Текст книги "Берега светлых людей"

Автор книги: Александр Кутыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц)

– По крышам далеко не убегайте, сгинете не то – тут их тьма! – кричали готские дядьки молодым бойцам, сигавшим с краёв высоких охлупов на тростниковые кровли. Скинув в пылу ратного экстаза кожуха, они сверкали своими снежными с алым крапом телами по-над узкими, перетекавшими народом, улицами посада.

Северяне продавливали оборону, рубились, крутясь, стоя на колене и лежа, втекали в пылившее глиной домов предместье, неслись, вопя, догоняя кого-то, не догнав, искали новую цель.

Сарос взмахами двух крыл – щита и меча – гнал свои отряды в задуманном направлении. Люди слушались плохо. Захлебнувшиеся восторгом сечи, его бойцы бегали за спасавшимся народцем, до сего момента знавшим лишь молот, тяпку да куль за спиной.

Воители лесного края врывались в хаты, секли мечами пахнувшую дымком пустую черноту перед собой, приглядывались, крошили посуду и утварь. Заслышав крики товарищей, попавших в окружение ещё бившихся смельчаков из горожан, вылетали на ясный свет, бежали, не оглядывались, ухали мечами, пинали ногами, со знанием дела сверху вниз секли наискосок непокорных, выкручивались, прогибались, подсаживались и вновь секли, секли, и дальше неслись, сверкая белыми очами.

Посад опустел. Шевелились, смотрели и предсмертно фыркали раненые...

Сарос рассматривал из-за домов широкую площадь. Там было тихо. На другом краю мощёного плаца, меж дворцов и по майданам стояли ряды железного доспеха. Густой лязг металла звучал представительно.

– Эй, косачи, что за свадебный наряд?! – Сарос, отвернувшись от херсонесцев, с отеческой тревогой обратился к распоясавшимся молодцам своим. – Всем одеться! Посмотрите, каков убор на той стороне – с красными перьями! – изумлялся конунг. – Пощиплем?!

Гул рвения ответил ему.

Сарос быстро пошёл по опустевшему проулку туда, где должен был ждать Карл. Вокруг вождя крутились постоянно воины. Все чутче чуткого слушали его распоряжения, с волнением высматривали парад ратной роскоши и пытались угадать намерения главнокомандующего насчёт следующих действий.

Покинутую северянами арену побоища занимали откуда-то вдруг взявшиеся бабы и мальчуганы: лили слёзы, переворачивали побитых, разыскивали своих, плевались на чужих, закрывали страдальческие лица руками, ничком припадали к телам...

Лежавшие недвижно и в агонии люди ещё вчера были деятельны...

Одни пошли в бой, надеясь на успех и добычу, – собирались когда-то предстать перед лесным своим стойбищем с лошадьми, навьюченными честно добытым добром.

Другие таили на своих застывших и бесцветных ликах печать жути, злобы, неизбежности. Одни из них ещё вчера копошились над каким-нибудь ключиком – чтоб мягче вертелся в замке, вторые кропотливо расклёпывали пруток – чтоб с оси не слетало колёсико, третьи – ещё что мастерили... Эти мужчины, ночью слыша плач малых своих чад, войны не желали. Их призвали из дворцов, укрывшихся за войском. Конечно, не на погибель – ибо редко какая власть стремится к переводу собственного народа, создающего ценности на всех и рождающего себе смену. Ведь смена смердов вскармливает смену избранных, которые руководят обществами...

* * *

Карл ждать сигнала не стал. Понимая свою роль в этом приступе, решил с первыми же движениями главного соединения ввязаться в битву. Отряд его был невелик. Морские рубаки, чувствовавшие себя в море, подобно птице в небе, перед завалом растерялись. Отбежав, настаивали пройти стороной к основным силам. Но Карл был неумолим и настойчиво звал в отвлекающую атаку.

Моряки и разведчики опасливо подступались к преграде, но когда увесистые камни начинали долетать до них, метнув наугад дротики, пятились назад, постоянно оглядываясь во все стороны. Никого, кроме встававших в полный рост над завалом горожан, поблизости не было.

