Текст книги "Берега светлых людей"

Автор книги: Александр Кутыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

– В бане есть!

– Угостишь?

– Как поохаешь – то и всю залью!

Носилки развернулись и мерно поплыли к бане. Возле них поспешал Билон.

– Не затворяйся, – попросил распалённый воевода.

Когда минули его дом и мужик почувствовал себя отвязанным, заявил, гладя по белой, подставленной ему ляжке:

– А и возьму тебя в скором времени и не дам более никому!

– Ха-ха! – с лёгкостью зазвенело в ответ.

Никого из прохожих не встретили. Где-то вдалеке слышались голоса обходчиков. Воевода был и рад, что со знаменитой городской прокуднидей никем не замечен.

– Ставьте же – приехали. Ноги затекли. Кто бы когда помял, погладил...

– А то не гладят?

– Трезвые не гладят, а пьяные гладят уже носом – что от них?

– Поглажу. Я сейчас твои ноженьки ох как поглажу!

– Да, погладишь ты! Жди от вас!.. – Недовольная Валя приложила ладошки к двери и, изменив голосок, замурлыкала в маленькое окошечко: – Тёплое гнёздышко растворяйте, есть тут птенчик один – возвратился из полёта, да запоздал.

– Что ты распеваешь им?! Вот как надо! – Билон сапогом стал колотить по двери. Та скрипнула на навесах, и не менее скрипучий голос раздражённо высказался о позднем визите, кой, мол, некстати.

Валя повисла на шее встречавшего и нежно попросила не ругаться.

– Да что это вы сегодня – сдурели? Поздно, рано!.. – удивился воевода. – Растапливай немедля!

Это было последнее, что успел сказать Билон в своей жизни. Острая сабля пронзила его. Окровавленное тело быстро запихнули в мешок и окольными путями поволокли к морю.

Находившийся в бане Спор, воочию убедившись в устранении изменщика, поспешил к теремкам ратников. На двух улицах, что вели к казармам, расставил верных людей, ибо осведомители должны сразу направлять доклады.

Спора без обиняков впустили в расположение. Он самолично разжёг светильники, велел без лишних проволочек поднимать всех. Сам, нарочито громко звеня по случаю напяленной кольчугой, прошёл и расположился в трапезнице. Грохнул меч в позолоченных ножнах на стол и принялся терпеливо дожидаться внеурочного сбора.

Дружинники – молодые и пожилые – выбредали из повалуш, скапливались, одеваясь, в проходах, ждали от достойного мужа объяснений и распоряжений.

– Заморская братия неслыханно обнаглела. Вертфаста винят. Я тоже вскорости станусь не люб. Рать восхотели вызывать из-за моря... Все слышали?

– Слышали, слышали, – утвердительно мычали воины, понимая, в чём, собственно, дело.

– Воевода около них ошивался, а и не найти уж его – у гостей нет, дома нет... Видел кто его?.. Бесов надо утихомирить!

– Надо – сделаем, как повелишь, честный человек! – Дружине не терпелось приступить к наказанию.

Уже на ночной площади Спор вокруг себя собрал командиров подразделений, доходчиво объяснил незатейливый план, назначил самого возрастного из командиров временным воеводой – де, до обнаружения Билона...

Далее действо развивалось стремительно. Сменили караулы на воротах, собрали по городу всех иноземцев, кого сыскали, согнали в гостиницу, а прислужников из местных – порубили мечами и на въезде к притихшему обиталищу гостей уложили рядком.

Из тени событий явился доселе считавшийся мятежным Вертфаст. Вместе со Спором он с удовольствием осмотрел тело убиенного Герольда, перекидываясь шутками с разгорячённой толпой победителей.

– К завтрашнему вечеру, если город будет тих, все получите награду! Гости, коли пожелают покинуть нас, пускай уезжают в добром здравии. Город наш завсегда жил своим умом!..

