Текст книги "Через бури"

Автор книги: Александр Казанцев

Два друга, Костя и Саша, по очереди читали свои и чужие стихи. А Таня даже одобрила последнее стихотворение мужа, прочтенное им с вершины скалы. Он назвал его «Далекой»:

 
Привет от вольности башкирской
Бурлящих рек, могучих гор,
И от того, в душе сибирской,
Кто не забыл вас до сих пор.
 
 
Привет грохочущих заводов,
Залог грядущего страны.
Приветы солнца и природы
Вам шлю с уральской стороны.
 
 
Несу еще совсем другое,
Словами что не передать,
Вниманья если это стоит,
Возьмитесь сами отгадать.
 

– Да, – вздохнула Таня. – Бритоголовая Инна далеко.

Души чуткой потрясение

Рождает вспышку вдохновения.

Клыков докладывал секретарю райкома: – Так что основным подозреваемым остается главный механик комбината Званцев. Когда река перемерзла, и завод должен был встать, я уже готов был его зацепить. Так ведь вывернулся. Пошел завод, вопреки самой Природе.

– Плохо работаешь, товарищ Клыков. Главный преступник у тебя и в огне не горит, и в воде не тонет. Плохо работаешь. Разве не было у тебя возможности взять его, как только доменные насосы встали? Халатность, непринятие мер… Лето в разгаре, и он в мелких местах экскаваторами дно Белой углубляет, перекаты с их дивной красотой ликвидирует. Уродует нашу уральскую природу. А ты медлишь, никак не выспишься. О ночных допросах начисто забыл.

– Я так соображаю, товарищ секретарь райкома. Два зама, товарищи Аскаров и Чанышев, правда, тот только по реконструкции и эксплуатации, оба они пообвыкли, бдительность у них притупилась. Но вот вновь назначенный директор комбината Изотов. Ему, как коммунисту, положено прислушаться к мнению райкома партии.

– Совет дельный, но запоздалый. Товарищ Изотов уже был у меня и заверил, что заменит главного механика. К нам уже едет старый специалист Качурин. С ним спокойнее будет, чем с этими птенцами. За перевалом, у горы Магнитной, металлургический завод-гигант возводят, нам помогать придется, и от всяких Званцевых надо поскорее избавиться.

– А он – в особняке удравшего вредителя Шефера. Тем в Москве занимаются, а этот расположился, семью перевез, живет кум королю, – усмехнулся в висячие усы Клыков.

Жизнь шла своим чередом, но однажды и Саша был буквально ошеломлен. Случилось это из-за неприятного разговора с Таней, после того как Нинуся с бабушкой вернулись на заимку к Николаю Ивановичу с приезжавшей за ними Катей.

– Мы работаем больше года. Зима кончается, доменные насосы заработали сами, уровень в пруду поднялся почти до нормы, – начал Шурик этот памятный разговор.

– А какое мне до всего этого дело? Я занимаюсь мельницей и ее проектом отгородилась от всего.

– Я тебя не понимаю. Пора привозить Нинусю с бабушкой не погостить, как до этого было, а совсем. Словом, перейти на оседлую жизнь.

– Я в этом вовсе не уверена.

– В чем? Что нашу девочку нужно привозить сюда?

– Именно это я имела в виду.

– Ты же всегда говорила, что жить без нее не можешь.

– Я и сейчас не могу.

– Оставь эти загадки! – вышел Саша из себя. – Кончено. Я попрошу Аскарова предоставить тебе отпуск, и ты поедешь за дочкой и бабушкой.

– Хорошо, – покорно согласилась Таня. – Аскаров освобождает меня от этой чертовой мельницы, и я еду домой в свою семью Давидовичей.

– Месяц гостишь на заимке и к концу отпуска возвращаешься с мамой и дочкой.

– Возвращаюсь сюда к чертежной доске? И к мужу с чуждой мне купеческой психологией? Попроси своего друга-психолога Костю разъяснить тебе, почему мое возвращение сюда невозможно.

Услышав это, Саша будто онемел. Ему вдруг показалось, что завод встал, что во всех доменных печах «козлы», что все рушится, и он во всем виноват. Сам не веря себе, он робко спросил:

– Ты уходишь от меня?

