Текст книги "Через бури"

Автор книги: Александр Казанцев

Соавторы: Никита Казанцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 35 страниц)

Глава четвертая. РУССКИЙ ВОЛШЕБНИК

Не сверхъестественная сила

Творила эти чудеса.

Лаборатория низких температур не походила ни на зал Иосифьяна, ни на лаборатории в институте Иоффе. Компрессоры с электроприводом, огромные стальные баллоны для сжатых и сжиженных газов, щиты с измерительными приборами, как на электростанции. Если бы Званцев побывал у Резерфорда, эта лаборатория напомнила бы ему Кавендишскую. Правда, огромного маховика здесь не было.

Академик Иоффе позвонил Халатникову, и тот радушно принял московского изобретателя в тесном, но уютном кабинете с дверью в зал компрессоров и баллонов. Выслушав мечтания гостя о сверхаккумуляторе энергии, запасенной в магнитном поле катушки из сверхпроводника, член-корреспондент Академии наук СССР, сухой, подтянутый джентльмен с седеющими висками, с некоторым раздражением сказал:

– Неужели вы думаете, что мы, ученые, не думали вызвать переворот в технике? Эта «загадочная дама», что овладела вашими мыслями, капризна, как сказочная принцесса Турандот. Она возникает при температуре, близкой к абсолютному нулю, когда даже гелий становится жидким, и при повышении температуры хоть на один градус бесследно исчезает. А магнитное поле сверхпроводника, подобно паутинному одеянию этой феи. При малейшем увеличении силы тока, оно пропадает, не желая иметь дело с грубой силой, о которой вы мечтаете. Лишь одев эту прелестницу в некое, пришедшееся ей по вкусу одеяние, имеющее свойства фантастического защитного слоя, можно представить себе накопитель энергии для электростанций. А пока, увы… – и он развел руками, растянув узкие губы в снисходительной улыбке. И она сопровождала Сашу, когда с полной неудачей он возвращался в Москву. Он вздремнул, и ему приснилось, что капризная Сверхпроводимость сбросила защитный халатик, забралась к нему под одеяло и… исчезла, обдав холодом гелия. Саша отчаянно пытался нащупать сброшенное в нетопленом купе одеяло… и проснулся.

– Нет! Рано опускать руки. Остался еще Капица. И магнитное поле соленоида, – сказал он сам себе. – Мы еще поборемся…

Вернувшись из Кембриджа в Москву, Капица получил Институт физических проблем Академии наук СССР.

Когда в прошлый раз академик Иоффе позвонил Петру Леонидовичу Капице по поводу его участия в конкурсе либретто научно-фантастического фильма, Капица сначала отказался. Но, получив отказ в выездной визе для поездки в Кембридж на свидание со своим учителем лордом Резерфордом, он понял, что, хоть и избран академиком Академии наук СССР и назначен директором созданного для него Института физических проблем, все же он оказался на положении узника, которому не доверяют, сделав «невыездным».

В раздражении он не мог взяться ни за какую работу, неохотно разговаривал даже с главным соратником, академиком, как и он, Львом Давидовичем Ландау, отослал безо всякого поручения референта Олега Николаевича Писаржевского, но вскоре вернул его, чтобы посоветоваться по необычному для ученых-физиков вопросу:

– Вот вы – писатель. Звонил Иоффе, настаивает, чтобы я принял участие в конкурсе научно-фантастических сценариев. Что вы скажете, стоит ли?

– Конечно, стоит, Петр Леонидович. Любая ваша работа – фантастика.

– Нет! Работы мои – для научных рефератов, а не для экрана. Пусть экранизируют «Гиперболоид инженера Гарина» Алексея Николаевича Толстого. Как инженер, он прекрасно понимал, что прожигающие лучи фокусируются не гиперболоидом, а параболоидом.

– Мне кажется, – возразил Писаржевский, – что Толстой намеренно допустил эту неточность, намекая гиперболой в названии романа на его преувеличение, гиперболичность. Главным своим достижением, как он мне говорил, он считал предсказание им фашизма.

