь предпринять, но поняла, что должна увезти маму, уже источавшую удушливый запах. Но как? Ров засыпят не раньше прорыва блокады…

Только глубиной безысходного горя Зои (что в переводе с греческого означает Жизнь) можно объяснить вспышку выдумки, овладевшей девушкой. Со стороны могло показаться, что бедняжка лишилась рассудка. Она сняла постель со своего топчана, принесла из комнаты отца и мальчиков набор инструментов и три пары роллеров (роликовых коньков), последний подарок отца перед уходом на фронт. Как любили Зоя с братьями кататься по недалекой отсюда набережной Невы. Потом девушка неумело прибила все три пары роллеров колесиками вверх к оголенным доскам топчана, после чего перевернула его ножками вверх. Это сооружение коснулось пола прибитыми к нему колесиками роллеров. Теперь предстояло переложить бедную маму на перевернутый топчан, прикрутив к нему тело одеялом. По полу топчан катился легко, но спустить его по ступенькам лестницы со второго этажа, удерживая на сохранившихся с похорон бабушки веревках, стоило Зое невероятного труда и озера пролитых слез. А впереди был еще долгий путь, уже трижды проделанный Зоинькой с санками. Она несколько раз останавливалась, изнемогая, и, садясь у мамы в ногах, горько плакала. К ней подходили прохожие, но не утешали, а предупреждали, что немцы с присущей им педантичностью перенесут артиллерийский огонь на эту сторону улицы, о чем предупреждал на перекрестке тарельчатый громкоговоритель. Зоя хотела было остаться на месте, но сила, заложенная в ее имени и юный возраст, заставляли подняться, натянуть простынные лямки и везти свою бесценную ношу дальше, к ждущим ее в не засыпанном рву близким.

Сделанный ею катящийся открытый гроб Зоинька спускала в ров как могла осторожно, удерживая теми же связанными веревками, накинув их на стоящий близ рва пень. Словно боялась обеспокоить мамочку, или уже лежащих во рву бабушку с Сережей и Ваней. Зоинька не собиралась еще раз использовать свою выдумку и, благополучно спустив мамочку к родным, бросила вниз самодельные веревки и, шатаясь, пошла в город. Она много раз падала, но вставала и вновь брела знакомыми улицами. К себе на второй этаж она не поднялась, а заползла, а в своей комнате упала на коврик между кроватями мамы и бабушки, которых уже не было. Силы и сознание покинули ее.

Ленинград был окружен как бы тройным кольцом войск. Внутреннее кольцо защитников города не давало врагу полностью соединить кольцо блокады, отрезавшей город от мира, не давало прорваться к дворцам и архитектурным ансамблям одной из красивейших столиц Европы. Осаждающие, в свою очередь, были окружены внешним кольцом Волховского фронта. Но оно не было замкнутым, и советские войска, тщетно пытались отрезать осаждающих и прорвать удушающую город вражескую цепь первоклассных сталебетонных сооружений.

Генерал-полковник Хренов, заместитель командующего Волховским фронтом по инженерной части, долго и тщательно изучал построенную немцами систему обороны блокирующего город кольца. Там, где немцы не были окружены, они смогли соорудить множество долговременных железобетонных огневых точек, перекрывавших пулеметным огнем проходы между естественными преградами, озерами и топью болот. Внимание его привлек один из таких проходов. О нем, как о возможном месте прорыва укреплений инженерными средствами, он и доложил командующему фронтом.

– Ну, Аркадий Федорович, губа у тебя не дура! Столько времени прицеливался и нашел-таки яблочко. Думаешь, до тебя туда никто не пробовал сунуться? Сколько ребят там полегло, всех их наградил бы посмертно высокими орденами!

– Людей надо машинами заменять, – отозвался Хренов.

– Эх вы, инженеры двадцатого века! Лучшие наши танки обугленным железным ломом там становятся. Что у тебя-то есть?

– Да припас я кое-что. В Крыму опробовал. Моряки даже на линкорах торпед страшатся.

– Ты не рехнулся ли часом, генерал? Адмиралом на суше, никак, хочешь стать? Уж не с двумя ли легкими устаревшими танками неприступный дот хочешь взять? Там земля вся в воронках. Перепахана авиабомбами да снарядами, а дот все огрызается, попробуй только машину с продовольствием ленинградцам послать, немцы из нее живо яичницу приготовят. Я на полустанке видел, как легкие танки с платформ сгружали. Лейтенанта спросил, зачем этот хлам прислали? Учения танкистов что ли затевают и не доложили? Лейтенант отрапортовал, что генерал-полковнику Хренову груз предназначен. Я все тебя хотел спросить, Аркадий Федорович, да к слову не приходилось.