Защитники, узрев перед собой малую силу, вышли из укрытия и побежали на стушевавшихся готов. Чем бы всё здесь закончилось – неизвестно, но вдруг защитники отчего-то замерли, а после стремглав бросились обратно. Вскорости завал перед Карлом опустел сам собой.

Подойдя самым берегом моря к посаду, отвлекающий отряд занял дорогу, преграждённую стеной, и стал ждать. Вскоре Карл с товарищами увидели жёлтый дым над лагерем главного соединения и пошли в атаку... Но приблизиться к стене у готов не было никакой возможности – шквал камней обрушился на них, стрелы попадали точно в цель...

Из оставшегося за спиной завала набрали полуразбитых щитов, большие ветви кустарников и перенесли поближе к городскому укреплению. Чтобы горожане не изгалялись дерзкими и, наверное, срамными выкриками, люди Карла, засев в трескучем своём логове на самой дороге, стали постреливать из луков по крикунам и простакам, словно охотясь на зверьё, вышедшее к ручью и успевшее лишь оглянуться и прислушаться перед питьём...

Готы, конечно же, боялись вылазки, а потому без конца озирались по сторонам, в который уже раз изучали позади себя дорожки к отступлению, а то и бегству. Но оборонительный рубеж вдруг стих, потом загудел, вскрылся множеством лазеек, и оттуда выскочила огромная толпа народа. Ужаснувшиеся такому натиску готы выстроились плечом к плечу, укрылись щитами, ощетинились копьями, изготовили дротики и ангоны. Но городской люд устремился мимо них. Взламывая своими же руками возведённый завал, подобно саранче на ветру, утекали посадские по берегу в поле, к ближайшей долине... Готы крутились вокруг себя и собирались, хотя не понимая здесь ничего, атаковать беглецов, но столпотворение было просто сумасшедшим: топот множества ног напоминал каменную лавину с гор! Готы в недоумении лишь сторонились и пропустили мимо себя всех, остерегаясь быть попросту сметёнными. Замыкали толпу задыхавшиеся от страха бабы и лупоглазая ребятня.

Карл с отрядом через проломы вошёл в посад. Осмотрели брошенные дома, услышали шум впереди и пошли на него.

* * *

Карл молча подошёл к Саросу.

– Павшие есть? – угрюмо спросил Сарос.

– Двое. Многие стрелами потыканы. Некоторые в живот.

– Беда! Тут все побиты, потыканы... – Сарос раздосадованно потряс головой и тревожно вздохнул. – Голова разбита – ерунда; руки-ноги поколоты – плохо!

– Сколько же их за площадью?! – Карл и спрашивал, и удивлялся, и расстраивался.

– Всех-то если наших запущу, те щеглы яркокрылые не устоят! – зло размышлял Сарос, сначала кивнув на незадействованное войско, замершее на видной всему городу возвышенности, а затем потрясая мечом в сторону немой армии за площадью. – Но наших побьют немало. И раненых будет не счесть. Куда потом с ними?.. Тут народ остроглазый: до дома добраться не дадут – добьют и раненых, и всех нас!.. Что-то жаль мне, Карл, армию.

– От них кто-нибудь выходил? – Карл, не мигая, смотрел на ссутуленного Сароса сверху вниз.

– Молчат, – ответил конунг, отворачиваясь. Чуть повернув голову к разведчику, буркнул: – Иди... Говори.

Карл кивнул, бросил щит, фракийскую кирасу. Ровной поступью вышел на площадь. Сделав ещё с десяток шагов, остановился и поднял на уровень головы левую руку.

По шеренге заморских полков пробежало лёгкое волнение. Раздался гул мужских голосов. Вскоре на встречу с Карлом вышли трое.

Сарос, сидевший на корточках в проулке и расслабленно опиравшийся спиной на шершавую стену, приказал-рявкнул ближайшим к себе, чтобы к Карлу отправили ещё двоих – поосанистей. Роальд кивнул двум гвардейцам – те, безоружные, прикрыли спину главного переговорщика.

Троица с городской стороны, завидев шевеление в пыльных проёмах посада и появление ещё двух богатырей, переглянулась меж собой и решила остановиться там, докуда дошла. Готам пришлось сделать ещё несколько шагов, чтобы встреча происходила ближе к середине площади – границе между враждебными станами.