– Неужели ты не понял, что мы люди разного круга, культуры, разных эпох. Я окончила гимназию с золотой медалью и писала по старому правописанию с твердым знаком и буквой ять. Ты побывал лишь в двух классах захудалого провинциального реального училища, даже не в гимназии. У тебя нет аттестата зрелости, среднего образования. В высшем обществе с тобой даже разговаривать бы не стали.

– Что ты говоришь! Какое это имеет значение, если мы оба инженеры-механики?

– Я ничего не имею против тебя. Ты ни в чем не виноват. Родителей не выбирают. Может быть, через месяц я и вернусь, но едва ли. Я напишу тебе. И даю тебе полную свободу. В Омске остановлюсь, чтобы объяснить твоей маме, почему так получилось. Ты, если хочешь, можешь пригласить к себе своих родителей. В особняке места хватит.

Когда заводу грозила беда, Званцев ощущал прилив сил, а главное – знал что делать. Сейчас же в душе его было одно опустошение, не прилив горя или отчаяния, а внутренняя беззвучная пустота.

– Я провожу тебя до Тирляна, – предложил он.

– Нет, нет! Долгие проводы – лишние слезы. Мне легче сразу. Ведь целый месяц мучиться и решать.

– Но где бы я ни был, ты будешь присылать ко мне Нинусю.

– Разумеется, дочь должна знать и всегда помнить отца.

Узкоколейный, похожий на игрушечный поезд ждал единственную пассажирку салон-вагона. Званцев, по-прежнему звавшийся Шуриком, усадил ее в поезд и поговорил с проводницей об обслуживании пассажиров, затем вышел на подобие перрона, где ожидал его Костя, приехавший для того, чтобы поддержать в трудную минуту друга.

– Она не вернется. И пусть уверенность в этом послужит тебе облегчением. Все равно, это неизбежно. Разница в возрасте и духовная приверженность к разным эпохам неминуемо сказались бы, – произнес Костя, когда поезд тронулся…

Салон-вагон был в поезде последним и через заднее, во всю ширину вагона окно в пути открывался чудесный, меняющийся вид горной местности, тянувшейся вдоль берега реки. Сейчас в удаляющемся окне виднелась Таня. Она смотрела назад на все прожитое, уходящее. В последний раз осколком разбитого стекла мелькнул пруд с заводскими трубами. Таня все еще не отходила от окна. Зачем она обещала написать письмо, ведь лучше бы сразу… Месяц впереди.

Шурик смотрел на поблескивающие узенькие рельсы пока знакомый силуэт совсем не растаял. Но что это? Вместо него на Званцева надвигалась угрюмая фигура Клыкова с висячими седеющими усами.

– А я боялся, что главный механик покинет завод. Хотел удержать, – вместо приветствия сказал он.

– Я не давал подписки о невыезде, – резко ответил Званцев.

– А надо бы, – буркнул Клыков и прошел мимо друзей.

– Какое неприятое лицо. Свисающие вниз усы, как торчащие изо рта клыки, – заметил Костя.

– Оправдывает свою фамилию, – отозвался Саша.

– Так это и есть Клыков, чекист? – предположил Костя.

– Он самый, – подтвердил Саша.

Друзья твердым туристским шагом – за десять минут километр, огибая пруд, направились к заводу. Костя молчал, а в мыслях Саши был все тот же маленький паровозик, который, нещадно дымя, тащил за собой платформы, вагончики и салон-вагон. Зачем этот паровоз? Вагоны могли бы катиться сами, если бы включали перед собой притягивающие к себе электромагнитные катушки, как призывал студентов осуществить эту идею вечно увлекающийся профессор физики Борис Петрович Вейнберг. И называл предел скорости для электрического тока – скорость света. А зачем поезду и салон-вагону в нем такая скорость? Другое дело, если самовключающиеся электромагнитные катушки будут разгонять, скажем, снаряд в стволе орудия, да так, что он перелетит через океан?

