Текст книги "Через бури"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Никита Казанцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 35 страниц)

Глава вторая. ДУША И УМ СИБИРИ

В той далекой таежной Сибири

Поднимают науки, как гири.

Пока Шурик гордился формой реалиста, будучи всего лишь первоклашкой, до далекого сибирского города стали докатываться грозные раскаты уже не военных событий, в конец истощивших страну. Слова: «вот в мирное время…» – звучали как тоска по потерянному раю. Раскаты эти были столь же грозны, как и противоречивы. Сначала кричали: «Свобода! Свобода!» – и все обнимались и целовались, как на Пасху, только яйца не раскрашивали и говеть не заставляли. А вот от чего свобода – мало кто понимал. Во всяком случае, не от воинской повинности, хотя царя свергли, и люди жили в Республике, где все было дороже, чем при царе, а мужчин, даже уже старых, забирали на фронт. На цветном плакате непобедимый Козьма Прутков по-прежнему нанизывал на казацкую пику, как на шашлычный шампур, по нескольку штук толстеньких германцев в касках с заостренным набалдашником. Вот тогда-то и зазвучали противоположные призывы: «Война до победы!», «Мир любой ценой!». А детям вспомнился Распутин, о котором слышали от фрейлин Двора по дороге из Сочи, будто он наставлял царя кончать тяжкую для народа войну.

Учительница Вера Петровна уверяла:

– Большевики, – она так выговаривала это слово, – предали Россию, и их скоро прогонят, заменив Учредительным собранием, а оно поставит нового царя.

Слова ее подтвердились взрывоподобным мятежом чешских войск, якобы возвращающихся освободить свою родину от австрийского гнета. Из множества австрияков, как в народе называли всех пленных, расселенных по семьям – заменить ушедших на фронт работников, отобрали чехов, не имевших своего государства, погрузили в эшелоны, бездумно вооружив, и отправили по Великому Сибирскому пути, а те разом взбунтовались, перейдя на сторону врагов большевизма, посадили нового царя, из европейской деликатности именуя его Верховным правителем адмиралом Колчаком. А временной сибирской столицей Верховного стал Омск. Чешские офицеры бывали у Званцевых. Многие из них, выходцы из интеллигентных семей, были прекрасными музыкантами. Они быстро нашли с Магдалиной Казимировной общий язык, и она с гордостью демонстрировала им исполнение Шуриком Бетховена, Моцарта, особенно Шопена. Все вещи были подготовлены младшим Званцевым, безусловно, с ее помощью. Ее любимый шопеновский Седьмой вальс имел особый успех у гостей, слушавших маленького музыканта.

Свободу получил и Шурик, третьеклассник, вместе со всеми реалистами и педагогами, в том числе общим любимцем инспектором Владимиром Васильевичем Балычевым, с которым связала Званцевых судьба. Реальное училище стало госпиталем. Учиться стало негде. В довершение всего Шурик почти лишился зрения. Местные доктора разводили руками.

Мама его была женщиной энергичной. Поскольку Петроград и Москва с медицинскими светилами, скорее всего уехавшими от смуты за границу, были отрезаны линией фронта, она решила везти сына в Томск, единственный в Сибири город, где университет имел медицинский факультет. К тому же там жила семья адвоката Петрова, ее знакомого. Петро вы, по ее замыслу, и должны были и приютить, и свести их с профессорами. Так впервые проделал Шурик в спальном вагоне две тысячи верст, не отходя от окна, обгоняя санитарные поезда с ранеными. Он видел на проплывавших мимо станциях мужчин, передвигавшихся по перронам на костылях. Иные прогуливались с засунутыми в карманы пустыми рукавами шинелей, некоторые были вообще без обеих рук. Многие были с повязанными порыжелой марлей головами. Они встречались со здоровым пополнением солдат из встречного поезда. Все эти седоусые, угрюмые вчерашние крестьяне из далеких сибирских деревень, в новеньких шинелях, являли собой весьма странное воинство, непонимающее, куда и зачем ведет их военная судьба. Выделялись выправкой и испитыми лицами господа офицеры, основа добровольческой армии адмирала Колчака, прославившегося затоплением в Новороссийске всего Черноморского флота, силы и гордости России, лишь бы не достался он большевикам. Тем и славен был Верховный ее правитель, загнанный в захолустный пыльный Омск.

