Текст книги "Через бури"
Автор книги: Александр Казанцев
Соавторы: Никита Казанцев
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 35 страниц)
В огне металл тебя зовет,
И ты влюбляешься… в завод.
Узкоколейный железнодорожный путь шел по берегу реки Белой, точно повторяя все ее извилины. Впереди бежал почти игрушечный паровоз. Васе Иванову не потребовалась бы большая комната, чтобы вычертить его в натуральную величину. К нему были прицеплены товарные вагончики и открытые грузовые платформы со всякой всячиной, перегруженной с широкой колеи в Тирляне. И еще в самом конце – один пассажирский с сиденьями. Можно было бы подумать, что Сашу Званцева занесло в страну лилипутов и он окажется здесь Гулливером. Хорошо, что этот последний в поезде пассажирский вагон, несмотря на свою миниатюрность, был рассчитан на таких же Гулливеров.
– Небось, впервой на такой каталке едешь, удалец? – спросил пожилой уралец со сморщенным от жара, в мелких морщинах лицом, казалось, прокопченым.
– Я на студенческую практику к вам.
– Ежели сталь варить, иди ко мне в подсобные.
– Нет, я механик.
– Механик – подмога нужная. Особливо «шаржир-машине». Она шихту, точно подобранную по подсказке экспресс-лаборатории на жидкий металл в мартене кладет. Ей заслонку па окне печи подручные подымут, машинист ейный лоток сунет в самый жар – и перевернет. Вроде бабы с ухватом, что чугунки в русскую печь ставит. Только мы не щи да кашу варим, а лучшие в мире, любого состава стали без примеси серы. Домны-то наши не на коксе, а на древесном угле работают.
– Я знаю вашу машину. У меня такой курсовой проект был. Самым трудным считался.
– Значить, подходящий нам парень, коль за самое трудное берется. Не хочешь ли прогуляться со мной?
– Что? Здесь остановка?
– Пошто остановка? Паровозику нашему лишь бы до Шишки без остановки дотянуть. Мелководье значить. Будь ты барышня – на руках перенес бы. А теперича оба босыми на тот берег переправимся, обуемся и горушку лесочком, как молодуху, возьмем и прямо к реченьке нашей Белой выйдем. Снова на перекате бурлит, родимая. Затем опять разуемся и во второй раз войдем в энту самую водичку, в какую уже впервой входили. Пока мы горушку переваливаем, вода по длинной петле горку ту обтекает, а наш паровоз рядышком объезжает. Обувку в руках держим, по приступочкам в свой вагончик войдем и на своей лавочке, как на парад, оденемся, а воздуху горного сколько в себе принесем – измерить некому. Так что два раза в одну воду войдем, а говорят – нельзя! Пошли, што ли?
И Званцев соскочив на ходу, попытался с новым приятелем опровергнуть древнюю мудрость. И опроверг, не подозревая, что зимой речка на мелководьях с людьми сочтется.
От вокзала со странным названием «Шишка», близ будущего сталепроволочного завода, до управления Белорецкого комбината идти примерно столько же, сколько пришлось проделать Званцеву в Томске с тачкой. Теперь он шагал налегке, с твердым намерением проявить себя и законтрактоваться.
Три последних года в Томске показали Саше Званцеву изнанку семейной студенческой жизни. На следующий год после родов Татьяна приехала в Томск продолжить учебу. Но не одна, а с крошечной дочкой и своей матерью Марией Кондратьевной. Теща и вела дом, изощряясь в укорах.
– Татьяна, – обычно звала оно, – бери своего Шурика за ручку. Стол сервирован семенным серебром, как у князей Волконских.
– На первое – утонченная княжеская уха из щучьей чешуи? – пошутил Саша, разглядывая гнутую алюминиевую ложку.
– По Сеньке и шапка. Каков у купчика бюджет, таков семье его обед.
– Вы же знаете, что родители мои давно уже не купцы и высылают мне тридцать рублей в месяц, с трудом их зарабатывая.
Вбежала трехлетняя девчушка с бантом в волосах и поставила на стол пластилиновую вазочку с цветочком.