– А что, если я тоже допущу гиперболу такую, как потрясение капиталистических основ обесцениванием на их биржах ценностей, скажем, появлением на рынке искусственных алмазов и бриллиантов, полученных неким нашим ученым в лабораторных условиях?

– Прекрасный замысел, Петр Леонидович. Я присудил бы вам премию.

– Премия – черт с ней! Мне, сидя взаперти, надо отвлечься. Ни к чему руки не лежат. Ладно, напишу для смеха такое графоманское произведение, а вы отошлите и проследите.

– Будет сделано, Петр Леонидович, – заверил Писаржевский.

Спустя неделю Капица снова пригласил помощника и передал ему рукопись:

– Вот – набодал, по вашему совету, посмотрите, перепечатайте и отошлите.

– Будет сделано, Петр Леонидович, – отчеканил Писаржевский, снимая трубку зазвонившего телефона. – Институт физических проблем, кабинет академика Капицы. Здравствуйте, Абрам Федорович. Вы из Ленинграда? Передаю трубку Петру Леонидовичу.

На этот раз академик Иоффе позвонил по поводу Званцева, полного всяческих идей, и просил проконсультировать его.

– Я выполнил ваше предыдущее пожелание о научно-фантастическом сценарии, выполню и это. Пусть приходит.

– Кстати, он ваш конкурент по киноконкурсу.

– Очень любопытно, – сказал Капица прощаясь, и обратился к Писаржевскому: – Явится некий инженер Званцев, проведите его ко мне.

– Будет сделано, – четко, как всегда, ответил Писаржевский.

И через два дня ввел в кабинет академика Сашу Званцева, вернувшегося из Харькова.

– Рыбак рыбака видит издалека, – шутливо встретил его Капица. – Вы такой же фантазер, как и я. Мне про вас академик Иоффе говорил.

– Что вы, Петр Леонидович. – Я не волшебник, я только учусь.

– Знаем мы вас, как вы в шашки играете, – цитируя Гоголя, произнес в тон посетителю Петр Леонидович Капица.

– Только в шахматы, если пожелаете.

– Не умудрил Господь, – покачал головой академик. – Вы чем, гелием интересуетесь? Пойдемте, покажу, – предложил академик Саше.

Он провел гостя в лабораторию двух уровней и показал компактную машину в металлическом кожухе.

– Все приписываемые мне чудеса заключены в этом простейшем устройстве – турбодетандере, в котором гелий сжимается до многих атмосфер. Выпускаемый в большое пространство, при расширении он охлаждается, становясь жидким. Вот смотрите, я включаю турбодстандер и впускаю в него из баллона газ гелий, а вот из этой трубочки стекает жидкость. Видите? Это тоже гелий, только уже жидкий. Вот мы сейчас нацедим его в сосуд, и я покажу вам фокус.

Как зачарованный смотрел Званцев на заполнявшуюся емкость. Академик, как заправский фокусник, засучил рукав выше локтя и, к ужасу Званцева, опустил руку в жидкость с температурой близкой к абсолютному нулю.

– Что вы делаете! – воскликнул Званцев.

– Доказываю безвредность такой операции. При соприкосновении кожи с жидким гелием вокруг нее мгновенно образуется газообразный слой, служащий прекрасной теплоизоляцией, – невозмутимо произнес Капица, вынимая совершенно сухую руку и спуская рукав.

– Я на двери своей лаборатории вывесил объявление: «Не входи!», хотя смотреть в моей «невходишке» было нечего, – сказал Званцев. – Вам же следует объявить, что нервным особам вход сюда запрещен.

– Нервным и дуракам, – смеясь, дополнил академик. – Если интересуетесь жидким гелием, то я обнаружил в нем свойство сверхтекучести – через любую трещинку, озорник, выльется, имейте в виду. Емкости должны быть безупречными.

– Я интересовался жидким гелием, мечтая о сверхпроводимости для накопления энергии, пока Халатников не разочаровал меня.

– Могли к нему и не ездить, я бы сразу объяснил, что с нею энергии много не накопишь. Я сам интересовался у Резерфорда накоплением энергии.

– И накапливали ее в сходу затормаживаемом маховике. Ради этого я к вам и напросился.