* * *

Ргея и Сарос, не мысля для себя лучшего убежища, просидели до темноты. Ргея сникла. Это сильно беспокоило Сароса, но она не желала объясняться – молчала, чуть слышно дыша. Нервно топорщила маленькие крылышки курносого носика и, тихо страдая от своих сиротливых дум, смиренно жалась к большому телу любимого воина. А иногда поднимала аккуратную головку свою и пыталась что-то разглядеть в усталых и спокойных глазах ни на кого не похожего из ранее виденных ею людей чужеземца. Он рассказывал о боях, в промежутках между своими шепотками вслушивался в отдалённые звуки непрекращающейся где-то там беготни.

А Ргее, казалось, уже было всё равно, чем грозит будущее... Ей надоело неуютно сидеть. Она вытягивала то одну ногу, то другую, незаметно поглаживала живот, откидывала головку и вздыхала. С наступлением темноты оживилась и сказала, что теперь самое время выбираться из города. Здесь их обоих ожидали одни неприятности.

* * *

Настрого наказав дружинникам досматривать за гостями, Спор и Вертфаст направили нарочных к домам иностранцев – дабы пресечь их поджоги и избежать возможных больших пожарищ. Убедившись, что всё идёт как надо, соправители отправились на городской совет – там должны были собраться все незапятнанные чрезмерно дружескими связями с иноземщиной бояре.

Признавшись Спору о безотлагательных делах своих, Вертфаст с отрядом конников, вооружившись факелами, направился осмотреть те места, что вплотную прилегали к северным воротам. Там – в лимарне, в амбарах, на мельнице и мукосее – по его мнению, могли находиться беглецы.

Беспокоя близ живущих, входили во все подряд строения, обшаривали их под завывающий пламень факелов, разбирали завалы разного хламья, перетряхивали пласты кож, протыкали пиками россыпи муки...

* * *

– Вот тебе и первое пополнение в твой отряд – научай да спеши! – отдал поручение Север. За то недолгое время, что готы провели с римлянами, он стал относиться к Карлу, как к обычному командиру одного из своих подразделений.

Всё, что мешало раньше Северу продвинуться к бесповоротно деморализованному нынешней порой Риму и попытать счастья в соискании трона венценосных цезарей, – это отсутствие должной уверенности в предприятии и, конечно же, отсутствие надлежащего числа людей под его властью. Вопрос с численностью войска к тому времени решён был вполне успешно...

Риму после катастрофического падения его могущества, ярко обнаружившегося к концу второго века нашей эры, опять требовался надёжный человек: спаситель интересов, железной воли управитель, а то и избавитель, умеющий всё организовать, наладить, постоять за честь и накопленные блага – не больше и не меньше! Такой человек закономерно появился на искони мятежном, не принимающем имперской державности северном берегу Истра. Север, когда-то поставленный над скифскими легионами, волей и смекалкой сдерживал неистовых речников и лесовиков-варваров, коими справедливо почитались свирепые руссы Причерноморья. Теперь они и вовсе сделались успешными разбойниками...

Удерживая в тягучей и непонятной войне весь край, стареющий, а посему задумывающийся о скорых объятиях седых, неутешных лет Север начал размышлять и о благодарной награде за свою долгую, честную карьеру. Можно было бы обосноваться царьком здесь, в лесном краю... Но чудной мирок сей тишины-покоя больше не желал – ни себе, ни тем паче пришельцам. Борьба с ним – что борьба с вечным ветром.

Что-то переменилось и в капризном большом Мире. Как это случилось – не заметил никто...

Огромный людской ресурс, вдруг обнаружившийся в этих непролазных дебрях, предвещал пришельцам лишь поражения – громкие, окончательные. Пусть не сейчас – пусть спустя сроки. Неуловимые процессы не сулили римлянам ничего хорошего.

