Текст книги "Берега светлых людей"

Автор книги: Александр Кутыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

Когда горизонт ровной степи укрыл от глаз каменные ворота, Сарос впервые за несколько последних дней увидел Роальда. Гвардеец косился на вождя издалека, вокруг себя расточал ругань, уговоры, шутки. Вдрызг стоптав сапоги, он сновал челноком по всему войску, но большей частью времени находился в хвосте, строил и рядил отстающих, не зная устали.

Сарос во всеуслышание объявил, что завтра утром будет большой привал. С мечтами о завтрашнем сне при дневном солнышке бойцы пошли порасторопней. Преследователей видно не было, потому стати распрямлялись, ноги ширили шаг.

Ночью соблюдали полную тишину – слушали степь. Утром заунывные стоны и причитания, совсем не схожие с жалобами на усталость и ранения, встревожили Сароса. Он почувствовал неладное. Заботившие его все последние дни, начинали сбываться дурные предчувствия.

При подходе конунга к растрёпанным, ослабевшим воинам, те замолкали и смущённо прятали лица. Не менее сотни бедовых женихов терпели муку пренеприятнейшей болезни. На вопрос, в чём дело, некоторые потерянно улыбались и с неохотой показывали язвы на срамных местах: губастая чаровница смуглянка и ещё одна змеюка асских кровей даровали с усладой более страшную хворь... Сарос не стал докучать страдальцам – лишь на глаз определил примерное количество больных.

Всё, наверное, в этот худший день херсонесской эпопеи сплелось для готов в дикий клубок обстоятельств. Родной норд-вест принёс на своих могучих крыльях скалистого цвета тучи. Пошёл снег. Белые хлопья быстро устилали зимними цветками грязную землю и жухлую, похожую на прутья, проволоку, ветошь траву, облепляли лица спавших богатырей, красили перистым пухом морды коней, звёздочками и бахромой налипали на гривастых чёлках и огромных ресницах сощуренных глаз – таких печальных, какие могут быть только у лошадей.

Херсонесцы, на какое время потеряв в густой пелене неприятеля из виду, поспешили приблизиться. Подошли почти вплотную, боясь выпустить из рук слабевшую добычу, остановились так, чтобы можно было расслышать даже отдельные выкрики готских сторожей. Было бы у осторожных преследователей достаточно отваги, непременно напали бы... Было бы у северян чуть больше сил, ушли бы в обильном снегопаде от ненавистных мстителей, закружили бы в знакомой стихии, рассеялись, запутали, убежали. Но натруженные члены воителей из Страны Мрака безвольно распластались на сыром поле и тяжко гудели. Даже сон не спасал более от тупой боли. Лишь снег укрывал всё.

* * *

Кантель вёл флотилию вдоль берега. Тщетно сотни зорких глаз выискивали знакомые лица. На берегу не было и намёка на какую-то жизнь. Кисельные волны шлёпали о борта. Лепил снег. За белой завесой пахнул дымком никому не известный приморский город...

Не допущенный к Херсонесу, потерявший полтора десятка кораблей и врассыпную бежавший в открытое море готский флот, рискуя быть атакованным вновь, взметнув над каждым судном дымки, весь следующий день собирался вокруг головного корабля. Вызванные Карлом корабли отдали своих абордажных бойцов и, встав на рейд неподалёку от города, надеялись на удачный исход, ждали развязки событий, от них уже никак не зависящих. Не увидев ни знамён, ни знаков, ни знамений, Кантель, наученный Карлом, пошёл к Киммерийскому Боспору.

* * *

Случилось страшное. Весь мир для Ргеи разом стал прежним. Сарос, затаённые мечты, новый простор для её планов, ощущение себя в новом, незнакомом ранее качестве идола для воспылавшего неподдельной страстью мужчины – всё оказалось обманчивым наваждением. Хотела того Ргея или нет, но в ней вдруг иссякла мысль, что вскоре, сделав манящее движение мягким своим станом, не сводя восхищенных глаз с победителя, предстанет она перед ним, ждущим её ласк, и отдаст ему своё тело как награду, как подарок.