– Всему есть предел прочности. Маховик грозил разорваться на части, пробить стены и вылететь из здания. Раскрученного до предела и мгновенно нагруженного электрогенератора моего маховика, со сверхмощными магнитными полями, для опытов едва хватило. И то спасибо. Шуму они наделали много.

– Я потрясен, Петр Леонидович, вашими достижениями. Вы действительно волшебник.

– Польщен похвалой своего конкурента.

– Что вы! Какой я конкурент.

– Как же! Мне Иоффе рассказал, что вы участвуете в конкурсе сценариев. Вы о чем написали?

– Об угрозе столкновения Земли с космическим телом… О пире во время чумы на Западе и электрическом орудии, с помощью которого расстреляли это тело наши ученые.

– Так. Теперь понятно, что вас ко мне привело.

Они дружелюбно расстались. Со встречи Саша уносил новую, возникшую у него после всего увиденного идею накопления энергии. И в самую тяжелую для него пору сплошных неудач, получил от Капицы огромный творческий заряд.

Глава пятая. СЛУГА ДВУХ ГОСПОД

Он металлургии радетель,

Держа заветное в секрете.

Спускаясь по лестнице с вершины наркоматской власти, Званцев встретил в главном вестибюле низкорослого, но высокомерного, как он прежде назывался, бывшего управляющего Белорецким металлургическим комбинатом Кожевникова.

– А вы что тут делаете, молодой человек, который студентом ни в огне не горел, ни в воде не тонул? – окликнул он Сашу.

– Здравствуйте, товарищ Кожевников. Я работаю здесь заместителем главного механика металлургической промышленности.

– Что? Бумажки пишете? Письма рассылаете? Да как же вам не стыдно начинающему инженеру? Вам с машинами надо возиться, а не штаны на наркоматских стульях просиживать! – и он от важности надулся, как индюк.

– Вы меня простите, товарищ Кожевников. Но я не обо всем могу вам рассказать, – сказал, как можно спокойней Званцев и направился к выходу. Кожевников остолбенел.

По Солянке проходил, как смеялся Саша, его «персональный трамвай». Он вскочил на подножку последней двери. Трамвай шел по мосту через Яузу. Оставляя справа Таганку, он затем миновал Заставу Ильича, но вот, нырнув под железнодорожные пути, двинулся по шоссе Энтузиастов, вдоль забора завода «Серп и молот».

Саша, выйдя из тамбура и держа портфель в руке, спустился на трамвайную ступеньку. В портфеле у него была огромная ценность. Говорят, события жизни повторяются дважды, один раз в форме трагедии, другой раз в форме фарса. В портфеле находилась герметичная жестяная коробка, вмещавшая три вторых обеденных блюда, которые Саша брал в наркоматской столовой, как когда-то в 1920 году он носил в судках через весь город Омск полагающиеся работникам губздрава два обеда из сумасшедшего дома. После перегибов коллективизации и развертывания индустриализации с продуктами во всей стране стало совсем худо. Ввели карточки. Жестяная коробочка с наркоматским обедом была большим подспорьем для званцевской семьи в Подлипках.

Саша внимательно следил за тем, как трамвай въехал на горбатый мост через железнодорожные пути и, прежде чем вагон разогнался по спуску, спрыгнул со ступеньки, пробежав вприпрыжку несколько шагов.

Пройдя остаток горбатого моста, он повернул налево и пошел вдоль проложенных в выемке железнодорожных путей. Остановился у второй проходной, противоположной главной, на Красноказарменной улице. От этой проходной до лаборатории электрических машин было совсем близко. Покинув наркоматскую «вышку», здесь Званцев погружался в свою «пещеру». Здесь он отдавался своему любимому изобретательству. Он выполнил пожелание Иосифьяна и математически представил разряд гипотетического конденсатора на катушку электроорудия.

Когда работа была закончена, Званцев в изумлении увидел, что получил формулу магнитного колебательного контура. Но главное, он обдумывал посещение Капицы, его турбодетандер и баллоны со сжатым до двухсот атмосфер гелием. Ведь это же огромный запас энергии!