Саша не удержался и рассказал о возникшей идее Косте. Тот с серьезным видом протер очки и сказал:

– «Души чуткой потрясенье рождает вспышку вдохновенья»! Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Покажи. Вели сделать в модельной у твоего друга Поддьякова деревянную трубку, а твой однокашник Валя Васильев с энергостанции пусть катушки как надо намотает, а Зотиков в механическом – снарядик железный выточит. И если трубка его выбросит, можешь такое устройство кому угодно показывать, хоть самому наркому Орджоникидзе.

– Эка куда хватил! Как я до него доберусь… А ты вроде поэт, не технарь, не только конструкцию модели, но и план действий подсказал и тем самым в такую военную секретность влез, что Клыков с тебя подписку о невыезде потребует.

– А кто нас за язык тянет «клыкастого» в курс дела вводить? Если кому и можно показать, кроме меня, так это Чанышеву. Большой он умница.

Друзья расстались у проходной, и Званцев направился прямо в модельный цех, заказать деревянную трубку, не подозревая, какую она сыграет в его жизни роль.

Домой вернулся поздно вечером. Собака почему-то не пришла за ним к проходной…

В опустевшем особняке он с трудом нашел Волка, все понявшего и – не пошедшего провожать уезжающую. Он забился под крыльцо, видимо, там решил дожидаться свою любимицу. И Саша в этот час выглядел не лучше неузнаваемого Волка…

Новый директор Белорецкого металлургического комбината Изотов, впоследствии нарком, потом министр деревообделочной и бумажной промышленности, совещался с двумя своими замами – Аскаровым и недавно вернувшимся из Гипромеза, где завершался проект реконструкции завода, Чанышевым.

– Я не могу не считаться с мнением секретаря райкома, хотя товарищ Аскаров и возражает. Считайте, что вопрос с главным механиком решен. На этом месте у нас должен быть солидный человек, такой, как согласившийся приехать к нам инженер Качурин.

– Ничего не имею против товарища Качурина, но не вижу обоснованности в требовании убрать Званцева, – сказал Чанышев. – На посту главного механика нам нужен не просто солидный и пожилой человек, а человек действия, думающий. Напомню, что Званцев, будучи еще студентом, мужественно предотвратил на испытаниях ценой собственного здоровья взрыв парового котла немецкого узкоколейного подъемного крана. Приехав сюда инженером, нас с Аскаровым он познакомил с изобретенным им методом непрерывного гелиссоидального литья труб, который еще ждет своего использования. Наконец, именно ему мы обязаны спасением доменных печей от «козлов» зимой, когда Белая в мороз перемерзла до дна, и уровень воды в пруду стал опасно падать. Благодаря его энергии и остроумному решению наши горячие цеха не простояли ни одного дня, за что наш молодой главный механик был награжден Почетной грамотой Автономной Башкирской Советской Социалистической Республики. Так ради какого блага мы стремимся избавиться от талантливого и энергичного молодого специалиста? В угоду товарищу Гришка-ну, неизвестно чем руководствующемуся?

– Дорогой Садык Мифтахович, – отвечал Чанышеву Изотов. – Вы, несомненно, одаренный, но еще без достаточного опыта руководитель и член партии. В нашей партии существует железная дисциплина, и секретарь районного комитета – доверенное лицо ее Центрального Комитета. Он, в лице товарища Гришкана, руководствуется не отдельными успехами или промахами того же Званцева, а более глубокими, не обязательно нам известными, общими соображениями, и я, как директор комбината, буду считаться с указаниями партии больше, чем даже с собственными или вашими, Садык Мифтахович, соображениями и выводами. Мы идем под руководством партии к построению социализма в отдельно взятой стране. И пусть судьба отдельного инженера, угодного вам, но не пользующегося доверием партии, не приведет к трещине в руководстве комбината. Я имею в виду себя, безусловного сторонника генеральной линии нашей партии. А вам, товарищ Чанышев, поручена не эксплуатация старого завода, а его реконструкция, в чем, с нашей стороны, вам будет оказано полное доверие и содействие.