Подчинить себе всех этих воинственных, злых и – что немаловажно – умелых солдат – вот о чём стал подумывать амбициозный Север. Правда, в ходе долгих лет кровопролитной, иногда и подлой войны полководцу ничего подобного не удавалось. Но желания противоборствующих сторон по лучшему из законов Жизни когда-то обязательно должны были совпасть. Так что Карл отнюдь не выступал посланцем воли богов: многие мудрецы Леса прониклись сей идеей и до него. А полководец Север ждал звёздного часа...

Первым пополнением римлян стали добровольцы-язиги. На языке славян «язиг» значило «чужой, чужак». Роскилда на тот момент с ними уже не было – ушёл на север – но Карла сии людишки помнили. Вожак язигов не сразу постиг, что ему предлагает едва знакомый гот. Лишь после неустанных вразумлений лесные руссы отрядили-таки несколько десятков бойцов по личному желанию оных.

Через десяток дней и другие хорошие «знакомцы» Севера, неожиданно рьяно отнёсшиеся к призыву, большим числом влились в мятежную военщину. Римляне не без оснований опасались такого числа новобранцев. Последние же, молчаливо заполнив свои небольшие, добротные кораблики, пристраивались и пристраивались к заметно удлиняющейся веренице судов, следовали неотступно, с желанием и ожиданиями...

Север и не знал, радоваться тому факту или нет. Заметно нервничая, держась на почтительном расстоянии от примкнувших к нему варягов, он повернул объединённую эскадру в метрополию – поближе к манящему Риму...

На всём пути к Саве к римскому объединителю упрямо и настойчиво просились вожди примкнувших племён – для дополнительных разъяснений и доверительных разговоров.

Покидая родные пенаты, разноязычные князьки требовали подтверждения обещаний полководца.

Север не представлял себе, что ждёт его с таким воинством. Он почти не спал, не ел, постоянно совещался с приближёнными. Ему всегда любопытно было узнать мнение Карла, которого он уже никуда от себя не отпускал. Бореас и Лана, немало смущённые всей этой кутерьмой, попросили у Карла дозволения быть с ним неотлучно. Тот обратился к Северу, был понят и из полуюта переселился вместе с двумя амазонками в комнатку под палубой – по соседству с командорской каютой. Ничего особенного, что выходило бы за рамки привычек и поступков Севера, в той ситуации не произошло. Скрибу – писарь при легионе – уступил свою походную конторку варвару с женщинами-воительницами, поскольку главный римлянин почёл сие разумным. И никто, кроме умилённых Бореас и Ланы, тому не удивился...

Цельная натура Севера включала в себя ровно такой объём требуемых для жизни убеждений, что не симпатичные ему черты органически не вписались в его сущность. Север с большой теплотой относился к легионерам, чьи отцы были земледельцами, городскими плебеями или всю жизнь отслужили воинами на периферии. Войска его переполняли провинциалы, беглые, варвары. Последних – в сущности-то, бессребреников – привечал он особо. С того самого дня, как был назначен легатом Четвёртого скифского легиона, Север стал носить бороду, подражая здешним жителям и воинам. Полководец знал своих людей – и римских вояк, и добровольных союзников – не понаслышке. Прекрасно чувствуя настроения солдат, он умело управлял «своими» и «чужими».

Мало кто в состоянии осознать большое возле себя во времени, которому он принадлежит. Север чутьём смог объять возникшую ситуацию, способную и уничтожить, и подарить лавры победителя. Чтобы овладеть судьбой, требовалось доказать свою силу.

«Надо дать знать жене и сыновьям – пусть выезжают: настала пора быть вместе», – решил Север.

Подозвав карнаутского торговца Кальпурния, повелел спешно отправляться с ответственной миссией в Восточную Галлию – там в последнее время находилась его семья. По обыкновениям лесной страны иной раз держал он при себе жену Юлию – та в шаткие периоды имперской жизни оставляла на время Рим и, как настоящая подпора военачальника, жила с мужем, деля с ним тяготы и лишения всех его походов. Она и детей умудрялась рожать, будучи в гуще ратных кампаний...