Собираясь в томскую даль, мать с сыном вдруг узнали, что их папа, добряк и неистощимый шутник, мобилизован простым солдатом, даже не писарем, в колчаковскую армию.

– Как же вы своих от большевиков отличать будете? Все же русские, – спрашивал сын отца.

– А очень просто! – бодро отвечал папа – Перед боем вымажут нас отменной белой мукой. Белая, значит, армия идет. А у них ни муки, ни зерна нет. Петроград и Москва без хлеба сидят, а у наших сибирских мужичков закрома да амбары ломятся.

По пути к Томску солдата со знакомым родным лицом и котелком в руках Шурик ни на одном из перронов так и не увидел.

В Томске почти все дома издавна были деревянными, двухэтажными. Снаружи все богато отделанные резными наличниками, с общим подъездом с лестницей и тоже двухэтажным отхожим местом в холодных сенях. С выгребной ямой эти «удобства» соединялись дощатым квадратным сто яком в углу лестницы. Морозные сени сибиряков не смущали. Запах тоже. Но в самом центре, куда мама с сыном подъезжали на извозчике, дома сибирских богачей были европейского типа. На спуске главной – Почтовой улицы – поверх крыш соседних домов поднималась высокая глухая стена без окон, как на противопожарном брандмауэре. На ней огромными буквами написано: «АДВОКАТЪ ПЕТРОВЪ». Это и был мамин знакомый по Екатеринбургу, к которому они ехали.

Приняли гостей радушно. Сама хозяйка, белая, пышная, темноглазая, потащила их из передней в гостиную раздеваться:

– Боже мой, Магдочка, как я рада, как я рада! Передать невозможно. И с сыночком таким!

В соседней передней открылась вторая дверь, из кабинета адвоката. Адвокат Петров сам провожал важного клиента.

– Вы уж там, батюшка, постарайтесь. А за нами не пропадет. Слово купеческое! – слышался хрипловатый бас.

– Да уж я знаю, голубчик. Заимкой, а то и прииском козырнете. Игра стоящая. Понадобится, так и к самому Александру Васильевичу съездим в Омск, а то и в Петроград за ним следом.

– Вот-вот! И поклон наш нижайший передадите правителю Верховному. Мы армии его помогаем. И ишшо поможем, ежели по нашенской правде выйдет.

– На то и правосудие существует. И мы при нем. Прощайте, голубчик. А в ресторанах не балуйте. В нашем общем деле диета предписана. Так сказать, в общественном мнении.

– Да уж воздержусь, коли дело того требует. Пост объявим. Бывайте здоровы, батюшка мои.

Наружная дверь захлопнулась.

В гостиную вошел хозяин дома, вальяжный господин, с модно подстриженной, «а-ля манже», бородкой, с прищуренным взглядом как бы оценивающих глаз.

– Ба! Кого я вижу, гостей желанных! – говорил он, сторонясь от нарядной горничной, державшей ворох снятой с приехавших одежды и не решавшейся выйти в переднюю, пока клиента не проводили.

– Жаль повод вашего приезда, судя по письму вашему, Магдалина Казимировна, родительским беспокойством рожден, – продолжал он, прикладываясь к дамской ручке. – Светила профессорские у нас запросто бывают, в картишки перекинуться. А то ведь скука одна, кроме дел. Вот так, молодой человек, – обратился он к Шурику. – Скоро к нам в университет к коллегам успевающим? Или, может быть, фуражку с молоточками выберете? В Технологическом мы своих инженеров готовим, сибирских.

– Ну что вы, право! – пришла на помощь сыну мама. – Шурочка всего лишь в третий класс реального училища перешел. Да и тот под госпиталь теперь отдан. Что теперь с учебой сыновей будет, ума не приложу.

– Ну, дражайшая Магдалина Казимировна, с вашими средствами вы ребят своих и в Гарвардский университет или Сорбонну подготовите. Но лучше – к нам. Вы кем хотели бы быть, молодой человек?

