Текст книги "Через бури"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Никита Казанцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

Выходит, мель заманивает вашего брата, как коварная Лорелея свои жертвы? – сказал «профессор».

– Вроде бы так. Разве что только песни не поет, как сирене положено.

Заботливый штурман вынес карту, пометив на ней их местонахождение:

– Вам нет смысла ждать комиссии. Я тут вам проложил путь, как лучше всего до Чебоксар добраться. Выходите на проселочную дорогу. Может, кто и подхватит вас на подводе.

– А вы? – спросил, обращаясь ко всем летчикам, Саша Званцев.

– А мы под суд пойдем и должны дождаться комиссии у разбитой машины.

– Как же без нас? Мы готовы дать свои свидетельские показания о вашем героизме. Своим присутствием доказать, что мы живы-. Кто-нибудь из нас останется, как представитель уцелевших.

Саше стало до боли стыдно, что он в этот момент промолчал. Он конечно же спешил к Чанышеву, к неизвестному высокому лицу, которое посмотрит его модель, даст ход его изобретению. И в то же время он не считал возможным оставить людей, спасших им всем жизни, ценой Бог весть каких для них последствий. Он хотел уже заявить, что останется вместе с экипажем. Но командир отвел самоотверженность пассажиров:

– В этом нет нужды, друзья, список пассажиров, летевших с нами, комиссии будет известен. Штурман оформит ваше общее заявление, что вы живы и здоровы. Мы и так в неоплатном долгу перед вами за задержку. Ведь без спешной надобности самолетами не летают. Вам немало времени понадобится, чтобы пешком добраться до Чебоксар и оттуда – поездом до Москвы. Счастливого вам пути, друзья. Мы будем помнить о вас.

– Спасибо на добром слове, командир, – сказал пассажир с пластырем на щеке. – Оставшись живыми благодаря вам, каждый из нас даст свои координаты для выступления свидетелем на суде, если он состоится.

На том и порешили. Быстро оформив в кабине документы, подготовленные штурманом, тепло простившись с летчиками, шестеро спасенных, по новому видящих мир, куда спешили вернуться, двинулись в путь, взбираясь по откосу оврага. Они искренне считали, что все встречные, узнав об их судьбе, сочтут их героями, готовые во всем помочь. Наивность их объяснялась лишь радостью возвращения к жизни.

Они выбрались из оврага в яблоневый сад. Идя по тропке, встретили девушку в красном платочке. Наперебой старались объяснить ей, как они счастливы встретить ее после авиакатастрофы. Они надеялись, что девушка наверняка укажет того, кто поможет им добраться до Чебоксар.

Девушка непонимающе слушала их, а при слове Чебоксары вдруг кинулась бежать. Из-под ее сарафана замелькали босые пятки.

– Она не поняла нас и побежала к жилью, – сказал кто-то из пассажиров. – Надеюсь, мы встретимся с местным руководством.

И потерпевшие кораблекрушение двинулись вслед за беглянкой в поисках сочувствия. Расчет был правильный – скоро они вышли к рубленому дому. В просторной комнате с портретами классиков марксизма и бюстами Ленина и Сталина стоял большой письменный стол и перед ним несколько рядов стульев. Очевидно, это была комната правления колхоза. За столом сидел щуплый человек в очках золотой оправы и прилежно что-то писал, не поднимая глаз. Когда шестерка спасенных выстроилась перед ним, он снял очки и маленькими, близорукими глазами стал разглядывать посетителей, потом спросил на непонятном языке. Убедившись, что его не поняли, повторил по-русски:

– По-чувашски говорите?

– Нет, мы – русские. Наш самолет разбился, – начал было «профессор», который действительно оказался профессором МВТУ, избранный единогласно за старшего, но человек за столом, очевидно, председатель правления, прервал его, подняв руку, ладонью вперед:

– Зачем наша добра девица пугал? Грозил забрать, на Чебоксар отвозить?

– Что вы, товарищ председатель! – удивился таким словам профессор. – Ваша прелестная девушка просто не поняла нас, мы ей объясняли, что попали в аварию и теперь добираемся до Чебоксар, чтобы попасть в Москву.

– Зачем поверить? Бумага давай.