Чанышев был умен и находчив. Он поймал на слове Изотова, опытного руководителя и партийца:

– Хорошо, товарищ директор, если вы облекли меня таким доверием, снимайте с должности главного механика Званцева, а я, во избежание амбициозного вмешательства Гришкана, назначу через Наркомат тяжелой промышленности неугодного ему Званцева главным инженером реконструкции комбината, есть у нас такая незанятая должность. Мне нужны такие работники, как Званцев, и я буду рад заполучить его от вас.

Изотов растерялся. Он знал, что Чанышев наделен особыми, даже большими, чем он, директор, полномочиями, и не сразу нашелся, что ответить хитрому и упорному татарину.

– Надеюсь, вы согласитесь на общее рассмотрение этого вопроса. И не раньше приезда Качурина.

– Вопрос будет решаться в Москве, а не в кабинетах, вашем или Гришкана, а я уезжаю, согласно вашему решению, в Москву завтра.

– У каждого завтра есть свое утро, а утро вечера мудренее, – утомленно сказал Изотов, вставая, давая понять, что совещание закончено.

Когда два заместителя спускались по лестнице, Аскаров тихо сказал Чанышеву:

– Ну, Садык, мне у тебя учиться надо. Ты не одолжишь мне Коран?

– Зачем?

– Выучить наизусть попробую.

Около своего кабинета Чанышев удивленно увидел Званцева с чем-то, завернутым в газету.

– Ты меня ждешь? – спросил Чанышев. – Проходи, что это ты принес?

– Модель электрической пушки. Стреляет беззвучно. Может перебросить снаряд через океан.

– Ну, это ты загнул! Но с помощью электрических сил выбрасывать снаряд, в принципе, возможно. Покажи, как ты хочешь это делать?

– Вам первому показываю примитивную модель. Хочу посоветоваться.

Чанышев чуть насмешливо смотрел, как Званцев развернул пакет и вынул деревянную трубочку с намотанными на нее проводами. Трубочка представляла собой некий прибор из нескольких катушек. Оголенные концы проводов он воткнул в розетку для настольной лампы, катушку положил перед севшим за стол Чанышевым и передал ему в руку маленький снарядик, размером с отверстие трубки.

– Вам честь первого выстрела, Садык Мифтахович. Поднесите снарядик острием вперед к ближнему отверстию трубки.

– А мы не переполошим выстрелом все заводоуправление? – недоверчиво спросил Чанышев.

– Переполох не в интересах секретности.

– Ал пах с нами, – сказал Чанышев и с улыбкой поднес снарядик к трубке.

Невидимая сила вырвана снарядик из пальцев, и он ударился о противоположною стену кабинета.

Званцев подобрал ею с полу.

– Убедительно, ничего не скажешь. Но снарядик твой попал не в стену, а в самое мое сердце.

– Почему, Садык Мифтахович?

– Потому что у меня были на тебя совсем другие виды.

– Какие?

– Это не важно Твоя игрушка требует огромной работы для превращения ее в грознее оружие, которое необходимо нашей стране с вражеским окружением Я твои союзник, но будем действовать с обдуманной хитростью. Модель должны увидеть в Москве, поэтому уже сегодня ты включаешься в работу по реконструкции завода как его главный механик Приказ об этом сейчас будет подписан. Завтра я через Магнитную вылетаю в Москву и оттуда дам тебе срочный вызов. Исхитрись, как хочешь, но окажись в Москве со своей моделью в чемоданчике. Еe должны увидеть те, кто преобразует нашу страну. Я вызову тебя ко дню рассмотрения в наркомате нашего проекта реконструкции, а ты должен прилететь в Москву, хоть на крыльях, хоть на метле.

И он помчался вдаль стремглав,

В полете крылья поломав.

Чанышев уехал в Москву, и в конце сентября прислал срочную телеграмму с вызовом Званцеву для участия через три дня в рассмотрении Наркомтяжпромом проекта реконструкции Белорецкого завода.

Изотов вызвал его к себе и показал телеграмму.

– Странный вызов, не правда ли? Как будто можно добраться отсюда до Москвы за три дня. Разве что на крыльях?

– Именно на крыльях, товарищ Изотов, – обрадовался Званцев.

– Где ж вы их возьмете?

