Текст книги "Через бури"

Автор книги: Александр Казанцев

А Саша, войдя в пустую приемную Павлуновского, оробел. Молоденькая, по моде коротко стриженная секретарша вопросительно подняла на него синие глаза.

– Я хотел бы показать товарищу Павлуновскому свое изобретение Мне рекомендовали обязательно встретиться с ним.

Будь это через несколько лет, после созревания советской бюрократии, секретарша спросила бы его, записан ли он на прием, или сказала бы, что у товарища Павлуновского назначено совещание и к тому же его вызвали в ЦК. Ничего этого она не сказала. Изобретатель, кому кто-то, верно, очень влиятельный человек, рекомендовал Павлуновского, показался ей необычным, и она только спросила:

– Какое изобретение?

– Военное, секретное и очень значимое.

Секретарша не узнала у посетителя, кто рекомендовал ему ее шефа, и вошла в кабинет. Через мгновение вышла, пригласив изобретателя войти.

Высокий человек в полувоенной форме поднялся из-за стола навстречу Званцеву:

– Какой фантазией порадуете? Как противника испугать? Как панику у врага вызвать?

– Нет. Как выстрелить на любое расстояние, хоть через океан…

– Немцы гигантскую Берту в свое время выстроили, по Парижу стрелять. Говорят, они и сегодня что-то такое придумали совершенное, чтобы пущенный из пушки снаряд на лету досылать дальше.

– Нет, у меня все много проще, если хотите, я могу вам показать.

И Павлуновский почувствовал в словах изобретателя столько уверенности, что только сказал:

– Москва словам не верит.

Саша действовал с завораживающей уверенностью, как у себя дома. Он подошел к письменному столу, положил на него вынутую из чемоданчика деревянную, обмотанную проводами трубку. Затем выключил настольную лампу, засунул в освободившуюся розетку оголенные концы проводов и передал в руки внимательно следившего за ним хозяина кабинета маленький железный снарядик. Он предложил Павлуновскому, как когда-то Чанышеву, крепко держать снарядик пальцами и поднести его к приемному отверстию модели:

– Только представьте себе, что все это в сто, в тысячу раз больше, – сказал Званцев.

Павлуновский недоверчиво взял снарядик, решив ни за что не выпустить его из рук, посрамив таким образом самонадеянного изобретателя, но, видимо, как ему показалось, плохо держал игрушку, которая после щелчка по деревянной панели, которыми были обиты стены кабинета, осталась лежать на полу. Изобретатель поднял ее и снова передал Павлуновскому для повторной пробы.

Снарядик, лишь поднесенный к деревянной трубке, неудержимо вырвался из цепких пальцев, пролетел через все пространство широкого кабинета и ударился о дубовую панель, оставив на ней вторую отметину рядом с первой.

– Кто ты такой будешь? – с ноткой удивления в голосе спросил хозяин кабинета.

– Я Званцев Александр Петрович, главный механик Белорецкого металлургического комбината. Нахожусь здесь в служебной командировке.

– Ага! Садись! – скомандовал Павлуновский. Саша послушно сел в глубокое мягкое кожаное кресло

у стола, а Павлуновский занял свое место за столом и снял трубку одного из телефонов, формой отличающегося от других. Заговорил, чуть приподнимаясь в кресле, почтительным тоном на непонятном языке, потом осторожно повесил трубку и, тоже осторожно, чтобы не коснуться неказистой модели, стал что-то писать, словно Саши и не было здесь.

Дверь открылась, и в кабинет уверенно вошел невысокий человек с ярко выраженной кавказской наружностью, с усами, в длинной до полу кавалерийской шинели.

Павлуновский вскочил, Саша последовал его примеру. Сердце у него сжалось. «Сталин», – подумал он.

– Знакомьтесь, – по-военному вытянувшись, представил Павлуновский. – Главный механик Белорецкого металлургического комбината Званцев, стреляет с помощью электричества на любое расстояние. А это – самнарком, товарищ Орджоникидзе.

– Серго! – восторженно воскликнул Саша.

– Николай Константинович, – поправил Орджоникидзе, пожимая Званцеву руку.

Он заставил несколько раз перелететь снарядик через весь кабинет и испещрить своими метками дубовую панель, пока хозяин кабинета не взмолился:

– Товарищ нарком! Он же мне стены кабинета испортит.

– Ничего, казак! Твоя панель ничего не стоит по сравнению с тем, сколько ты выделишь на превращение этой деревяшки в грозное оружие будущего. Ну, уральский механик, ты, поди, в хоромах заводских живешь. С семьей?

