Текст книги "Берега светлых людей"

Автор книги: Александр Кутыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

* * *

Летало-носилось посаженное на ветра, облака, людские грёзы никем не видимое, но всеми ощутимое время. Ветра меняли направления, облака сбивались в тучи, и давняя мечта прекращала своё существование из-за невозможности...

Степь пугала открытостью. Ргее никак не удавалось внушить себе, что она не одна. Сарос – безжизненный и бледный нет-нет да и всхлипнет. Ргея ужасными глазами таращилась на красные тряпицы, кои скрыли его страшно продырявленное брюхо, едва шевелящимися губами она призывала его жить. Она знала наверняка, и никто не смог бы её переубедить в том, что он такой родной, единственный отыскал там, в своём забытьи возможность и звериными когтями вцепился в Этот Свет. Где жаждет его возвращения она...

На горизонте Ргея не сразу усмотрела большой конский отряд. Кто это? Молить ветра и зыбкие травины о помощи? Нет. Ведь это, конечно, не Стемид, а только он нужен им. Только он – помощь, а всё остальное здесь – зло.

Не спрячешься – стой и жди кого-то оттуда. Надо отвернуться и убираться...

Конная орава приближалась, увидав неприкаянную двуколку, она отворачивала. Орава оказалась табуном диких скакунов, разгулявшихся по зелёному русскому полю и пронёсшихся в счастливом скаче мимо одиноких людей.

Ргея пустым взглядом проводила грохочущий табун, а после ледяным носиком затянула пыльный воздух и ощутила тревогу от того дорожно-лошадиного духа. Лошадь – это степняк, а дороги здесь – безумная неизвестность. Оттого Ргее стало зябко, она опять остановила повозку. Сглотнув горькую слезу, припала к неподвижному телу и стала дыханием греть разбросанные его руки. Она ноготками счищала с них корочки из крови и пыли и ужасалась восковому цвету его ладоней. «Всё это когда-нибудь закончится? Я здесь, и нет сил ни плакать, ни идти».

– Встань же, милый. Встань же, такой мой дорогой, и помоги мне. Прошу тебя, пожалуйста, – с жаром закляла она. Брюшина Сароса вздрогнула, будто икота всколыхнула мертвеющую плоть. Ргея заглянула в прикрытые глаза, ресницы его были влажны. Она губами дотронулась до той влаги. – Восстань и спаси меня. Если ты меня не спасёшь, я умру, я не найду в себе больше сил». – Ргея наложила дрожащие пальцы на свой живот, но ей по-прежнему никак не удавалось внушить себе, что она не одна...

* * *

Вода где-то возле него... Кто-то подходил к обильному потоку и пил её, желанную. Наливал в бадью и улыбался ему. А он ощущал лишь боль – жгучую, нестерпимую... Боги-предки, как же больно-то!

– Вот ты и открыл глазки, сокол, – услышал он. Боясь, не наваждение ли это, попытался узнать, ему ли это говорят, или всё лишь чудится? – Сокол мой, Сарос!

Ргея?.. Что она здесь делает?.. Ведь только что не было её?

– Пить...

– Поверни-ка, сокол милый, чуть голову набок... – Ргея с чашечки тонкой струйкой поливала ему на уста.

– Они решились?

– Решились... Нет-нет – не вставай!

– Решились херсонесцы?

– Все подумали, что сгинули вы, а вы чудом вышли.

– A-а... Роальд где?

– Там он остался.

– Я убил его?

– Он умрёт скоро.

Только с того момента Сарос стал воспринимать окружающий мир без искажений. Осмыслил присутствие рядом Ргеи... Она напомнила ему о последнем бое, но все предшествующие обстоятельства плавали в мутных водах его памяти, мелькали и не могли всплыть.

– Мы едем домой, – напомнила Ргея, и всё для Сароса спуталось ещё сильней.

Дом он вспомнить не мог. Лехрафс, Роальд, Ргея... Вот она, рядом.

– Хорошая моя, что со мной?

– Ты ранен, но жив.

– Ты ехала?

– Да. Я пристроила тебя в колесницу... Знать бы – коляску побольше сделали! Мы едем, Сарос. Очень тихо. А ты всё спал... И тяжёлый же ты!

– Куда едем? Где мы?.. Кромвита нет?

– Были люди, но Кромвита не было... – Она уже и думать не хотела, кто это такой.

– Приподними меня чуть, милая – осмотреться хочу.

– Лучше б лежал!..