– Вспоминаю, что у счастливцев в Барнауле на столе всегда букет роз стоял, – вздохнула Таня.
– И у тебя стоять будет. Вот пойду в мае в шахматный клуб и наломаю черемухи у Кузьмича. Его императорское величество не обидится.
– Что же, мне мая ждать? – возмутилась Таня.
– Все у вас ненастоящее: почивший царь в лачуге, горькая черемуха вместо нежных роз, клуб без буфета и карт. Иной помещик из клуба с таким выигрышем возвращался, что ювелира вызывал, бриллиантовое украшение жене поднести.
– Или все фамильные драгоценности заложить в уплату карточного долга. Если я сегодня выиграю, то цены тому не будет.
– Пари? И на большую сумму? – оживилась теща.
– Нет. Я просто стану чемпионом томских вузов.
– Велико богатство! – вроде твоей профсоюзной стипендии в восемь рублей в месяц! Позор! – вспылила Таня. – Нет, не человек ты нашего круга. Гордости не хватает! Дед твой, гусарский полковник, со стыда бы сгорел.
– Но вы же обе корите меня, что приработка не имею. Как же я мог отказаться от значительного, по моим масштабам, увеличения нашего бюджета?
– Поди, и сосчитал во сколько раз! Тут ты мастак. Ты бы, зятек, какую-либо счетную работу на дом брал, вместо того чтобы, в шахматную доску уткнувшись, сидеть. Ребенок растет, одевать надо, а жена твоя, как в девичестве шинель таскала, так и теперь за солдата сходит. Стыдно мне, перед твоими же друзьями-соседями по комнате, вынужденными выслушивать наши семейные перепалки.
Но в этот день дверь отворилась, и в комнату вошел, озаряя ее солнечной улыбкой, неуклюжий, но крепкий молодой человек. Это был друг и соратник Званцева по шахматным композициям, один из сильнейших шахматистов Томска, будущий геолог Леня Староверов.
– Говорят, незванный го-о-сть – хуже тат-тарина, – заикаясь, произнес с веселой нотой в голосе и развернул газету «Советская Сибирь».
Казалось, что его светлые волосы, голубые глаза и складки выразительных губ – все в нем улыбалось.
– Обедает-те? А я вам сладкое принес.
– Мороженое! – в восторге воскликнула маленькая Нина. – Где оно, дядя Леня?
– Оно скорее прот-тивоморозное… – загадочно улыбнулся дядя Леня и, подняв газету за уголки листа, провозгласил: – Позд-дравляю! На первом Всесибирском конкурсе составления шахматных задач первый и третий призы по двухходовкам п-присуждены Александ-дру Званцеву (Томск). Ура! Можешь заказать себе шахмат-ты из мамонт-товой кости.
– Нет уж, лучше пальто на меху. Или колье? – вставил Саша.
– Боюсь, на бриллиантовое не хватит, – вмешалась Катя. – Я для Тани шубку давно присмотрела. Прелесть!
– За шахматы – и такие деньги! – всплеснула руками теща.
– И д-даже довольно большие! – с улыбкой заверил Леня.
Катя с присущей ей энергией снова взялась за решение бытовых проблем. Сняла в татарской слободе ниже Университетского сада две смежные комнаты. Правда, вход был через полную чада кухню. В первой, более просторной, поселились Шурик с Таней, тещей и маленькой Ниной. В меньшей – Дубакины, закрывая плотно дверь от шума соседей. В то же время Катя была рядом с сестрой, матерью и малышкой, в которой души не чаяла.
Когда, оставив дома мужа Васю, приходила Нина, занятия учебной квадриги возобновлялись в комнате Дубакиных.