– Какую бумагу? – возмутился профессор. – Наш самолет разбился недалеко от вас, в овраге. Там летчики остались. Можете проверить.

– Без бумага не проверяит. Без бумага – нет-нет! Обман…

– Будет тебе бумага, и без обмана! – неожиданно вмешался Саша Званцев. Он подошел к стоящему в углу столику с родимой пишущей машинкой «ремингтон», заложил в каретку бумагу и после пулеметной очереди, восхитившей бы бывшую баронессу фон Штамм и удивившей его спутников, вынул листок, размашисто подписал американским «паркером», подарком Аскарова, затем испачкал чернилами свой большой палец и, прикладывая к бумаге, повернул его.

Получилось нечто похожее на неразборчивую круглую печать.

– Ну, вот тебе, товарищ бюрократ, требуемая бумага. Теперь все в порядке?

– Нет порядок. Мой имя Петров. Нет Бюрократ. Пиши Петров. Нет ошибка.

– Есть конверт? Письмо на почту послать. Как твой сад называется?

Председатель вынул из ящика стола конверт с напечатанным на нем на двух языках названием садового колхоза. Саша взял его, припечатал: «Председателю тов. Петрову», и вложил в конверт письменную просьбу содействовать потерпевшим аварию.

– Теперь порядок? Машину дашь, как написано? Председатель кивнул:

– Давай талоны.

– Какие талоны?

– Бензин.

– Откуда у нас талоны на бензин! Мы с неба упали. Председатель посмотрел на потолок, как на небо.

– Талон нет. Давай трудодни, – и он поднялся, рукой приглашая следовать за ним.

– Что он хочет? – заволновался профессор.

– Чтобы мы отработали поездку в Чебоксары.

– Кто не работает, тот не ест и не ездит, – заключил профессор.

Все вышли следом за чувашем, остановились перед сараем и получили по лопате. Потом он подвел их к пустырю, где лежала груда привезенных саженцев, и, ловко орудуя лопатой, вырыл ямку и показан, как закапывать саженцы.

Званцев первый принялся за работу. Председатель ушел, и к его возвращению вся груда саженцев была посажена.

Профессор спросил:

– Ну как, товарищ председатель, отработали мы поездку в Чебоксары? Вы дадите машину?

– Машина не дам. Талон нет. Один недель. Работай.

– Он шутит над нами. У нас спешные дела. Саша, объясните ему, – волновался профессор.

– У него все мужики на стройку объекта пятилетки ушли. Его тоже понять надо, – и Саша забрал у всех лопаты и вручил их Петрову. – Двинули, ребята, на трассу, – предложил он. – По карте штурмана нам шагать не более сорока километров. К утру одолеем.

– Как-то неудобно, – засомневался профессор.

Сомнения рассеялись, когда все увидели знакомую девушку, так же резво бегущую, но не от них, а к ним. Петров что-то крикнул ей по-чувашски и она, смущаясь, прикрывая подолом сарафана нижнюю часть лица, свободной рукой сделала знак идти за ней.

– Зовет, – подтвердил профессор. – Придется подчиниться. Все-таки дама.

Девушка привела работавших к пристройке, вроде сарая, внутри которой расположилась колхозная столовая. Девушка усадила всех за стол и принесла на подносе каждому по тарелке щей и чашке каши, что было мигом ими уничтожено.

– Вот теперь можно и в путь, – сказал профессор, поймав руку девушки и поцеловав ее. Девушка вскрикнула и убежала.

– Ну вот, опять спугнули, – недовольно заметил кто-то. – Они к такому обращению не приучены.

Но девушка, пунцовая от смущения, вернулась за грязной посудой. Попытки всучить ей деньги за еду вызвали бурную реакцию. Она непонятно что-то говорила, размахивая руками. Увидев, что посетители уходят, она проводила их на улицу и показала тропку на дорогу.

– Как зовут-то тебя, – спросил Саша. – Маша, Даша, Катя?

Она улыбнулась, впервые посмотрев новым знакомым в лицо. Нежно голубые глаза ее посветлели:

– Таня, – тихо сказала она.