В ту пору имеющиеся материалы не позволяли Капице у Резерфорда сделать надежный маховик, отдающий мгновенную мощность. Жидкий гелий и баллон в двести атмосфер навели Званцева на мысль о том, что механический маховик можно заменить гидравлическим. Если гидротурбина питается водой, находящейся под давлением двести атмосфер, это все равно, что она подперта плотиной в две тысячи метров высотой и мгновенная мощность в турбине при одновременном включении электропушки вместе с газом в 200 атмосфер будет колоссальной. Надо создать турбогенератор, преобразующий энергию воды под таким огромным давлением лишь на долю секунды и отдающий ее снаряду невиданной дальнобойности.

Но все это было сыро, он не мог посоветоваться даже с Иосифьяном, который был занят на XVII съезде ВКП(б) своим восстановлением в партии. Съезд, а точнее говоря Киров на нем, восстановил Андроника в партии. Радостный, прибежал он в лабораторию. Но оценить заумные идеи Званцева не смог.

– Слушай, друг! Я сейчас ничего не понимаю. Иди в наркомат и выбивай средства на устройство задуманной тобой установки.

В один из следующих дней Званцев стоял перед важным сотрудником наркомата по финансовой части с фамилией великого русского математика Чебышева. Сродни ли ему, неизвестно, но подлинным открытиям математики обогащавшим науку, он предпочитал такой счет деньгам, который обогатил бы вверенный ему отдел и с напыщенной назидательностью поучал:

– Молодой человек, я знаю, что товарищ Орджоникидзе когда-то поддержал вас, но едва ли ради таких трат. Мы не настолько богаты, чтоб субсидировать на много лет вперед пусть и самые перспективные изобретения.

Закончив свою вторую смену, на этот раз в ВЭИ, после двенадцати часов ночи, опечаленный, Саша отправился из Лефортова на Ярославский вокзал. Никакого прямого сообщения общественным транспортом не было. И Саша использовал в таких случаях своеобразный способ передвижения. На улицах Москвы появились легковые машины Горьковского завода имени Молотова, прозванные «эмками». Запасное колесо у них было вынесено наружу за багажник. Припустившись, можно было догнать машину и пристроиться на бампере, держась за этот выступ.

На не управляемых светофорами перекрестках машины притормаживали. И если поворачивали и ехали не в нужном направлении, Званцев соскакивал на ходу и выбирал себе другой попутный объект, пока не добирался до Ярославского вокзала.

Как правило, полупустая электричка через полчаса доставляла его в Подлипки, и он шел в свою квартиру, предвкушая радость семейного очага и утоление голода из жестяной коробки, в которой хранился наркоматский паек. Сегодня он не знал, как передать постигшее его поражение. Но дома его подстерегала новая неприятность. Его ждали две женщины – жена и мать, которые препирались по поводу того, кто должен встречать его с работы.

– Магдалина Казимировна, я уже просила вас не омрачать мне встречи с мужем.

– Никто не может отнять у матери право обнять сына. В вашем распоряжении спальня.

Две женщины не могли ужиться в одной квартире, и Саша уже знал, что нынешний конфликт был лишь одной из многих схваток. Все это вело к большему разладу. Чтобы его предотвратить, Петр Григорьевич последнее время подыскивал близ Москвы дачу, которую мог бы купить на привезенные из Омска деньги. Разумеется, Саша добавил бы недостающую сумму.

Во время своего отпуска приехал в Москву Коля Поддьяков. Побывал у начальника ГУМПа Тевосяна, проверявшего рекомендацию главного механика.

– С запасными частями к металлургическому оборудованию знакомы? – хмуро спросил Тевосян, глядя из-под насупленных бровей.

– Отлизал, как обоих своих сыновей.

– За их обработкой следил?

– Еще как! И жаром, и водой, и стружку снимал. И в школе, и в институте, а особенно на заводе.

– Шутку любишь?

– Шутка – двигатель культуры, Иван Тевадросович.

– Жди вызова, как в Москве квартиру подыщу…

«Убит Киров. Выстрелом в коридоре Смольного», как шептали по городу. Сталин срочно отправился в Ленинград, где произошло убийство. Ползли слухи, будто раньше рокового телефонного звонка сталинский поезд с салон-вагоном уже стоял наготове, и паровоз был на всех парах.

