Текст книги "Берега светлых людей"

Автор книги: Александр Кутыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Берега светлых людей

Кате-Ргее

Русские города Северного Причерноморья...

Взгляд на Рим с Русской равнины...

Читателю сложно из-за отдалённости того периода понять, в какое время происходят описываемые события восточноевропейской жизни. Дабы явственнее видна была русская архаика, в романе выделен поход Септимия Севера к Риму: ассоциативные параллели помогут разобраться в ментальности, связях, различиях двух непохожих миров.

Итак, Европа конца длительной эпохи принципата... Приобщение варварской стихии к ценностям римской цивилизации арийцев...

Законы человеческие, где бы они ни утверждались, имеют похожее звучание. И уложения Северного Причерноморья, и позднеримский миропорядок, несмотря на наличие различных оттенков, подобны, друг другу.

Мужество, любовь и странствия героев как раз и доказывают это...

ВСТУПЛЕНИЕ

...Многие лета и зимы минули с той поры, навеки забыты и трудные, и праздные деяния обитателей разблаговещенного мира. По крупице создавала свою значимость та эпоха. Разный люд оставил свои следы на широком и долгом поле земной жизни.

Поздний гость сделал дом чужой себе кровом. Не со зла и не от лукавого умысла потеснил он доброго хозяина: содеялось сие оттого только, что и гость, и хозяин позабыли прошлое своё и прошлое приютившего их крова.

Ни один из обитателей прежних, и ни один из соседей, чьи дома чернеют в забвении подле, не помнили, когда свершился знаменательный приход гостя, куда-то влекомого дорогой, но внезапно остановившегося. Утратившие память люди послушны были небесам и закону тому древнему. Весёлый и деятельный гость закон их чтил и набирался благодати тихого бытия успокоенно-задумчивых хозяев. А потом старался приумножить благодать ту...

Время – единственная река, незнающая покоя. Течёт-струится она и, пройдя цветущими или мертвенно-скалистыми берегами, оставляет после себя непременно иссохшее русло.

Да уж, время – река необычная... Она не ведает усталости оттого, что не тянет, не влечёт её назад бренный шлейф человеческих вопросов, на которые не всегда имеются простые и ясные ответы.

Вольготно на просторе бурлящей стремнине, ворочающей камни и песок, принимающей благосклонно поклоны робких береговых трав. В беспрерывном поиске нового русла некогда реке-времени думать о пути прошедшем. Потешилась над природой и пространством и побежала далее, позади оставив чёрные дома с зеленеющей возле срубов порослью, и добрых людей, и гостя – тоже неплохого человека.

Там, где ныне живёт-течёт река-время, люди иные – благодушные, любопытные, по-детски непосредственные. А водица из толщи времён – тёмная, влекущая, осмысленная... И страна, по которой ныне течёт река, начинает жить и творить, как и все страны на берегах, что уже жили, творили.

Пытливый народец земли той увидел вдруг на величаво разваливающихся волнах времени неясные картинки чьей-то жизни. «Пойди, – сказали люди самому удачливому среди них мужичку, – посмотри, где и кем навеяны сии образы. Да в реку времени не лезь, не то увлечёшься током её и, не ровен час, позабудешь наказ наш, и нас всех, и дом свой. А мы ведь все ждём тебя и вестей твоих»...

Отправился посланец вспять стремлению реки-времени. Идёт, внимает, обернуться боится к жизни своей обычной, манящей и зовущей делами привычными.

А вон хвостик реки журчит, оторвавшись от пенящейся, шумной массы. Он готов влиться в родную стихию, но пока рад затишью, рад своему отставанию, свободе – плещет себе по песочку, играется камешками... Мужичок наш спускается к игривому, бесящемуся на воле хвостику и набирает воду-время во фляжку. Потревоженный, сильно напуганный родничок отсталой водицы бросается от посягателя прочь, прячется в спасительном потоке и исчезает.

Мужичок взбирается на берег, слышит неестественный звон в ушах, видит гуляющий по лесу ветер. Перед лесом тем дома стоят с плотно затворенными дверями. Над крышами – то ли гул ветра, то ли вой людской несётся из замкнутых домов? Люди там не выходят наружу – боятся лицезреть ещё видимую отсюда настоящую жизнь. Завидев чужака, и вовсе затихают в своих домах. Берегом ушедшего времени неуверенно подходит странник наш, вглядывается в мельтешащие за стёклами лики затворников, не решаясь всё же поприветствовать их рукой. Затем удаляется, никому тут не нужный.