– Сбросить вас в море? – вместо приветствия спросил Карл на языке Эллады.

Стоявшему посередине переговорщику от города очень неприятный, отвратного вида толмач довёл смысл обращения. С ледяным лицом римлянин ответил.

– От вашего множества нам только одно огорчение – крестов придётся много городить, чтобы вас развесить отсюда и до того места, откуда ваше звериное стадо прибежало.

– Не стану спорить: для вас проще сложить оружие, нежели нас – хоть бы и павших, всех перевешать. Работа не самая лёгкая, она займёт вас до следующей зимы, – не ожидая перевода, ответствовал Карл на языке Рима. – И гордый муж зря считает стадом нас, а не своих людей!

Глаза римлянина в белом плаще с красной полосой блеснули. Он набрал воздуха тонким, с вдавленными ноздрями носом и ответил:

– Это глупцы считают, что мы не можем драться с варварскими полчищами! Посмотри мне за спину и содрогнись, простак, от мощи той! Побыстрее влеки свою свору подальше, да не забудьте прихватить зажаренные тела своих морячков, от которых уже второй день мы не можем отогнать облизывающихся собак. Пожгли бы всех, но, надо признать, быстры ваши судёнышки!

Карл выяснил у толмача значение некоторых слов из речи римлянина. Лицо его не дрогнуло ни единым мускулом. Он продолжал в выбранном изначально тоне.

– Ваше железо для нас не прочней вонючей шагрени!.. Морского боя не видел никто, хотя, признаться, мезийцы – хорошие моряки!.. Кто знает, может быть, вы подманили злокозненным бочонком вина к себе один-единственный и самый худой кораблик, а после и пожгли его? Теперь же хотите показать нам наших глупцов, о коих мы и сами не сожалеем.

– Ты, варвар, с Истра? – надменно спросил римский центурион.

– Я – готтон. Из той благодатной стороны, где не торгуют человечиной, как заячьей шкурой!

– Ладно, вижу, что ты жил среди нас... Всё равно здравомыслящий сказ – не для ваших деревянных голов! – заявил римлянин, хотя уже понял, что разговаривает не с тупицей, а с человеком, посвящённым в тонкости людской натуры. – Ты зачем вышел на площадь? Чего вы встали молча перед доблестным нашим войском? Боитесь ручьёв своей же крови, которая, стекая в море, достигнет того берега?

– Поверь, человек с ежом вместо языка, что нам совершенно нет никакой разницы – добить вас всех, или уйти домой с добычей! – в уголках глаз Карла застыла выжидательная, испытующая насмешка, зрачки его остановились на переносице римлянина. Сама пауза подразумевала возможность компромисса.

Римский центурион, услышав нотки желания как-то договориться, насторожился, стал припоминать весь разговор, искал причину предложенной мировой. Карл не дал этой заминке продлиться и жёстко спросил:

– Ну что, бой?

– Я не командую всеми войсками этого города, серебряный орёл не в моих руках. Моя задача – бить вас! – холодно и довольно-таки тихо проговорил центурион. – Мне нужен совет.

– А нам ничего ровно не нужно. Колодцы вашего города напоили нас, но с каждой минутой нам всё сложнее сдерживать своих ястребов. Всё же, думаю, мы можем дать вам срок, за который здравая кобыла сумела бы ожеребиться.

Карл сказал всё и застыл в ожидании, когда пожелавший совета римлянин повернётся и уйдёт.

– Я не склонен думать, что для вас сегодняшний день будет удачным. Ждите! – И делегаты города отправились в свою ставку.

– Будем торговаться, – проговорил коротко Карл двум гвардейцам, ничего из состоявшегося разговора не понявшим.

– Чем ты их тут напугал? – вяло спросил Карл, проходя мимо продолжавшего отрешённо сидеть Сароса, который прикрыл измученные веки и видел яркий свет сине-васильковых глаз.

– Сколько ждать? – крикнул вождь в спину переговорщику и с размаха рубанул мечом по мазаной стене, на которую опирался спиной. На глиняной поверхности образовалась выбоина, посыпались крошки, редким мочалом вылезла солома. «Если поджечь, эти штуки дотла сгорят, – мелькнуло в голове Сароса. – Но отчего-то ни один дом не горит... Странно».