– Пожарным, – сам не зная как, выпалил Шурик. Это действительно было его детской мечтой. Еще в Акмолинске он воображал, что ему подарят игрушечную пожарную машину и он, накачивая настоящую воду, будет поливать из крошечных шлангов с брандспойтами бумажный дом, который склеит и подожжет на середине стола. Но никому в голову не пришло делать и дарить такие игрушки, и настоящих пожарных, к счастью, в их дом не вызывали.

– Пожарным? – переспросил опешивший адвокат. – И как же вы готовитесь к столь полезной деятельности? – перешел он на шутливый тон.

– Сейчас мне некогда этим заниматься, – буркнул мальчик. – Я роман пишу.

– Роман? – искренне удивился хозяин дома и, демонстрируя деликатность, стал расспрашивать: – И о чем же, позвольте узнать?

– Восстание в Индии, – ляпнул Шурик.

– И где же она находится, эта Индия? – потешаясь, продолжал адвокат.

– Где-то там, – неопределенно ответил мальчик.

Дело в том, что Шурик ничего не выдумывал. Заветную тетрадку с выведенным названием романа он привез с собой – в расчете начать писать, как только профессора вернут ему зрение.

– Шура! – строго вмешалась его мама. – Прекрати дурачиться. Сядь за рояль и сыграй нам Шопена.

– Это какого же Шопена? Который на индейском слоне ездил? – не без ехидства спросил адвокат.

– Да, – с улыбкой подтвердила гостья. – Когда к Жорж Санд ездил Седьмой вальс играть.

Хозяин с недоверчивой миной на лице развалился в кресле, хозяйка подняла крышку рояля фирмы «Беккер».

Шурик понял, что сейчас именно от него зависит отношение к ним этих людей, и сыграл Шопена, как никогда прежде не играл.

– Ничего подобного не слышал, – сказал Петров, вставая и белоснежным платком вытирая уголки глаз, словно удаляя соринку. – Сестра-покойница тоже его, бывало, исполняла, – добавил он.

Крушением всех надежд приехавших было посещение профессорских кабинетов после стараний адвоката Петрова, проникшегося к Шурику особой симпатией, после того как тот выиграл у него подряд две партии в шахматы.

После первого проигрыша он заявил:

– Молодой человек! – растроганный его исполнением вальса Шопена, он продолжал так называть мальчика. – И теперь вы будете утверждать, что плохо видите фигуры? Нет, батенька мой! Вы просто мастер розыгрыша! Пожарный! Роман «Восстание в Индии»! Наконец, этот выигрыш у меня в шахматы. Как мне после этого, осмелюсь вас спросить, говорить с профессорами о вашей слепоте? Как?

Шурик не на шутку испугался. Хорошо, мама уехала с хозяйкой по магазинам.

– Мне не обязательно видеть фигуры, – неуклюже вывернулся он, не в силах доказать, что никого не разыгрывал, и все так и было на самом деле.

– Не обязательно видеть фигуры? Я не ослышатся? И вы можете сыграть со мной, не глядя на доску?

Шурик знал, что большие шахматисты играют «вслепую» и даже на многих досках. Но сам он так никогда не играл, хотя помнил сыгранные партии, мог показать, где ошибся Петров, не заметив подготовленной вилки конем. Адвокат играл слабо. А против ребенка вообще ходил шаляй-валяй. Шурик решил, что у него нет другого выхода. Он действительно не видел печатные буквы. Но как это доказать? Игрой «а-ля воль»?

– Я сыграю с вами так, но не берусь выиграть, – робко сказал он и добавил. – Вы же не удивлялись, что я играю на рояле, не глядя в ноты.

– Ясно. Но мы, проверим вас, молодой человек. Если вы играете в шахматы, как на рояле, то пророчу вам большое будущее.

Он усадил мальчика на стул спиной к себе, расставил фигуры, по традиции отдав партнеру белые. Шурик напрягся до предела, всерьез считая что от этой партии зависит его судьба.

«Неужели он не запутается и не зевнет?» – говорил сам себе Петров, записывая очередной ход в блокнот, принесенный вместе с пером и чернильницей из кабинета в гостиную.

Игра началась, но получилось так, что зевнул не гость, а хозяин, вернее, попался на хорошо известную мальчику красивую ловушку «мат Легаля».