Берега чуть понизились. Идти легче теперь по дну – уже не вязкому, подсохшему... Долго ли, коротко ли брёл мужичина извилистым узким овражком, что остался после унёсшейся в будущее реки. Постепенно проход расширился и превратился в чашу, берега раздались далеко по сторонам. Дорожка подсохшая стала пылить: целое облако поднялось над почти исчезнувшими берегами и привлекло к ходоку странных людей.

Попытался ходок спрятаться от незваных зрителей тех в диковинных одеяниях, да берега совсем уж сравнялись с жёлтой полосой дна, и деваться ему было некуда. Отовсюду он видим стал. Жуть овладела им от услышанных про него самого разговоров – не смысл испугал путешественника в прошлое, а говор, словечки непонятные, растягиваемые в тех слогах, которые нынешний люд и тянуть не подумает.

Незнакомцы позвали своих сородичей, те ещё кого-то, и вскоре необъятная толпа выстроилась вдоль жёлтой тропинки сбежавшего временного потока. Сопровождаемый вопросами, советами, насмешками, путник вышел на самую середину дороги и, озираясь на многоголосый хор, взобрался на большие валуны, нагромождённые здесь пучиной посреди русла. Сел, положил рядом рюкзачок и вдруг...

Приготовившись отдохнуть и обдумать не нравившееся ему положение, он заметил, что народ стих и как будто замер, окаменел. В его ушах опять родился прежний необычный звон – наваждение, что ли?.. Мужчина встал в полный рост, спрыгнул на хрустнувший песок, прошёлся – люди немо и заворожённо глазели на него невидящими взорами, их уста застыли на полуслове... Озадаченный путник влез на валун и взял в руки рюкзачок – гомон пуще прежнего понёсся по округе. Голоса басили и визжали, негодуя... Мужчина положил рюкзак... взял... снова отстранился от поклажи – народ то замирал, то начинал буйствовать.

Из рюкзачка появилась фляга с водицей времени – народ взревел яростно, взялся за камни, метя в обладателя малой частички безжалостно оставившей их реки. Но не летят камни – падают к ногам бросающих, стукаясь, словно о стенку, о невидимую преграду перед пересохшим руслом... Фляга легла на валун – люди-нелюди застыли. Мужчина отправился к незримой преграде, отделяющей его от человеческого скопища – ну, чисто чучела со стеклянными глазищами!.. Эти ли лица, эти ли глаза видел он в волнах реки-времени перед походом – не понять...

Взяв рюкзачок и фляжку, мужчина под крики и проклятия, глядя себе под ноги, пошёл дальше в прошлое. Люд всё так же притягивался его появлением и бесцеремонным шествием по запретной зоне. Возмущение продолжалось. Правда, заметно стало некоторое разрежение зрителей на берегах. Голоса сделались не только реже, но и чище. Века в обратном порядке наступали более давние.

Решив, что это времена его прадедов, мужчина задумался о своей судьбе. Если дорога назад также подвластна ему, то таким темпом, учитывая припас в рюкзаке, он далеко не уйдёт. Нехорошо – что увидит он, что расскажет своим?.. Там, в настоящем, ждут от него интересного рассказа о том, что было на Руси век-два назад. Рассказа не из книг, а очевидца...

Путешественник стоически шёл вдоль рядов персонажей отшумевшей жизни почти вплотную к невидимому барьеру, пытливо заглядывал в лица, в глаза в поисках понимания. Когда фляжка в рюкзаке – взгляды за чуром смешливы, злы, пристальны, спокойны, обычны – будто бы даже живы! И уста попадаются такие речистые! Когда фляжки с собою нет – все уподобляются истуканам.

Вот один парень из потусторонней толпы кажет язык, строит рожи, забегает вперёд и вновь разевает вполне вроде живую пасть. Но вот глаза весельчака грустнеют... В чём, интересно, причина?.. А, понятно: парень в углу сучит руками в две призрачные стены – нет ему хода ни к высохшему руслу времени, ни вслед за бредущим вдоль берега чужаком. У каждого оказывается и здесь свой предел.