– Не хотят рыбьи рубахи драться, – неспешно вернувшийся Карл навис над конунгом. – Может, окружают, а?

– Роальд, что там в степи? – крикнул Сарос главному гвардейцу, хотя того отсюда не было видно, и конунг не знал близко ли тот.

До Роальда не сразу докричались по цепочке. Он поспешил на зов, спрашивая на ходу, чем интересуется конунг.

– Звал? – спросил он, наконец добравшись до вождя.

– Нас что, уже окружили?

– Кто? – растерялся здоровенный, но очень подвижный главарь гвардейской братии. – Никого же вокруг не было?

– А сейчас уже, поди, и есть! Посмотрел бы ты... – Сарос осматривал щербатую кромку своего огромного меча.

Роальд тут же убежал, кого-то позвал, всех всполошил, чертыхаясь на случай и на Сароса. Воины, видя поспешный отъезд гвардейцев, вставали, вскакивали, спрашивали о неизвестном у незнающих соседей, спешили к конунгу за объяснениями.

– Стройся в проулках... Стоять наготове! Кто ранен, идите-ползите на горку. Оттуда по счёту шлите замену.

Из-за углов крайних хат на площадь нацелились глаза, уши, пики. Авангард северян, забыв про усталость, пришёл в движение. На всём пространстве посада забегали, превратившись в слух, в ожидание, в саму дисциплину, воины...

Море между белыми дворцами казалось нарисованным. Оно принадлежало тем людям, что стояли напротив манипулами, подобными поблескивающей серебром стерне...

Спустя пару часов положение не изменилось. Бойцы обеих сторон постепенно разговорились, и от гула их голосов город как бы ожил.

Наконец в центр площади вынесли две скамьи, накрыли серыми полотнищами – для переговорщиков.

Сарос остался на месте. Скрывая рвущиеся на волю чувства, вошёл в одну из хат, смахнул черепки с лежанки, навзничь повалился и задумался о своём.

Карл со Стемидом в сопровождении крепких, более-менее опрятно выглядевших воинов уселись напротив городских делегатов.

– Зачем вы разорили всё, что жило до вас мирно?

– Речь не о том. Давайте к делу!

– Это ты, варвар, вышел на площадь первым – говори, чего хочешь!

– Это ты, слюнявый старый боров, не способный добыть женщину и потому покупающий её за деньги, пошёл за советом, а я тебя ждал! Вот ты и говори!

– Ты что, главным будешь?

– Не последним! – привыкая к звукам позабытой речи, ответил Карл.

Городская сторона посопела, посмотрела на звериные, ледяные и страшные физиономии молчаливо окруживших своего главного готов. Центурион буркнул что-то среднего возраста греку – видимо, вожаку местной торговой общины или её авторитетному старосте. Тот в свою очередь кое-что уточнил у пыхтевшего военачальника – возможно, трибуна-командира всех здешних римских войск.

– Можете сказать что-нибудь и нам. О языке не беспокойтесь – он не станет между нами препятствием! – Карл сделал недовольную гримасу, всем своим видом показывая, что сии переговоры стесняют грандиозные планы нетерпеливого войска.

Лица городских с плохо скрываемым волнением изобразили крайне озадаченные мины. Таинственный гот пугал не только знанием их наречия, но и не вполне понятным поведением, а также отсутствием звериного холода на лице, свойственного диким северянам. Грек, видя, что предстоит договариваться не с еловым пнём из хмурых, нехоженых закоулков, где хозяева – зоркий медведь да свирепый бык, решил сменить тон и начать путать возомнившего о себе слишком много переговорщика. Наперво грек полагал изощрёнными фразами сбить спесь с умника.

