Текст книги "Через бури"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Никита Казанцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

Глава третья. ПАДЕНИЕ ИЛИ ПОДЪЕМ?

Мы подходим к кабаку,

Целовальник на боку…

Молодые люди подошли к месту испытания. Шефер был уже там, и дочь бросилась к нему со словами:

– Was sell ich? Das ist Kran? Eine so grosse Maschine aufder Schmalbahn! Das ist Wunderbar! (Что я вижу? Это и есть кран? Такая огромная машина на узкоколейке! Это восхитительно!)

– Что это так восхитило вашу дочь, товарищ Шефер? – поинтересовался Аскаров.

– Огромная машина на узеньких путях. А восхищается она всегда по-немецки. Это у нее с самого раннего детства, когда она говорила только по-немецки. В детский сад она пошла вместе со своими маленькими подружками-немками, где и осваивался литературный русский язык. Конечно, ей было легче, чем им, поскольку супруга моя была из русской семьи, имевшей отношение к духовному званию.

Саша в парадной форме стоял на площадке подъемного крана, как на капитанском мостике дредноута. Он внимательно всматривался в толпу: увидел опирающегося на палку Вакара. Палка была не дань моды, ее он носил после ранения на войне. Аскарова, механика Мехова и Шефера с дочкой….

Движение рычага – и тележка со своим поворачивающимся подъемным устройством покатилась вперед. Раздались восторженные крики и рукоплескания, как будто подъемная машина проделывала сложные «па». Саша потянул рычаг на себя – и подъемный кран поехал назад. Затем другим рычагом он повернул смотрящую в небо выносную стрелу, которой предстояло брать груз, направо от железнодорожного пути. Там были сложены грузы, которые он легко и перенес на стоящую на рельсах пустую платформу.

Но грузы были не только справа, но и слева, где находились зрители. Для большего эффекта там был приготовлен особо громоздкий груз, сколоченный из разломанных немецких ящиков, набитый всякой тяжелой рухлядью и обернутый веревочными канатами. Суетившиеся около него рабочие зацепили крюк крана за канатную петлю, устремив взгляды на конец стрелы. Она ярко вырисовывалась на фоне мрачного весеннего неба, когда зима делает последнюю попытку догнать красавицу-беглянку и остановить ее метелями.

Канат натянулся, и Саша, как бы слившись с подъемным краном, ощущал себя с ним одним существом. Как изменится вся его томская жизнь! Канат натягивался, как нерв, идущий к его мозгу. И вдруг заскользили Сашины ноги по полу кабины, а зацепленный груз не поднимался. Холодный пот выступил у Саши на лбу. Он непроизвольно, как наездник, которого обгоняют, ударяет любимую лошадь, перевел работу подъемной машины на крайний режим, с ужасом заметив, что ажурная стрела крана, вынесенная вбок, гнется, весь подъемный кран частью колес тележки поднимается с рельсов, вся его будка с котлом, со стрелкой манометра, показывающей опасную черту, накренилась. Кран падал. Саша бросился к котлу, открыл одновременно и свисток, и предохранительный клапан. Пронзительный, неистовый визг, как предсмертный крик жертвы, смешался с оглушительным шипением рвущегося из заточения пара. Полупрозрачное облако окружило его, и он мгновенно сполз на землю. Только быстрота случившегося спасла практиканта Званцева от серьезных ожогов.

Инна метнулась было к месту аварии, но отец удержал и строго, по-немецки потребовал, чтобы она ушла домой и ни во что не вмешивалась. С поникшей стриженой голов-коп побрела она к проходной, видя перед собой быстро шагающего отца и прихрамывающего Вакара.

Аскаров, как высеченный из камня, с непроницаемым монголоидным лицом, одним своим присутствием наводил порядок и тишину.

Саша и Гриша-такелажник сидели на обломках ящика, и Гриша ободряюще говорил:

– Ну, молоток! Машину собрал – и рекламанция налицо. Как в кабаке. Кран подъемный, что целовальник, на боку, ждет «по уху», выправляй Маруху, подкрась, как барышню к тиятру, где с пением и танцами. Опирета называется. А нам, мастерам, сполна – и с чарочкой. Жаль, по моим усам не потечет, да в рот не попадет.

– Почему?

– Работа наша сделана. Дадут мне, Саша, другую бригаду.