Флагман первым вошёл в Саву. Южноевропейская весна встречала заговорщиков мягким, тёплым ветерком, свежей зеленью берегов и просторов, всегда желанным солнышком.

Север всерьёз стал подумывать о приведении внешнего облика союзнической вольницы в надлежащий вид. Расположение римских гарнизонов на правобережье было ему хорошо известно, и он задумал без лишнего шума разжиться там форменной амуницией. Но не всегда задуманное воплощается...

О взаимопонимании между легионерами и новобранцами сводной армии говорить пока не приходилось. Привал на солнечных полянах прибрежного леска долженствовал, по замыслу, хоть немного сгладить сей недостаток. Римляне, получившие наказ не задирать варварскую сторону, старались просто-напросто отойти подальше.

Север прохаживался по окраине римского стойбища, поглядывал на костерки дикарского полчища, до коего было около стадии. Неожиданно он отметил, что ругань в цивилизованном стане много превосходит шум варварского бивака. Громогласные выкрики римлян слышались там и сям. Легионеры, даже отвалившись спинами на траву, даже устраиваясь ко сну, продолжали неуступчиво спорить друг с другом... Север, повидавший Свет от Африки до Галлии, интуитивно сравнил их поведение с портовым базаром. Конечно, его проверенные воины не были азиатами, но постоянно торговались за личное место каждого в братстве. Лигурийцы, иллирийцы, фракийцы, самые понятливые из варваров, давно обосновавшихся в его войске, очень умело и быстро сплачивались для ведения споров, с умыслом подбирали временных союзников, проиграв или выиграв в словесной перепалке, завершали дело громкой шуткой...

Карл, бывший последнее время постоянно с Севером, ныне с двумя воительницами за спиной шагал среди дикарских костров. Не было пока боя, и не валились наземь товарищи, и слышался щебет птиц над головами. Никто не выкрикивал ни вопросов, ни приветствий, хотя никто и не отворачивался. Бойцы, большей частью перемешавшиеся, немногословно любопытствовали о состоянии духа людей другого племени, сидели, вдумывались, проникались, ощипывая ворох настрелянной дичи, слушали отголоски бытования римлян.

Сзади к спутницам Карла кто-то подошёл и окликнул. Это были дикарки. Они звали женщин за собой.

Бореас и Лана неподдельно изумились. Карл это заметил, бледное лицо его избавилось от задумчивости. Он с ног до головы обозрел чужачек, глянул им за спины, выискивая компанию, откуда они подбрели, потом предостерегающе чуть склонил голову перед подругами, что означало его разрешение им отлучиться. Обе крымские амазонки, держа головки и стати гордо, последовали в гости.

Незнакомки, не скрывая удовольствия, оборачивались к Карлу, видимо, стараясь угадать, кто он их новым подружкам. Гот всех проводил взглядом и отчего-то разволновался.

Рядом послышался призыв знакомого вандала. Карл пошёл к нему, продолжая коситься в бабий стан, всколыхнувшийся как раз приветственным всполохом. «Что-то я не примечал такого их количества!» – удивился гот.

– Почему продвигаемся без боев? – спросил задумчивого приятеля вандал.

– Потому что идём по римской земле, – ответил Карл.

– Не стать бы нам где-нибудь там, – вандал тревожно кивнул в сторону Рима, – рабами на пашне или тленом на их болотах.

– Все когда-то костями станем, – произнёс Карл, – но я хочу, пока жив, побывать в единственной поднебесной Вальхалле.

Некоторое время гот и вандалы сидели, как застывшие, в неудобных позах и глодали жареную дичь. Потом Карл поднял перед собой ладонь – поблагодарил – и с нетерпением отправился проведать подруг.

На тропинке его остановила незнакомая воительница, резким жестом приказав немедленно удалиться. За её спиной, едва видимое за кустарником, на полянке разворачивалось какое-то действие. И не одно!.. Разглядеть Бореас и Лану не удавалось. Карл улыбнулся караульной и вновь попытался пройти. Вытаращенные зеницы крепко сбитой молоденькой девицы не дозволили. С боку на Карла спешно вышли вооружённые и страшно разгневанные мужчины. Беспокойный гость смешался и во избежание конфликта ретировался.