– Если вы поможете. У меня есть много аргументов в защиту проекта, с которым ознакомил меня Чанышев. И решающие из них пришли мне в голову после отъезда Чанышева, – и он стал объяснять директору, какие узкие места следует устранить, чтобы резко повысить производительность завода.

Вместе с директором главного механика слушал и тихо вошедший Аскаров. Когда Званцев окончит свой рассказ, Аскаров обратился к Изотову.

– Он прав, товарищ директор Наркомат должен учесть высказанные здесь соображения. Проект надо доработать, а не утверждать. Смета должна быть пересмотрена. Гипромез не удосужился прислать своих проектировщиков сюда, чтобы учесть наши соображения. Я могу послать телеграмму.

– В телеграмме нельзя дать всей аргументации, а Наркомтяжпром не станет на первых шагах пятилетки что-либо откладывать.

– Не могу же я превратить нашего главного механика в Икара и дать ему крылья! – раздраженно возразил Изотов.

– Можете! – уверенно вставил Званцев.

– Объяснитесь, – сердито потребовал Изотов, откидываясь на спинку кресла.

– Попросите по телефону начальника Магнитостроя отправить меня на их постоянно курсирующем самолете в Челябинск, а оттуда мне легко добраться по воздуху до Москвы на рейсовом самолете, и крылья Икара послужат металлургии.

– Я поддерживаю Он сможет, – твердо сказал Аскаров.

– Быть по сему, – ударил кулаком по столу Изотов и взял трубку вновь установленного красного телефона. – Товарищ начальник Гигантостроя? Рад что застал вас, Изотов из Болорецка беспокоит Докладываю. Детали для вас отлиты, и я сейчас отправлю их на полуторке к вам с нашим главным механиком Званцевым. Ну что вы! Всегда готовы помочь. Но и у нас к вам просьба У вас самолеты в Челябинск летают? Вот хорошо! Нам все равно биплан или моноплан, только переправьте по воздуху нашего главного механика в Челябинск. Емy срочно надо быть в Москве Спасибо, сосед, за готовность оказать нам помощь. Шлите заказы. Что надо – отольем. Будьте здоровы, – он повесил трубку и вызвал секретаршу. – Заготовьте командировочное удостоверение Званцеву в Москву на десять дней. Если надо Чанышев продлит. Вот как в наше время крылья Икарам делают. Счастливых посадок. Лети, – и он подписал переданный секретаршей бланк, вручая его Званцеву.

Дверь открылась и в кабинет ворвался механик Мехов. Он задыхался от волнения и быстрого бега:

– Пожар, товарищи!.. Горят угольные склады у доменных печей, как в позапрошлом году. И, как тогда, не затушить… Домны нечем кормить!.. – И он заплакал.

Было больно смотреть на старого человека, бессильно рухнувшего на стул. Он заглушал рыдания, но вздрагивающие плечи и текущие по впалым заросшим щекам слезы выдавали его.

– Так что же мы ждем? Всем к месту бедствия! – вскочил в волнении Изотов.

– Переведем домны на голодный режим, скиповые вагонетки с другой стороны загружать будем, как в прошлый раз, пока склады не выгорят. Это хуже лесного пожара, – на ходу говорил Аскаров, сохраняя каменное выражение лица.

– И так будет всякий раз, пока мы не переделаем, как я настаивал, склады угля в порядке реконструкции. И будущие пожары надо гасить не здесь, а в Москве, вот почему я спешу чуда, – сказал Званцев у проходной, через ворота которой проезжала полуторка. Он спросил шофера:

– На Магнитку? – и услышав утвердительный ответ, сел в кабину. – Гони мимо моего дома, я чемоданчик захвачу.

Горящие склады угля представляли собой две почти соприкасающиеся стены огня, между которыми когда-то, закутавшись в мокрый балахон, бесцельно пробегал Саша-практикант.

Новый директор Изотов в ужасе смотрел на огненную стихию, ощущая жар на лице. «Прав Званцев, надо по-другому строить склады, чтобы они не могли гореть».

– Где Званцев? Где главный механик?

Изотов обернулся и увидел перекошенное в ярости лицо человека с клыкообразными вислыми усами.

– Его здесь нет. Он срочно улетел в Москву.