Всё оборвалось... Случилось страшное... Надо рушить мечту, надо вновь куда-то пристраиваться, надо, несмотря ни на что, жить, надо терпеть – во имя победы, покоя, свободы, в которой не нужно будет скрывать себя настоящую, не нужно будет мучить душу осознанием несчастья...

Ргея в какой-то полудрёме, сотканной из горя и неизбежности, перебирала мерзкие варианты будущего, жалящие её поверженное самолюбие стыдом. По-отцовски назойливый плен дряхлеющего телом, слабеющего мочью Вертфаста, огневая похоть Иегуды, готовящего, конечно же, ей заморскую клетку, унижение, безликая покорность всплывали в её мыслях, больно щемили сердце безысходностью. Воображение несло ещё дальше, рисуя лоснящиеся от только что сожранного мяса отвратные губищи заезжих купцов, хватавшихся за её задранный вверх шёлковый подол, икающих над её отвернувшимся лицом... Потом – смеющиеся, лапающие её утомлённое тело вонючие моряки, ожидающие возвращения домой и потому шумно и радостно коротающие время до отплытия... Эти жуткие картины мелькали перед её наполненными слезами глазами.

Она ругала Сароса за то, что пришёл, и за то, что ушёл, за то, что красив и желанен, и за то, что проиграл решающий бой и обрёк её на страдания... Она хотела бы разодрать его грубый кожух острыми коготками, исступлённо исколотить кулачками его грудь... Завидуя простоте мужского мира, она жаждала мщения...

В дверь настойчиво постучали. Ргея покорно поднялась с топчана и открыла. Вместе с теплом и запахом готовившегося ужина в комнату уверенной поступью вошёл Вертфаст, приказал стянуть с него сапоги, проговорил несколько успокоительных слов...

* * *

Звуки в потревоженной степи будто сгинули под глухой шубой напомнившей о себе зимы. Замерзшие бойцы из-под пухового покрывала вызволяли скорченные тела, с их плеч и спин бесшумно спадал тяжёлый, мерзкий нанос. Лишь готские всадники стояли между пешей ратью незыблемыми статуями.

Снег внёс поначалу небольшую сумятицу в ряды херсонесского войска. Горячие головы требовали немедленной атаки, но всё же порешили, что нападение не будет вполне успешным. Херсонес отправил гонцов в асские кочевые племена, однако который уже день треклятые скифы не спешили на подмогу – несмотря на щедрые посулы...

Сарос, Стемид, Роальд с гвардейцами и многими командирами спать не ложились – не имели такого права. Теперь, когда пробудившиеся люди были мокры до последней нитки, а обогревающих костров из-за неимения дров невозможно было разжечь, военачальники попытались без лишней волокиты сдвинуть с места всю людскую массу и погнать её вперёд. Сломанные ряды крепкой некогда армии повлеклись по глубокому – по колено – снегу, охая и стеная. Рыхлые сугробы под тяжестью своей влаги постепенно опадали. Размявшиеся ноги стали передвигаться чуть быстрее.

Южане решили напасть поутру и потому стали заходить-обгонять колонну слева. В немом сумраке приближавшейся ночи северяне, слыша хитрый манёвр с фланга, замедлились, остановились. Потом с криками: «Сарос, пошли! Сколько терпеть? Смерть, смерть – мирки, мирки!» – повернулись к херсонесцам и сами собой повлеклись к битве. Но конная армия, считая схватку преждевременной, уклонилась от боя, отдалившись. Зато утром, когда грянул тревожный рассвет, неприятель плотно сомкнутой стеной предстал перед отчаявшейся избавиться от плена голой степи и от вцепившегося мёртвой хваткой супостата толпой...

Не давая времени на боевые перестроения растерзанных безрадостным походом воителей, плотные когорты южан пошли на рыхлое, всё в разрывах тело армии Сароса. Серое лицо вождя обречённо смотрело на них...