Вот что записал адвокат в свой блокнот, ловя потом на этом своих наивных партнеров:

1. e4 e5 2. Сc4 d6 3. Кf3 Кc6 4. Кc3 Сg4 5. Кxe5!

– Зевнул! Зевнул-таки, голубчик! – радостно вскричал адвокат. – Ходы назад не отдаются! – и он взял открывшегося ферзя слоном: 5… С:d1. Все было как по книжке, и Шурик на память лишь называл ходы:6. С:f7+… У черного короля было лишь одно поле для отступления 6… Крe7и белый конь сразу дал ему мат: 7. Кd5!Без ферзя и почти при всех фигурах!

Адвокат вскочил и восторженно воскликнул:

– Молодой человек, вы – загадка!

Эти же слова Шурик услышал от знаменитого профессора-окулиста:

– Вы для нас загадка, молодой человек! – сказал тот пациенту и обратился к его маме: – Нечто странное, мадам, произошло с глазами вашего сына. Ни одни очки не помогают ему. Больной организм как бы противостоит постороннему вмешательству.

– Что же делать, профессор? – в отчаянии спросила убитая этими словами мама мальчика.

– Что делать? – задумалось томское светило. – Есть ныне одесский профессор Филатов. Офтальмолог на всю Россию. Так ведь Россия-то на части разорвана. В центре большевики, разрушающие старый добрый мир. На юге другие бандиты грабят, противостоя добровольческой армии генерала Корнилова, вынужденного отойти из-под Петрограда. А в Одессе – то ли германцы, то ли гетманцы, что разницы не составляет.

– Так, может, морем до Одессы добраться?

– Стоит ли, мадам? Кто знает, что случится за время вашего кругосветного путешествия по морям и океанам. Думаю, что и Филатов, как и мы, склонится к мнению профессора Сперанского, нашего высшего авторитета, что все болезни происходят от нервной системы. Нервы, голубушка, нервы! У вас как в семье? Все благополучно?

– Да, слава Богу. Вот только у старшенького мальчика нервный тик на лице.

– Ах, вот как! «Пляска святого Витта» называется. Так что придется ждать до первых пробившихся усиков у ваших добрых молодцев.

– Как это трудно будет!

– Да. Не легко, сударыня моя. Тем более, вести неважные идут. Французские газеты пишут, что наши войска бои вели за Екатеринбург.

– Город мой родной…

– Так вот, в городе вашем родном семья его императорского величества в заключении была. И красные, пока городом владели, с перепугу якобы, на великий грех пошли, все царское семейство перестреляли. Верховный специальное следствие назначил.

– Какой ужас! А мы в своей беде ничего и не знаем!

– А знать надобно, мадам. Тем более что прорвали большевики фронт. Екатеринбург снова у них. Угроза над Сибирью повисла, над самой столицей колчаковской, над Омском, а Петропавловск ваш на пути к ней лежит. Хозяева ваши добрые вас берегли, в неведении оставляли. А вот мне, в силу долга своего, приходится сказать, что не только ждать вам надобно, но и поспешать. Прощайте, сударыня, да храни вас Бог!

Когда мать с сыном вышли из университетского сада и пошли вниз по Почтовой улице, у нее, сдерживавшей слезы, началась истерика. Она плакала навзрыд, и прохожие оборачивались на них. Проезжавшая мимо пролетка остановилась. Из нее, бросив вожжи, выскочил невысокий элегантный бородатый господин и бросился к рыдающей даме:

– Что с вами, ангел мой? Доверьтесь мне. Я профессор математики Технологического института. Шумилов Василий Иванович. Был бы рад оказаться полезным.

Не в силах овладеть собой, продолжая плакать, Званцева без слов кивнула в сторону сына.

– Юноша или почти юноша! Да как же вам не стыдно довести маменьку до такого состояния? – накинулся на Шурика незнакомый профессор.

Опустив голову, мальчик молчал.

– Такая прелестная женщина заслуживает не только уважения и восхищения, сыночек неблагодарный, но еще и заботы мужской и подчинения сыновнего. Да еще в чужом городе. Догадываюсь, вы приезжие?

– Из Петропавловска, – выдавил из себя Шурик.