Мужчина остановился, поставил рюкзак возле ног. Лик застывшего в числе остальных парняги того повеселел. Казалось, сейчас он всё чувствует... Мужчина с поклажей своей вернулся к нему и прошёлся рядом – «оживший» паренёк вновь дурашливо разинул пасть.

«Что ж ты такой дурак-то? Я сколько шёл – таких ещё не было», – серьёзно проговорил мужчина.

Парень потупился, будто бы что-то поняв, смотрел на рядом с собою стоящих, молчал со стыдом.

«Он – немчура», – указывали на него пальцами современники.

Мужчина поклонился за пояснение народу и было направился далее. Немой печально облокотился на чур и захлопал горестно пастью. Тогда путник достал фляжку, слил немного содержимого в пробочку и, подойдя к гримасничавшему чудаку, плеснул в разъятый непроизносимыми словами рот.

Парень прямо-таки ввалился в запретную зону! Встав как вкопанный, ошалело таращился по сторонам.

«Вот это да! – произнёс мужчина. – Иди-ка назад!» – Он махнул рукой, указывая чудаку направление.

Но немой обратно войти не смог. Не очень, видимо, заботясь об этой неувязке, он побежал прочь – и от своих, и от путешественника. Последний вдруг почувствовал жгучую ответственность за кривляку, рванул за ним, на ходу пытаясь постичь фокус с чудо-водицей.

Крики путника и людей с берегов не трогали чудака – он на бегу вертелся между берегами и корчил всем рожи.

Вновь поднялся гомон – громче и яростней прежнего. Весь этот странный мир не на шутку рассердился. Продвигаться вдоль берега потусторонние человеки не могли, зато криками они передавали весть о злодеянии путешественника. Далеко впереди выросли две ужасно вопившие стены...

Мужчина готов был сквозь землю провалиться, собрался уж возвращаться, мечтая стать невидимым для тьмы возбуждённых людей. Но, подумав, решил: раз выпала такая честь, раз уж оказался в этих местах, несмотря на ошибку с парнем, должно двигаться далее.

Он отпил из фляжки глоток – и неожиданно словно облаком воспарил над всей округой, зависнув над головами смолкшей толпы. Существа потеряли его из виду, скоро забыли о нём и разбрелись по своим логовам, ставшим для них непреходящими, вечными.

Мужчина заметил, что тело его раздалось и как бы поредело плотью. Теперь он способен был пролететь над одним берегом и над другим – только вот ни в прошлое, ни назад, в настоящее, двигаться не мог.

«Сумею ли я, такой дряблый, распухший, пошевелиться и глотнуть из фляжки? Где она?» – забеспокоился мужчина.

Беспокоился он напрасно: водица и превращение, с ней связанное, не сказались на его двигательных способностях. Второй глоток – и желание вновь оказаться в своём теле беспрепятственно исполнилось.

Без всякого зова подошёл немой. Он ничего не помнил, он забыл, как оказался в безвременье...

Совершенно не зная, как ему помочь, мужчина подвёл его к чуру – к тому же самому месту, где случился переход, – раздражённо из фляжки брызнул на спину скулящему чудаку и толканул восвояси.

«Ай да водица! Чудо, а не водица!»

Парень понёсся восвояси быстрее зайца. Его встречали, расспрашивали все наперебой, а он лишь махал руками да мычал...

«Отнеси-ка меня, водица, к истоку твоему, но чтобы сумел я обязательно возвратиться домой!..»

Вроде ничего и не изменилось... Да только очутился мужичина в чистом поле, вокруг коего леса, поля да рощи. Сзади – просека и тонкая дорожка – ровно струйка из речного песочка пробивается. А землица под ногами влажная и совсем не пыльная – самобытная какая-то...

Тусклый свет... Хаты чернотой зияют... Говор возле них до того тихий, что кажется, будто моровое поветрие тут разгулялось, и сейчас полуживые люди повываливаются из изб, чтобы встретить смерть на Свету Божьем...

Реки нет. И ни намёка на берега. И никаких преград любым путям-направлениям. И звона в голове не слышно...