Но этот день, видимо, привлёк внимание вечно занятых своими высокими делами богов. Перед теряющими остроту зрения глазами северян херсонесцы вдруг застопорились, с громкими криками попятились назад и образовали кольцо, кое выгодно лишь при обороне. С севера из волнистых складок бурого поля вытекло облако, перед которым, опережая завывания своего воинства, летели два всадника: статный Лехрафс и с ним – удерживавший в руках большой алый стяг Гуды.

Царь халан ветром пронёсся перед готами, крича, чтобы те остановились. Но северяне, словно тени, клонились вперёд, таращили глаза, искавшие последней рубки.

– Сарос! Где Сарос?! – кричал Лехрафс.

Сарос услышал своё имя, узнал голос, но ни обернуться, ни остановиться не мог: он в представлении своём уже бился, пыхтел, сёк лица, шеи, руки, спины.

– Сарос, стой же! – преградил путь готу его царственный друг. – На меня смотри!..

Халаны зашли обескураженным херсонесцам в тыл и, страшно завывая, угрожали атакой. Не разрывая кольца, южане пятились, крутились на спотыкавшихся лошадях, намереваясь как-то выбраться из создавшихся в одночасье тисков. Часть степи, пока ещё открытая для отступления, манила свободой. Но вот туда из последних сил устремились грязные и озверевшие от недельного издевательства пехотинцы северян. Готы и сериваны, всей грудью вдыхая шальную радость момента, замкнули круг. Они падали на животы, на колени, навзничь. Поднимая мечи над собой, злорадно выли и ржали...

* * *

Не желая испытывать судьбу, отряд Карла держался от моря на удалении. Издалека завидев столбцы дыма, добрая сотня сухопарых молодцов не ленилась сделать крюк, обходя стойбища, пахнувшие кизячной гарью и жарившейся кониной. Малость еды в отряде имелось – тем и довольствовались. Удалая компания, окрылённая задумкой Карла пробраться на Истр, в Паннонию, и далее в Норик, искала настоящего приключения. Ни у кого не было никакой охоты сгинуть по неосторожности в этой необъятной стране коневодов.

На возвышении показались развалины какого-то строения – из стародавних ещё времён. По общему решению Карл со товарищи посетили руины – обычное молодецкое любопытство. На синевато-серых прямоугольных блоках готы увидели остатки орнаментов, паукообразные звёзды и свастики. Молодые люди гладили пальцами рукотворные выбоины и насечки. На двух разваленных камнях выискивали схожие витиеватые узоры, делали предположения о том, как составлялись глыбы, и о том, кто был ваятелем сего порушенного чуда. Порешили сообща, что это деяния давних богов, кои отчего-то вдруг лишились бессмертия... Великая мудрость явно была когда-то гордостью этих мест, населённых людьми утончёнными, благодетельными и полезными светлому небу и земле в созидании прикрас вокруг себя...

Внезапно готы услышали негодующие окрики двух женских голосов. Как смогли незаметно очутиться прямо за спинами беспрестанно оглядывавшихся воинов эти особы, обе к тому же на лошадях, никто понять не смог. Словно выросли из-под земли!..

Готы молча переглядывались, удивлённые боевым нарядом всплывших из ниоткуда наездниц. За спинами – голая степь: ни камня, ни бугра, ни даже туманного облачка, из коего диковинные бабёшки могли бы спуститься...

Мужчины поднимали вверх пустые руки, звали к себе. Женщины взяли на изготовку луки и дали понять, что намереваются на свой манер поприветствовать незнакомцев. Мужичков угроза повеселила. Они выровнялись в шеренгу и расправили плечи; за оружие не брались – показывали своё восхищение действиями амазонок.

– Кто вы? – спросил Карл на общем диалекте племён Лехрафса.

В ответ под ноги получил две вонзившиеся перекрестьем стрелы.

Карл опять показал свои неоружные руки и улыбнулся:

– Хотите нас съесть?

– Мы желаем, чтобы вы убрались прочь! – ответила одна из женщин.

К Карлу приблизились товарищи, наперебой оправдываясь:

– Мы только смотрим...

– И без вас уже собирались уходить...

– Некого спросить, куда идти...

– Может, вы нам подскажете?