– Есть такой город на Камчатке. Но оттуда морем надо добираться. Потом еще тысячи верст преодолевать! Твоя мама – героиня, а ты…

Профессор, видимо, хотел отвлечь даму, помочь ей прийти в себя. Она, перестав плакать, только вздрагивала плечами, держа у глаз кружевной платок. Шурику до боли было жаль маму, и он стал помогать профессору, говоря:

– Наш другой город. На железной дороге. Между Уралом и Омском.

– Та-ак. В географии силен, а как с математикой? Небось на Технологический институт заглядываешься? К отцу приехали?..

– Папу в армию забрали. Института не видел и маму не обижал. Она самая лучшая на свете.

– Вы уж простите нас, Василий Иванович. Мы лечиться сюда приехали, – сдерживая слезы, вступилась за сына мама, – а профессора здешние не берутся ему зрение вернуть, – и она тяжко вздохнула.

– Ах, вот как? Тогда извините меня за неуместное вмешательство. Кстати, великий ученый и российский академик Эйлер, последние двадцать лет жизни будучи слепым, свои самые значительные работы продиктовал своему слуге. А сынок ваш все вокруг видит. Правда, юноша? Есть у меня борода или нет?

– Есть, – ответил мальчик, беря маму за руку и прижимаясь к ней.

– Ну, юноша, тебе слуга не понадобится. К тому времени изобретут такой прибор, чтобы пишущая машинка с голоса печатала. В какую гостиницу вы позволите вас отвезти? И как вас по имени-отчеству величать?

– Званцева Магдалина Казимировна. Мы у знакомого адвоката Петрова остановились…

– Рад буду его повидать. Может, в шахматишки с ним сразимся.

– Только не попадитесь на «мат Легаля», – посоветовал Шурик.

– Это-то я знаю, а вот что ты знаешь – это уж полчуда.

Он усадил приезжих в свою пролетку, говоря:

– А у меня две дочурки, Магдалина Казимировна. Одна постарше, пожалуй, сына вашего будет, другая помоложе. Может быть, когда-нибудь встретятся.

В числе провожавших Званцевых из Томска в Петропавловск, кроме адвоката с женой был и профессор Шумилов, элегантно одетый невысокого роста бородач.

Прямого вагона «Омск – Томск», который на станции Тайга прицепляли к идущему с востока поезду, почему-то не было, и мать с сыном садились в поезд местного значения ветки «Томск – Тайга». А на скучной станции Тайга билетов в спальный вагон первого класса проходящего поезда не было, и чтобы не сидеть в зале ожидания сутки, Званцева взяла билеты в общий вагон третьего класса. Полки здесь были жесткими, и на них сидели, а не лежали. Когда стемнело и седоусый проводник, проходя между открытыми купе и боковыми полками, зажигал в фонарях над дверями тамбуров тусклые свечи, мама забеспокоилась: как уложить сына спать?

На нижней полке сидело четверо: Званцевы, ехавший издалека священник, уже устроившийся на верхней полке, и толстая тетя в пестром платке на голове. Последняя без конца сетовала на то, как тяжело в деревне без мужиков. В хозяйстве у нее пара лошадей, две коровы, и одна из них скоро отелится, куры, утки. А тут еще и сноха у нее оказалась ленивой. Так что со всем самой управляться приходится. Званцева, в свою очередь, рассказала о неудачной поездке в Томск и загадочной болезни сына. Тетка тут же пригласила Званцевых в свою деревню, где есть бабка, умеющая заговаривать от всех болезней. «Она, – уверяла тетка, – непременно парнишке поможет». Говоря это, она не подозревала, какую роль сыграет в судьбе Шурика, а увидев его приготовления ко сну, вмешалась:

– Да что вы, барыня, мы сыночка вашего на третьей полке устроим, багаж оттуда на верхних полатях над окном умнем, а что помягче – на пол между полками уложим, я на них и улягусь, как на перину пуховую. Нам дело привычное. А вы на нижней лягете.

Так Шурик оказался на третьей, багажной полке, рассматривая близкий потолок вагона над собой.