– Как улетел? На чем улетел?

– Пока на полуторке через перевал, а дальше по воздуху.

– Мне необходимо догнать и допросить его по поводу этого повторного пожара.

– Вряд ли он что-нибудь сможет сказать. Он был у меня в кабинете, когда сообщили о пожаре.

– Товарищ Гришкан сказал: «Два раза угольный пожар и два раза званцевские пятки сверкают».

– Если так необходимо, догоните его, расспросите.

– Одолжите ваш газик. Он резвее нашего драндулета. Товарищ Гришкан вас попросит.

– Секретарю райкома партии отказать не могу.

И Клыков с запиской послушного партийца Изотова помчался в гараж, устроенный в одной из конюшен на конном дворе.

Груженая полуторка с трудом брала подъем. Шофер, поставив машину на ручной газ, когда задние колеса крутились, пробуксовывая, выскакивал вместе со Званцевым из кабины, и вдвоем они толкали застрявшую машину. Казалось, чем могут помочь две слабых человеческих силы многомощному мотору, но вспоминалась сказка о репке, когда последней к семейству старика присоединилась мышка, и репка пошла из земли. Два человека напрягались, и грузовик нехотя трогался, выбрасывая назад подсунутую под прокручивающиеся колеса брезентовую покрышку. Шофер первым вскакивал в кабину, хватаясь за руль, чтобы не дать машине соскользнуть в пропасть, по краю которой проходила горная дорога. Званцев бежал назад, подбирал брезент и бегом догонял еле ползущую машину.

– Так и мучаемся в энтом самом месте. Хорошо, ежели не одна машина едет, шофера с других машин подсобят, подтолкнут. А легковушкам здесь взбираться совсем беда. Подавать назад надо, разгоняться и сходу проскакивать проклятущее место, – рассуждал шофер, малорослый крепыш.

– Цепи надо надевать, – заметил Званцев.

– И то верно. Так ведь торопили. Завгар аж охрип. Надо было мне перед подъемом задержаться и цепи надеть.

– Так и сейчас не поздно.

– Да нет! Через чертову хребетину перевалили. Теперь под горку знай тормози и колодками, и скоростью.

Саша понимал автомобильный жаргон. Шофер имел в виду включенную первую скорость при заглушенном двигателе, когда не он вращает колеса, а им приходится крутить двигатель, замедляя движение машины.

С высоты, как с птичьего полета, развертывалась невиданная по размаху стройка с поднимающимися ввысь вавилонскими башнями в плакатах на самом верху. Подъехав ближе, можно было прочитать: «До пуска домны осталось…»

У Званцева защемило под ложечкой. Он воочию видел индустриализацию еще вчера сермяжной, лапотной страны. Перед ним открывалась панорама рождавшегося самого мощного в мире металлургического исполина.

Когда Саша предстал перед начальником Магнитостроя, то внутренне удивился, что встретил обычного человека, а не бородатого многорукого великана из древних сказок. Тот тепло отнесся к Саше:

– Привет соседу! Главный механик нам скоро понадобится. Приглядись. Может, перейдешь?

– Мы сами расширяемся, на вас глядя, потому и в Москву спешу. Вы обещали меня по воздуху в Челябинск перебросить.

– Сейчас летит туда учебный самолет. Пилот, я с ним говорил, обещал взять тебя. Дуй на аэродром.

А Клыков в новеньком изотовском газике застрял на крутом подъеме, пока не подъехали две машины, одна сверху, другая снизу вслед за Клыковым. Два водителя остановились и пришли газику на помощь. Общими усилиями четырех человек газик вскарабкался на гребень, и Клыков, вскочив в него на ходу, крикнул:

– Гони, не задерживайся!

– Как же так, товарищ Клыков. Грузовику помочь бы надо. Нам ведь помогли, – протестовал шофер.

– Не рассуждай! За преступником гонимся.

– Скоро нельзя. Опасно. Крутой спуск по краю обрыва. Сверзиться легко.

– Опасность одна: поджигателя угольных складов упустить.

Надо отдать должное Клыкову – опасностей он не боялся и внимания не обращал на красоту горного пейзажа, которым недавно любовался Званцев, не подозревая за собой погони.