Убийца – некий Николаев, никому неизвестный.

Званцев не мог отделаться от навязчивой мысли, что за несколько дней до этой трагедии к ним в ГУМП приезжал с юга безликий инженер Николаев.

– Если везде отказали, разве съезд честного человека в партии восстановит? – говорил он. – Там, на семнадцатом, кто сидит? Те же партийные бонзы, что за утерю партбилета на голодную смерть обрекают. Я уж к вам зашел, может, где в Тмутаракани найдется какое завалящее место для инженеришки. В дворники не берут. Образование не позволяет. На видные должности, будь ты хоть пять пядей во лбу, исключенного с потерянным партбилетом не берут. Кем угодно готов наняться. Поеду в Ленинград (зайцем, штрафа все равно нечем заплатить!). Прямо хоть карманником становись или Раскольниковым, как у Достоевского, – наговорил всякой чепухи и ушел, оставив после себя неприятный осадок.

– Такого не порекомендуешь. Пропащий человек, – заметил Золотарев.

Неужели это тот самый Николаев? Ведь апелляции исключенных на имя партсъезда проходили через Кирова, а он, Киров, произнес замечательную речь, восхваляющую товарища Сталина. Конечно, у Званцева не было никаких доказательств, и он очень болезненно воспринял гибель второго человека в стране, который достоин был заменить Сталина.

Говорят, Сталин в Ленинграде велел привести убийцу. И когда тот, упав на колени, стал лизать ему сапоги со словами: «Это они! Это они!», он ударил его сапогом в лицо. Чекисты уволокли преступника в коридор.

Эхо подлого выстрела имело страшные последствия. И, прежде всего, в семье Званцева. Приехав ночью от Иосифьяна с намечающейся идеей гидравлического маховика и полной жестянкой жаркого из наркомовской столовой, Саша застал Инну и ее мать в слезах.

«Оказывается, – писал он Косте, – вечером был арестован Александр Яковлевич Шефер, этот безупречный инженер, энтузиаст индустриализации и боец трудового фронта грозящей войны. Он никогда ни в чем не был замешан, не состоял в партии и не высказывал своего мнения ни по поводу уродства коллективизации, ни по поводу взглядов оппозиционеров. Он как провалится в бездну. В ГПУ, куда на протяжении нескольких лет обращались родственники, сообщали, что среди заключенных такой не числится.

Грозная «тройка», даже без допроса обвиняемого и суда над ним с привлечением защиты, присудила его к высшей мере – десяти годам лишения свободы без права переписки. Это означало расстрел. Даже эти горькие сведения несчастной Валентине Всеволодовне удалось получить как-то со стороны.

Родители мои успели переехать в купленную дачу. Инна могла приютить осиротевшую семью в освободившейся комнате.

Утром в электричке я только и слышал о злодейском убийстве, и о том, что «враги народа поднимают голову». В наркомате была полная растерянность.

С Точинским пришлось объясняться самому.

Говорят, что к начальству никогда нельзя обращаться с двумя просьбами. Я нарушил эту чиновничью заповедь.

Инна должна вскоре родить, и я устроил ее в родильный дом имени Крупской, один из лучших в Москве. Точинскому я сказал:

– Как вы знаете, инженер должен всегда расти. И если я от главного механика металлургического завода вырос с вашей помощью до заместителя главного механика всей металлургии, то именно с вашей помощью я могу теперь перейти на самостоятельную работу главного инженера или технорука опытного завода ВЭИ, с которым творчески связан.

Точинский подпер щеку рукой и с укором сказал:

– Покидать нас хотите? Не ожидал. Может, жалование прибавить?

– Heт, лучше выполните еще одну мою просьбу.

– Ну, что еще может быть хуже? – и Точинский положил оба кулака на стол. – Валите уж оптом.

– Я жду ребенка. Его нужно отвезти под Москву, в Подлипки. Начинать с просьбы на новом месте работы считаю неудобным, а у вас, может быть, заслужил такую любезность.