Новосибирск уже проехали и, как сказал зажигавший свечи проводник, ночью будет Барабинск, на полпути между Новосибирском и Омском. А еще на полпути между ним и Уралом – Петропавловск. Но до Барабинска они так и не доехали…

Бывает, что во сне летаешь. Шурик летел, не ощутив страшного удара, сотрясшего весь вагон. И летел он на самом деле между полками и грохнулся на что-то мягкое, упругое. Этим мягким и упругим была толстая разговорчивая тетка, спавшая на чемоданах. Послышались испуганные голоса и стоны. Не все так легко отделались, как он. Убедившись в этом, его мама, переброшенная с одной нижней полки на другую, стала оказывать помощь священнику, менее удачно слетевшему со второй полки. В проходе между полками проковылял проводник:

– Крушение, господа пассажиры. Из вагона прошу не выходить. Тамбуры повреждены. Сам еле жив остался.

Для Шурика это было сигналом к восприятию приключения. Он выскользнул в тамбур. Дверь в него была открыта, а сам тамбур сжат гармошкой. Два пассажира, выходившие покурить, оказались зажатыми. Одного придавило, и он только стонал, другой громко взывал о помощи. Входную дверь в вагон покорежило и приоткрыло. Наружу вела узенькая щель, через которую не протиснуться человеку. Взрослому, конечно! А мальчишке? Не раздумывая, Шурик решил попробовать и, конечно, застрял, высунувшись наполовину.

Было темно, мелькали огоньки бегающих с фонарями людей.

– Глянь, гимназиста зажало. Эй, паря, ты живой или как? – послышался близкий голос.

– Жив я, жив! Помогите вылезти! – хотел крикнуть Шурик, но грудь так зажало, что получился слабый, нечленораздельный звук.

– Вроде пищит. Давай, братва, вытаскивать. Берись!

Мальчик почувствовал мертвую хватку крепких рук на плечах, под мышкой правой руки, высунутой вперед.

– А ну, дружно! Взяли! Подернем! Подернем! Сама пойдет! Сама пойдет! Авось не разорвем…

Послышался треск. Но разорвали не Шурика, а его форму реалиста. И ремень с пряжкой, а главное – сорвало пуговицы на брюках. Шурик стоял на перроне какой-то станции, которую поезд проезжал без остановки, и врезался в оставленные на его пути вагоны.

Придерживая руками спадающие штаны, мальчик спрыгнул с конца платформы и побежал вперед к паровозу, не обращая внимания на крики:

– Куда ты, паря? Врач тебя осмотрит.

То, что Шурик увидел, не поддается описанию. Паровоз серии ОВ, прозванный «овечкой», лежал на боку, скатившись с насыпи. Вместе с ним, тоже на боку, лежал почтовый вагон. Пассажирский был сцеплен с ним, видимо, непрочно, что и спасло Званцевых. Их вагон остался на рельсах со сморщенными тамбурами.

Оставленные на пути поезда товарные вагоны при ударе столкнули паровоз с рельс, заставив его съехать с насыпи, а сами откатились далеко вперед.

– А ну, паря, посвети, я прочту, что в инструкции написано, как крушение оформлять, – обратился к Шурику дядя с фонарем.

– Не могу. Штаны держать надо. Все пуговицы сорвало.

– Странное повреждение. Тогда прочти вот тут. Я посвечу.

В одной руке он держал фонарь, в другой – открытую книгу. И Шурик ночью, при тусклом свете фонаря, стал читать мелкий шрифт инструкции о документах, долженствующих быть составленными при крушении железнодорожного состава.

– Что ты тут делаешь, негодный мальчишка? – услышал Шурик взволнованный мамин голос.

– Он мне важные указания читал, мадам. Славный малый, – заступился за мальчика станционный начальник.

– Как читал? Он не может!

– А я ему фонарем посветил.

– Я вижу, мамочка! Теперь все вижу, – радостно возвестил Шурик, бросаясь к маме и обнимая ее обеими руками.

– Боже мой! Какая у тебя шишка, – говорила она, гладя сына по голове – Неужели видеть стал? Недаром батюшка с нами ехал. Это он мне помог через окно к тебе спуститься. На все Божья воля! Вернул он тебе зрение.

– Портки-то подними, паря, – сказал с улыбкой проходивший мимо мужчина…