– Я бывал на Истре. Тамошние гипербореи тоже знают многие языки Ойкумены... – Грек всматривался в непроницаемые лица спутников Карла, ничем не выдававшие непонимания разговора; готы вели себя так, словно инициатива момента принадлежит им. Он продолжил: – Сношение с цивилизацией, похоже, идёт на пользу варварам... Русые племена Тавра, кои знают языки достойных народов, от сношений с нами имеют выгоду свою вполне... – Староста предосудительно сощурился. – Для чего было умерщвлять своих людей и наших? Лишь только для того, чтобы после всё равно усесться за переговоры и блеснуть на них запоздало своим умом? Большая хвала отнеслась бы к вам, если бы вы призвали нас для беседы ещё с той горы, ещё до вхождения в город... Понятно, армия ваша сильна. Мы платим всем армиям Понта. И царю скифскому Рискупориду – в первую голову, – грек, глядя на внимающего Карла, даже не мигал. – Вы своей глупостью нас разорили! Но мы заплатим и вам, и вы, как и все, при следующем своём приходе заискивающе нам поклонитесь. Найдутся и у вас позже понятливые люди, которые уберут негнущихся легатов и приведут в надежде на щедрую плату к нам своё послушное войско.

– Праху вашему, воспарившему с ветром ввысь, мы поклонимся! – прошипел что-то понявший Карл; грек приподнял подбородок и склонен был рассмеяться.

– Вы постройте и нарядите – тогда мы вам поклонимся! – Грек вдруг превратился в непреложного судью.

Городские делегаты – все, как один, – продемонстрировали задумчивость, печаль и сожаление о приходе к ним жалких тупиц.

Готы, почувствовав интонацию последней фразы и заметив презрительное отношение к себе, замялись и разом посмотрели на Карла, тем самым объявив об отсутствии у него помощников в сих переговорах, – зоркие горожане ехидно ухмыльнулись.

Карл, конечно, был одинок. Он мог тотчас прервать неудобный для себя диалог, но прекрасно понимал, что через немногое время, даже достигнув победы, лишь малая кучка его друзей и братьев пошлёт небу торжествующий клич на руинах вовсе ненужного им города, на краю, где начинается иной Свет. А если проигрыш... Разгром, позор, крушение начинаний, радостные псы над мёртвыми лицами единоплеменников, бездыханный Сарос... А если его, Карла, собственный мир перестанет сиять разными чудесами...

– Где в ваш закатный Гипанис вливаются чистейшие, цвета утренней росы, ручьи нашей земли, жил в норе барсук. На его морде сам питатель всех тварей сотворил извечную улыбку. Пуглив был тот барсук, умён, учен, осмотрителен – и оттого тучен зимой и летом...

Увидел он хромавшего на одну ногу волка, у которого и бок подран, и око закрыто. Смеётся и учит жирный зверь пса лесного: «Что ж ты тощ и вечно несчастен? Рой ямку и лежи в ней, бока расти – эдакие вот, как у меня. Я – создание добродушное, плохого даже волку не присоветую!»

Отвечает задумавшийся над словами благополучной твари волк: «Единородные знакомцы-волки, да и весь лесной шумный мир, станут потешаться надо мной, лежебокою, знаться со мной не захотят».

«А какая тебе в том печаль? – вопрошал из норы всегда улыбающийся барсук. – Ведь и тощ ты оттого, что добыча твоя – юркая, на месте не задерживающаяся, которая по нраву только твоей серой родне. Из-за добычи той тебя и тяпнули за бок, а когда ты бежал от сородичей, озлобленной мордой ткнулся в прутья острые – вот и глаз твой закрылся!.. Копай нору! Пока копаешь, корешки всякие открываются – ты их кушай, и никто у тебя сей еды не отымет. И чем длинней твоя нора, тем больше тех корешков. Ах, если б ты знал, какой мясистый червь под землёй!.. Но главное – ты всегда сыт, сокрыт, построения и весь смысл твоей жизни – велики! Всяк увидит твою работу, и всяк скажет, узнав по трудам твоим, что здесь живёшь ты. Но никто не узнает, где ты рыскал день назад и год назад. Ведь ничего в твоей нынешней и прошлой жизни путного нет!»

Волчище думал, что во всём справедлив барсук пугливый и правильный, норы не покидающий, но что-то не по себе было ему от слов тучного соседа по большому, общему лесу. Неуютно серому от постижения науки барсучьей, от больного, сохнущего взлеска над склоном, изрытом норами.