– Степь велика – идите, куда хотите! Здесь вам быть нельзя! – ответила всё та же грозная воительница.

– Наши ноги пошли бы быстрее, если б боги послали нам пять-шесть барашков, – решил завязать разговор и знакомство один из разведчиков.

Вторая женщина, привстав, вытянула из-под своей задницы конскую красновато-коричневую вырезку, приблизилась и бросила её к ногам просителей. Плоский кусок мяса, изрядно отбитый двумя телами – человечьим и конским, большим блином шлёпнулся на грязную траву.

Карл, не сводя глаз с хранительниц развалин, поднял дурно пахнущую блинду, взвесил на руке и отдал для оценки друзьям. Один из них двумя руками расправил мясную полсть, сделал несколько шагов к женщинам, с немым вопросом, больше похожим на шутливое недоумение, откусил край вонючей отбивной и принялся жевать, для потехи простецки поглядывая на товарищей. Те готовились рассмеяться, но женщины никак не отреагировали на выходку. Мужикам показалось даже, что они ждали благодарности...

– Плюнь, не то станешь как эти раскрошившиеся камни! – остановил неудавшееся представление Карл.

Броккен – тот, который жевал, – смачно плюнул и высунул для выветривания язык. Готы, конечно, едали сырое мясо, и рыбу, и грибы, но запах тухлинки от сего бесплатного угощения был до того силён, что с души воротило.

– Отравить нас решили? – выкрикнул кто-то сзади.

Женщины, поняв вопрос, обиделись.

– Если вы такое употребляете в пищу, как же пахнут ваши тела? Тоже падалью? – больше не шутил Броккен.

За дерзость получив от главной амазонки плетью по голове, он подсел, скрученный болью, однако выхватил меч и... замер, увидев две стрелы, нацеленные ему в лицо.

Товарищи похохотали от души, но травма, судя по виду друга, была не столь уж безобидна. Карл подошёл к Броккену, помог утереть появившуюся кровь.

Женщины чуть отъехали, сохраняя недовольный вид. Карл осуждающе глянул на них и проговорил:

– Лучше помогите развести огонь.

– Там есть дрова, – неожиданно согласились помочь женщины и предложили знаками следовать за ними.

Разведчиками овладело чувство, что их пускай и не ждали, как добрых гостей, но пообщаться с ними в своих владениях женщины были не прочь. Постепенно сестрицы вольной степи перестали казаться призраками. Напряжённые мужские взоры сверлили обе спинки в коричневых кожухах, которые всё больше и больше движениями своими стали походить на женские...

Дров было совсем немного. Ложбинка, где в пучках травы затрепетал огонёк, спрятала людей от ветра. Женщины в кожаные кошёлки руками набирали сушёный конский и овечий помёт и, не жалея для согрева гостей добра, высыпали его в густой жёлтый дым, валивший из отсыревшей теплёнки.

– Где конину взяли? – поинтересовался Карл, пристраивая бордовый кусок ниспосланного подательницами мяса на две мизерные коряжки, которые, собственно, и величались дровами. Первая амазонка ответила, что кони гуляют в степи. Обе по-хозяйски осматривали поизносившихся, осунувшихся гостей. А белокурые, рыжие, с пепельными лохмами кавалеры были заняты исключительно своими ногами.

– И что ж, вы здесь живёте? – продолжил допрос Карл.

– Живём... – В ответе не чувствовалось особого пыла. – А вы куда бредёте?

– Хм, туда... – Карл, не глядя, махнул рукой.

– Куда?! – двухголосо вскинулись товарки.

– У нас много путей-дорог... А здесь, я вижу, ваши пути дороги? – лицо Карла расслабилось, обрело мягкость и даже некоторую округлость.

Ответа не последовало. Женщины отошли в сторону и заговорили между собой. Стоя у котловины, наполненной кизяком, они в четыре ока блюли за ситуацией: посматривали в степь, в небо, определяли состояние и настроение мужиков, а главное – их происхождение. Слушали, как самый бледный и не понятно отчего самый главный давал короткие распоряжения на плохо понимаемом наречии. По тону догадывались, что худощавый милашка-главарь призывал свою братию к порядку.