Мужчина перепрятал фляжку на груди и пошёл настороженно к чёрным избам. В мертвенном свете видится всё. Что-то тут не так... Чувства врать не станут...

В тусклом отблеске усталого солнца встретили его обитатели селения, говорили с ним, слушали, не понимали, но ничему особо не удивлялись.

Староста поклонами и жестами позвал чужака в гости, усадил за стол, в выдолбленной миске подал кусок запечённого мяса, показавшегося поначалу пришельцу бутафорским, несъедобным. К снеди пододвинул два колышка – прибор, стало быть, чтобы управляться с угощением. Мясо то с виду напоминало говядину, но не пахло и вкуса не имело.

Гость вертел головой – почему не входят остальные? И староста переживал отчего-то, вопросительно глядел на жующие скулы необычно одетого гостя. Переживания обоих исчезли лишь тогда, когда на диковинного человека стали приходить смотреть другие селяне. Косились на старосту, кротко рассаживались на дубовые лавки.

Постепенно все обитатели собрались пред очами вяло насыщавшегося гостя. Тихо спрашивали они друг друга о чём-то, делились мнениями, бросали несколько вопросительных слов пришлому мужчине и, не дождавшись понимания, недовольно отставали.

Гость разглядывал лица окружающих – сплошь мужские! – подмечал незамысловатость черт древних ликов, весьма отличавшихся друг от друга. Будто не было меж их носителями никакого родства, будто собрали человеков сих из совершенно разных, удалённых на большие расстояния сел.

Вон лицо длинное, с тонким носом и спокойными глазами... Вон – круглое и курносое с бегающими глазёнками... Вон – одутловатое и смуглое, с тёмной, роскошной порослью на подбородке. И взор такой пристальный... Есть лицо с выдающимися скулами... В общем, в каждом пришедшем свой характер заметен, не таящийся за личиной...

Когда мясо исчезло с тарелки, староста предложил пристроить рюкзачок, что-то спрашивая вкрадчивым голосом. Гость освободиться от поклажи отказался. Голос его отчего-то прогремел на всю избу, заставив всех содрогнуться и смолкнуть. Староста сразу же отказался от своих намерений. Гость подметил выгодно звучный глас свой, но не мог понять причины такой перемены.

Миг тишины обозначил какую-то неловкость. Гость подумал-подумал да и скинул лямки с плеч. Уложив рюкзачок под ноги, он ловил на себе вопросительно-недоверчивые взоры. Фляжку из-за пазухи переместил на дно сумы. Давешний звон возник в ушах, а фразы селян наполнились ясным смыслом. Вишь ты – как действуют законы времён!

Гость завертел головой, оглядывая заново всех по очереди. Неуверенно вторично произнёс своё приветствие. В ответ получил кивки головами, сверкание как будто прозревших глаз. Однако, понимают пращуры...

А говорят они, оказывается, о съестных запасах, о ветре, об обманщиках, что приплывают синим морем или приходят из-за высоких гор. По-детски безудержно хвалят смекалку старосты. Сам же староста – за спиной гостя: обнюхивает холку пришельца, пальцами приподнимает плечи куртки и предлагает сменить тяжёлую одёжу на серую рубаху с разрезом и тесьмой у ворота – такие на всех здесь присутствующих.

Когда шершавая рубаха с треском улеглась на большое тело гостя, он испросил добрых людей: «Кто вы такие и откуда пришли?»

«Мы – простые человеки, – отвечали ему. – Ничего о себе, кроме дня сегодняшнего, не ведаем, живём привычками, и ниоткуда мы не пришли». Смотрели они теперь отчего-то всё время на старосту, словно надеясь хоть на его память.

«А ты откуда взялся – такой непохожий на них?» – взял старосту в оборот гость. Но и тот ничего не помнил.

«Говор его не таков, как у нас. Верно пришлый он?» – начал вслух размышлять сидевший напротив.

«Чего же в старостах его держите?» – допытывался гость упрямо.

«Дык заботливый он – не как мы. Вот к нему и внимание всех, о нём только и разговоров. Вишь, ходом жизни назначен он само собой, по общему одобрению и непротивлению».

Один за другим, никого не спросившись и не глянув ни на кого, селяне стали вяло покидать избу.