– Бореас, Бореас, Лана!!! – кричал он уходя.

Между веток угадывались сценки помывки, расчёсывания, каких-то мудрёных врачеваний... Дым бабского стана пах жжёными тряпьём, волосами и ещё не пойми чем...

Ветер, вцепившийся в кроны, раскачал их и бросил, торопясь к Саве. В римском лагере всё стихло. Вокруг лежавшего на тюфяке Севера стояли несколько человек – наверное, разведчики... Карла отчего-то происходившее там сейчас не интересовало. Он снял кожух, вязаный свитер и глубоко вздохнул. Неспешно разулся, оглядел босые, спёкшиеся в глухой обуви ноги и, пошатываясь, встал на мощный корень дуба – шершавый и тёплый. Принялся рассматривать трещинки, чешуйки, заусенцы на молчаливом старом стволе.

Муравьи и клопы-солдатики сновали, рыскали, жили в теснинах родного древесного тела. Какая-то неуклюжая крылатая тварь слетела на серую коросту, развернула жарким лучам помятое слюдяное крыло, хоботком-носом ощупывая вещество под тонкими ножками. Муравьи сбегались к непонятной козявке со всех сторон, спешили, перебегали дорожки солдатиков, которые, завидев непонятную заботу соседушек, в недоумении удалялись. Место ствола, где расположилось объявившееся летучее создание, теперь почернело – красный цвет стекал куда-то вниз, к прогревающейся земле.

Карл почувствовал щекотание на ступнях и лодыжках – то солдатики с муравейками выискивали на нём чего-то для себя. Он не шелохнулся – пусть ползают, безобидные... Снова отыскал пархатую букашку – она переступала через шустрых воздыхателей своими длинными ножками. Сеанс солнечных ванн на этом дереве для неё закончился, и она улетела – где-то ведь отыщется соседство и более миролюбивое...

К Северу прибыли посланники расположившегося неподалёку римского форпоста. Сразу после высадки на берег предусмотрительный стратег отослал туда своих нарочных для переговоров. Им предстояло сообщить безмятежной заставе условия восставших легионов, кои готовы были в случае неподчинения атаковать обречённый гарнизон. Но кто бы осмелился выказать спесь железному Северу – будь последний даже с жалким манипулом?..

Местный потучневший от бездействия легат сам отправился к стратегу. При личной встрече полностью одобрил заманчивое начинание, предложил себя и весь свой легион к услугам Севера, но последний, руководствуясь государственным разумением, приказал ему оставаться на месте и продолжать несение службы. Полководец потребовал лишь форменные доспехи, когорту умелых копейщиков и всех лошадей, что были под рукой.

Уже вечером пригнали коней и представили копейщиков, а амуниции лишней не имелось – едва дюжину комплектов наскребли, кои тут же получили командиры варварских отрядов.

На рассвете большое войско двинулось в путь. Север, соскучившийся по твёрдой почве под ногами, во главе небольшого отряда пошёл берегом. Карл, Бореас и Лана в хорошем настроении держались позади будущего цезаря. Пыльный марш звенящей броней конницы напоминал триумфальную кавалькаду, которая пока более топталась, ожидая вожака, пожелавшего размяться...

На всём пути следования встречались схожие с предыдущей заставы. Меньшим числом – безразличные, большим – поддержавшие Севера, они не чинили никаких препятствий, и воинство с каждым переходом пополнялось людьми, лошадьми, припасами, добротной стальной экипировкой. Там, где Саву пересекала консульская дорога из Норика, у Севера в подчинении уже находилась огромная армия из кадровых вояк и добровольцев – варцианов, колапианов, истров и лесных варваров страны за Бореем. Командарм, окрылённый мощью её и гладким характером прямо-таки галопирующего предприятия, отослал гонцов в Рим. На досуге подумывал о царствовании и об ответственности перед людьми и всей империей.