Званцев не желал уходить на курс вперед от жены, чтобы не попасть по распределению в разные места. Зарылся совсем в другие книги и стал уделять больше внимания шахматам, сдавал только самые необходимые зачеты, зато задумываемые им курсовые проекты заинтересовывали его профессоров. В итоге, с одной стороны, он был выдвинут на заводскую стипендию в сто двадцать пять рублей, с контрактацией стипендиата на работу инженером завода. В специалистах ныне острая нужда. С другой стороны, к последней практике Саша стал чемпионом томских вузов, с присуждением ему второй всесоюзной категории, и заметным шахматным композитором, купив на полученные призы жене меховое пальто. Все надежды возлагал он теперь на промышленную стипендию с заключением контракта. Другой человек на его месте поехал бы с этой целью в Надеждинск, где его уже знали, другой, но не Саша Званцев. Он рвался на юг Урала, где живы демидовские традиции и уже звучит последнее слово сталепроволочной техники.
С этими мыслями и намерениями, попав в Белорецк по узкоколейке, обходившей гору, чрез которую перешел с попутчиком-сталевароом, Саша подошел к солидному красного кирпича зданию заводоуправления.
Там его направили в технический отдел. Благодушный, полный и лысый инженер радушно принял практиканта, первым делом спросив:
– Какой язык вы изучали в институте?
– Немецкий.
– Отлично! – и он потер руки в знак особого удовлетворения. – Я сам – из немцев Поволжья. Думаю, слышал о таких. Так вот, друг мой, я крайне занят текучкой и заводской, и всего комбината. Мы выращиваем на делянках лес с семидесятилетним циклом, сами валим его, разделываем и на нашей лесопилке готовим хлысты. Обжиг превращает их в древесный уголь без примеси серы, что позволяет выпускать лучшие в мире стали. Для них строим сталепроволочный завод, где будет и канатный цех. Столько разных производств в горной глуши оправдывает дешевую узкоколейку, сделавшую Белорецк звездой металлургии. Я за полчаса справлюсь с ворохом бумаг и покажу, почему Александр Яковлевич Шефер, с родным – немецким языком, так рад вашему приезду.
Он вернулся в свой кабинет, откуда недавно вышел в светлый коридор, узнав о приезде студента. Простой и симпатичный, Шефер умел в краткой лекции приезжему практиканту толково обрисовать гигантское производство крошечной, затерянной в горах «страны лилипутов с малюсенькими паровозиками и вагончиками, перевозящими непробиваемые стальные листы для гигантских броненосцев и особых закаленных змей для неразрывных канатов». Так возник промышленный оазис среди диких гор и лесов Башкирии.
Появление инженера Шефера, одевшего для прогулки по заводу пальто и кепку, прервало поэтическое осмысление студентом услышанного от Александра Яковлевича. Теперь он взял Званцева под руку и повел к проходной.
В отличие от Надеждинского здешний завод показался чрезвычайно компактным, по-хозяйски удобно устроенным. Доменные печи и другие цехи стояли друг к другу близко, но, несмотря на это, двор его был изрезан узкими железнодорожными колеями. Смешно и заливисто свистя, по ним катили карликовые паровозики, из которых высовывались машинисты-великаны, зычно требуя сойти с рельсов. Чистоплотный Шефер предпочитал узкие полоски металла грязному междупутью, шагая по рельсу, как завзятый канатоходец, он уверенно ставил свои до блеска начищенные ботинки аккуратно один перед другим. Его полная фигура, с расставленными в стороны для сохранения равновесия руками, перемещаясь странным скользящим шагом, выглядела своеобразно. Впоследствии Саша перенял такой способ передвижения по грязному в ненастье двору.
Они дошли до бетонированной площадки, заполненной в несколько рядов добротными деревянными ящиками с немецкими надписями.
– Это заказанный нами паровой узкоколейный подъемный кран с выносной стрелой. Никто не может разобраться ни в инструкции по сборке, ни в содержимом ящиков. А у меня нет времени делать переводы. Вам, знакомому с немецким языком, предстоит со всем этим разобраться, а подъемный кран собрать и поставить на рельсы. Мы дадим вам бригаду слесарей и такелажников, а я – немецко-русский словарь и право обращения ко мне по любому вопросу.
Подошел заместитель директора Аскаров и, выслушав Шефера, подтвердил его задание практиканту.