– Моя вина, каюсь, товарищ командующий. Мы эти два легких танка в вырытых для них в лесу капонирах спрятали и замаскировали в километре от передовой.

– Ты бы лучше, чем командующему байки рассказывать, доложил, что задумал, как неприступный вражий дот обезвредим?

Развернули карту на неструганых досках стола, сколоченного в блиндаже фронтового штаба, и генерал-полковник подробно доложил командующему свой план.

– Славный сюрприз ты немцам готовишь, если новая техника не подведет. Валяй, прорывай, благословляю на подвиг. Но людей береги.

– Задача наша без потерь и самопожертвования все провести, убрать неприступную пулеметную точку.

– Ну, тогда с Богом, с чертом, с кочергой. Выполняйте. И чем скорее, тем лучше.

Лейтенант Гаршин командовал подразделением сухопутных торпед (боетанкеток), знакомых ему с Керченского полуострова, где у татарского селения Мамат он под руководством гражданского инженера Каткова и особой группы военинженера Званцева овладевал техникой подготовки и вождения управляемых издалека танкеток.

Лейтенант Гаршин показывал генерал-полковнику Хренову место в лесу, где под грудой хвороста покоился в вырытом для него капонире один из двух легких танков, переоборудованных в институте в Москве в передвижную электростанцию.

Хренов желал дотошно осмотреть все, начиная с внутренности скрытого танка.

– Разрешите, товарищ генерал-полковник, не сопровождать вас внутрь танка. Уж очень тесно будет. Там сидит мой человек – электрик. За ним и закреплена эта танк-станция.

Давай, показывай, как в пузо твоего сухопутного кита залезть. У меня габариты подходят более, чем у тебя, тяжелоатлета с виду.

Лейтенант Гаршин уверенно подошел к груде хвороста и раскопал в нем отверстие, обнажив башенку танка, откинул крышку и крикнул в люк:

– Принимай, Вася, гостя. Сам генерал-полковник Хренов познакомиться с твоим хозяйством хочет.

– Милости просим, товарищ генерал! – донеслось из глубины.

Хренов забрался на кучу хвороста, где стоял Гаршин, поправил фуражку с золотым галуном, спустил ноги в люк танковой башенки и скрылся в нем.

Он оказался в боевом отсеке со снятым орудием. Нащупав ногой ступеньку, спустился в машинное отделение. Дюжий старшина, инженер-электрик, подхватил генерала под руку:

– Разрешите помочь, товарищ генерал, а то со свету наше аккумуляторное освещение тусклым выглядит.

– Тускло – не тускло, а показывай свое хозяйство.

– За спиной у вас танковый двигатель. Переключаться может с гусениц вот на этот электрогенератор постоянного тока. Дает до двухсот двадцати вольт напряжения на кабель. Километр вдоль него по земле пройдете – в блиндаж управления попадете. Там хозяйство сам лейтенант Гаршин вам покажет.

– Ну, Вася, спасибо за службу. Сейчас мы с тобой самого бога войны вместе с авиацией перещеголяем и нацистов этих, гнусных посланцев ада, извергнутых из зада, обратно направим.

– Складно и наглядно у вас получается, товарищ генерал. Нам бы так сработать.

– Ты, знай себе, крути, да па вольтметр поглядывай, а взрыв и здесь услышишь.

Дотошный заместитель командующего фронтом, убедившись, что Гаршин человек надежный и к атаке подготовился заботливо, дал ему приказ действовать.

Перед нейтральной полосой наготове стоял танковый отряд новеньких Т-34 с Нижне-Тагильского завода, а за ними ударный батальон отборной пехоты. Танки без пехоты город не освободят, а ключевой дот отрезал ей путь.

– Разрешите обратиться, товарищ капитан, – нагнал Гаршин командира отряда с тремя орденами на груди.

– Что тебе, лейтенант? Говори.

– Мы вам дорогу расчищаем. Дот непроходимый в воздух пустить хотим. Как в Ленинград прорываться станете, позвольте к вам примкнуть. В Ленинграде найти кое-кого надо…

– Не пойму я тебя, лейтенант. Дорогу расчищать собираешься, а сам в арьергарде стоишь.