У Саши сердце екнуло. Уже шагая, он обернулся и увидел, что пугливая Таня машет им рукой. К вечеру их обогнал обоз из нескольких подвод.

– Эй, путники! – окликнул здоровенный мужик с первой подводы. – Вы не с самолета ли упавшего? По одеже вижу, не нашинские.

– Да вот чудом уцелели, – ответил профессор. – До Чебоксар добираемся.

– Э, милые, вам шагать да шагать. Садись, почтенный, подвезу.

Спасибо. Я не могу один. Мы заплатим.

Это с вас, дураков, деньги берут, чтобы в воздух поднять и вниз скувырнуть. Видели мы, как ваша птица вниз пошла. Пеших, да еще и по пути, мы без денег подвезем, потому человеку положено по земле ходить и ездить, а не к ангелам в облака забираться. Вот они и шибанули вас оттудова пинком в мягкое место.

Ценой покорного выслушивания профессором нотаций возницы, что человеку положено и что нет, воздушные спутники распределились по другим подводам и к ночи добрались до Чебоксар, как раз к московскому поезду, который и доставил их в столицу.

Клыкову не пришло в голову дождаться этого поезда, и после короткого и холодного свидания с Малышевым он, по его совету, уехал поездом в Белорецк.

Званцев знал, что Чанышев остановился в гостинице «Националы»; и нашел его в номере. Он в этот час пил чай и встал навстречу:

– Прилетел?

– Если быть точным, то всеми видами транспорта: пешим ходом, на подводе, в автомобиле, на учебном самолете и на рейсовом АНТ.

– А на слоне?

– Не понадобилось, Садык Мифтахович, – и Саша рассказал о всех своих злоключениях.

– Полон впечатлений! Рад за тебя. Богаче стал. В железнодорожном крушении ты уже побывал, с краном падал, с самолетом тоже. Теперь жди морскую катастрофу для полного комплекта, – с улыбкой говорил Чанышев, – а главное, ты умудрился живым остаться и не опоздать. Сейчас пойдем в Гипромез. Проект реконструкции нашего металлургического комбината попал в список особо важных, поскольку нам планируют самые высококачественные сорта стали плавить. Металлурга всех заводов у нас стажироваться будут. Рассмотрение нашего проекта в Гумпе, то есть в Главном управлении металлургической промышленности Наркомтяжпрома в следующий четверг, я тебя заблаговременно вызван. В Гипромезе встретишь старого знакомого, Шефера Александра Яковлевича. Ездил к нему под Москву, в Подлипки, он там заведует крупным цехом артиллерийского завода и общается с немецкими специалистами. Его у нас и забрали за совершенное знание немецкого языка.

Шефер! Первый инженер, занявшийся с Сашей, тогда еще с практикантом… Игра на рояле технического инспектора Вакара, и озорная не то девочка, не то мальчик с золотистой стриженной головкой… Все это промелькнуло в мыслях Званцева, пока Чанышев заказывал в номер второй завтрак, для Саши.

– Вы знаете, Садык Мифтахович, я срочно уезжал с завода, когда там вновь загорелись склады угля на доменном дворе. Словно бежал, как поджигатель. На самом же деле я вез вам соображения, как избежать таких пожаров в будущем.

– Это очень важно. Гипромезовские инженеры и понятия не имеют о таких пожарах. И до чего же додумался автор сверхдальней артиллерийской стрельбы? – шутливо произнес Чанышев.

– Разделить склады на отдельные герметичные бункеры, откуда уголь в скиповую вагонетку будет высыпаться через нижнее отверстие, а не так, как сейчас, когда склады представляют собой навал угля. При таком положении возможен и поджог, и самовозгорание от перегрева. И очаг огня беспрепятственно охватывает всю массу, а ветер разносит головешки через вагонеточный проход и загорается противоположный склад. На мой взгляд, бункеры должны быть снабжены автоматическими огнетушительными средствами, и не с водой, а с углекислотой. Начавшееся возгорание будет тотчас подавлено и не распространится на все запасы угля. Я об этом задумался еще тогда, когда, будучи студентом, сдуру прошел между пылающими стенами.