Староста, оставшись с гостем один на один, спросил о жизни, о достатке, о задумках. Гость отвечал уклончиво – мол, живёт хорошо, и все дела, которые задумывает, доводит до конца обязательно. После поинтересовался, где остальной народ этой страны.

Староста ответствовал, что здесь была представлена вся страна – за исключением одного человека, который, дабы сохранить память, никому не внемлет, ни с кем не общается, а его самого можно услышать на берегу моря, где им сказываются былины.

Узнав местонахождение загадочного старца и пообещав старосте с расспросами к мудрецу не приставать, но лишь слушать, гость, взяв рюкзак, вышел из дома и направился к взморью.

В тихом месте, вокруг которого песчаные косы образовали эдакий прибрежный гребень, вонзившийся в море длинными и корявыми зубцами, сидел гусляр и тихо выговаривал коротенькие строфы, после которых делал длинные паузы, подбирая слова к следующему речитативу. Обратив невидящий взор к незнакомцу, он замер, словно оценивая пришельца, а потом продолжил произносить, судя по тону, какие-то многозначительные словеса, тонувшие в громких гусельных аккордах.

Оглядев пустынный берег, мужчина присел напротив сказителя и отставил рюкзак. Сквозь довлеющий звон струн проявились строчки былины, наверное, до глубин осмысленной самим мудрецом, но весьма странной для гостя.

«...И подумал Теут, что и здесь, с этой стороны моря и гор, я смогу жить. Кому тесен Мир, кто желает уследить за ходом дел соседа, пусть останется без меня. Молю всех богов о том, чтобы горы, моря и степь хранили меня от беспокойной напасти всегда. Но боги не слушают людей, вершат судьбы, как заблагорассудится им – властителям мир-околицы.

Настырный Арий вновь пришёл к Теуту и сказал хозяину слова такие: “Уют и покой возле тебя, а позади меня – делёж и спор. Жить стану в стране твоей пустынной”.

Нет, не стал жить Теут с Арием в соседях, ушёл прочь в поле широкое, оставив на месте своём сына родного, в водяной пучине зачатого и отцом взращённого и обученного. Имя сына было Рус. Рус сметливый был и бесстрашный, отца любил и в уходе его винил гостя из сторон полуденных. И сказал Рус Арию: Что ж, живи, коль за покоем пришёл, но место своё блюди чутко и к морю моему приходить и думать не смей!

Но Арию не терпелось достигнуть берега морского, хотелось детей своих погрузить в пучину синюю, чтоб смелыми и отважными стали – как все смельчаки, солёным и ветреным духом освящённые. Мягок был Арий, терпелив и коварен. Ужился подле Руса, а детей своих, когда сдюжили они со страхом своим, пустил в обход синя моря. Чтобы с той стороны, где солнце падает за спину Земли, вышли они и оттёрли, как смогут, Руса от силы его морского покровителя.

Вот только дети робкие уродились – отцу под стать. Шли долго да таились усердно. Завидев бок могучего Руса, стали ждать случая ладного, по возможности – безопасного. Даст случай подселиться, так и подселимся, никого не обидев...

Рус хоть и жесток был с врагами, но соседа мирного, в кознях и злоумышлениях не уличённого, не обижал никогда. Мог даже помощь оказать, огромный меч о всякого притеснителя окровавить. Широкая душа Руса не догадывалась о подвохе Ария, о явлении малых сынов его. Видит-понимает Рус тесноту у моря тёплого, решает поискать себе схожее местечко: с солёным ветром, с кипящей пучиной... Зовёт Рус Ария в поход – мимо полей обширных отца своего, мимо земель амазонок, что двоюродными тётками Русу доводятся. Говорит южному соседу о краях, где зима не холоднее здешней и недалеко закрома людей богатых, но жадных и сухих душою.

Никуда не идёт осмотрительный Арий. Жалуется на слабость тела, хотя услужить Русу вроде бы готов. Даёт вместо себя Русу в попутчики сына своего младшего Алана, а потом решает подозвать и старшего сына – извечно недовольного личной неустроенностью Словена. Идите, говорит Арий, желая втайне путникам долгого пути. Ушёл скиталец, попутчиков малознакомых с собой прихватив. Оставшемуся у моря завещал всем новым людям сообщать, что все эти места его – русские.