«Тошно мне у тебя, хоть ни аппетита, ни злости к тебе не питаю! – признался прямодушный волк. – И не беда, – поднял он подранную морду, – что пища мне даётся не каждый день. Зато деревья в моих угодьях шумят, и воздух чист! А что израненный – всё племя наше такое, все, как один, рубаки удалые, а не подлые копатели!»

Смеётся барсук: «Не знаете, как лучше жизнь устроить! Оттого только и рубаки – что ж остаётся вам?!»

Но не чувствует волк, что прав лесной соседушка, уныло скулит серый тать, со страданием пеняет, мол, больно видеть мне деревья склонённые, что чуть-чуть не падают. И птицы над тобой не поют, да и нет возле тебя птиц вовсе, лес бодрящих. Вон, меж суков паутина натянута, а в ней пауки над гусеницами копошатся. Умирает лес твой, кореньев своих от твоей алкоты неуёмной лишённый...

Доводы волка не трогают барсука, который пыхтит и точит зубами мягкую плоть липового корневища, будто нарочно показывая простаку-волку, что его барсучья еда завсегда с ним. «Уйду, – заявляет барсук, – вскоре отсюда ближе к северу – там влажней, лес гуще, и других нор нарою взамен этих... Лес велик! Он и кормит, и укрывает, и как жить, попусту не тратя время на беготню, научает».

Оскалил зубы волк на вредоносную, похотливую тварь, сверкнул одним глазом и, покидая изрытое, погубленное место, сказал: «Лучше буду глупым и тощим перебиваться мышкой со дня на второй, делясь ужом и зайцем с собратом, чем, как ты, умный и тучный, губить без зазрения совести вокруг себя целый мир. Умён ты, барсук, только хитрый уют твой на чужих лишениях выстроен...»

Складный рассказ Карла заставил крепко призадуматься южан. Один из них спросил гота:

– К чему ты клонишь? К тому, что схожи мы с тем жирным зверем? Но ведь не гложем деревья, ха-ха!

– Вы людей, отличных от вас, как настаёт установленный срок, везёте за море. Оттого жалкая их земля на закате уж не звучит женским смехом, малые дети не играют, как прежде, а отцы увезённых со слезами о помощи молят!

– Мы никого не ловим и не пленим! Мы просто платим за человека больше, чем за барана, и сами халаны, забыв о баранах, к нам гонят разный люд!

– Не знал юнец, пока рос, как кровь пустить из живота собрата-человека, да быстро обучился, и погубил он не одну жизнь, а по прошествии времени сына своего научил, как в беде и грехе жить!.. Сам Радегаст взял копьё со щитом и не искал неправедных лишь среди чужаков! – Холодный Карл был, как и прежде, одинок.

– И ты, как и все, в общем строю сражаешься? – спросил староста-грек.

– Всякий готтон, пока силён – воин! – гордо отвечал рослый витязь.

Уже не варвары сидели перед роскошно одетыми горожанами, а просто люди – только с другой стороны мира.

– Наше предложение вам: всё, что случилось, исправить мы не в силах, но как потечёт далее – нам решать! – сказал после долгого молчания центурион. – Римский меч не опозорил себя нигде! И мы готовы устроить вам славную драку!

Все смолкли, пытаясь угадать, к чему же привели переговоры, чья сторона сильней и в ком дух твёрже; каждый, приняв роль вершителя судеб, старался придать значимость своей стороне.

Карл на готском языке, не боясь, что сказанное будет понято противником, принялся вкратце объяснять товарищам суть оговорённого. Готы, как один, недоверчиво косясь на горожан, советовали и настаивали на нужном войску исходе, оглядывались назад, искали глазами недоступного сейчас Сароса.

– Идите к себе восвояси, а со сборами и с едой мы вам поможем. У нас своя жизнь, и вы живите жизнью своей, – встал над всеми уважаемый грек.

– Вы желаете нашего ухода – нам это понятно. Но сказки предков зовут нас к тёплым морям, где наши прародители родились, откуда Один с Тиром звали их к себе и куда они посылают потомков – нас, дабы поклонились святым костям и возродили славу, угасшую в поколениях... – Карл застыл, нахохлился, неподвижным взором исподлобья глядя на римлянина. – Море – великий мир. Всем хватит места в нём. Но кто заплатит сейчас за переход наших мёртвых в край вечного наслаждения и отдохновения?