Точинский зажмурил глаза и рассказал притчу:

– В истории есть легенда, будто бы царь Соломон, выслушав двух женщин, считавших каждая себя матерью одного ребенка, вынес соломоново решение. Спросил, какая из женщин согласится, чтобы он разрубил ребенка пополам и каждой дал по половине. И когда одна женщина, поджав губы, согласилась, а другая зарыдала, отказавшись от ребенка, он отдал ей дитя со словами: «Настоящая мать согласится на воспитание ребенка у другой женщины, но никак не на его смерть». У нас с вами другая ситуация. Пополам вас уже разрубили между ГУМПом и ВЭИ. Поэтому я соединяю две ваших просьбы в одну. Я дам свою машину для того, чтобы вы доставили домой своего ребенка в целости и сохранности, когда это потребуется. Но до этого вы продолжите работу у нас, – и он встал.

Так закончилась моя работа в родной металлургии, о чем с грустью пишу тебе, дорогой мой Костя, в дорогой мой Белорецк», – и Саша запечатал письмо. Оно теперь пойдет к Уральским горам с надежным попутчиком.

Все изменилось в жизни Званцева. Он привез живой комочек, которому предстояло в жизни стать военным моряком, капитаном первого ранга, командиром защиты с воздуха всех военных флотов СССР.

Саша перешел на работу в опытный завод. Но Иосифьян, придумавший эту комбинацию в расчете на то, что директором завода был его земляк Сомхиян, не рассчитал, что технорук, на место которого он прочил Званцева, уходить раздумал. И пришлось стать Званцеву начальником производства. Да и техноруком бы он теперь, беспартийный, к тому же еще и зять врага народа, выглядел мало подходящим.

Но во всякой туче бывает просвет. И в январе 1936 года Иосифьян ворвался в служебный кабинет Званцева с газетой «Известия» в руках:

– Ты знаешь, знаешь… Твоему сценарию «Аренида» на международном конкурсе присудили высшую премию. А третью премию, знаешь кто получил? Знаменитый Капица – наводнил в фильме рынок искусственными алмазами и брилиантами. Паника, кризис! Он мог бы предложить что-нибудь похлеще и явно уступил тебе. Я покажу газету директору ВЭИ, подниму твои акции.

Но денег на гидромаховик наркомат так и не дал. Он уже не походил на ВСНХ. В нем былые бюрократические цветочки превратились в махровые ядовитые плоды.

– Слуший, кацо. Всяким пролазам лягушачьими прыжками по партбилетовым ступенькам можно забраться на гору, где Серго с Кировым высоко стояли и далеко видели, а жабьи мозги пролазы так внизу в болоте и оставили и дальше своей пасти не видят. Кого бы проглотить?». И то, что для людей мыслящих деревянная трубка была убедительнее свернутых трубами ватманов с расчетами и чертежами на столах важных денежных жаб, говорит о движении в сторону. И нет простора прогнозу. Пусть пока электропушки с киноэкранов стреляют. Это уже не пара пустяк! Подводная лодка «Наутилус» десятилетиями плавала по страницам книг, а все-таки вышла в море. Нет, я все-таки все это выложу директору ВЭИ, чтобы поднять твои акции. Иметь такого лауреата во главе производства – не пара пустяк.

Но Рабинович холодно отнесся к премии Званцева.

– Не инженерное это дело, – назидательно сказал он. – Вот Алексею Толстому – перо в руки, а начальнику производства – заказы выполнять без задержек надобно. Недовольства много. Ей-Богу, я не решился бы поручить опытный завод Владимиру Владимировичу Маяковскому, хоть тот и страстно призывал стихом: «Твори, выдумывай, пробуй!». Подыщите себе другого заведующего производством. Менее отдающегося кино, театрам и литературе. А то ваш протеже позволил себе выступить с пением на заводском вечере перед подчиненными арии Дон-Жуана. Так авторитет не зарабатывают.

Званцеву ничего другого не оставалось, как самому уволиться в поисках места работы. В вестибюле одного из ближних к вокзалам многоэтажных домов Сашу привлек своеобразный лифт с открытыми непрерывно движущимися кабинами. Правая спускалась, а левая поднималась, словно нанизанные на нить четки, а потому называвшимся «Pater Noster».