– Потом у нас работать будете. Сегодня даю вам день для осмотра завода, а завтра в шесть часов утра, с начала первой смены, получите бригаду.
Званцев вспомнил, что Чингисхан, проверяя военачальника, доставлял его с завязанными глазами в пустыню, затем ждал, когда ветер заметет следы и оставлял его там одного. Саша усмехнулся. Если у испытуемого монгола были только звезды над головой, то у него было преимущество. Он достаточно хорошо знал то место, куда его привели.
Резкий оглушительный звук заставил Сашу вздрогнуть. Театр начинается с афиши, а завод – с гудка. Саша ощутил заботу о простых людях, никогда не державших часы в руках. Это был их неподкупный заботливый друг. Когда гудки уступили место современным часам, как будто потерялось что-то в романтике труда.
Утром гудок заливался, хоть солнце еще не взошло над горами, не проложило в пруду золотой дорожки к огненным печам. Сашу он застал на заводе. Тот уже лазил между немецкими ящиками с деталями красавца-крана, который Саше предстояло не вычерчивать на бумаге, а поставить готовую машину на узенькие рельсы, чтобы на своей гордой ажурной, похожей на солнечный луч, стреле, поднять ввысь непосильный людям груз.
Но какой бы интересной ни была предстоящая работа, побороть в одночасье студенческие привычки она была пока не в состоянии. Честно говоря, не привык Саша к такому раннему вставанию. Присев на один из ящиков, поплотнее запахнув куртку, он не заметил, как задремал.
– Товарищ студент, просыпайтесь. Я – такелажник. Гришей меня зовут. Бригадиром у вас буду. Четверть века уже тяжести таскаю. Гудок отгудел. Велит нам за дело браться. Ребята сейчас подойдут. Тележку из ящика вынем, на рельсы поставим, остальное, что необходимо, к месту приладим по вашему указанию.
Саша протер глаза. В небе угасали особые здешние звезды. Взглянуть бы еще на пруд. Как они там отражаются?
Аскаров, видный металлург Урала, обладал (мало кто знал об этом) национальной хитростью. Во всем симпатизируя Званцеву, тем не менее, он поручил механику завода Мехову, тихому старенькому человеку, следить за монтажом, который ведет Званцев, не подавая тому вида. Просто, проходя мимо и взглянув на работу слесарей, он скажет пару слов, рожденных русской смекалкой, которые рабочие подхватят куда легче, чем тяжеловесные немецкие наставления.
Званцев, ничего не подозревая, торопился показать, на что он способен, и большую часть времени проводил на рабочей площадке, иной раз удивляясь, до чего же сообразителен русский народ.
Прошло время. Перед ним уже стоял готовый к работе красавец-кран, не идущий в сравнение со своим красочным рекламным изображением. Его изящная ажурная выносная стрела указывала в небо и вперед.
В день испытания крана Саша пришел вместе с гудком. Взобрался, на оставшийся нераспакованным ящик, любуясь собранным краном, потянулся, размялся и пропел во весь голос концовку студенческой песни:
Первый тост за наш народ,
За святой девиз – «вперед»!
Вперед! Вперед!
Вперед! Вперед!
– Ну, студент, голосище у тебя разве что заводскому гудку уступит. Тебе бы по духовной части податься. Дьякон бы вышел первый сорт, девки в церковь ломились бы тебя послушать.
– Со славным утром, дядя Гри… – начал было Саша, но звонкий девичий голос прервал его.
– Ну, нет, дядя Гриша, такой голос попам не отдадим. А девчата пусть в клубе его слушают. Правда, Саша? Мы вчера с вами познакомились на музыкальной основе. Я вам еще раз устрою концерт Вакара, если вы сейчас покажете мне прокатный цех. Папа столько раз обещал и всегда ему некогда.
– Как, дядя Гриша. Утро славное. Покажем золотой головке прокат?
– Отчего ж не показать?
– Время до девяти есть. А теперь давай котел разжигать, пар поднимать. Технический инспектор по котлам, товарищ Вакар, приехал. Я сам его вчера слышал.