– В особняке прежнего техперсонала. Пока один.

– Перевести его моим приказом на завод номер восемь имени Калинина, в Подлипки. Родители есть?

– В Омске. Отец и мать.

– Дать ему у Мирзаханова при заводе четырехкомнатную квартиру, лабораторию и двух помощников, одногоэлектрика, другого артиллериста. Выделить им там же по квартире. Кандидатуры есть?

– Электрик – Васильев Валентин Павлович с Белорецкого завода. Он модель эту делал. Баллистика нет.

Многие прохожие на площади Ногина и служащие, снующие у подъезда Наркомтяжпрома, были свидетелями того, как молодой человек с чемоданчикам вышел из Наркомата и, очевидно, ожидавшая его рыжая кудрявая девушка подбежала к нему с вопросом:

– Ну как?

– Победа, полная победа! Переведен на ваш завод. Получаю там лабораторию…

Не стесняясь окружающих, Инна бросилась Саше на шею, покрывая его лицо поцелуями:

– Как я счастлива! Как я счастлива! Wie glucklich ich bin!

К ним подошел шофер с подъехавшего «линкольна», в кожаной куртке и такой же фуражке:

– Извиняйте, ежели помешал. Вы и есть изобретатель? Мне сказали – увидишь молодого человека с чемоданчиком.

– Вы меня ищите? – удивился Саша.

– Я водитель машины наркома товарища Орджоникидзе. Мне приказано отвезти вас во Второй Дом обороны, к заместителю наркома товарищу Тухачевскому.

– Но я не один, – сказал Саша, глядя на Инну.

– Какой разговор! – воскликнул шофер. – С ветерком прокачу. Под золотым флагом проедем!

Он усадил Званцева рядом с собой, а Инну на заднее сиденье. Машина была открытая, ветер на ходу завладел ее волосами, и стало понятно, под каким золотым флагом шофер собирался ехать.

– Вы, товарищ изобретатель, когда вас машиной награждать будут, акромя «линкольна» никакой другой не берите. Зверь, а не машина.

Надо сказать по справедливости, что никто никогда Званцева за его изобретения машинами не награждал.

Второй Дом обороны выходил на Красную площадь. Инна осталась у памятника Минину и Пожарскому у многоглавого собора Василия Блаженного, а Саша вошел в подъезд, подсказанный ему шофером.

Пропуск ему уже был приготовлен, и дежурный офицер, узнав, что он здесь впервые, взялся проводить его до кабинета Тухачевского. Офицер открыл перед ним дверь в приемную. И первым, кого Званцев увидел, был легендарный герой Гражданской войны командарм Первой Конной Буденный. Он узнал его по портретам. Тот встал при появлении изобретателя.

– Проходите к Михаилу Николаевичу, он ждет вас. А я потом, – дружелюбно сказал он.

Сидевший за столом адъютант с четырьмя шпалами кивком подтвердил приглашение, и Саша вошел в кабинет того самого командующего Пятой армией, который разгромил Колчака. Тухачевский вышел из-за стола и пожал Саше руку. У него было красивое интеллигентное лицо. Никогда прежде не видел Званцев ни у кого такого количества орденов Красного Знамени на груди и ромбов в петлице.

– Что вы хотите мне показать?

– Неказистую модель электрического орудия, где снаряд сам включает разгоняющие его электромагнитные катушки. Поскольку скорость электрического тока равна скорости света, есть надежда так разогнать в электроорудии снаряд, чтобы он перелетел через океан.

– Ну, этого нам пока не нужно, но в запасе иметь полезно. У электропушки я вижу и другие преимущества. Она стреляет беззвучно? Не оставляет после выстрела дыма и обнаружить ее трудно.

– Вы видите, Михаил Николаевич, больше ее преимуществ, чем я.

– Однако, показывать модель будете вы. Прошу вас.

– Можно положить ее на ваш письменный стол? Это всего лишь деревянная трубка, обмотанная изолированной проволокой. И разрешите воспользоваться розеткой от настольной лампы.

– Пожалуйста, я сейчас освобожу для модели место, – и он стал убирать со стола карты, документы.

Званцев вставлял оголенные провода в розетку, а полководец поднес переданный ему снарядик к казенной части» деревянной трубки, но тот не вырвался из пальцев, а бессильно вывалился на стол.

– Фокус не удался, факир был пьян, – пошутил Тухачевский, чтобы поддержать обескураженного изобретателя.

– Очевидно, обрыв в катушке. Только что при товарище Орджоникидзе устройство стреляло. Я попробую исправить, – засуетился Саша.