* * *

Дорога проворной змейкой вилась среди живописных гор и холмов. Райский климат здешних мест благоприятствовал продвижению. Полки и легионы, одержимые идеей, посулами и простым любопытством, упрямо приближались к городу-мечте, к Олимпу цивилизации. Альпы – белые горы – расступались по краям, отодвигались на одну сторону, туманились-таяли за спиной. Впереди гостеприимно расстилалась тёмно-зелёная, с бурыми пятнами римских городков и вилл равнина.

Север трясся на колеснице, скакал в седле, отставал, разглядывая упорные лики своих воинов. При краткосрочных остановках выезжал далеко вперёд, потом возвращался, проверяя, не отстала ли армия. С ней ещё предстояло пройти не одну боевую тропу...

Карл с подругами всегда был неподалёку от Севера. Тоже оглядывался – как там соплеменники? С ними дорог исхожено столько, что и не счесть...

Чего желают люди в этом грубом мире? Родиться, жить и умереть?.. Но первый и последний шаг любого человека мало зависят от него самого. Нет, устремления отдельной личности вольны только в том переходе, что дарит простор жизни с красками её и деяниями, – пусть даже во многом вынужденными. Правда, переход тот день ото дня сближает начало и кончину... Да ведь люди забывают о начале, а конец им неизвестен всегда. Лишь поприще под ногами реализует натуру людскую – до последнего шажка, до последней капли, до последней мысли...

Ещё прошлой осенью, будучи в Лавриаке на Истре, Север послал за супругой. Она с детьми покинула Рим... Ах, если бы Север, несмотря на огромное число преданных людей вокруг него, не был так одинок на пути своём – вместе с близкими бы запомнился миг восхождения и прославления на агоре, как семейный триумф.

* * *

Рим – великий, мудрый, всеобъемлющий – начинал растворяться в хитрости, роскоши и слабости жалких душ, помещённых в красивые загорелые тела. Империя создавалась многими народами – их лучшими людьми. Культура и разум лидеров собирались в Лациуме и творили наилучшее, что могло когда-либо в таком количестве и качестве произвести человечество... Некогда пространные территориальные завоевания сменила политика приобщения варваров к имперской государственности. Умы, притёкшие с Востока, породили великие идеи и хитроумные комбинации; сечи, пленения, смелые переходы войск в суровых землях сменились уговорами, посулами, подкупом, взятием заложников...

Да, был период, когда отвагу легионов и флотилий поддерживала изумительная по изворотливости дипломатия. И никто не задумался тогда, что с пьянящей пыльцой Востока в западный плод прокрался червь. Каждый неуловимым позывом становился вдруг на своём месте высокомерным и заискивающим одновременно, и путь движения в духовном пространстве вёл только вниз...

На выстроенной лесенке, что стояла одиноко среди других, давно порушенных, самым ограниченным и сложным оказался манёвр духовного возвышения. Так легко уподобиться похотливому, злобно мычащему над своими кормушками стаду! Как бы ни блистали выдающиеся римские моралисты, нравственность широких слоёв общества ощутимо падала. И никто не возмущался более тем, что слишком много становилось дипломатической изворотливости и торгов, слишком многого желалось, слишком мало оставалось устойчивости перед искушением...

Взбудораженный варварский север – благодаря посягательствам с юга – родил идею: кто там стремится властвовать надо мной, кто не раз пользовался моим вялым умом?.. И поползновение к Риму – сначала робкое – зародило у варваров смутное суждение о своей силе и состоятельности. А в великолепных умах Рима, наоборот, укрепилось сомнение в собственной мощности. Волевой и незатейливый натиск грубого варварства на поверку нечем и некому было остановить. Базары, наложницы, беспредметная игра ума не рождают героев. Толпа гордецов не в состоянии противостоять мужеству. Она лишь может обзывать красивых людей варварами...