– Пошто только слышал, а не видел?
– Неудобно было к Шеферам в дом заходить. Там гости были. Слушали его исполнение. Не себе же Вакар так играл.
– Оно так, конешно, – согласился Гриша. – Певчие в церквах али в театрах людям поют.
– Он нас с вами познакомил и сегодня только нам сыграет, после торжества, проката и крана, – задорно и весело вмешалась Инна.
– Ради этого на все готов! – и Званцев вспомнил, как вечером шел в отведенную ему комнату в доме на пригорке, с окном на особняк Шефера.
Глубокие, звучные, громкие аккорды заставили Сашу вздрогнуть и остановиться. Могучая, сокрушающая сила звучала в них, переходя от многозвучий хорала к басовой мощи органа. Выразилось в этих звуках неодолимое стремление вперед, вперед! Повторяясь, богатырски усиленные, они как бы поднимали слушателя выше гор и горизонта, в межзвездное пространство…
– Ребята, ребята! Мы зайца безбилетного поймали! Спрятался за калитку и музыку слушает.
– Когда музыка звучит – она для всех, – возразил Саша.
– Он еще спорит? Откуда здесь? Кто такой?
– Я студент-практикант.
Саша разглядел при свете звезд круглую, коротко остриженную мальчишескую головку, покрытую только что выросшими, из кольца в кольцо, кудряшками.
– А я – Инна Шефер, дочь Александра Яковлевича. А волос у меня нет, потому что я тифом болела.
Саша всмотрелся в смеющееся со вздернутым носиком мальчишеское лицо и никак не мог его представить девичьим. Гибкая тоненькая фигурка восхищала, но не убеждала.
– Моя мама – дочь врача из рода священников. Она очень ждала мальчика, а тут я… Стали думать, какое имя дать. Папа – немец, хотел мне дать северное имя Ингрид, но мама нашла в дедушкиной «книжке имен» три мужских имени: Инна, Имма и Римма. Теперь их девочкам дают. Вот мне и дали. Почему вы не показываетесь в клубе? Мы стараемся представить там что-нибудь интересное. И танцуем. А танцевать всегда интересно. Мне семнадцать лет. А вам сколько?
– Двадцать два. Заканчиваю Томский технологический институт. Буду здесь работать.
– Ой, как хорошо! Папу все время переводят. Надеюсь, здесь мы задержимся. Вы не против?
– Мне ли быть против наркомовских решений? До высот таких не добраться. Происхождение не позволяет.
– Как и мне. Частично – духовного звания, частично – немецкого. Хотя и русская.
– А вы немецкий язык знаете?
– Как и русский. А вы?
– Слабо. И, несмотря на это, меня все-таки поставили монтировать присланный из Германии подъемный кран. Надписи немецкие и всякие замысловатые инструкции никто прочесть не мог.
– А папа?
– До директора – высоко, до Шефера – далеко.
– А вы забавный! И как же ваш кран?
– Смонтирован. Он самоходный, паровая машинка своя. И паровой котелок. Потому и технический инспектор здесь. Без его разрешения работать на кране нельзя.
– Так это вы Вакара вызвали? Он у нас остановился. И на рояле он играл.
– Теперь мне вдвойне страшно.
– Почему?
– Я тоже немного играю на рояле. Но, услышав Вакара, его волшебником себе представляю.
– И зря. Он милый и приятный человек.
– Технический инспектор на работе всегда зверем становится.
– Очень интересно! И на кран, и на «зверя» посмотреть. Мне можно попасть туда, на ваши испытания? И прокатный цех посмотреть.
– Если ваш папа позволит.
– Я скажу, что вы об этом просите. Ладно?
– Я согласен. Но удобно ли вам на меня ссылаться?
– Мне все удобно! И «если женщина захочет, то настоит на своем!»
– Это уже из оперетты. Думаю, дело будет посерьезнее.
– Не бойтесь, я приношу удачу.