Пригорки, впадины, ветлы, вязы, дубы под хмурым небом... В воздухе сырость... Ветерок, правда, освежает... Значит, был дождь...

Влажные кроны деревьев сушились под ветром и шелестели. Солнце пыталось проглянуть с высоты через плотные тучи-пучки, но пока сил ему не хватало. Вокруг мельтешили, ползли по земле чьи-то нечёткие отражения, исчезая в кудели воспарившего над головой бесконечного пространства.

– Где же мы?

– Я ехала шесть дней... Вчера людей видела.

– Кто такие? – возвращающимися к нему силами выкладывался в вопрос Сарос.

Ргея ничего не ответила, не желая его беспокоить понапрасну. Она отошла от раненого, убрала всклокоченные и влажные волосы назад, завязала их в хвост, вспоминая, как забоялась людишек вчерашних. Отмахнувшись от них, непонятных, поспешила поскорее убраться, увозя свой бесценный груз.

– Тряпицы на тебе все подмокли – ёлка плохо спасала нас, – вздохнула подле Сароса Ргея.

– Ты уж не отходи от меня. Плачешь? Не плачь.

– Я не плачу, просто не знаю, что делать.

– Надо найти, где передохнуть... ох! – простонал израненный конунг. – Ехать-то мне пока больно.

После шестидневного бреда его Ргея радовалась, слушая вразумительные размышления, но...

– Тряпиц на мне больше не осталось. Этим тебя не перевяжешь... – Ргея потрясла себя за лацканы верхней одежды.

Сарос посмотрел на неё, задержал взгляд на обшарпанной ферязи, хмыкнул и насколько смог лукаво заглянул ей в глаза – мол, не верю!

Ргея улыбнулась чуть, отщепила две букли и показала Саросу часть живота и бедро. Но Саросу этого было мало, он снова хмыкнул – дальше уж точно должна быть где-то тряпочка для лечения!.. Ргея изумилась такой настырности раненого, только-только вернувшегося к жизни. Она распахнула обе полы и стала выжидательно наблюдать, как он рассматривает её прелести.

– Действительно, перевязаться больше нечем... – посожалел он, налюбовавшись ею.

Она подошла, умиляясь, потрепала его лохмы, из кармашка достала вышивку с яркими цветами.

– Пока ждала, для тебя вышивала. Возьми – это мой подарок.

Сарос на вышивку долго смотреть не смог – над ним было её лицо.

– Поцелуй, – попросил он.

Она покачала головой и мягкими пальчиками сняла лепесток цветущего дерева с его лица. Он клацнул зубами и застонал от боли – изобразить ласкового зверя не дала разбитая ударом меча щека. Ргея нагнулась над ним, устами дотянулась до другой его щеки.

– Возьми мою руку, – попросил он, – прислони к животу... О, он у тебя вырос!

– Надо руки тебе помыть.

– Боишься, что испачкаю? – Сарос, опасаясь улыбнуться, протяжно заскрипел гортанью. Это выглядело потешно, испепеляло страхи последних дней и ночей.

Ргея дала ему попить, проверила на конях сбрую.

– Куда бы поехать?

– А впереди дорожка есть?

– Есть – вот-вот кончится.

– Езжай пока по ней.

Повозка двинулась дальше. Сарос заохал.

– Мне бы пару дней отлежаться... Коляска мала.

– С тобой теперь я к людям подъеду, – воодушевилась Ргея. Но стеной выросший по ходу лес быстро возвратил её прежние страхи.

Было действительно страшно отдаться на милость чёрных зарослей – не приведи случай, встретятся там лиходеи!.. Ргея не чувствовала себя теперь такой одинокой: в любой момент можно было остановиться и переговорить, посоветоваться с Саросом. Но всё-таки...

Вдруг прямо с опушки чернильно-елового леса пахнуло дымом. Сарос, надеясь на благосклонность судьбы, попросил свою вожатую приблизиться к тем, кто расточает этот жилой дух.

– Не бойся. Это, верно, лесовики...

Точно – в лесу жили длинноволосые, белокурые, кем-то будто испуганные люди. Они наперво отправили несколько человек на дорогу, чтобы проверить, одни ли явились гости. Немного погодя все стянулись поглазеть на раненого мужчину и прижавшуюся к нему женщину. Сарос прикрыл немного веки и безмолвствовал. Парни робко протянули Ргее еду, что-то тараторили, отворачиваясь, старухи злобно верещали, детвора отгоняла мух от окровавленных повязок Сароса.