Но пока империя только отцветала, забывая постепенно великое прошлое...

Рождённый хитрой женщиной и состоятельным отцом, легкомысленный, отравленный роскошью император Коммод царствовал, бесился, прозябал в одолевавших его фантазиями капризах. Бедняга Коммод никак не мог понять, куда подевалась великость душ, присущая славным императорам прошлого, о каких премного наслышан был он, ведь получалось у них побеждать с тем ещё народом...

Коммод был эмоционален и чуток, имел суть мужчины, правда, глубоко отравленную окружавшими его раболепием и вычурным поклонением. Подметив, с каких земель веет мужеством, он стал публично выступать в гладиаторских боях. И хотя поединки его тщательно режиссировались, но поселение императора в гладиаторских казармах не могло не выглядеть поступком откровенным – от души.

Это была своего рода мода на варварство, этакое упрощение собственного поведения, предпочтение для себя образа смелого и грубого человека, отрицание утончённости и торговли, интриг и хитроумных замыслов.

Увлечение императора грубостью – каприз для знати не новый, а вот приближения к порфироносной особе наглых смердов Коммоду никто простить не мог. И первого января 193 года блестящий Рим убил его. Во главе заговора стояли близкие императору люди – префект Лета и любовница Коммода Марция.

Сразу после совершенного злодеяния все, кто чаял себя наушником за троном и мнил получить блага и выгоды от того, ввязались в борьбу с врагами, соперниками, бывшими союзниками, друзьями. Партии сколачивались и рушились, лояльность войск покупалась, продавалась и перепродавалась, с народом «работали» разные агенты, с высоких постаментов сыпались обещания, увещевания...

До весны продолжалась смута. За власть боролись, казалось, уже все: сенат, гвардейцы, городская толпа, придворная челядь... Дабы упорядочить, нормализовать государственные функции против воли своей на престол был водружён престарелый Пертинакс. Военачальники, участвовавшие в заговоре против Коммода, опорой своей в городе имели, конечно же, возмущённые войска, кои прекрасно знали цену деньгам, но вовсе не беспокоились связями, например, между областями империи, восстановлением и реорганизацией экономики. Коль уж Пертинакс несчастным случаем содеялся цезарем, ему – волей или нет – пришлось-таки приступить к решению государственных, экономических, полицейских задач – для стабилизации положения государства и общества.

Люди властные, сызмальства увлечённые ратными игрушками, столько сделав для нового порфироносца, вдруг почувствовали себя беднеющими от реформ, отстранёнными от кормушки, никому не нужными... Похваляясь безнаказанностью, они вызвали своего протеже на разборки и убили его. Это отнюдь не было внове цивилизованному Риму. И самозванцев всегда ему доставало. Имелись они и сейчас – и чем дальше от метрополии, тем более могущественные и многочисленные поддерживали их войска.

В самом же Риме преторианцы-гвардейцы устроили аукцион на должность императора – событие, ранее не известное римлянам и из ряда вон выходящее. Возможным оно потому и стало, что к власти в городе пришли беснующиеся гвардейцы, вовсе не разбиравшиеся в тонкостях, частностях, деталях политики...

Победил на аукционе Дидий Юлиан. Более богатый и щедрый, нежели остальные соискатели, он просто предложил преторианцам большую сумму.

Однако сим восстание, неопределённость, распущенность окончиться не могли... Север, приведший в Рим мощную молчаливую армию, без видимых усилий прекратил все колебания и потрясения. Полководец, как и вся его суровая армада, говоривший с заметным акцентом, в общем-то ничего выдающегося и не предпринял для утверждения своего императорского достоинства: окончательное слово сказали его легионы, уверенно промаршировавшие по Риму...

* * *

Тёплое и нежное дыхание апеннинского утра благодарно встретило миротворцев. В каменном лабиринте белых и серых стен, мостовых, аркад, площадей ослепительно сверкало солнце. Нега и счастье разливались в душах северян. Город тих, смирен, обезличен и без сопротивления предлагает любые сокровищницы свои.