Люди на ходу входили или выходили из кабин, дождавшись, когда они поравняются с нужным этажом.

– Входите, входите, – потянула Сашу за руку бойкая, миловидная девушка, заметив его замешательство. – Здесь, как в метро, надо встать на бегущую дорожку. Вам на какой этаж? – просила она, когда лифт уже поднимался.

– На третий, – наугад назвал Званцев.

– Я так и знала, что нам вместе. Меня зовут Муся. Я работаю в Центральном конструкторском бюро редукторостроения. Вы его ищите, я вас раньше не видела. У нас два начальника. Директор Ничепоренко Остап Тарасыч. Хитрый хохол, как мы его зовем, и жадный. Если вы заказчик, то к нему. Он цену заломит. Торгуйтесь. Если с нами работать хотите, то – к главному инженеру Александру Ивановичу Мишарину. Веселый человек, сибиряк. Когда надо говорить: «На всякий случай» или «Для безопасности» – он говорит: «Для опасности». Чудак невозможный, толстый и милейший наш человек! У нас два главных отдела: проектный и научно-исследовательский. Первым заведует добряк Хвостов, хоть «граф» – а практик, вторым – злыдня Сапрыкин, он же парторг. К нему на поклон надо к первому идти.

Не успел Саша вставить слово, как оказался в просторном помещении с выгороженным для дирекции «аквариумом» с двумя сдвинутыми вместе письменными столами.

Званцев открыл стеклянную дверь и поздоровался.

– Здоровеньки булы, – отозвался директор. – С заказом затейливым – до мене. За работой руку протягаете – так вот к ему, – и он указал на своего визави.

Званцев Александр Петрович. Окончил Томский технологический институт в 1930 году. Работал главным механиком Белорецкого металлургического завода.

– Тогда в прокатном цехе ты с ремонтом редукторов повозился?

– Повозился, – признался Званцев.

– «Теперь для опасности» с бумагоделательным цехом повозишься, нашим проектным отделом заведуя. Томичу-инженеру восемьсот эр по полнолуниям.

Званцев выбрал место в центре первого ряда, взяв себе обычную чертежную доску, чтоб чертить самому, а выданный ему письменный стол поставил рядом, чтобы просматривать на нем работы подчиненных. При этом сам он развернулся лицом к чертежному залу, где все доски поставил под углом, чтобы видеть, кто и чем занимается.

Поначалу это не всем понравилось, и бывший заведующий «граф» Хвостов был подослан к новому начальнику, чтобы выяснить, на что тот способен, кроме перестройки чертежных рядов и роли надсмотрщика.

Но цели своей – резкого повышения дисциплины, прекращения занятий посторонними делами и чужими, «левыми» чертежами – Званцев мгновенно добился.

Александр Иванович Мишарин прогуливался между обновленными рядами своей армии и тихо говорил себе под нос:

– «Не плохо для опасности». Совсем не плохо! Все как на ладони.

А в директорский «аквариум», пользуясь отсутствием главного инженера, прошмыгнул Сапрыкин.

– Это возмутительно, – прошипел он. – Опять на видную должность без согласования с треугольником проползла беспартийная гнида!

– Як так – без треугольника? Муся-парторг сама его сюда привела. «Для опасности» при мене с ним балакал. А вот и ты подоспел. Приказа я еще не подписал, – с хитрецой добавил Ничипаренко.

– Як да як! Да вот так! Вспомните, как эту «научную каланчу» на работу взяли? Гарцует, як гетман. Сажень проглотил и страшится хоть каплю горилки из хрустальной вазы не пролить. Тоже мне Петрусевич Альфред Иванович. Копни – вереница шляхтичей объявится, – Сапрыкин, желая польстить директору, старался ввернуть украинскую мову, плохо ее зная.

Остап Тарасович поморщился.

– Вон наш Александр Иванович новые чертежные ряды проверяет. Вернется, можете побеседовать, – на чистом русском языке ответил парторгу директор.

– И верно, наш Олесь Македонский обходит дружины свои. Убеждается, все ли стекло в Красное море.