– Бери, ешь, – сказал он Ргее, и все на него, вздрогнув, посмотрели. – Они страдают от пришлых – от них им всегда беда.

Ргея не уяснила ничего толком. Дыша через раз, с комком в горле, кашлянув, пропищала:

– Давай же уедем прямо сейчас!

– Потерпи... Раны мои обмыть надо – всё коркой стянуло. Сгнию и сгину.

Его слова убедили и успокоили немного Ргею.

Лесные люди, поняв, что прибывшие никакой угрозы пока для них не представляют, покидали полянку с повозкой. Взрослые мужчины и женщины начали вяло совещаться. Курносые, забавные воины откидывали от себя дубьё, убирали за плечи луки.

Узкие лица женщин вне зависимости от возраста выглядели моложавыми. Полные и худые, лесные тётки и девицы были достаточно высоки. Очень бледные, при неестественной белизне кожи все они казались хворыми. И мужчины их халанским невестам, к примеру, показались бы неубедительными.

Сильнее всего бросалось в глаза то, что никто из лесовиков не улыбался. И тишина в стойбище просто потрясала.

– Они и хлеб сеют не на полях, а на лужайках средь леса, – сообщил Ргее Сарос. Та, ничего подобного ранее не встречавшая, никак не могла избавиться от угнетающего душу трепета.

– Не убьют – так заразят своею хворобой! – тихо призналась в своих опасениях она.

– Если уж кто рус на земле – то это они... – И Сарос не чувствовал себя в безопасности, так что страх Ргеи ещё усилился.

Чуткие лесники опять приблизились – разговор пришлых насторожил их.

Изувеченный и ослабевший Сарос старался казаться им ещё более безжизненным. Закрыв глаза, он продолжил шептать:

– У нас есть поверье про них: будто они – души тех людей, кто умер в своих постелях и после ушёл в лес, а не за предельный чур. Они – невидимые, от скитания по чащобам опутавшиеся, оплётшиеся паутиной – заимели очертания людские. Возле кострищ и пожарищ, что после грома загораются, в людей воплотились.

– А это правда, Сарос?

– Когда б мы были на своей земле, я лично всему этому не верил бы. Но здесь, у них, не поверить тому сложно. От греха подальше говори очень-очень тихо.

– Я и слова не скажу.

– Они нам худа, думаю, не сделают, – обнадёживал Сарос. – Тебя не тронут, меня вылечат... А провожают они – аж за тридевять земель выводят, пока чужих стран не достигнут.

– А как велика их собственная страна?

– Весь белый свет был их – так они про себя говорят.

– Надо же какие!

– Они уверены, что являются потомками первого народа, пошедшего давным-давно ко дну небесному...

Многое знал про них Сарос.

* * *

Как надтреснутые дерева заживляют свои раны смолой, как после бурь полёглые травы встают и колосятся, так глубокие раны Сароса заросли, заполнившись новой плотью, так встал он и закачался слабый средь дикарей.

– Смерть не взяла меня и на сей раз. Ах-ха-ха! – Вымученным рывком оглоушил он подхватившую его Ргею.

Жители лесного закоулка не содрогнулись – давно ждали они, когда поднимется могучий гость. Никто его уже не побаивался, и теперь, когда он стоял подпёртый хрупким созданием, пожилые женщины поднесли ему его меч. Он мотал головой как клокастым нависом конь – благодарил, а, ухватившись за рукоять боевого орудия, опёрся ещё и на него. Дикари засмеялись, как заскулили. Сарос от удовольствия запрокинул назад блаженную голову, Ргея позади него держала содрогавшуюся ещё стать и от счастья не дышала.

Сароса жестами стали зазывать к костру. Он ступил раз и два – ноги подгибались. От великодушного приглашения пришлось отказаться по причинам уважительным и вполне всем понятным.

– Теперь я пойду только домой. Домой, – ещё раз повторил исполин и рухнул на лежанку. Не только сенной тюфяк, но толстенные жерди звучно хрустнули. Сарос застонал протяжно лишь только для того, чтоб перевести свои стенанья в слабый сначала, а затем в раскатистый смех.

Как бы то ни было, но чрезмерно чутким лесовикам лежачий гость нравился больше. Мужчины выглядывали из-за спин не по делу радовавшихся женщин и выходили на сугубо мужской совет.