Карл издали видел, что Север нравится утихомиренным горожанам. Восторженные преторианцы, достойнейшие мужи в лучших одеждах восхищались его смелостью и праздновали его приход. Уста встречающих провозглашали хвалу, хвалу, хвалу...

Ещё бы! – Рим полон северным воинством. Оно разбрелось по пустынным улицам. Весь народ – кто на встрече с новым владыкой, кто запёрся в домах. Тут есть где таиться: нависали над узкими улочками дома и акведуки, пантеоны, термы, анфилады общественных зданий, многочисленных государственных учреждений и контор кружились перед восхищенными пришельцами. Орнаментированные двери призывали в неведомый мир...

Карл и Броккен громко подзывали к себе готов. Собралась толпа, рассматривала снизу большие окна замершего перед варварами дворца, ослепительным великолепием притянувшего к себе людей, таких чудес не видавших. Зайти внутрь вдвоём-втроём было страшновато – невесть кто тут может жить!..

Наконец не выдержали: кто-то подпихнул плечом высоченную створу. Дверь не поддалась, не скрипнула, не качнулась, не шелохнулась. Постучали рукоятями кинжалов. На глянцевой поверхности появились вмятины и риски – испугались, отпрянули, переглядываясь.

За дверями раздался чей-то тихий голос – готы поворотились к Карлу. Тот помотал головой – дескать, ничего не понял: бубнящий глас, казалось, не нёс в себе никаких членораздельных звуков.

– Мы пришли с Севером, откройте! – собрав волю, сталистым рыком потребовал Карл на латыни.

Люди за дверью, зная о количестве гостей, отказать не могли, и через миг в проёме готским взорам открылась белизна величественного мрамора. Колонны в нехотя открывшемся раю устремлялись высоко вверх и растворялись в глубине серо-пепельного величавого свода. Готы, ещё опасавшиеся преступить заветный порог, подсели, пытаясь понять глубину распахнувшегося помещения. Никто из них не обратил никакого внимания на человека, открывшего им этот волшебный мир. С руками на рукоятях мечей, клинцов, булав вошли, благоговея, застыли, едва переводя дыхание.

Рим вовсе не выглядел побеждённым – он наплевал на происходящее, затаился, отвернулся от победителей. Слишком красив и важен...

Пустой дворец объял презрением сотню варваров. В их головах возникли мысли о его значимости и неприкосновенности. Различие меж ним и остальными здешними чудесами так было велико, что, выйди кто к перилам галереи и гаркни раздражённо, мол, пошли отсюда прочь, и северяне, раздавленные превосходством ослепительного шика, бросились бы на улицу врассыпную, во время бега вряд ли вспомнив о статусе своём триумфаторов, о подвигах и заслугах...

Броккен стоял перед впустившим всех лакеем и не знал, о чём спросить, чего пожелать. Пусть проведёт по залам и комнатам?.. Поинтересоваться, кто здесь всё так сделал?.. Повидать хозяев?.. Справить нужду?.. Или уж лучше вовсе убраться, чтоб не мешать сей жизни, коя выше, лучше, краше?..

Броккен чуть не шёпотом позвал Карла, чтобы переговорить с перепуганным человечком в белых, крылатых одеяниях о чём-нибудь.

Карл, памятуя о замысловатых словесах «сегодняшних» римлян, произнёс громко, чем сильно напугал и лакея, и всех своих, и самого себя повергнув в состояние какого-то неосмысленного трепета. Эхо рассеивало звуки под потолком, они собирались там и выстреливали резью – резонировали.

– Нас надо покормить. Кушать мы будем наверху. Чтоб вы нас не отравили, зови всех, кто есть. Вместе с хозяевами.

Карл поначалу сильно расстроился – единственный встреченный человек во дворце, похоже, его не понимал. А слуга просто от страха потерялся, дёргал бровями, оторопев.