– Убедительно. Не зря прошел. Это будет одной из наших главных поправок к проекту. Уверен, в Гумпе поддержат, там бывшие производственники сидят. Главный инженер Точинский, главный механик Золотарев Михаил Осипович. А я, татарин-дурак, отдаю своего главного инженера реконструкции в руки Павлуновского, только потому, что мой инженер выдумал кое-что! – и Чанышев деланно схватился за голову.

– А кто такой Павлуновский? – спросил Саша.

– Я не забыл своего обещания по поводу твоей «штучки». Разведал пути, какими можно идти, и установил, что попытки реализовать твою идею снизу приведут тебя в непролазную бюрократическую тину. Увы, но изобретения у нас не реализуются, не заинтересованно используются, а «внедряются», вбиваются, как костыль кувалдой, преодолевая сопротивление. Поэтому действовать нужно не снизу, а сверху – ошеломить власть имущих. Из них в военном производстве доступнее всех Павлуновский, ведающий оборонными заводами. Вот к нему прорывайся напропалую без чиновничьей поддержки или всемогущего блата. Щелчки твоей «штучки» красноречивее любых телефонных звонков с просьбами или советами. Вот попадем в Гумп, перейдешь в другой коридор, найдешь табличку на двери «Павлуновский» и дуй с непробиваемой уверенностью, будто за спиной у тебя одобрительная толпа экспертов. Предоставь начальству самому увидеть и самому решать. Что я говорю, чему учу! Как от меня уйти, оставить завод без ценной инициативы. Безумец я, а не заместитель директора металлургического комбината. В чужие дела лезу, себе во вред.

– Не сокрушайтесь, Садык Мифтахович. Пока я с вами со своими неуемными замыслами. Из кабинета Павлуневского меня могут пинком под зад выставить, и никому, кроме вас, я не буду нужен.

– Ты нужен государству и пусть вожди его определят – где. Я умею заслонять от себя свои выгоды. Думаю, что и ты таков.

– Я хотел бы походить на вас.

– Стоит ли? Внешностью я не слишком вышел.

– Я хотел бы работать, как вы.

– А я хотел бы выдумывать, как ты. Пошли в Гипромез.

Святая святых пятилеток помещалась в непритязательном здании, где кипела инженерная мысль, создавая основу новой индустриальной страны, которой предстояло вступить в соревнование с седым Западом и его могучей промышленностью и вековым опытом передовой техники. Дерзкий лозунг «догнать и перегнать» воспринимался скептиками с усмешкой, но породил плеяду энтузиастов, которым преображенная страна обязана небывалой стойкостью противостояния прославленной технике всей Европы в прогремевшей через десятилетие Великой Отечественной войне.

Рядом с главным инженером проекта, невысоким пронырливым человеком, любившим говорить о своей преданности Белорецку, где никогда не был, сидел добродушный лысый Александр Яковлевич Шефер, с немецкой скрупулезностью просматривая чертежи переделки хорошо знакомого ему завода.

Чанышев представил им главного механика комбината Александра Петровича Званцева.

– О, мой Бог! Мы давно знакомы! Как они мудро поступили, назначив вас главным механиком. Именно на таком посту я мысленно видел вас в вашу студенческую пору.

– Но он привез кучу новых соображений, которые не обрадуют наших друзей из Гипромеза. На заводе вновь сгорели угольные склады. Это надо предотвратить в дальнейшем, – предупредил Чанышев.

– Но мы предусмотрели противопожарные средства, – заверил главный инженер проекта.

– Чтобы понять беспомощность обычных средств, надо видеть этот пожар, не уступающий лесному.

– Я видел этот пожар, и, как казалось, бессмысленный проход укрывшегося мокрым балахоном студента, – сообщил Шефер.

– Тогда послушайте, что теперь этот бывший студент предлагает, – и Чанышев попросил Званцева высказать свои соображения.

Саша пододвинул лист ватмана и, взяв чертежный карандаш, смело набросал эскиз бункерных угольных складов, поясняя их преимущество.

– На мой взгляд, это весьма продуманное техническое решение. Его стоит использовать в проекте реконструкции завода, – оценил новшество Шефер.

– Но у нас осталось слишком мало времени до рассмотрения проекта, – возразил гипромезовец.