– Ежели бородатым анекдотом блеснуть хотели, то не «стекло в Красное море», а образовалось Мертвое море, как Александр Великий по малой нужде остановил войска, – снисходительно поправил Ничипаренко.

Парторг смутился и ушел.

Первым, принеся два листа с разными зацеплениями, пришел к Званцеву его предшественник Николай Иванович Хвостов.

– В нашем перманентном соревновании с научно-исследовательским отделом мы постоянно боремся за тип зацепления зубьев. Мы по старинке за эвольвентное, а они разработали с появлением у них Петрусевича выгодную технологию обработки зубьев по окружности в гипоидном зацеплении. Вот им и хочется куда-нибудь ее всунуть. Так на чем нам остановиться, Александр Петрович, для бумагоделательных машин Северного комбината, – и Хвостов развернул перед Званцевым два чертежа.

«За советом пришел или прощупывает?» – мелькнуло у Званцева.

– У вас в прокатных цехах какие зубья чаще срабатываются? – продолжал спрашивать тихий Хвостов.

– Металл срабатывается там, где трется. В идеале зубья должны обкатываться друг по другу. И я бы меньшую зубчатку делал бы вообще без зубьев.

– Как это так? – поразился Хвостов.

– Вместо зубьев хорошо бы поставить набор одинаковых шлифованных шарикоподшипников, плотно насажанных на стальную ось. Зубья останутся только на большой, они и будут толкать, вращая шарикоподшипники. Никакого скольжения, одно перекатывание.

Вот что значит поработать и на Уральском металлургическом, и на шведской фирме «SKF», – восхитился Хвостов.

Но в чужой монастырь со своим уставам не ходят. Беззубые зубчатки поставим на какой-нибудь менее ответственный объект. Даже не трущиеся зубья надо обкатать, – и Саша улыбнулся.

А почему зы выбираете нашу эвольвенту, отказываясь от гипоидной? – сдерживая радость, поинтересовался Хвостов.

– Гипоидная передача хороша для перекрещивающихся осей. В нашем случае это внесет дополнительные трудности. Другое дело – автомобиль, трактор или тепловоз, который завтра вытеснит паровоз, какой бы совершенной паровой машиной он ни был.

– Значит, опять наша взяла, – обрадовался Николай Николаевич. – Наше соперничество прозвали «войной Алой и Белой розы».

– Какого же мы цвета? – рассмеялся Званцев.

– Где парторг Сапрыкин, там и платочек алый от хронического насморка и склонности к апоплексии.

– Нехорошо, нехорошо так, – покачал головой Званцев. – Индустриализация – дело общее.

– И не жалейте этого злыдня. Он узнает о вашем решении, сразу же побежит с жалобой к нашей «ученой каланче», научному руководителю бюро Петрусевичу Альфреду Ивановичу. Будет во всю Ивановскую вопить: «Опозорить новичок нас хочет. Зубчатку, как старушечий рот, без единого зуба предлагает».

– Что ж, ваш знаток зацеплений напомнит, что зацепление в роликовых передачах без зубцов обходится, но роликовые цапфы в подшипниках трутся и изнашиваются.

Хвостов отправился по чертежным рядам с сообщением, что на этот раз наша взяла и что новый заведующий проектным отделом – «дока-парень», самого Петрусевича вместе с Сапрыкиным не боится, по-своему, по-нашему дело поворачивает, на авантюры не идет, и сработаться можно.

Дошла очередь до Мишарина, сказавшего:

– Вот что значит, Томск «для опасности» взять!

Званцев обрел авторитет. Работа в «Оргаметалле» была близко от трех вокзалов, оставалось время на завершение романа. Но все всегда меняется в мире и далеко не всегда к лучшему. Помещение «Оргаметалла» с лифтом «Pater Noster» осталось минувшей мечтой, и Бюро редукторостроения переехало на опытный завод или, другими словами, «на край света», куда надо было добираться полтора часа: на электричке, потом до конечной тогда станции метро «Парк культуры», откуда приходилось идти, как канатоходцу, по парапету набережной, где с одной стороны была непролазная грязь, а с другой – холодная Москва-река.