Когда преследователь спускался по головокружительной круче, Званцев занял место рядом с веселым пилотом-инструктором, как оказалось, Сашиным ровесником:

– Ну как, братишка, машину в воздух сам поднимешь или помочь? – и он указал на рычаги и приборы, такие же, как и перед ним самим.

– В воздух я поднимался только в детстве на гигантских шагах, приучал себя не бояться высоты, а управлял только лошадью, когда пришлось извозом заниматься. Я бы с радостью поучился у тебя, если бы не срочное задание.

– А ты что? Курьер?

– Я – главный механик Белорецкого металлургического комбината.

– Ишь ты, куда взлетел! И не падал?

– Падал. Вместе с подъемным краном, который сам и смонтировал.

– Тогда поехали. Второй раз падать не положено. Мотор прогрелся. Взлетаю. Дорога вверху будто гладкая, а ухабы – что надо! Хочешь ощутить полет, приподнимись над фюзеляжем. Встречный ветер тебя причешет лучше любого парикмахера. Извини, шлема для тебя нет.

– Вид на стройку чудесный, как с горы, – говорил, вернее, орал Саша пилоту, стараясь перекричать шум мотора. – А парикмахер-то твой задался целью меня, видимо, лысым сделать. Так причесывает, что волосы с корнем рвет.

Пилот кивал головой и улыбался, вряд ли понимая, о чем говорит ему пассажир.

Саше показалось, что не успели они взлететь, как начали снижаться, идя на посадку. Замелькали здания с флажками и надутыми ветром, показывающими его направление цирковыми колпаками. Повсюду на асфальтированных полосах стояли самолеты. Движение прекратилось.

– Приехали, – объявил хороша слышный, благодаря заглохшему мотору, пилот. – Плата за проезд по таксе – один рубль со скидкой в два полтинника. Будь здоров и не падай. Приезжай учиться. Полетаем.

Пассажирский самолет, один из первых АНТов, совершенно не походил на учебный моноплан веселого пилота.

Предъявив купленный до Москвы билет штурману, вместо отпущенной в город хорошенькой бортпроводницы, Саша занял место в удобном кресле у окна.

Шума двух моторов в шестиместном салоне было почти не слышно. Это был уже более комфортабельный полет, не то что в маленьком учебном моноплане. Ощущался крен, самолет ложился на курс. Вдали в дымке виднелся большой город, аэродром исчез из виду. Саша погрузился в блаженное состояние покоя и стал думать о том, что ждет его в Москве. Договорился ли Чанышев, чтобы посмотрели его модель электропушки? И что будет потом? Покойное кресло иногда вдруг уходило из-под него, и он проваливался неведомо куда. Это были те самые воздушные «ухабы», о которых говорил веселый пилот.

Одному из пассажиров стало плохо, укачало. Штурман, проходя между креслами, дал бедняге спасительные пилюли. Потом разнес пассажирам подносы со вкусно приготовленной едой. Саша вспомнил, что сегодня ничего не ел, и с аппетитом проглотил все принесенное. Штурман забрал подносики с посудой и унес в помещение между салоном и кабиной летчиков. Саше очень хотелось заглянуть туда, но он постеснялся. Устроившись поудобнее в кресле, он то подремывал, то смотрел в окно.

Внизу простирался странный, залитый солнцем белый мир, совсем не похожий ни на землю, ни на облака. Буря в неземном океане, с застывшими во взлете валами и закрученной вихрем пеной, порой похожими то на невиданных чудовищ, то на сказочные замки. И вдруг исчезло все, утонуло в тумане. Самолет снижался, проходя сквозь облака. Внизу, как на огромной географической карте, большая река… Неужели уже Волга? Самолет делал крен, река приближалась. Виднелась длинная песчаная отмель и человеческие фигурки на ней. Может быть, летчики решили посадить зачем-то самолет на эту ровную полосу? Зачем? Но мель исчезла. Впереди – лесистый берег, совсем близко…

Страшный удар, грохот, звон разбитого стекла…

Саша полетел на переднее кресло, больно ударившись о его, к счастью, оказавшуюся мягкой спинку…

Клыков добился, чтобы его допустили в кабинет начальника Магнитостроя. Тот встретил его недовольным взглядом.