– Но вы делаете проект не ради его рассмотрения, а чтобы дать стране высокосортную сталь, чему не должны мешать никакие пожары, – холодно заметил Чанышев.

– Разумеется, – суетливо согласился инженер проекта. – Мы предусмотрим доработки, в том числе и бункерный вариант угольных складов.

– Мне смета, деньги нужны, чтобы начать строительство, в первую очередь угольных складов, которые сгорели, – продолжал наступать Чанышев.

– Если надо, я сам сяду у вас за доску и за два дня сделаю проект бункерных складов с противопожарной углекислотной защитой, – поддержал Чанышева Званцев.

– Браво, Саша, браво! – произнес Александр Яковлевич. – Я всегда угадывал в вас человека дела.

– Пожалуйста, – сдался проектировщик. – Я согласую с руководством вопрос о допущении у нас к работе постороннего лица.

– Я не постороннее лицо, а главный механик комбината, который вы реконструируете, – осмелев, заявил Званцев.

– Я уступаю вам свой чертежный стол с кульманом. Можете приступать.

– Я готов, – отозвался Саша, засучивая рукава.

– Я протестую! – неожиданно вмешался Шефер. – Сегодня день перед выходным, служащие прибирают столы, собираются домой. Я не сомневаюсь, что Александр Петрович быстро справится с проектом бункерных складов в остающиеся дни, до рассмотрение проекта в наркомате. У меня есть предложение к белоречанам отобедать у меня в Подлипках. Вас, главный инженер проекта, я тоже приглашаю, чтобы в узком семейном кругу обсудить еще раз все проблемы реконструкции Белорецкого комбината, к которому я привязан всей душой.

– Я чрезвычайно благодарен вам, Александр Яковлевич, и за ценнейшую консультацию и, особенно, за это приглашение, – сказал главный инженер проекта. – Но именно сегодня день рождения моей дочери, и она ждет не дождется, когда ее папа придет со службы к праздничному обеду. Увольте и простите. Я просто не имею права променять семейное торжество на возможность отобедать у вас, Александр Яковлевич.

– Что ж делать! – развел руками Шефер и вопросительно повернулся к Чанышеву.

– У нас с Александром Петровичем нет таких весомых аргументов и побывать в гостях у старого друга нашего завода мы сочтем за честь. Не правда ли, Саша?

– Я с удовольствием побываю в гостях у Александра Яковлевича, что мне не удалось сделать в Белорецке, где я тайком с улицы наслаждался звучанием его рояля.

– Рояль-то у нас есть, но нет такого пианиста, как технический инспектор Вакар, а дочка Инна едва ли в полной мере заменит его. С вашего позволения, я сейчас позвоню на завод в Подлипках, чтобы супругу мою Валентину Всеволодовну, которая гоже любит Белорецк, предупредили о нашел-! приезде. Ехать не так уж далеко, каких-нибудь тридцать минут на электричке.

– Очень благодарен вам, Александр Яковлевич. Вы уж простите меня великодушно, если я чуть опоздаю. Мне надо устроиться с жильем. Попробую в «Национале», поближе к Садыку Мифтаховичу.

– И не смейте думать! Вам обоим найдется место в моей просторной квартире. Все будут так рады!

– Это уж как Александр Петрович. Он в Москве человек бездомный, а я уже бросил якорь в «Национале», и ночью мне туда звонить будут и Извеков, и жена, а она у меня не гаремная дама, а женщина современная, с характером.

– Мы отпустим вас, как только вы пожелаете.

– Тогда вопрос решен. Тем более, что с гостиницами в Москве трудновато. В «Националь» Званцеву, думаю, не попасть, а «под Липками», надеюсь, ему будет уютнее. Кроме того, по моим разведывательным данным, он сам неплохой пианист, – заключил Чанышев.

Так белоречане согласились отобедать у бывшего земляка, а Званцев обрел надежное московское пристанище.

Глава четвертая. ЗЛАТОКУДРАЯ

Радость жизни, огненные кудри,

Ее молодость, как свежесть утра…

Поселок для работников завода был выстроен прямо в лесу. Деревья заслоняли одинаковые белые четырехэтажные дома. Деревянная дачная платформа. Надпись на щите: «ПОДЛИПКИ». Едва электричка остановилась, и Александр Яковлевич открыл дверь тамбура, приглашая гостей выйти, к вагону подбежала стройная девушка с огненными, вьющимися из кольца в кольцо распущенными волосами.