– Жаль, конечно, привык я уже к тебе.

– У нас так оно завсегда, что потяжельше на заводе – только Грише поднимать.

– Что ж тебе на плечи теперь ляжет?

– Рояля.

– Рояль?! – недоуменно повторил Саша. – В клубе-то только пианино. А в мартенах на рояле не играют. В прокатном – тоже.

– Ну и я о том же. У Шеферов только и есть рояль на заводе. А он тяжелый. Двадцать пудиков. Мне до этого надо крепче на ноги встать и ночью звезды сосчитать, на жестких бревнах поспать. Спиной окрепнуть.

– Квартиру другую им, что ли, дали?

– Ни, совсем съезжают от нас. И роялю с собой берут. Два раза погрузить придется – один раз на подводу, другой – на железнодорожную платформу.

Саша сам на понял, почему ему стало так горько.

Послышался звонкий топот копыт. Подъехала «карета скорой помощи» – личная коляска Шефера, с ним самим на козлах, а рядом, выполняя роль «санитара», сидел технический инспектор Вакар.

– Тутока он, тутока. Жив-живешенек, забирайте, товарищ Шефер. В облецах небесных на землю сошел, и хоть бы хны! А они горяченькие, как в бане.

Вакар с Сашей сели на заднее сиденье. Шефер погнал лошадь.

– Не понимаю, почему такой переполох. В детстве я попал в железнодорожную катастрофу, столкновение поездов, и то шуму меньше было.

– Сиди, сиди, молоток. Сам-то шуму не делай, – напутствовал дядя Гриша.

Шефер обернулся с козел и предложил Вакару поменяться местами.

– Я должен от всей души поблагодарить вас, товарищ Званцев. Вы не только оказали заводу услугу, но и меня лично спасли от суда, а то и от смерти. Старые легенды легли в основу новых заводов, но возвели тяжкую ответственность за технику безопасности на нас, руководителей заводов. Если бы вы не предотвратили взрыв парового котла, последствия были бы непредсказуемыми. Когда я стоял сегодня на нераскрытом ящике с рельсовыми захватами, то меня осенило, что здесь лежат вовсе не приспособления для удлинения рельсов. Я прочел и понял нашу с вами, а вернее мою, ошибку: в ящике лежали захваты рельс, на которых стоит кран. Они призваны помогать противовесу при перенесении груза с левой или правой стороны пути на открытую платформу, ради чего и был выписан этот кран моими предшественниками. Не вы, а я должен был это учесть. Не беспокойтесь о своей контрактации. Ее полезность подтверждена была вашей сметкой и инженерным подходом.

«Да, но рояль?» – вертелось на языке у Саши. Но он так и не решился задать этот вопрос.

Две недели пролежал в больнице ошпаренный паром практикант. «Небесные облаца», спустившие его на землю, были еще слишком горячими. Когда Саша Званцев вышел на завод, кабинет начальника технического отдела был пуст. Саша писал сухие письма семье, что отныне они будут иметь производственную стипендию, на большее пока он был не способен.

Отведенная Званцеву комната была на редкость неудобна, напоминая узкий коридор с единственным окном в торце, где только и можно было поставить стол с непременным телефоном. Втиснуть рядом выданную казенную железную кровать не удавалось, мешала несообразно расположенная дверь.

– Пошто Господь Бог начальство хозяйственное обижает? Вместо мозгов – труха с соломой, а те лошадиное стойло или хлев коровий инженеру заводскому для жилья предлагают. Мужики себе избы лучше строят. До Аскарова напрямик пойду.

– Не надо, дядя Гриша. Здесь из окна особняк виден. В нем рояль стоял. Я окно открою – и мне музыка слышится. Там сейчас ремонт идет. Аскаров мне его обещал, как семья приедет. А жена – тоже инженер.

– Какой из бабы инженер? Ей бы еще енеральские эполеты и штаны из-под юбки с лампасами. Вес одно наш брат не признает. Не обложишь – не поедешь, особливо ежели в гору.

Саша только пожал плечами:

– А про комиссарш не слыхал?

– То другое дело. Там оружье, маузер или что еще. Под пулей чего не сотворишь? А тут у твоей бабы даже ухвату не будет. Вот так.