На лесной реке встретил Рус отца, спросил, отчего тот с полей ушёл. Теут ответил, что покойней ему здесь, и указал странникам дорогу дальше – туда, где обитал его отец, дед Руса.

Пошли искатели далее.

Отец Теута Финн сказал, что за его вотчиной скоро кончается земля, для жития пригодная и кому-то надобная, кроме дочек-амазонок. Туда солнце валится на отдых после дневных забот. Опасно искать пристанище возле уставшего солнышка...

Финн послал внука со спутниками навстречу тёплому ветру, где падающее солнце красит небосклон пёстрым заревом, где живёт младший брат Финна. По словам старика, братец тот – перечник великий, неучтивый и не любимый никем.

Словен с Аланом слушали хозяина Края Света и смекали своё: идти далее им не хотелось – благоразумно опасались невидали, мыслили малый срок обождать-осмотреться в таёжных дебрях, а там и вернуться назад к морю тёплому, осиротевшему без Руса. И смелый Рус один побрёл на запад, о потере снулых сподвижников не очень и печалясь.

Словен с Аланом, погостив у хозяина страны полночи, набродившись по лесам чёрным и горам промерзшим, пришли вновь к морю Руса, где Арий уже собрал чуть не всё своё многоколенное семейство. Да не приемлет семейство-то одичавших Словена и Алана, якшавшихся с лесным, старым дикарём. Несмотря на заступничество престарелого Ария, гонит семейка на удивление дружно от себя вернувшихся родственничков, словно блудников. И опять разошлись Словен с Аланом по своим прежним местам и сели, обиженные судьбою и неправдами: Словен – к западу от моря, в лесу, а Алан – к востоку, в степи. И оба затаили желание когда-нибудь отомстить родне своей коварной, происками непотребными на беду изощрившейся. Увидев в походе простоту жизни дикой, ощутили Словен с Аланом отношение иное к корню своему родному, отстранившемуся. Ждут-мыслят, как перемочь рок неправедный, богами изменчивыми лукаво устроенный.

Рус же, дойдя до окраинных мест, Финном указанных, остановился, поостыл от пыла, к путешествиям подвигающего, и обжился. Появилась у него и семья, многие черты основателя унаследовавшая.

И вот прознал однажды Рус о деяниях непотребных, в отчих и родных его краях случившихся. Задумался, кого бы послать из сыновей своих единокровных для наряда дел, стариной заведённых, но новизной переменчивой безо всякого толка порушенных. Выбрал самого смышлёного да дерзкого на поступок. Звался сын тот, в северном браке зачатый, не видавший морей тёплых, ледяным и стылым именем Гот. Снарядили Гота всем северным миром и отправили в дорогу, наказав древнюю правду восстановить, себя жалеть и друзей не забывать.

Идёт Гот лесом – вспоминает завет отчий, что леса да моря наши... Плывёт по рекам – памятует урок могучего Руса-отца, что реки, в море льющиеся, наши... Выходит в поля открытые и лелеет память рода своего – вся земля до моря синего принадлежит силе русской...

Через недолгий срок повстречал Гот Словена, позвал его к морю. Но ответил давний попутчик отца Гота, что и так ходит к морю, когда вздумается, вернее, когда братья позовут или когда отец его Арий проверить пожелает, не забыл ли он ученье родительское. «Страшно мне там. Я – человек тихий: весь в мать, при родах моих усопшую», – ответствовал исполин Словен, никак не желая откликнуться на предложение северянина. И далее пожаловался: «Как ни приду к родне у взморья – все ругаются, что хозяйствовать им не помогаю да на врагов общих не хожу... Сносно было до той поры, пока братья мои не сказали, что нет мне боле возврата к морю синему, потому что с годами я норов матери своей обрёл, никому не угодный...»

Гот посмотрел в зелёные, как лес, глаза Словена и прервал его жалобы: «Я вижу, у тебя у самого не много рвения к морю выйти».

Словен оправдываться пытался: «Речей Алана опасаюсь шибко праведных – соблазна боюсь против рода отчего восстать!»