– А я давно встречаю, а вас все нет и нет! Обед же остынет! А вы… вы откуда взялись? – обратилась она к Саше Званцеву. – Ой, как здорово! Значит, вы в Белорецке? Жаль, что мы уехали. А в Москву вы надолго?

– Инна, знакомься с нашими гостями. Это Чанышев Садык Мифтахович, заместитель директора Белорецкого комбината. Он уже приезжал к нам, привлек меня к проекту реконструкции. А это Александр Петрович Званцев, его главный механик.

– Как? Такой молодой и уже главный? А ведь мы знакомы и хотели дружить, вместе петь и играть на рояле. Ведь, правда, Саш… Можно, я вас Сашей буду звать?

– Можно, – только и успел вставить в поток слов дочери Шефера Званцев.

– Вам у нас понравится, Садык Мифтахович. Подмосковные леса, река Клязьма с купанием – близко и Москва под боком. Может быть, вам захочется перебраться сюда на завод. Здесь немецкие специалисты…

– Я ведь металлург, Инна Александровна.

– Ничего! Вы сталелитейный цех построите, конвертерный. И главный механик вам будет нужен, а жить будете в соседнем с нами строящемся доме на улице Ударников.

– Ну, Александр Яковлевич, у Мирзаханова, вашего директора, завидный агент по набору кадров. Нам бы ее.

– Она у нас такая, неуемная. Жаль девочку. Поступала в Электротехнический институт, во времена НЭПа открытый Каган-Шабшаем. Все сдала, а к занятиям не допускают. Немка! А завод нам немцы построили и специалистов своих оставили. Меня, немца, с Урала забрали, чтобы без переводчиков общение с ними установить. Не понимает кое-кто, что в составе СССР есть республика немцев Поволжья, советских людей.

– Да, у нас немало еще дураков, которые в молитвах лбы разбивают, – отозвался Малышев.

– Если бы только свои лбы, – вздохнул Александр Яковлевич.

Инна, в которой все кипело и радостно рвалось наружу, не могла идти рядом со взрослыми и увлекла Сашу Званцева вперед.

– Помните, в Белорецке я услышала, как вы пели студенческую песню про святой девиз «вперед». Я даже хотела вам аккомпанировать. Упавший кран помешал. А какой он был красивый. Вы его здорово собрали. У меня есть ноты чудесных арий из «Князя Игоря», «Бориса Годунова», «Русалки», много романсов Чайковского, Бородина, Шуберта. А петь некому. Вы ноты знаете? Петь по ним сумеете?

– Ноты мне знакомы, я на рояле играю.

– Ой, как здорово! Тогда у нас получится.

– Только я один почти не пел. Однажды в Томске, правда, взбрело в голову, чтобы меня прослушали в музыкальном училище. Спел им серенаду Дон-Жуана Чайковского: «Гаснут дальней Альпухары золотистые края…»

– И как же?

– Посоветовали кончать Технологический институт.

– Как это бестактно и непрофессионально. Я хотела, чтобы ты в Белорецком клубе спел, я не знала, что ты с классикой знаком. Ничего, что я на «ты»?

– Само собой получилось. Значит, правильно.

– После обеда мы с тобой сразу споем. У меня есть «Гаснут дальней Альпухары…». Или ты из оперы хочешь? Какую арию знаешь?

– Я весь репертуар Омской оперы выучил, когда извозчиком был и меломанов после спектакля развозил.

– Как смешно! Будущий главный механик комбината слушал оперы с извозчичьих козел. Там что? Открытая сцена была? И лошадь слушала?

– Мне контрамарку на все спектакли первый тенор за фортепьянную игру подарил.

– О, с тобою не шути. Или у вас, у технарей, так принято? Технический инспектор Рахманиновым с ног сбивает, а главный механик… сегодня докажет, что я только тренькаю.

– Зачем же так? Мы об этом не договаривались. Я лучше к роялю не подойду.