Практиканта Званцева после выхода из больницы назначили помощником механика завода. Заказы на запасные части, которых и сделать здесь нельзя, сыпались к механику завода. И Мехов свалил эту гору бумаг на студента и ставил свои крючки, обещая выполнить. Городские дома были на заводской электросети, а небольшая заводская электростанция с такой нагрузкой не справлялась, и лампочки не горели, а тлели. Тут Мехов был безжалостен и на каждую новую просьбу о включении отвечал отказом, хотя бы она исходила от самого секретаря райкома партии товарища Гришкана.

Секретарь райкома, как и секретарь факультета в Томске – Бурмакин, невзлюбил практиканта Александра Званцева, приехавшего теперь сюда на практику, притом без согласования с ним.

Он запросил у секретаря механического факультета или парторганизации отзыв о студенте Александре Званцеве. Ответил ему с большой охотой Бурмакин, любезно выслав выдержки из протокола заседания комиссии по чистке, порочащие классовое происхождение Званцева. Гришкан обрадовался, что его неприязнь верно подсказана партийным чутьем, и решил действовать.

Неудачное испытание импортного крана Званцевым и поспешный отъезд Шефера вооружили Гришкана на раскрытие факта «вредительства».

Званцев поселился в своей комнате и скоро почувствовал все ее неудобства. Когда он бывал дома, телефон не переставал звонить, и знакомый голос телефонистки сообщал, кто его разыскивает. Не только днем, но и ночью часто заставляли ею вскакивать с кровати и бежать к столу. Иногда было достаточно передать указание. Но в большинстве случаев – одеваться и идти на завод, к домнам на скиповой подъем или в прокатный цех, где будут менять подшипники у валков, где разработались «ручьи» и проволока выходила не того диаметра. Порой приходилось сколачивать бригаду слесарей, а то и самому браться за ключ или молоток.

Но чем больше требовал от него завод, тем крепче он привязывался к нему. Заботы механика захватывали Сашу, не давали ему и подумать о чем-нибудь другом.

На очередном заседании райкома, как всегда, были постоянные его члены, в их числе: Аскаров, партийные активисты комбината, городские власти, ОГПУ и милиция.

Гришкан, прозванный «узкоколейным», низенький человечек с вечно подозрительным взглядом близко посаженных друг к другу глаз, с кем можно – властно крикливый, с кем надо – сладко угодливый, объявил, что в повестку дня вносится вопрос первой важности: о предотвращении вредительства на металлургическом заводе.

– Разве к этому есть основания? – недовольно осведомился Аскаров.

– Есть и достаточно веские. Пренебрегая ими, легко потерять партийный билет. У вас на заводе поломку ценного импортного оборудования стараются списать на технологическую ошибку. Виновники же этого преступления слепо окружены вниманием. Одного отправляют в Москву, подальше от ЧП, а другого назначают помощником механика, чтобы быть поближе к важным объектам.

– Если вы имеете в виду поломку импортного крана во время опробования, то испытания для того и проводились, чтобы выявить дефекты и предъявить изготовителям рекламацию. Что же касается молодого специалиста, хорошо проявившего себя, то, на наш взгляд, только загружая его работой, можно получить хорошего инженера, – с подчеркнуто холодным спокойствием парировал нападки Гришка на Аскаров.

– Очень жаль, когда некоторые коммунисты не видят в случившемся факта вредительства, рискуют своими партбилетами, пренебрегая бдительностью в разгар завершения борьбы с оппортунизмом и опасными уклонами, – заключил секретарь райкома. Закрывыя заседание, он попросил чекиста и милиционера задержаться.

– Наш долг – прийти на помощь слабому коммунисту, стоящему во главе завода. Вы должны будете ежедневно осведомлять меня о всех неполадках, случившихся на заводе. Необходимо иметь на руках достаточный материал для предотвращения вредительства, знать каждый шаг гражданина Званцева, все его связи и знакомства.

– Слушаюсь, товарищ секретарь райкома! – громко щелкнул каблуками ретивый глава милиции.

Гришкан остался вдвоем с чекистом Клыковым, мрачным, грузным мужчиной, с поникшими усами и спадающими на глаза густыми бровями.

Секретарь, приложив руку к остренькому подбородку, расхаживал по кабинету.

– Я так думаю, товарищ Гришкан, – сказал Клыков каким-то полузадушенным басом. – Вредительство надо показать, а потом брать по подозрению.