Вдали от потрескивающего центрального костерка решили они спровадить гостей подобру-поздорову. Это, как могло бы показаться на первый взгляд, было делом нелёгким. Наводить чужеземцев на стойбища соседей, друзей, союзников, а равно просто выдавать все те заповедные зоны запрещалось под страхом смерти. Покой и извечный уклад жизни теута ценился в сих местах превыше всего, чужеземец же в большинстве случаев – соглядатай... Может и нет, но даже малейшие упущения в сложной системе финской конспирации стоили жизней многих уже родственных племён. Думали лесовики пустить скитальцев одних на их страх и риск, но заблагорассудилось – выделили из среды своей охотника опытного, много где бывавшего...

* * *

Клавдия всегда хорошо владела собою, но тут скрыть не смогла растерянность. Прижав руки к прекрасным своим бёдрам и чуть склонившись вперёд, она искренно и даже покорно заговорила, будто бы о чём-то прося воинов. Легионеры обернулись к дикаркам и сверкнули чёрными глазищами, непонятно что выражавшими.

Слов Клавдии было не разобрать. Вот она с сожалением ахнула и крикнула в дверь рецианку. Но та будто и не услышала ничего. Сателлес, постоянно находившийся в свите видной римлянки, был направлен за несносной девкой. Лана звонко выкрикнула ему замечание: куда, мол, меч мой подевал, где он? – давай же меняться обратно, мне твоя култышка ни к чему!.. Слова свои она сопроводила красноречивой мимикой и жестикуляцией.

Римлянин, уяснив суть, неуклюже коснулся своего новенького укороченного клинка, посмотрел на Клавдию, замявшись и споткнувшись, поспешил исполнить поручение госпожи.

Клавдия со сложенными у подбородка ладонями подошла к варваркам и принялась объяснять, что меч Ланы охранник отдал кому-то посмотреть, но вернёт его обязательно... Бореас и Лана, видом своим показав, что делать здесь им более нечего, поблагодарили за ванну, спеша уйти. Клавдия почти застонала, останавливая их.

– Вы мне очень нужны!.. В моей жизни не всё так просто... Не бойтесь... Не уходите же, пойдёмте со мной... Как вас остановить-то? Чем отплатить после?..

Степнячки с подозрением, непониманием и настороженным размышлением, а потом и с сочувствием смотрели на взволнованную римлянку. Женские сердца подсказали им смысл настойчивой просьбы Клавдии, дикарки почувствовали её состояние. Сосредоточив цепкие взгляды на просящем лике попавшей в какую-то историю бабы, амазонки решили помочь ей.

– Меч пусть мне вернёт, – решительно заявила Лана, наконец, – тогда посмотрим... Кто это? – Она указала на стоявших столбами вояк, одетых в боевую броню, словно гоплиты.

Клавдия решила, что может ещё добиться своего. Она повторяла позы амазонок, что-то наговаривала, досадуя. Бореас и Лана, казалось, не слушали её проникновенные монологи.

Всё изменилось, когда Лане принесли искомый меч. Она не торопилась взять его – сначала осмотрела в чужих руках. Приняв назад своё оружие, вопросительно воззрилась на Бореас, не зная, что же делать дальше. Приключениями парочки всегда заведовала Бореас.

Последняя наблюдала за римлянкой, по новой начавшей непонятные увещевания. Пока ждали воина, бегавшего исполнять прихоть Ланы, Клавдии приходилось держать дикарок властью своего обаяния. Когда слов не хватало, она пыталась погладить руку вздорной Ланы. Это действовало наиболее убедительно. И после получения меча гостьям не хотелось прекращения столь увлекательного подкупа горячими просьбами.

Солнце заставляло Клавдию щурить глаза. Она тщилась раскрыть их пошире для пущей убедительности, но тогда глаза слезились. Это обстоятельство нарочито стоявшую от солнышка Бореас забавляло. Вдоволь поиздевавшись, она выказала намерение пойти с римлянкой туда, куда та битый час их звала.

Среди чудных колонн и сводов в диковинном дворике прекрасного дома собралась какая-то публика. Незаметно для увлечённых созерцанием дикарок к ним с улицы по широким ступеням и площадкам подошла процессия во главе с Клавдией. В компании знатных горожан выделялся стоявший в полный рост декламатор – философ и поэт. На выбеленной сенью парков и садов руке своей он держал чуть не половину собственной льняной тоги. Славился сей ритор искусством подолгу цитировать изречения великих на злободневные темы. В момент появления Клавдии с дикарками он декламировал Луция Сенеку:

– «...Интересуйся не количеством, а качеством твоих почитателей: не нравиться дурным – для человека похвально»... – И от себя, продолжил: – Счёт безмерен, но люди всё же ограничены в нём; и мудрые, и незатейливые имеют свой предел знаний. И мудрец, и праздный тунеяд – предельны оба.