– Ay меня здесь в блиндаже пульт управления. Я отсюда нашими электробойцами управлять стану.

– Не слыхал, не слыхал. Думал, опять с саблями наголо вслед за товарищем Ворошиловым под пули пойдем.

– Что пуль из неприступного дота не будет – гарантирую.

– Ой, много на себя берешь, лейтенант.

– Сколько генерал-полковник Хренов приказал, не больше.

– Ну, смотри, лейтенант, чтоб из дота ни одной пули не было. Тогда пристраивайся.

– Да дота не будет, – заверил Гаршин и направился вдоль выходящего из леса кабеля.

В недавно отрытой траншее пахло сырой землей, как и в блиндаже, похожем на отсек подводной лодки. Лампочка от аккумулятора освещала щит с приборами, окулярами перископа и рычагами управления танкеткой, далеко спрятанной в капонире. От пульта к ней тянулись три саперных провода, намотанных в танкетке на три не вращающиеся шпули, как в текстильных машинах. Два провода от приводов гусениц, третий от взрывного заряда. Свободно сходя со шпуль, они остаются лежать на земле, где их так же трудно перебить, как два раза попасть в одну воронку.

Гаршин сел за пульт, прильнул глазами к окулярам перископа и увидел на освещенной солнцем земле проход, где полегло немало солдат, и проклятый дот с несколькими амбразурами для пулеметов. Батарея противотанковых пушек располагалась поблизости, в глубине позиции.

Лейтенант объявил в микрофон связи танковой электростанции в лесу:

– Готовность номер один!

Перед ним загорелась зеленая лампочка, и Гаршин отрапортовал готовность в штаб фронта. Тотчас рядом загорелась красная лампочка. Хренов давал сигнал атаки.

И Гаршин подал напряжение на два саперных провода, идущих к танкетке. Дрогнула стрелка вольтметра, Гаршин отчетливо увидел в стереоперископ, как танкетка вырвалась из укрытия и помчалась, отчаянно виляя, по воле Гаршина, чтобы не стать артиллерийской мишенью. Лейтенант ловко провел ее по краю воронок, преграждавших путь к доту.

Но на самой последней воронке от особо крупной авиабомбы, предназначавшейся для разрушения дота и теперь неожиданно защитившей его, танкетка завалилась в глубокую яму и, встав на дыбы у крутого откоса, буксуя обеими гусеницами, оказалась-таки мишенью для оторопевших было немецких артиллеристов. Они прямой наводкой расстреляли «малютку», но взрыва не произошло и не могло произойти, потому что взрыватель находился на пульте у Гаршина, и только он мог в нужный момент передать по третьему проводу взрывной импульс. Из ямы лишь повалил черный дым от горящего тола.

И только гитлеровцы торжествующе прокричали: «Хайль Гитлер!», яростно накрывая снарядами засеченное ими место, откуда выскочила застрявшая большевистская выдумка, как совсем в ином месте появилась другая такая же танкетка, выпущенная Гаршиным, переключившим электропитание на предусмотренный дублирующий боекомплект. Теперь Гаршин вел торпеду к проклятому доту с другой стороны, обходя опасную дымящуюся воронку. Едва придя в себя от первой-новинки, немцы спохватились, увидев вторую мчащуюся на них танкетку. Пулеметные очереди ей были нипочем. Тол от пуль не взрывается. И она, преодолев все препятствия неровного пути, была уже рядом с несокрушимой твердыней блокады. А дальше… было бы неверно сказать, что произошел взрыв. Это скорее походило на извержение вулкана или столкновение с астероидом, кометой или на светопреставление…

Когда черный дым рассеялся, то неприступного дота как не бывало. На его месте возник глубокий ров, вроде того, где хоронили без гробов ленинградцы своих близких.

Танки без потерь смяли противотанковые орудия, бегущая под прикрытием танков пехота ворвалась во вражеские окопы и захватила их. Комплексным ударом Ленинградская блокада была прорвана, о чем скупо сообщила военная сводка.

В пробитую брешь ворвались советские войска, атакуя гитлеровцев с внутренней, неукрепленной стороны, уничтожая или обращая их в бегство.

А за пехотой в город вошел караван грузовиков с продовольствием, столь необходимым задушенным блокадой, но стойким ленинградцам. Желанный час для них настал.

В победной суматохе Гаршин не нашел капитана первого пробивного отряда, да и необходимость свернуть свое хозяйство на случай переброски в другое место не допускала его отлучки, но он получил ее от Хренова после рапорта генерал-полковнику об успехе применения сухо-торпед.