Так оно и было: Карл прерывал во избежание возможного мужиковского хотения в самом ближайшем будущем всякие разговорчики и пересуды о предположительных предпочтениях, чистоте тел и здоровье обеих хозяюшек. Но самих хозяюшек, казалось, не беспокоили желания приходящих в тиши ложбины в норму мужских сердец. Странно-непонятные жительницы этого зыбкого участка суши заняты были своими проблемами.

– Где вы насобирали столько скотского излишества? Не с двух же ваших кляч? – приблизился обходительный гот к уединившимся особам. Те, будто бы не слыша и давая понять неуместность эдаких детальных расспросов, отошли подальше и вновь принялись что-то обсуждать, стреляя глазами по сторонам.

Женщинам было лет по двадцать пять. Одна – высокая, другая – среднего роста, красивы лицами, выказывавшими невозмутимость и смелость. Главной отличительной чертой второй амазонки были широко разнесённые, распирающие телогрею и словно заполняющие просветы подмышек полные груди. Хотя она всем показалась менее разговорчивой, Карл подметил в ней живые глаза, кои пылко блистали, когда он пытался в них заглянуть. Первая, более высокая, удивляла широкими плечами, а также имела обыкновение чуть приклонять ухо к устам подруги, рассеянно блуждая какими-то отрешёнными, будто бы ничего не желающими замечать, серо-белыми зеницами.

Карл стоял на месте и думал-размышлял над загадкой неожиданно встреченных бабёх. Он не смутился тем, что его игнорируют, опять подошёл и преподнёс первой хозяйке нож старинной римской работы, а второй – золотой греческий браслет. Разведчик заметил, как просияли лица подружек, услышал восхищение в их голосах. Эти дикие женщины не умели являть на своих ликах безбрежную благодарность, зато непосредственностью своей естественно подчеркнули своевременность и желанность подарка. На симпатичных физиономиях появились удовольствие от свершившегося хорошего, детское восхищение и извечная женская слабость.

Карл любовался ими и радовался. Но трогательный миг этот быстро миновал. Лик первой дочери степей шевельнулся, смягчился, и она доверительно сказала:

– Ежели добрый и храбрый воин желает тела одной из нас, то мы можем отблагодарить за поднесённые дары. Ежели кто-то из его друзей соскучился по женщине, то мы готовы принять некоторых.

Всё очарование момента покинуло романтическую натуру Карла. Ему стало холодно и даже немного неприятно от сего откровенного предложения.

– Лишь дайте нам срок – мы сварим себе настой, – отводя глаза за плечо напарницы, предупредила вторая амазонка, осторожно посматривая за реакцией опечалившегося не пойми чем кавалера.

Карл прошёлся колким взором по телам готовых к ласкам хозяек: пытался почувствовать в себе тягу к предложенным услугам. Но скомканное сердце его выдало лишь расхолаживающую дрожь. Сознание содеялось камнем, плоть безмолвствовала.

Командир подошёл к бойцам, передал предложение хранительниц степного одиночества и побрёл к развалинам. Когда в премерзком состоянии, одолеваемый тревожными думами, он возвратился, то обнаружил устроившихся на бараньих скорах угодниц и вполне скромную очередь к их телам.

При его появлении женщины, как по команде, безобразно шмыгнули носами. Первая амазонка шлёпнула по рукам бойца, полезшего к её грудям. Вторая, по примеру подруги, не скрывая раздражения, заставила убрать ставшие в сей миг неприятными руки разомлевшего соискателя, ещё и выказав вдруг объявившуюся неприязнь резким неодобрительным вскриком.

Карл улыбнулся первой женщине, дождался отстранения своего товарища и занял его место. Тут же, почувствовав измождение женского организма, хоть и с трудом, но отвалился. Она с облегчением легла на бок и, судя по всему, была благодарна прекращению оргии. Под строгими бровями глаза её были невзрачны, белы, чуть шальны. Она привстала и рукой потянулась к его телу.