– Не сомневаюсь, что стреляло, иначе он не направил бы вас ко мне. Электротехника – это наука о контактах. Попробуем поискать в местах сгиба.

– Я сейчас, сейчас, – бормотал Званцев, ощупывая катушку и чувствуя, что холодный пот выступил у него на лбу.

– Обрыв внутри катушки не исправить. Придется перемотать. Приедете еще раз. Позвоните, и я пришлю за вами машину.

– Она не должна отказать, Валентин, мой электрик, пропитал ее лаком.

– Тогда посмотрим включение, – предложил замнаркома и стал осматривать розетку. – Так и есть. Оголенный провод вывалился. Я сейчас исправлю.

– Осторожно, Михаил Николаевич! Вас может ударить электрическим током.

– Уже ударило, – отозвался Тухачевский, и ни один мускул не дрогнул на его лице.

Какие же изуверские меры примут негодяи, заставляя прославленного полководца подписать «признания» и тем самым себе смертный приговор? Или он распознал истинную суть вождя и хотел спасти от него Родину? И отдал ей жизнь…

А тогда, проведя несколько бесшумных выстрелов, он с улыбкой сказал:

– Деревянная трубка да провода даже без вилки, а какие перспективы! Товарищ Орджоникидзе сообщил мне, что отозвал вас с Урала и дает вам лабораторию на восьмом заводе. Я буду приезжать к вам и следить за ходом работ.

Он проводил Званцева до приемной и сказал Буденному через открытую дверь:

– Ну как, Семен Михайлович, не оглушила вас наша артиллерийская канонада?

Буденый развел руками:

– Нам бы в конармию такое!

Саша, найдя Инну на Красной площади, мог только сказать:

– Какой человек! Какой человек! – не подозревая о дальнейшей трагической судьбе легендарного героя.

– Сегодня твой, нет, наш день. Вечером ты получишь мой подарок, – сказала Инна, став сосредоточенно-серьезной. – Мы будем разучивать «Эпиталаму» из оперы «Нерон». Идет?

Радостные, отыскали они Чанышева в ресторане «Националь», где пили заказанное им шампанское, правда, Саша, по своему обыкновению, ограничился шипучей водой. Пили за успех реконструкции завода и мечту. Чанышев произнес тост:

– Да не переведутся у нас люди, способные смотреть вперед, планируя грядущее, такие, как Орджоникидзе и Тухачевский. Выпьем и за тех, кто вторгается в будущее своими замыслами.

Инна хлопала в ладоши.

Потом молодые люди ехали в полупустой электричке и сидели на скамейке, тесно прижавшись друг к другу.

Приехав в Подлипки, они погуляли по лесу, любуясь осенними красками. Особенно понравился им клен с золотистой в лучах заходящего солнца кроной.

– Он хочет походить на тебя, – сказал Инне Саша. Инна поцеловала его за это в щеку.

После ужина, когда Шеферы порадовались успеху Саши и его переезду в Подлипки, Инна не забыла обещания и с торжественным видом отправилась в свою комнату за подарком.

Она не приготовила, как обычно, постель гостю в комнате Бори, а привела его к себе, указав на свою широкую кровать, постеленную на двоих. Утром счастливые молодые люди объявили родителям, что поженились. Валентина Всеволодовна расцеловала молодых, и с мокрыми глазами сказала, что ЗАГС находится в Мытищах, но беспечные счастливцы сочли достаточным спеть вольнодумный романс «Нас венчали не в церкви, не в венцах со свечами» и в ЗАГС попали только 14 октября.

Воспользовавшись послереволюционной простотой оформления, Саша Званцев прежде всего оформил свой развод с Татьяной Николаевной Давидович, а потом расписался с Инной Александровной Шефер. Все разом.

А в это время Клыков докладывал секретарю райкома:

– Так что, обошел он нас по всем статьям. Сухим из воды вышел. В верхах поддержкой заручился. В заводоуправлении сказали, какое-то важное изобретение сделал. Сам Орджоникидзе приказ прислал. Забирает в Москву для выполнения государственного задания. Выскользнул он из наших рук. Казалось, связан с двумя пожарами угольных складов, а улик нет, а сейчас против самого Орджоникидзе не попрешь.

«Узкоколейный» Гришкан презрительно процедил:

– Притупились клыки твои, Клыков. Хоть усы бы сбрил, чтобы о них не напоминали, не можешь властью своей взять, улик не добыл, отойди в сторону. Дай народному суду свою власть показать, – Гришкан раздраженно встал из-за стола и прошелся по кабинету.

Клыков сидел насупившись. Секретарь райкома остановился перед ним:

– А ну, Клыков, так ли уж безоблачно дела идут у главного механика? И никто не жалуется на него?