– То есть как это показать? – обернулся к нему Гришкан.

– Чтобы всем видно было, – невозмутимо пояснил Клыков.

– Самим заняться диверсией?

– Надо обезвредить вредителей, не дать им сделать это самим.

Гришкан задумался. Ни он, ни Клыков не доросли до будущих методов ОГПУ, когда «врагов народа» выявляли не на основе их действий или приписанных им, а с помощью вырванных пытками лжепризнаний. Кстати, впоследствии такой же жертвой станет и сам Гришкан. Но в ту пору они бездумно решили готовить зловещие диверсии, за которые ответят намеченные ими лжевредители, в первую очередь Шефер и Званцев.

Саше, как и большинству советских людей, и в голову не могло прийти такое глумление над народом. Он, счастливый, что работает на старинном, пусть с изношенным оборудованием заводе, радостно и честно нес, как тогда говорили, «трудовую вахту».

Глава четвертая. ВАЛ ИЗОБРЕТЕНИЙ

Как неотступное видение,

Всегда приходит озарение.

Быстро пролетело лето, кончались месяцы студенческой практики. Званцев сжился с заводом, который стал для него родным. Но уже завтра он покинет свою продолговатую, ставшую привычной комнату. Завтра он услышит в последний раз многозвучный, призывный заводской гудок, в последний раз посмотрит на отражение доменных печей и примыкающего к ним мартена в зеркальной глади огромного пруда. Посмотрит туда, где в дымке возвышается еле различимая его любимая скала, мысом вдающаяся в водную ширь. Завтра маленький салон-вагон, заботливо предоставленный практиканту, возьмет его, чтобы колесить по бесчисленным поворотам узкоколейки, и тогда и завод, и пруд, и доменные печи, с батареей не уступающих им в росте кауперов, уже не будут ему видны. Но он вернется, меньше чем через год, вернется сюда инженером, чтобы отдать приобретенные знания и навыки любимому заводу. Вернется со всей семьей и обживет обещанный ему особняк. Кто же будет служить Белорецкому заводу, неутомимый аварийщик или неуемный выдумщик?

Сидя у открытого окна, он вспоминал о тех идеях, которые обуревали его в последние годы, о своих несчетных выдумках. Вот недавно в мартене… Он знал, конечно, о центробежном литье, когда струя жидкого металла льется во вращающийся металлический кокиль. Центробежная сила распределяет не затвердевший металл по внутренней цилиндрической поверхности охлаждаемого кокиля, и там остается отлитая неподвижная труба. Ее придется вынимать.

Недавно они, контрактанты, Званцев и Поддьяков, – несуразно высокий и безмерно веселый человек, работающий по специальности в чугунолитейном цехе, в хозяйстве механика завода, – два друга с одного курса Томского технологического института, рассуждали об отливке в кокиле, пока огненная струя, вздымая феерический фонтан искр, лилась в неподвижную изложницу, готовящую болванку для проката.

– А что, Коля, если вместо болванки отливать трубу в движении, освобождая в кокиле место для ее наращивания.

– Ну и что ты, Саша, хочешь этим сказать? Что изложницы – не наложницы и в вальсе или в танце живота, как шашлык на вертеле, не вертятся?

– А если заменить неподвижные изложницы вращающимися кокилями, а застывающая труба силой тяжести будет сама двигаться вдоль кокиля… Освобождающуюся его часть можно вновь заполнять жидким металлом.

– Что ж у тебя струя бесконечной будет? «Нет искрам счету, ковшу дна» – смеясь, переделал тот ломоносовские стихи, чтобы поддразнить друга, заставить его подумать. Решение же у Званцева было уже готово.

– Ковшей должно быть несколько, по числу мартенов. Знаешь, как в старину, к примеру, отливали царь-коло кол?

– Должно быть, царь-вагранку величиной больше домны построили, чтобы одной плавки на царь-колокол хватило. Дураки, что ее не сохранили. Она была бы сегодня ценнее многих памятников.

– Дураки не дураки, а поступили умнее. Вырыли большую яму с опокой для гигантской отливки, соорудили вокруг ямы несколько вагранок и процессы в них вели так, чтобы металл поочередно поспевал и струи его в опоку колокола непрерывно лились. В одной металл на исходе – в соседней летку пробивают, свежую струю пустить. Так что предки наши со сметкой были.