Подруга следила за ними. Потом согнала любовника, крикнув уходить всем, распахнула телогрею, взяла руки Карла и голой своей грудью повалила его на спину...

Ночью готы, сбившись в плотную кучу, беспробудно спали. Спали и хозяйки. Их подземное логово заполнил ровный сап.

Утренние разговоры не касались вчерашних событий. Разведчики с повышенным вниманием наблюдали за командиром.

– Вы куда скачете? – спросила первая женщина.

– У вас же есть имена? – задал запоздалый вопрос Карл.

– Бореас, – на вдохе назвалась первая и, положив руку на плечо подруги, представила: – Лана.

Соратники Карла не вмешивались в беседу, боясь испортить наметившуюся идиллию. Приглушив голоса, они и не помышляли о продолжении милования с освободившимися из объятий командира утешительницами. Влажный воздух гонял по спинам озноб, выстужая желание.

Неприступный недавно Карл светился вниманием и готовностью поговорить на любые темы. Женщины, поведав о жизни тут – конечно, очень незамысловатой – быстро замолкли. Тогда Карл, заполняя паузу, принялся живо рассказывать им о чудесных вещах. То и дело попадались непонятные слушательницам слова и действия, и он подолгу – что весьма нравилось подругам – подбирал объяснения, чем смешил, занимал, ещё больше привораживал к себе.

Друзья его, позабыв о том, что перед тем не хотели мешать беседе, совершенно непринуждённо поустраивались рядом. Молча взирали на рассказчика, на небеса, на восхищенные лица возбудительниц складного многословия командира, мысленно переживая отдельные моменты повествования.

А Карл теперь знал о вольно живущих амазонках всё. Обрывки фраз, дополнения, типа: «у нас также», «а с нами было вот как...» – раскрыли постепенно всю историю необычной женской доли...

Бореас и Лана родились где-то в центре этой степи. Жизнь их и в младую пору не изобиловала, как, увы, и сама нынешняя природа, разнообразием красок, устраиваемых богами действ и занимательных происшествий. Ветра несли пыль, холод, пекло; одинаковые люди разнились лишь полами; мужчины делились на тех, кто обижает и пристаёт, и на тех, кто в состоянии поговорить, но уже доживает свой век...

Настало время, и девушки были пристроены за мужей, кои вскоре в одном из межплеменных столкновений отдали вселенским создателям души. У Ланы наречённый, как на беду, был каким-то не то царьком, не то вожаком, а посему племя по неписаному обычаю вознамерилось к смердящему телу народного героя добавить для почестей и пары живую его супругу. Пока собирали дрова для очищающего людские плоти костра, отчаянная подруга Бореас надоумила на побег. Вскочили на коней и на глазах у всех ускакали. Кинулись, было, за ними, да любезный крымский лес, что находился недалеко, спас, укрыл...

Слонялись молодые женщины в кудрявых дебрях, пока их складные тела не украсились тяготящими брюшками. Пришлось выйти к людям. Незнакомое племя приняло их, как подарок небес: роженица почиталась благом, и, естественно, ни обижать, ни сыскивать хозяев их никто не стал...

Прошли сроки – разбременились обе. А жизнь сулила ту же долю: стать прежней, нелюбой, даже пуще того – ещё бесправней. И опять утекли бедовые подружки!.. Давно уж живут вот так. Пока молоды – с пропитанием нет проблем, и со здравием, и со свободой. А иной раз случай подкинет какую-никакую любовную забаву. Спасибо Бореас – запомнила из давнишнего детства колдовской рецепт отвара милосердного, кой чрево бабское от обузы бережёт. Ведь амазонкам жизнь близка неукротимая, от чужой воли не зависящая.

– Не скучно вам тут? – спрашивал Карл.

– Не скучно – воюем с кем-то, ругаемся меж собой, – отвечали на пару женщины – точь-в-точь необъезженные лошадки, глаза шальные отводящие.

– И не страшно вам было нам показаться?

– Сколько народа мимо ни проходило, а на развалинах всё больше норовят посмеяться, нагадить. А то и вовсе не замечают древних стараний чьих-то... – Подруги встали в позы – как для кулачного поединка.