Гот ему: «Сомнения твои понятны... Отец мой Рус сказывал, что он тоже не чужой арийскому племени. Когда-то за дух вольный и смелый и его невзлюбили другие ростки от семени общего. Вот и наказал его Арий – проказник и гнусный обманщик... Пойдём же, проводишь меня в край тёплый, – уговаривал Гот, – а не по нраву станется, то места тебе, кроткому, открою заповедные – на севере от стороны деда моего Теута до краёв амазонок бесстрашных. Коль не мил тебе будет и под моим крылом берег тёплый, укром и покой найдёшь под сенью великолепных защитниц»...

Старческий глас внезапно смолк. Присмиревший пришелец сначала ожидал продолжения повести, потом долго слушал наступившую тишину, вспоминая рассказ о непонятных, давно бывших (и бывших ли?) людях-духах. «Кто они?» – силился постичь природу призрачных образов гость прошлого.

Старик обратил невидящие глаза на слушателя и сердито повёл бровью, по неуверенному дыханию гостя почувствовав, что сказ его слишком сложен для человека издалека. Светлые глаза гусляра отразили безутешное страдание. Старец был подавлен тем, что песнь не понята, не услышана.

Поняв его озабоченность, мужчина подошёл чуть ближе к застывшей в напряжении фигуре рассказчика и уверенно заявил, подняв голову к небесам: «Отпустила бы меня эта древняя пора, то с друзьями своими и товарищами я бы сказку твою необыкновенную непременно разгадал!»

Старик растянул неестественно бледные уста и зловеще хмыкнул. С улыбкой не менее необычною, чем сказ про неведомых героев, гусляр поднялся и, сблизясь с линией свинцового прибоя, пошёл прочь, урывками не то смеха, не то рыдания неприветливо прощаясь с недоумевавшим слушателем.

Смятенный мужчина вздрогнул, вспомнив о рюкзачке с фляжкой. Но всё лежало на месте. Глядя, как волны бьются о валуны и мутными брызгами кропят седую голову удаляющегося старика, он открыл фляжку и, мечтая о возвращении домой, стал поливать водицу себе на лоб, на глаза, не имеющие сил оторваться от картины чужого мира, лишённого живой и привычной яркости.

Однако вода не исполнила его желания: что-то претило возвращению путника в своё время. Качалась почва под ногами, грудь сдавливало удушье, чудесная ещё недавно влага неприятно щипала правый глаз.

Потрясённый неудачей, мужичина побежал от моря мимо чёрных хат к влажному и холодному истоку песчаного ручейка. Повторил те же действия с водицей из фляги, сильно сощурив глаза. Губы и веки сжал с такой силой, что пересохшая гортань выдала звериный рык.

Вот он опасливо приоткрыл слезящиеся глаза, готовый от разом надоевшего плена скрыться, рухнуть лицом в тёплую, неласковую землю. Но чудо свершилось!

Впереди, под крутым бережком, махнула хвостиком река-время. Сбоку – дедовские дома в окнах своих показывали самозаключённых, любопытствующих обитателей... Мужчина опять побежал, задыхаясь от страха и надеясь скорее достичь медленного потока с маячившей над ним перспективою настоящего. Он прикладывал все силы, спешил отчаянно, но быстрее сближаться с зовущей пучиной всё равно не получалось. Спустя некоторое время наконец смог коснуться вертлявых концевых волн. Пробовал пробираться сквозь пучину – она не пустила его.

Наш бедный мужичок выбрался на берег, с разбега хотел влететь в своё время... Больно ударившись о невидимый барьер, бедолага повалился на бок. От земли по эту сторону чура пахло могилой. Мужчина поднялся с колен и вновь поспешил во влажную ложбину реки-времени. Едва успевая перебирать ногами под скачущей по склону к руслу задницей, мужчина нащупывал в рюкзаке фляжку.

Перед потоком никакого барьера нет. Не торопясь слить остатки чудо-водицы, мужчина вошёл в конец потока и, расталкивая перед собой тягучие косицы прибрежных волн, опять побрёл вперёд и наискось к берегу настоящего. Но река-время вращала его, как целлулоидный шарик, и отталкивала назад, на сухой песок прошлого. Снова неудача на том же месте... Измучившись, человек, наконец, не чая пронести запретную жижу в своё настоящее время, открыл фляжку, перевернул над пучиной – и вот, чувствуя себя самым удачливым и счастливым на свете, он уже выползает из вод на берег с родимой стороны...