– Настаиваю перебросить меня срочно самолетом в Челябинск.

– Вы ошиблись, товарищ. Здесь строительство металлургического комбината, а не филиал Аэрофлота.

– Я из ОГПУ и требую содействия в задержании опасного преступника, – Клыков предъявил удостоверение.

Мрачный вид посетителя и еще более мрачные мысли, связанные с ОГПУ, подействовали даже на такого человека, как начальник величайшей стройки в мире. Он вызвал подтянутого секретаря в полувоенной форме:

– Узнайте, Егорыч, вернулся ли из Челябинска наш учебный самолет. Как вернется, пусть доставит товарища Клыкова в Челябинск. Мой шофер отвезет вас на учебный аэродром, и оттуда улетите, куда вам надо, – последние слова его звучали, как: «Катись-ка ты ко всем чертям», – и он стал вызывать прораба доменной печи № 1.

Клыков даже не поблагодарил начальника Магнитостроя, а только хмуро сказал:

– Оказывать нам содействие – ваш долг, – и вышел из кабинета.

В Челябинске, куда доставил его веселый пилот, не услышав от нового пассажира ни слова, Клыков узнал номер рейса, на котором Званцев улетел в Москву, и взял себе билет на следующий рейс, который должен был состояться через несколько часов. Пошел на телеграф и дал телеграмму всего из трех слов: «Иду следом. Клыков».

Во внуковском аэропорту он оказался лишь на следующий день, узнав, что самолет предыдущего рейса из Челябинска не прилетел. Он потерпел аварию близ Чебоксар. Ярости Клыкова не было границ…

Шестеро чудом уцелевших пассажиров с содроганием смотрели на жалкие остатки красавца-самолета, только что проносившего их выше облаков, казавшихся им белой неведомой планетой гор и пропастей.

Жизнью своей люди были обязаны первому пилоту, сумевшему в сложных условиях, при отказе одного из моторов, приземлить аэроплан. Не видя места для вынужденной посадки на Волге или ее лесистых берегах, он прельстился было длинной мелью, манившей своей гладью, но почему-то в последний момент отказался от нее, повернув к берегу, в сторону плодового сада у оврага.

На склоне его росли молодые яблони. Они спружинили, когда крылья машины коснулись их, отрываясь от фюзеляжа. Это и смягчило удар. Кабина летчиков уткнулась в землю. Один мотор оторвался и лежат поодаль с исковерканным алюминиевым пропеллером. Другой пропеллер, еще вращаясь, коснулся земли, застыв с изогнутой лопастью. И в этом хаосе разрушения лишь пассажирский салон остался невредим, и даже заклинившую дверь удалось быстро открыть и всем выйти наружу. Пострадал только один пассажир. Лопнувшим стеклом ему порезало щеку. Кровь струйкой стекала ему в аккуратно подстриженную бородку. Штурман, высокий дюжий парень с мягкими движениями, вынес аптечку и оказал ему первую медицинскую помощь.

– Конечно, у Маши это получилось бы лучше, но, слава Богу, мы оставили ее в Челябинске. Волноваться будет, бедняжка.

– Кто о чем, а он о своей Маше, – усмехнулся первый пилот, крепкий мужчина с ямкой на выдающемся вперед гладко выбритом подбородке.

– Спасибо, товарищ пилот. Мы обязаны вам своими жизнями, – произнес бородатый пассажир, похожий на дореволюционного профессора. – Вы так удачно посадили машину.

– Машину я разбил, а спас вас вот он, второй пилот. Это он отговорил меня садиться на мель. И очень правильно сделал. Колеса непременно зарылись бы в песок, и машина перевернулась бы через голову, вызвав взрыв. Тогда всем нам, как говорится, был бы каюк.

Ну, уж и спас, – отозвался добродушный, улыбающийся, несколько полноватый летчик. – Просто перестраховка. Если бы знать, что песок мели сырой, плотный, лежалый, сели бы, как на полосу. Но если он подсох – колеса зароются в него, тогда беда.