– И мы – как другие? – чему-то порадовался Броккен.

– Мы не знаем, кто вы, но сразу приметно, что нет в вас привычки путать людей своими поступками, – за обеих ответила Бореас. – Если вам требуются ловкие друзья, мы встанем в ваш ряд и, поверьте, не будет у вас повода сказать о нас дурное слово.

– Здесь бывает снег? – полюбопытствовал Броккен.

– Этой зимой пока не было, – сообщила Лана и, догадываясь о причине вопроса, посмотрела на низкие, тёмные тучи.

– Переждём ненастье, и за это время отряд решит, надобна ли нам такая прекрасная подмога, – подвёл черту задушевной беседе Карл.

Пока степь заносило снегом, женщины, забившись в ниши своей спасительной, очень аккуратной земляночки, по-настоящему переживали по поводу какого-то общего решения, сомневались-советовались, кто такой Карл – главарь или простой путеводец, отчаянно вздыхали – так хотелось им оставить осточертевшее место.

Ночью хозяюшек разбудили твёрдые, суровые окрики, и подруги поняли, что обращаются к ним больше не гости, а боевые товарищи, зовущие за собой в поход. Вдохнув в последний раз дух своего лежбища, амазонки предстали перед схожими с выпавшим снегом очами Карла...

Пробирались по скрипучим и рыхлым снегам. Карл более не был так обходителен с Бореас и Ланой. Женщины, задыхаясь от быстрого шага, кричали в спину командиру всё, что знали или слыхали о грядущих навстречу местах.

Область Тавра, прозванная Кутом Тархана, была заселена не густо – поселений и стойбищ, по словам проводниц, могло не оказаться вовсе. Но имелся где-то неподалёку портовый городок, очень похожий на острог, в нынешнее время брошенный и сильно порушенный. Защищённый остатками стен и широким голым полем вокруг, он оставался невидимым никому, ненужным ни для чего, скрывая от мира жалкие остатки славного некогда наследия: малость тёплых домов и безжалостно источенный временем причал.

Греки с острова Керкира в Ионическом море прозвали тот город Керкинитида. Увы, сия некогда процветавшая колония Западного Тавра более не радовала торговых людей большого восточного мира своей предприимчивостью и великолепием. Уже не влеклись сюда полные добра караваны, посреди хлебных полей не тянулись ныне на север обустроенные постами ровные дороги, не красовалась вдоль берега, покачивая высокими носами, разноцветная шеренга кораблей и корабликов.

Сармат многое тут изменил... Где отыскать следы былой деятельности могущественного черноморского и средиземноморского владыки Кимари?

Табуны коней толпились вокруг больших и малых стогов – это был верный признак приближения нынешней Керкинитиды.

Карл с друзьями, поняв, что достигли места назначения, расселись низёхонько на корточки. После короткого совещания, чтобы не привлекать ненужного внимания к своему отряду, Карл взял женщин и двух бойцов и отправился на разведку. Избавившись от тяжёлого оружия, они побрели вперёд в поисках города. Вскоре на горизонте появились зыбкие пятна и начало звучать приближавшееся море...

Оставшиеся в поле готы убрались подальше, избегая преждевременного обнаружения, затаились тихо за бугорками, держа лошадей...

Пастухи, смотревшие за табунами, издалека увидели гостей, одарили их пристальными взглядами, но даже не двинулись с места, не окрикнули. Пастушьи заботы возобладали над любопытством. Или тут приветствия были не в чести, или пастухи просто сами боялись всех – в любом случае продвижение разведчиков к полупокинутому городу сопровождала немота.

Несмотря на порушившиеся кровли халуп, главную улицу вдрызг измочалило множество ног. Всё говорило о том, что совсем недавно – уже после снегопада или же во время него – тут прогнали коней и людей. Отпечатки человеческих ног в стылой грязи преобладали.

Шум моря, больше не скрываясь, ахнул навстречу. Пахнуло тревожной свежестью, странствиями по пьянящим просторам – вперемешку со стойкими запахами человеческого жилья. И всё же поселение казалось вымершим...