– Так что: думай о будущем, а гляди в старое. Недаром они гелиссу выдумали.

– Гелиссу? – переспросил Званцев.

– Ты, Саша, изобрести хочешь гелиссоидальное литье, где каждая молекула совершает и вращательное, и поступательное движение, как бы по витку пружины. Только придется тебе в шахтеры записаться и от жены отказаться.

– Почему? – удивился Званцев.

– А потому, что отлитая гелиссоидальная труба из кокиля под влиянием своей тяжести должна выходить. А куда? В колодец или в шахту. И все твои механизмы для обрезания труб, нарезки их концов глубоко в шахте должны быть под твоим присмотром, в сырости и в духоте. Хуже бани, какую ты при испытании крана принял. Вот жена тебя и прогонит. И без штанов. Зачем они в бане-то нужны?

Через три дня Поддьяков шутливо, как мог только он один, выбрасывая длинные ноги, явился к Званцеву с какой-то моделью.

– Сегодня плясать будем! – весело объявил он. – Я смастерил модель из привода ручного сверлильного станка со сквозной трубкой вместо сверла.

«Опять сверлильный станок!» – подумал Саша. Коля принесенной бензиновой лампой нагрел металлический сосуд, где расплавил несколько стеариновых свечей. Он заставил Сашу крутить трубку, прилаженную так, чтобы она была открыта и сверху и снизу, а сам направил в нее струйку расплавленного стеарина. Скоро из нижнего конца трубки стала выползать стеариновая свеча, пустая внутри.

– Трубка, – обрадовался Саша.

– Это не все, – еще веселее продолжил Коля, – мало заполучить мамзель дела Труб с ее капризами. Знаем таких! Застрянет и засядет в кокиле. Силой ее тогда из вращающегося кокиля все время придется вытаскивать. А это не дело.

– А каким образом тогда решать эту задачу?

– Поставим кокиль горизонтально и приладим к нему крутящиеся вместе с ним и самостоятельно вращающиеся валки, чтобы вытягивать отлитую, но еще не остывшую трубу. И вся наша крутотрубинация останется на поверхности земли.

Друзья, захватив модель, отправились к директорам Аскарову и Чанышеву, ведавшим реконструкцией завода.

О Чанышеве Саша слышал еще при поступлении в институт. Это был тот самый обладатель феноменальной памяти, выучивший наизусть Коран, не зная арабского языка. Татарин невысокого роста, крайне немногословный и предельно обязательный. Невозможно было представить задачу невыполненной, если она поставлена ему самому или им самим. Оба они с интересом отнеслись к замыслу молодых людей, но Аскаров сказал:

– Не пойдет. Это какие же средства потребуются!

– Не пойдет, ребята, – подтвердил Чанышев и добавил. – Сегодня не пойдет. Но завтра начнется индустриализация страны. Тогда и можно предложить вашу новую технологию.

«Что за рок такой! – с горечью подумал Званцев. – Что ни делаю – все для завтрашнего дня, словно обгоняю свое время и не сегодня живу!»

Смотря в открытое окно, он припоминал, как год назад, по настоянию профессора Тихонова, проходил практику в Москве на концессионном заводе шведской фирмы «SKF», поставляющей шариковые подшипники на весь мир. Не было нигде машины, где не стояли бы шарикоподшипники фирмы «SKF».

Это была еще старая Москва, с извозчиками и трамваями, облепленными людьми, как сладкая липучка мухами. Один из маршрутов шел от Шаболовки, где находились заводы «SKF», прямо до Сокольников. Сашу приютили переехавшие сюда раньше его омские друзья Плетневы, вместе с милым Борей, увлекшим когда-то Шурика классической музыкой в граммофонной записи.

Проезжая в поезде через Россию, Званцев удивлялся нелепому делению полей на узенькие полоски, еще сохранившейся «чересполосицы», не допускавшей применения эффективных машин. «Только не сжата полоска одна» – вспомнилась ему горькая некрасовская строчка. «Нет! Не так должны люди обрабатывать посевы! – подумал и усмехнулся: – Опять я время свое обгоняю. На каждый замысел, вроде гелиссоидалыюго литья труб, надо жизнь положить, пробивая новизну, пробуя и переделывая. А сколько идей! Изобретения у нас не принимаются с радостью, а силой внедряются, как костыли кувалдой».