– На помощь в прорыве блокады израсходованы две взрывотанкетки. Людских потерь нет. Хозяйство готово для использования в другом месте. Второй танк с полным боевым комплектом ждет приказа на берегу Онежского озера, где завершено окружение прижатой к озеру части блокирующего кольца.

– Знаю, знаю, голубчик. Успех был обеспечен подготовкой, а не выхватыванием сабель из ножен. А у нас полководцы с опытом Гражданской войны об инженерных методах ее ведения и слышать не хотят. У Иоанна Грозного, взявшего Казань подкопом под крепостные стены, «сабельным воеводам» не поздоровилось бы. Но не считай, что мы прорвали блокаду. Мы только подготовили ее, дали возможность всей мощью ударить в очищенное от артиллерии и пулеметов место. И вот теперь, когда блокада прорвана, меня к Архиглавному вызывают.

Званцеву об этом вызове впоследствии рассказал сам Хренов, а писатель в воображении восстановил его новую встречу с Верховным.

Как всегда, прием состоялся глубокой ночью. Поскребышев, осторожно открыв дверь, впустил фронтовика.

Сталин сидел с закрытыми глазами за знакомым Хренову столом с разноцветными телефонами.

Генерал старался ступать неслышно, но Сталин почувствовал его присутствие, встал и потянулся:

– Ну что, генерал-полковник, мало тебе прорыва «линии Маннергейма», ты и Ленинградскую блокаду прорвал?

– Никак нет, товарищ Сталин. Не мы прорвали блокаду, а только подготовили удар, убрав непроезжий камень с дороги, что и было нашей инженерной задачей, отработанной под Керчью.

– Значит, не зря в Крыму кости прогревал. А что за камень такой, перед которым столько народу полегло?

– Это не просто дот, долговременная огневая пулеметная точка, а исключительно удачно расположенная на высоте броневое сооружение. Пулемет держал под прицелом все подходы пехоты, идущей за танками. Под его защитой была и противотанковая артиллерия. Дот имел ключевое значение, потому и был особенно укреплен, выдерживая и артобстрел, и авиабомбардировки. А наша «козявка» оказалась для них опаснее. Заряд торпеды в сто килограммов тола был столь велик, что снес совершенно эту систему немецкой обороны и облегчил завершающий прорыв. А ударные силы Волховского фронта смяли, перерезав, осадное кольцо и напали на внешние защитные позиции врага с тыла, заставив капитулировать. Вот кто прорвал блокаду, а за нами, смею повториться, была только инженерная подготовка.

– Инженерная подготовка, говорите? Это хорошо. Но теперь гнать их быстрее надо в хвост и в гриву, и времени на эту инженерную подготовку, или подкопы под злых татаровей, не будет. Тем не менее, этот прием надо держать в строгой тайне, чтобы немцы не применили его против нас. Не в наших интересах гордиться этим. Участникам этой операции передайте мою благодарность и ордена, каждому по заслугам.

Вернувшись от Сталина, Хренов застал у себя Гаршина, передал ему благодарность Верховного главнокомандующего и велел представить списки участников операции на награды. Сам он уже носил орден, врученный ему самим Верховным. И тем был горд.

Гаршин поблагодарил, но не уходил. Тогда Хренов сам прикрепил лейтенанту орден Красного Знамени. Гаршин продолжал стоять по стойке «смирно».

– А тебе что? В Ленинград? – догадался Хренов.

– Сослуживцу слово дал, товарищ генерал-полковник, проверить, как его семья.

Что ж, это дело святое. Иди. Солдат солдату первый помощник и друг.

Гаршин на одном из грузовиков с продовольствием въехал в героический город и на нужном перекрестке соскочил с драгоценным для ленинградцев пакетом продуктов в руках.

Он нашел дом, где жила семья его фронтового товарища по Крымской эпопее, когда они вместе в Керчи овладевали новым оружием.

Радостный, взбежал он на второй этаж. Дверь в указанную другом квартиру была открыта настежь. На его окрик никто не отозвался. Он вошел в коридор и открыл первую попавшуюся дверь. В комнате на коврике между двумя кроватями лежала без чувств молоденькая девушка. «Голодный обморок», – сразу определил лейтенант.

Он встал на колени, стараясь привести девушку в чувство, чтобы она могла как можно скорее хоть что-то проглотить из принесенного им пакета.