– Что ж вам ещё? Ведь вы не победили нас? – вспыхнул римский муж.

– Мы готовы войти в царство тьмы прямо здесь, на пепелище вашего града! – Карл, распрямляя плечи, встал и обратил к центуриону отрешённое лицо.

Неприятный человек в римском военном облачении в сердцах воскликнул, открывая варварам своё главенствующее положение в Херсонесе:

– Мы вместе с нашими вратами откроем и врата тьмы для вас!

Грек-староста попросил успокоиться обоих римлян, взяв их за локти.

– Город сильно пострадал, и это вам бы надлежало заплатить за ущерб, – сказал он, когда дождался полной тишины. – За принесённую в чужой дом беду вы когда-нибудь предстанете перед внеземными судьями. Кара за зло настигнет вас и весь ваш род. Не желая больше жертв ни себе, ни вам, не дразня высшее возмездие, я ещё раз предлагаю вам уйти. Коли у вас нет лошадей, вы получите в обратный путь табун, наши женщины здесь, на площади, окажут посильную помощь вашим раненым.

– Никому не разрешено видеть нашу слабость, наши потери, – возразил Карл, не желая открывать противнику количество раненых соратников. – Но мы согласны взять лошадей и уйти. И поскольку в вашем мире никак нельзя без золота, то мы готовы взять также откуп золотыми ауреусами или другими ценностями по весу моего коня.

Готы встали и отошли в сторону. Казалось, они готовы уйти тотчас.

– Ваше условие мы выполним, – пообещал, подходя к Карлу, грек и протянул свою руку. Карл её пожал, сказал, что начинает выход из посада, ожидая лошадей и золото.

Карл нашёл Сароса, беззвучно лежавшего в тёмной хате.

– Город сдался, – тихо доложил бледный красавец и сел рядом. – Они бы дали откуп и раньше, возможно, тогда можно было бы спросить больше.

Сарос молчал. Слова разведчика доставили ему радость, и он с благодарностью посмотрел на друга. «Как бы всё шло без этого истинно драгоценного человека?» – подумалось конунгу, а вслух он спросил:

– Почему ты так ухаживаешь за своим лицом – бреешься и коротко обрезаешь волосы?

– А вдруг придётся встретиться нежданно с теми, кто ушёл раньше меня в тот Мир? Как появиться перед ними неопрятным? – без раздумий признался Карл. – Да и не только я так делаю... Ты что, видишь одного меня? Знаешь ведь, что в Паннонии я прожил почти два года – вот и осталась привычка бороду отрезать, – объяснял Карл располагавшим к беседе тоном.

– Хотел тебя спросить: куда ты уводил тех невольников, что отбивал на рудниках?

– Верженю продавал.

– И они у него тоже оставались в неволе, лишь меняли кирки на мечи? – Сарос приподнялся и заглянул Карлу в лицо; тот едва улыбнулся. – А что тебе Вержень давал? Золото?.. Значит, у тебя где-то должно быть золото?

– Я с него мало брал. Очень мало... – Карл чувствовал себя неловко, и это обстоятельство сильно веселило Сароса.

– За что же ты жизнью рисковал? Хочешь с богами на кумирне встать? – рассмеялся вожак.

– Там была женщина... У Верженя...

– A-а. Ну, рассказывай дальше – это занятно! Сразила тебя неприступного?

– Сразила. И к Верженю я мотался, и гостил у него – ради неё.

– Красивая такая?

– Спина у неё вот так прогнутая, – увлечённо показал Карл. – Плечи – два уголка, затылок – прекрасным клинышком... По всему видать, что гордячка она неисправимая... Волосы – тяжёлый конский хвост на точёной её спинке...

– А глаза, губы, сама? – не без интереса спрашивал Сарос.

– Губы и глаза – ничто. Они, как и остальное, – очень хороши... Но по сравнению со щеками – истинно ничто!

– Ну, ты, брат, что же говоришь? В глазах женщины столько же сущности, как и под подолом! Какие могут быть щёки?