Практиканта на завод фирмы «SKF» приняли только в подсобный цех, дали какую-то раму клепать. Но шила в мешке не утаишь. Званцев скоро понял, что никакого особенного оборудования нет, а есть четкий распорядок работ и ответственность каждого рабочего за выполняемую им операцию, строгий контроль качества и точности до микронов. И у него зародилась идея станка-автомата с перехватом изделия при обработке кольца подшипника. Он никому не рассказывал о своем желании сделать проект такого станка в институте, но неожиданно его, простого слесаря, пригласил к себе директор фирмы. Он усадил Званцева и, заглядывая ему в глаза, сказал:

– Я наблюдал за вами, господин Званцев. Вы делали незнакомую вам раму не так, как любой другой рабочий, дорожащий своим высоко оплачиваемым нами местом. Вы не боялись применить неизвестные нам новшества и рама получилась легче и прочнее. Я размышлял о той взаимной выгоде, если вы сочтете возможным по окончании института перейти на работу к нам в фирму, не в Швеции, а здесь на концессии. Подумайте. Материальные условия для вас несравнимы с жалованием на любом советском заводе. Мы оплатили бы затраты на вашу контрактацию и неустойку, если она предусмотрена. Ваша работа у нас, господин Званцев, укрепит отношения концессии с вашей страной, намечающей создание своей шарикоподшипниковой индустрии, где ваш, приобретенный у нас опыт, оказался бы весьма полезным. Итак, решайтесь.

– Господин директор! Я еще даже не инженер и не только польщен, но поражен вашим интересом ко мне. Это я должен благодарить вас за пройденную мной здесь школу производства, контроля и личной ответственности. Я не увидел у вас сверхъестественного оборудования, но у меня появились идеи, как его создать.

– Вы видите, я не ошибся в вас.

– Напротив, вы не знаете, что я ничего не довожу до конца.

– О, смею уверить, у нас вы стали бы иным. Ваша соотечественница, госпожа Софья Ковалевская, профессор и доктор наук в Швеции, приобрела мировую известность. Это ждет и вас… у нас, – и он вопросительно уставился на Званцева поверх дорогих очков.

– Я не буду просить у вас срок на обдумывание, господин директор. Мне слишком дороги наши русские беды и непорядки. Я буду служить им, хотя и не стану Софьей Ковалевской.

Директор со строгим лицом проводил его до дверей кабинета.

Резкий звонок телефона прервал Сашины воспоминания. Он машинально схватил трубку и услышал испуганный голос телефонистки:

– Пожар, товарищ механик! Горят оба угольных склада на доменном дворе.

Званцев бросил телефонную трубку и пулей вылетел из комнаты. Он бежал, задыхаясь, под горку, к заводу, к складам древесного угля, которым загружали вагонетки скипового подъемника. Там стояли и рудодробилки, готовя для домен шихту. Справа и слева поднимались огненные стены. Beтep переносил по воздуху горящие головешки. Суетились беспомощные пожарные.

Званцев схватил чей-то балахон, обмакнул его в бочке с водой, с трудом дождавшись когда он промокнет, накрылся им с головой, оставив щелку для глаз, и ринулся между пылавших стен. Кто-то пытался удержать его, уверяя, что он ничем не поможет. Но он был механик и должен осмотреть камнедробилки. Званцев поступал скорее отчаянно, чем отважно. Огонь был со всех сторон. Балахон высох. Но он все-таки добрался до камнедробилок. Они были в порядке. Там было нечему гореть. Кто-то грубо схватил его под руку и повлек за собой.

– Сейчас же в поезд. Вещи там. Не хватало мне головешки вместо практиканта, которого в поджоге, чего доброго, заподозрят.

Горло перехватило у Саши, когда смысл слов Аскарова дошел до него.

Пришел в себя он уже в салон-вагоне. В окне поблескивала речка, отражая лесистый берег. Поезд круто разворачивался на повороте. За прудом мелькнули башни доменных печей, освещенные пламенем горящего на складах угля.

В Томске Сашу Званцева ждал сюрприз.