Мальчишки, сопровождавшие девушку, наперебой стали просить ее поговорить с отцом, чтобы и им можно было посмотреть испытания. Но девушка топнула ногой:
– Баста! Здесь не цирк! Меня проводили, спасибо! Теперь по домам! И вам, студент, тоже. Вы где живете?
– Вот в этом доме, над вами.
– Вот здорово! А как вас зовут? А то как от вашего имени за себя просить буду?
– Александр Званцев. Я из будки крана стану вас в толпе искать. Народу много сбежится.
– Меня сразу узнаете. Других таких рыжих нет! Папа давно облысел. Итак, до утра? Девять часов?
– Вакар назначил.
– А я уже знала, – рассмеялась Инна и протянула Саше руку, прощаясь. – Желаю успеха, – продолжила она, к великому смущению женатого студента не отпуская его руки. – Это был Рахманинов, мой любимый этюд. Теперь он стал мне еще дороже.
– Почему?
– Потому что конфеты любила «Му-му», – сказала с насмешкой, вырвала руку, вприпрыжку взбежала на крыльцо и, не обернувшись, захлопнула за собой дверь.
– Хороша пташка, да не Машка, – вздохнул кто-то из не разошедшихся ребят.
– Эй, пострел, песню про целовальника знаешь? – остановил двинувшегося было Званцева один из них.
– Почему не знать? Могу и спеть с вами. И сразу завел:
Эх, да мы подходим к кабаку.
Целовальник на боку…
– Спит! – подхватила вся ватага и, положив руки друг другу на плечи, продолжала петь, спускаясь по улице. И уже снизу до Саши доносилось:
Целовальника по уху,
Не люби нашу Маруху!
Саша не стал даже взламывать ящик с надписью: «Захваты для рельсов», программа испытаний не предусматривала «удлинение узкоколейной железной дороги укладкой собранных в заводских условиях частей рельсового пути». В обязанность технического инспектора входило проверить паровую систему под нагрузкой и работоспособность всех механизмов. Аккуратный неразбитый ящик с рельсовыми захватами внутри оказался самым удобным местом для почетных гостей: заместителя директора Аскарова, Шефера с дочкой и технического инспектора Вакара.
Но пока отец только шел на завод, дочь в сопровождении Званцева входила в полутемный прокатный цех:
– Wunderbar! Как красиво! – воскликнула она при виде огненных полос и сверкающих змей, вылетающих из пары вращающихся валков, обжимавших в ручье и толкавших вперед раскаленную заготовку. Едва ее светящаяся головка показывалась из ручья, умелый и ловкий рабочий с артистической сноровкой подхватывал полосу клещами и, на вытянутых руках обводя вокруг себя сверкающей петлей, направлял в следующий ручей более быстро вращающихся в другую сторону валков. Пройдя несколько сужающихся ручьев, получив окончательную форму, драгоценная, еще горячая, изумрудного цвета стальная проволока наматывалась на вращающийся барабан.
– Как чудесно! И страшно за этих смелых мастеров, стоящих внутри огненной петли. Разве это не опасно?
– На заре проката действительно было опасно, когда все клети имели общий привод от паровой машины. Тогда, в случае поломки привода первых клетей, остальные продолжали тянуть полосу, выбирая петли.
– А как же рабочие? – взволновалась девушка.
– Кто не успевал перепрыгивать полосу, как спортсмен в прыжке планку, тот погибал, разрезанный пополам.
– Какой ужас! Ich habe Angst! Что же ваши инженеры смотрели?
– У инженеров, в прошлом розмыслов, свое понятие о чести. Путеец, к примеру, если прорываемый по его проекту с двух сторон горы тоннель не сходился, пускал себе пулю в лоб. А розмысел-прокатчик, говорят, бежал в соседний цех и бросался в ковш с жидким металлом, оставляя после себя только дымок. Так и хоронили беднягу вместе с ковшом, опуская его в вырытую прямо в цеху яму. Потом ее засыпали и покрывали железными плитами.
– Ведите меня туда, я хочу поклониться ему.
– Это было не здесь. Скорее всего легенда. Нам надо спешить, а то как бы самому не попасть в ковш.