– Ой, Саша, милый, прости меня глупую. Я больше не буду. Мы вместе музицировать станем.

Саша посмотрел на умоляющее лицо девушки со вздернутым носиком, на ее великолепную, пылающую на солнце шевелюру и ему стало жаль эту жизнерадостную девушку, не принятую в институт только из-за того, что она русская немка.

Обед, приготовленный Валентиной Всеволодовной, радушной хозяйкой дома, удался на славу. Саша давно так вкусно не ел.

Вечером Саша и Инна поочередно садились за рояль. Хозяева кашли, что пианист не уступает белорецкому Вакару. Потом под аккомпанемент Инны Саше пришлось спеть и неоцененный в Томске романс «Гаснут дальней Альпухары…», и арию князя Игоря «Ни сна, ни отдыха измученной душе…»

– Аллах не поскупился на тебя от щедрот своих, – сказал Чанышев.

– Говорят, если человек истинно талантлив, то во многом, – заметил Александр Яковлевич.

Никогда Саша не ощущал такой теплой атмосферы вокруг себя, как в этот день в Подлипках.

Чанышев заторопился в Москву, а Сашу Шеферы не отпустили, поселив его в комнате вместе с младшим сыном Борисом, пришедшем домой, когда все гурьбой отправились провожать Чанышева на железнодорожную платформу. Уже стемнело, и шедшая рядом с Сашей Инна взяла его за руку…

За выходной день Саша Званцев набросал в кабинете Александра Яковлевича, где была чертежная доска, эскизы бункерного склада древесного угля. Инна живо интересовалась, что он делает, то и дело заглядывая к нему посмотреть, как получилось.

Утром следующего дня он собрался в Гипромез. Инна объявила, что едет с ним, у нее в Москве дела. Им по пути. Молодые люди стояли на платформе. Электричка подкатила бесшумно, и тамбур вагона встал перед ними. Но вагон уже был полон, пришлось остаться в тамбуре.

– Все торопятся, едут на службу, порой тратя на дорогу больше часа. Совсем не так, как в Белорецке. Спустился с горки и – сразу проходная. После знакомства с проектом вверху, вы с Чанышевым сразу уедете?

– В этот день решится моя судьба, если удастся показать высокому начальству модель изобретения.

– А какое оно? Мне можно посмотреть?

– Это дело военное, секретное. И я не имею права…

– Я поняла. Это случится 10 октября 1931 года. Я решила, что это будет важнейшим днем моей жизни. Мне девятнадцать лет, а тебе? Двадцать пять? Тебе повезет. В эти годы Эйнштейн придумал свою теорию относительности. Он любил музыку и играл на скрипке.

Поезд остановился в Мытищах, и в тамбур ворвалась толпа народа. Молодых людей до неприличия прижали друг к другу. Саша ощущал упругое девичье тело. И оно волновало его. Он старался защитить собой девушку и свой чемоданчик с бесценной моделью. Но на каждой остановке все новые и новые люди втискивались в переполненный тамбур.

– И долго будет это продолжаться? – чуть нагибаясь к уху Инны, спросил Саша.

– Двадцать счастливых минут, – тоже на ухо Саше шепнула девушка.

– Почему счастливых? – искренне удивился он.

– Так… – повела плечами Инна и добавила. – Это тоже военная тайна.

Она проводила его до самого Гипромеза, где они встретились у подъезда с улыбнувшимся им светлой улыбкой Чанышевым.

– Куда ты пойдешь отсюда, и что у тебя за дела?

– О, очень важные. Буду ходить около института Каган-Шабшая и любоваться студентами. Wunderbar!

Вечером она встретила электричку, с которой Саша, как она рассчитала, вернется в Подлипки. Она подкралась сзади и закрыла ему глаза ладонями. Он нежно отвел их и поцеловал. Инна покраснела и побежала вперед, крикнув:

– Догоняй.

Саша ускорил шаг, любуясь ниспадающим пламенным потоком вьющихся волос. К ужину, за который Шеферы усадили Сашу, Инна вышла с заплаканными глазами. Саша пожалел ее. Конечно, это результат скитаний около института, в который ее не допустили. На следующий день она не провожала его. В тесно забитом тамбуре Саше чего-то не хватало, и он с волнением должен был признаться себе, что не хватало секретных двадцати счастливых минут.