– Щёки взаправду необычные. Чудесные и нежные, и завораживающие бороздки на них – две глубокие ямки от косточки до подбородка. Можешь не верить, но ямки эти затмевают все остальные черты. Голову повернёт – ямки строгие; смеётся – ямки впадают очень глубоко и красиво; кушает – а я так и смотрю, и жду, когда она языком под щеками поведёт, да облизнётся, щёчки растянув, бороздки те кривя.

– Тебе бы её увести надо было, а не толпы рабов – раз такая любовь!

– Дело не во мне... И не любовь у меня к ней, а душой прирос, как сук к дереву... Она пела Верженю завсегда. И ночью пела, а я, зубы сжав, слушал... Хворь её одолела, и она... Привёл беглецов, а мне говорят – уже умерла.

– Куда ему столько людей, лесному владыке?

Карл не сразу понял отстранённый вопрос конунга.

– Они его лес от Рима обороняли. И не заставлял их Вержень – они сами за своё оскорбление мстили римлянам с большим рвением.

– Да-а, – протянул Сарос. – Что, уводим войско?

– Золото нам собирают... Лошадей должны привести... Всё возьмём и можем уходить.

* * *

Сарос, направляясь на гору за городом, наказал находящимся в посаде отрядам подождать, пока соберут и вынесут золото, и после, непременно без пожаров и всякого озорства, уходить.

Вождь пешком припёрся в стан разбредшегося и никого не замечавшего воинства. В странной суматохе конунга заметили не сразу – суетившийся народ был чем-то занят, откуда-то шёл, куда-то спешил... Подъехал Стемид и привёл Саросу коня.

– Заколдованное место! Мысли путаются... Должно – от тепла здешнего не по сроку обычному, – высказал вслух свои ощущения конунг, взгромождаясь на тонконогого жеребца. – Это ж конь Карла?!

– Покрасуйся пока – он-то ещё успеет наездиться, – успокоил друга Стемид. – А вот сердце твоё содрогнётся, когда увидишь, сколько у нас раненых... Всё от этих стрел, кои не минули и половины наших людей, – кричал на скаку Стемид, когда два всадника неслись к лощине на западном склоне.

Подъезжая к месту, где сидели, лежали, ахали бойцы, Сарос обратил внимание на каких-то немолодых женщин, участвовавших в целительстве.

– Это кто?

– Просились помочь. С тех гор пришли, – показал Стемид куда-то вдаль. – Золу принесли, тряпицы всякие...

Вождь обошёл пешком развёрнутый на склоне лазарет, склонялся почти к каждому, получившему в бою удар или укол, самолично рассматривал раны, внимательно наблюдал за умелыми движениями перевязывавших, обрабатывавших повреждения женщин. Конунгом овладело мрачное состояние: с такой обузой через степь возвращаться трудно, а идти побережьем – велика опасность быть атакованными войсками приморских городов.

Вместе со Стемидом поднялись по склону на плоскую вершину, чтобы быть на виду у всего войска.

– Что там за сборище? – обратил внимание Сарос на скопление народа в самом центре войсковых порядков. Немедленно поскакали туда.

Главными действующими лицами беспутного действа были полдюжины разнузданных женщин, кои совершенно без одежды доблестно удовлетворяли мужскую похоть бойцов. Приятного вида красотки распластались на спинах и, не глядя на пользователя, слащаво улыбались толпе, сладострастно шлёпали язычками, хватали и притягивали мужчин за лосины и порчины. К такому празднеству стягивались всё новые и новые толпы, молодцы становились в очередь, толкались.

– Баб не уморите! – пошутил Стемид. Сарос был недоволен, но отваживать своих людей от такого развлечения не решился. – Посмотри, Сарос, на ту, – потянул за рукав вождя Стемид.

Одна распутница была невероятно темна кожей, и кудри её чёрной волной растеклись по земле.

– Дайте-ка её командиру! Сарос, пробуй вороньей плоти! – расталкивал распоясавшуюся очередь Стемид. – Как она? – спросил он храпящего над смуглянкой серивана. – Слазь быстро!

– Один умелец, похоже, мастерил им всем кишень, и был тот мужичек бочаром – не иначе! И та такая же! – указал сериван на раскинувшуюся рядом русачку. После ушлый боец звонко хлопнул по вздрагивающему животику чернавки и без всякой обиды поднялся.