За портовой площадью из-за больших бараков с обновлёнными стенами слышались постукивания и шорох скобления. Пятёрка разведчиков проникла в пустующий дом и приступила к изучению обстановки – благо убежище, скрывшее их от местных жителей, изобиловало дырами, проломами, прорехами.

Там, где барачный рядок желтел еловыми вагами, иногда проходили люди, занятые чем-то своим. Поглощённых заботами голов никто не поднимал.

Броккен отправился посмотреть на загадочных людей. Карлу было видно из своего окошечка, как Броккен, не показываясь никому на глаза, вплотную подошёл к крайнему зданию и стал разглядывать из-за угла происходящее где-то там, внизу. Затем разведчик перешёл улицу и потерялся среди домов.

Благополучно возвратившись, Броккен доложил, что дорога на подходе к пристани окроплена красным. Какие-то люди – вероятно, после сражения – ремонтировали сходни, засыпали кровавые лужи землёй. Гот поведал ещё, что на привязи болтаются два судёнышка, с коих также доносятся звуки починки. Поблизости разведчика никто не заметил, а дальше – туда, где дымили костерки и суетились ратные люди, – он пойти не рискнул.

Карл дал первое поручение новоиспечённым воительницам своего отряда – велел вызвать всех сюда. Сам же с двумя друзьями решил посмотреть на воинство сего городка.

Броккен довёл до того места, докуда дошёл сам. Наблюдали обстановку, считали людей, оценивали их силы – так, на всякий случай... Подойдя к лагерю ближе, готы увидели двоих из встреченных ими на подходе пастухов. Лихие воины Керкинитиды, послушав осведомителей, попрыгали на коней и стали группками разъезжаться в разные стороны. Карл, чуя беду, грозившую отправленным за подмогой женщинам, послал за ними и Броккена, строго-настрого наказав ни во что по пути не встревать, никому не попадаться, вернуться с поддержкой и действовать по обстоятельствам.

Опасения Карла были не напрасны. Командир и оставшийся с ним Орск, просидев чуток времени, стали свидетелями привода на дымную полянку пленённых за городом Бореас и Ланы. Карл и Орск окольным путём, ни одной живой душе не показавшись на глаза, не пикнув, не хрустнув сучком, не дыхнув лишний раз, подкрались почти вплотную. Густые метёлки бурьяна надёжно укрыли распластавшиеся вдоль павшей глиняной стенки тела отчаянных разведчиков. Высунуть головы для обзора не представлялось возможным, зато раздражённые оговорки женщин были слышны вполне.

Разбойного толка загадочные людишки изощрялись наглыми намёками, откровенными угрозами, их смех сопровождался звериными возгласами. Женщины вели себя по-настоящему мужественно, о своих спутниках не проговорились ни звуком, ни духом, лично от себя обещали захватчикам и татям плохой конец. Разбойники смолкли на миг, потом вспомнили предостережения пастушков, видевших пятерых человек. Развеселились – мол, сгодятся все пятеро, принялись потешаться, упиваясь привычной безнаказанностью.

Карл понял, что тут – сборище работорговцев, прибывших из разных уголков Северного Причерноморья. Ловцы живого товара избегали близости с дикими племенами Тавра, держались невдалеке от стоянки асского владыки этих просторов – отсюда и до Пантикапа – Рискупорида Третьего. Наученные опытом, не раз преследовавшиеся мстительными племенами степняков, эти гнусные разбойники предусмотрительно таились подальше от караванных дорог, а также небезосновательно остерегались любых гостей и случайных свидетелей из разных родов и племён. Несмотря на всю шаткость своего положения, они чувствовали себя тут весьма комфортно. И всё потому, что служили не кому-то, а постоянному победителю всех степных крымских свар, ссор, стычек, настоящему тархану Рискупориду. Сей уголок Западного Крыма был наилучшим местом, где алчный и властолюбивый правитель мог вести самостоятельную деятельность, не завися ни от воинственных и храбрых орд Лехрафса, ни от коварной купеческой политики, подкупившей население портовых городов северо-восточного Тавра.