– Недовольства много, а что толку. Всем известно, что механический цех – узкое место, завален заказами на запасные части. Начальники цехов в запас заказывают.

– А нет ли среди этих заказов особо важных, которые производительность завода увеличили бы?

– Если рацпредложения, то их навалом.

– Вот с этого и начинать надо. Вызови к себе повесткой плановиков механического цеха. Пусть отберут тебе рацпредложения, залежавшиеся у них. Ударим изобретателя чужими изобретениями, намеренно им задержанными, насыплем ему соли на хвост. Эти заказики тебе легче собрать, чем улики против поджигателей складов. Соберешь папку потолще – и передашь прокурору, облегчишь ему работу. Поторопи, чтобы суд по уголовной статье привлек к ответу главного механика за зажим изобретательской мысли на заводе, а я, в порядке партийной помощи, по телефону брякну, чтобы судимость была у неприступного твоим усилиям купеческого отродья Званцевых.

Клыков покинул Гришкана ободренный и за пару дней собрал против главного механика обличающий материал, переданный послушным прокурором в народный суд, который послал Званцеву повестку явиться на судебное заседание. Обвиняемый в суд дважды не явился, находясь в Москве.

Судья, пожилая женщина, обремененная семьей, больной матерью и двумя подростками, сыном и дочерью, покинутая пьяницей мужем, больше всего боялась потерять свое место, так как ничего другого, кроме судебных решений по пустяковым поводам, создавать не умела. Настойчивые телефонные звонки Гришкана, торопившего ее с делом Званцева, толкнули ее на рассмотрение дела заочно в отсутствие обвиняемого.

Случилось так, что судебным заседателем был экономист заводоуправления Константин Афанасьевич Куликов. Он страшно переживал, что должен судить своего друга, выходящего на широкую дорогу реализации своего изобретения. Поэтому судебный заседатель, обычно безмолвный участник заседания, лишь на бумаге имеющей те же права, что и судья, заявил категорический протест против рассмотрения уголовного дела в отсутствие обвиняемого. Но спорные вопросы решались составом суда в комнате совещаний голосованием. Судья закрыла дверь:

– Я вынуждена поставить на голосование ваш протест, товарищ Куликов, – объявила судья, глотая пилюли от головной боли и строго глядя на второю заседателя, конюха с конного двора Никифорова, желчного, всем недовольного старика, насильно выгоняемого руководством на пенсию. Сокращалось число коней. Для перевозок пришли грузовики. Главный механик был для него мальчишка, выскочка, живущий, как былой барин, один в целом особняке. Поэтому второй заседатель встал на сторону судьи, и она, невзирая на особое мнение, немедленно написанное Куликовым, решила судить заочно, презрительно бросив ему:

– Напрасно трудитесь, товарищ заседатель. Я поступаю по закону, который и вам знать полезно.

Речь прокурора была краткой. Перечислив невыполненные главным механиком заказы по внедрению рацпредложений и огласив неизвестно кем подсчитанный материальный урон, понесенный якобы заводом, он обвинил Званцева Александра Петровича в халатном отношении к своим обязанностям, затирании изобретательской мысли на заводе и потребовал присудить его к трем годам лишения свободы в тюремном изоляторе или принудительным работам по месту службы.

Назначенный судом защитник нудно просил у суда снисхождения к обвиняемому, который не имел в своем распоряжении материальных возможностей, вспомогательных цехов для выполнения всех заказов, в том числе и рационализаторских.

В совещательной комнате с облезлыми обоями судья обратилась к двум заседателям:

– У нас нет оснований для вынесения оправдательного приговора, о чем даже защитник не просил. Факт невыполнения заказов налицо. Нам остается определить меру наказания.

– Такое судебное разбирательство я считаю фарсом, – горячо запротестовал наивный Костя Куликов. – Суду через экспертизу следовало бы выяснить, имел ли обвиняемый возможность выполнить заказы, и только тогда определить меру вины главного механика, которой, на мой взгляд, нет.

– Вы намеренно затягиваете судебное разбирательство, товарищ заседатель. У нас нет никаких опровержений вины обвиняемого, пусть даже и отсутствующего. Защита требовала только снисхождения. Учитывая ваши возражения, я считаю возможным присудить Званцева к одному голу принудительных работ по месту службы.

– Я категорически протестую! И пишу особое мнение, – упрямился Куликов.

– Это ваше право, как и мое право – ходатайство о недопущении вас к дальнейшей работе суда.

– Вы окажете мне огромную услугу. Но особое мнение останется.