Семья была уже в сборе. Улыбающаяся Катя и радостная Нина, взявшись за руки, выбежали ему навстречу. Хозяйка-татарка что-то быстро говорила на своем языке. К Сашиному удивлению, Катя перевела, что та очень довольна возвращением хозяина.

– Ты выучила татарский язык?

Катя сделала загадочное лицо:

– Люди, долю живущие рядом, начинают понимать друг друга.

Таня ждала Сашу на кухне. Лицо ее было озабоченное и радости не отражало.

– Ну, как вы тут? – спросил Саша. – Я к вам прямо с пожара.

– Считай, что нa пожар и приехал, – сказала Таня.

– В чем дело?

– В институте объявлено об ускоренном выпуске инженеров, боюсь за себя, за проект еще не бралась.

– Не беда. Я тоже свой проект автоматического станка только начал. О том, чтоб в Белорецке что-нибудь сделать, не могло быть и речи. После поломки, крана во время испытания, о чем я писал, накануне отъезда загорелись склады древесного угля для доменной печи. Наверное, поджог. Аскаров меня сразу отправил, едва я из огня вышел, камнедробилки проверял.

– Ну и дурак! Что ты мог сделать? Если бы даже и случилось что с ними. Ни один рабочий, как ты, в огонь не пошел бы.

– Во всяком случае, мы имеем теперь сто тридцать три рубля в месяц промышленной и профсоюзной стипендий. Конец нищете!

Мария Кондратьевна сухо приветствовала зятя, спросив, что он привез ей с практики.

Саша развел руками. Мария Кондратьевна отвернулась. Вмешалась Катя и рассказала про Николая Ивановича, который хлопочет о создании еще нескольких плодо-пунктов, чтобы снабдить Сибирь своими яблоками.

На следующий день Саша был у декана Тихонова и сообщил подробности своей практики в Белорецке.

– Белорецк Белорецком, a «SKF» интересуется проектом твоего станка-автомата. Мы его за дипломный проект зачтем. Дипломного делать не будешь. Закончишь – и отправляйся на свой Белорецкий завод. Жену твою туда же отправим, как и заводского стипендиата Поддьякова. И еще Зотиков будет с вами. Три человека – это уже сила.

Конечно жаль что ты шведа отбрил. Он нашему институту был бы полезен.

В январе 1930 года проект «Станка-автомата А.П. Званцева» был готов. Снятые с него синьки за приличную сумму были проданы институтом шведской концессии, а Званцев первым из квадриги получил звание инженера. Неделями позже такое звание получили и Таня, и Дубакин. Катя разрывалась между мужем Юрочкой, назначенным в Иркутск, Таней Сашей, и уезжавшими в Белорецк, и Марией Кондратьевной с внучкой. Они отправлялись на заимку к деду. Решили полагающийся выпускникам месячный отпуск провести наполовину в Барнауле, а наполовину в Омске, у родителей Саши.

В марте месяце 1930 года инженеры по контрактации уже ехали в Белорецк.

В Тирляне, при виде маленьких узкоколейных поездов, Таня поморщилась и сказала:

– Боже! В какую дыру, загоняют меня!

Саше казалось, что у него отрастают крылья, которые принесут его к любимому заводу.

Мария Кондратьевна с маленькой Ниной должны были приехать позже, когда супруги Званцевы (кстати, Таня так и оставила себе фамилию Давидович) переедут в обещанный им особняк. Званцева на заводе ждали, и не только Мехов и Аскаров, но и секретарь райкома партии Гришкам и чекист Клыков.

Званцев, по приезде в свою длинную комнату, крайне не понравившуюся Тане, одновременно получил высокое назначение – главным механиком Белорецкого металлургического комбината, в то время, как Таню направили младшим конструктором в технический отдел, что она сочла личным оскорблением. И несправедлива была в претензии к Саше. В институте они с ним были во всем равны, а теперь он среди главных лиц завода, а ее оценили не выше чертежницы!

Клыков сказал Гришкану по поводу возвращения Званцева:

– Теперь труднее брать будет. Уфа вмешаться может, как-никак самостоятельная республика, Званцева Почетной грамотой наградившая.

– Ничего, – сказал Гришкан. – Повторение – мать учения. Чему-то мы с тобой, Клыков, уже научились.

– Разве что так, – зловеще усмехнулся в усы Клыков.

Своим назначением Званцев был ошеломлен. Но перед Таней не считал себя виноватым.