Прошли три дня, в Гипромезе включили его чертеж бункерных складов угля в план реконструкции Белорецкого металлургического комбината. При рассмотрении в Гумпе его главный инженер Точинский особо отметил введенное новшество: герметические противопожарные бункеры для древесного угля. Чанышев переглянулся со Званцевым.

Когда же они вышли от сидевшего за перегородкой Точинского в коридор, Чанышев, поджидая инженера с чертежами, слегка толкнул в спину Званцева:

– Поднимай все паруса, отправляйся в самостоятельное дальнее плаванье. Аллах да поможет тебе. Вот тебе номер кабинета Павлуновского. Точинский для меня в справочнике отыскал, удивился, зачем он мне нужен. Я ответил: «Учились вместе». Мы и впрямь все учились строить на месте старой России индустриальную страну.

Званцев, сжимая ручку чемоданчика с моделью, зашагал по длинным коридорам Наркомтяжпрома. В ту пору нравы были проще. Посетители пропусков не получали, мимо кабинетов сильных мира сего проходили свободно, могли и заглянуть. Так Саша увидел табличку «Н. И. Бухарин». Он, а об этом знала вся страна, был любимцем партии. Философ, заступившийся за кулаков как за рачительных хозяев, возможной опоре социалистического строя на селе. В результате таких крамольных мыслей из редакторов «Правды» он вдруг стал заместителем наркома тяжелой промышленности, отрасли настолько далекой от сельского хозяйства с проводимой там коллективизацией, когда вместе с кулаками раскулачивались, разрушались и отправлялись в ссылку процветающие семейные хозяйства, которых не могла заменить ленивым трудом пьянствующая беднота… Все это отлично понимал Саша Званцев, хорошо помня, как после бездумного разгрома сельского хозяйства преступный разгул громил был оправдан отеческими словами вождя: «Головокружение от успехов».

Около двери в кабинет стоял невысокий человек с бородкой, в сапогах и полувоенной форме. Конечно, сам Бухарин. Подойти бы к нему и сказать, что думает энтузиаст пятилетки с Урала о «Головокружении…», но рука, держащая ручку чемоданчика, словно в ней оказалась неподъемная гиря, удержала его. У него иная задача, которую он не имеет права провалить. И он, взволнованный, прошел мимо «сосланного в промышленность» философа.

Инна, зная, какой сегодня решающий день у Саши, объявила, что поедет с ним и все время будет около него, даже не входя в огромное здание Наркомтяжпрома. Она, гуляя около главного подъезда, терпеливо ждала, пока Саша не выйдет.

Часа через два во время этого добровольного дежурства к заметной среди толпы людей девушке подошел милиционер:

– Вы ждете кого-нибудь, гражданочка?

– Конечно, своего друга, – не задумываясь, ответила Инна.

– А не могли бы вы назначать свидание своему сердечному дружку в другом месте, скажем, вот в этом сквере, наверху, у памятника героям Плевны?

– Никак не могу. Он, может быть, сейчас у самого Серго Орджоникидзе в кабинете, а издалека мне труднее влиять на исход их беседы.

– Вы что? Колдунья? Или голову мне морочите?

– Вы про телепатию слышали? Когда вы с молодой женой будете ждать ребенка, вы поймете, кто я такая.

Инна говорила что придется, глядя в мальчишеское лицо милиционера, который, как ей думалось, едва ли был женат.

Страж порядка опешил, слишком близко к истине были слова этой рыжей молодой колдуньи.

– По-настоящему – забрать бы вас надо, – неуверенно произнес он.

– Почему? За что? Я хулиганю? Кому-то мешаю?

– А потому: колдовать в общественном месте не положено, – не нашелся что сказать милиционер, отходя к своему посту.

А Инна продолжала «колдовать», то есть от всей души желать Саше успеха. Милиционер сменился, а она продолжала нести свое дежурство. Видела, как подъехал «линкольн» с гончей собакой на капоте. Из него вышел человек с усами в длинной кавалерийской шинели. Она не знала, кто бы это мог быть. Может быть, Саша встретится с ним…