– Я иду на последнюю уступку, невозможный вы человек! Год условно. И пусть решение будет единогласным.

– Я против. И поддержу кассационную жалобу.

– Да брось ты ерепениться, – обратился к Косте конюх. – Ведь условно. Никто его не посадит. Гулять будет.

Приговор был оглашен уставшей от споров судьей: «За халатное отношение к использованию на заводе рационализаторских предложений приговорить главного механика Белорецкого металлургического комбината Званцева Александра Петровича к году лишения свободы условно. Приговор принят большинством голосов, при одном голосе судебного заседателя – против, и может быть обжалован в установленный срок».

Приехавшему в Белорецк завершать дела Званцеву сообщил об этом Костя Куликов, первым явившийся, едва тот вошел в свой дом.

Званцев опешил:

– Это я-то противник изобретательства? Нонсенс!

– Я умирал со стыда, что вынужден принимать участие в таком фарсе. Это происки Гришкана, который, не знаю почему, невзлюбил тебя. Но мы, я и Поддьяков с Зотиковым, партийцы, подняли шум до Уфы, Оттуда назначили комиссию под председательством Зотикова, которая отменила решение суда и ты чист, как новорожденный москвич, увы, уже не белоречанин. Но у меня родня со стороны Нины, жены моей, в Москве. Приму все меры, чтобы перебраться туда, к тебе поближе. Я счастлив, что деревянная трубка, плод стараний твоих друзей, ввела тебя в Московские палаты. И ты вышел на дорогу, где перед тобой «кремнистый путь блестит».

– Но я не один, Костя. По лермонтовскому кремнистому пути мы вдвоем пойдем. Женился я.

– Врешь! Ты что? Двоеженец?

– Нет, я развелся в Москве с Татьяной Николаевной.

– Кто же она, счастливица?

– Инна Шефер, дочка Александра Яковлевича, ты мог ее знать здесь.

– Кто же не знал ее, рыжего бесенка. Вообще-то это закономерно.

– Все это так, Костя. Но вот что ждало меня здесь и ошеломило не меньше твоего сообщения о суде. Может быть, суд надо мной и нужен. – И Саша показал Косте письмо.

– От Тани?

– От такой Тани, какой она никогда не была. И письмо ее нежное, ласковое, где она пишет о своем с дочкой и мамой скором приезде в Белорецк, как о само собой разумеющемся. Как я могу нанести ей такой удар?

– Ну, милый друг, она сама уехала от тебя и грозила не вернуться, предоставляя тебе полную свободу. Я-то помню это… А такие молодцы, как ты, бобылями не ходят, несмотря на купеческое, а не дворянское происхождение. Таня – умный человек. Она поймет. Мне она поведала, что ты еще на практике влюбился в дочку Шефера, хотя ей было тогда лишь семнадцать лет. И о вашей разнице в годах она помнила и считана, что когда-нибудь это скажется.

– Спасибо тебе, Костя, за поддержку, но мне написать ей ужасающее письмо будет тяжелее, чем десять дней и десять ночей без сна устанавливать насос на плотине для спасения доменных печей. И Волка нет, исчез… Старуха, сторожившая квартиру, сказала: «В лес ушел, к сородича м».

– Что ж! Волка сколько не корми – в лес смотрит. Брошенным себя счел. Вот о насосе бывший секретарь райкома Гришкан забыл, организовав суд над тобой.

– Почему бывший?

– Поддьяков с Зотиковым с помощью Аскарова постарались в верхах. Вслед за зотиковской комиссией прибыла высокая партийная комиссия из Уфы и сняла «узкоколейного» пана-воеводу.

– То-то в Белорецке воздух словно чище стал.

Прежде, чем расстаться, друзья, обнявшись, любовались огнями завода, где мартеновский цех во время плавки светился, как фонарик.

– Ну, Костя, и весь Белорецк, слушай! – и Саша Званцев прочитал прощальные стихи:

 
Прощай, мой друг, прощай, завод,
Суровой практики учитель!
Иная жизнь теперь зовет.
Меня остаться не просите.
 
 
Я сердце оставляю здесь
В струе горячего металла.
И где бы ни был я, везде
Она мне путеводной стала.
 
 
Я с нею вырос и созрел
Для новых, радостных свершений.
Я гимн искателей пропел.
Дороже всех он песнопений.
 
 
Мой милый, славный Белорецк!
Меня ты сыном назови
И, как индустрии боец,
На новый путь благослови.
 

– Славно сказано! Так держать, старче! – одобрил Костя. – И мы договорились: пиши мне письма, как самому себе.