– Но для умницы мир распахнут шире? – живо поинтересовались из рядов благопристойной публики.

– Когда-нибудь сильный, не знающий счёта вовсе, возьмёт себе в друзья и соратники неуча, также никогда не напрягавшего свои жиденькие мыслишки учением. Мудрец, ретировавшись в светлую даль, станет ожидать, когда низ поумнеет. Мудрый-злой продолжит искания. Мудрый-добрый обратится с упованиями к небесам, дабы большие числа покорились низшим, но пока сие произойдёт, он сам содеется глупцом.

– Так кем же быть лучше – одиноким или снизошедшим? – недоумевала публика.

– Лучше идти к вершинам, не теряя послушников, делить знание своё с ними, не гнать и зевак от себя, а учить их.

– Если «два» и «три» – это всё, что нужно?

– Считающий изо дня в день до трёх, так определив свой жизненный предел, вскоре будет отвлечён от своего заунывного, слишком часто повторяющегося занятия, станет ленив, глуп и раздражителен от надоевшего увлечения. Считающий до тысячи, даруя уму путь много больший, тем самым, проходящий его реже, – останется светел мыслями. Цикл счёта такого не скоро уменьшит стремление его утруждать свою голову. А «один, два, три» – как жвачка скота – подвигнет ленивого к образу недостойному и доведёт в итоге до ярма, до подойника...

– Аэций, я не стану частью всей этой аудитории, потому веди меня скорей! – нетерпеливо призвала Клавдия.

Один из зрителей, заслышав голос чудесного создания, тотчас поднялся, подошёл к Клавдии, воззрился на её озабоченное личико.

Ритор, державший публику красноречием, изъявил неудовольствие по-своему:

– Прекрасный виноград в долинах томных впустил на свой простор цветущую лозу-дикарку. Не ведая итога от соседства ветви скромной, делил он с ней гряду, пил ту же влагу, вдыхал прозрачный, чистый воздух. Он сторонился – давал лозе свободу, назло себе ветвиться перестал и наслаждался яркими её цветами. А лжелоза, со скудных серых гор сошедшая, по многу лет не зрившая воды, взялась и расплодилась на обильной и взрыхлённой почве... Цветками ярок ныне виноградник тот – лишь ягоды его теперь кислы. А от вина – ледащего, дрянного – и вяжет рот, и угнетает душу! – провыл философ-поэт, опуская глаза, словно подглядывал за своими слушателями.

– Аэций, это он о чём? – Клавдия, показывая, что спешит, поплыла вперёд, увлекая за собой свою команду.

Ритор, добавив громкости, похвастался знанием эллина Эпиктета:

– «Не жалко, что человек родился или умер, что он лишился благ мирских – всё это не принадлежит человеку. А то жалко, когда человек теряет свою истинную собственность – своё человеческое достоинство».

– Может быть, возьмём паланкин? – вполуха выслушав декламатора, Аэций побеспокоился за славные ножки своей подруги.

– Со мною две гостьи.

– Те?

– Не смотри же так на них – мне большого труда стоило уговорить их пойти со мной. Ведь они и одного слова моего не понимают.

– Ты же умелица... уговаривать! А увлекающая сила твоя, вне всяких споров, колоссальна.

– Все труды... Всё надобность... – приняла похвалу Клавдия.

– Что взять с собою?

– Вино возьми самое лучшее.

– Красное, с гор Неброди, двадцать четыре года – сойдёт?

– На твой вкус полагаюсь, Аэций.

Возле своего дома Аэций, дабы повнимательнее разглядеть варварок, едва склонил перед ними голову, будто бы испрашивая дозволения на что-то, и взбежал по ступеням. За незатворёнными дверями были слышны его распоряжения слугам. Впрочем, он не заставил себя долго ждать. И вновь искушённый римлянин обратил всего себя к Бореас и Лане, осмотрел их с ног до головы, останавливая похотливый взгляд на девичьих прелестях.

Маленького роста, крепкий слуга на плече вынес пузатый кувшин с подарочным вином и дополнил собою делегацию.

– Клавдия, ты пожалела для них одежду?

– Так надо, Аэций, – они послужат нам пропуском. Достаточно того, что они мылись в моей ванне и облачились в моё бельё.

– Как они выглядели нагишом, Клавдия? Ты же – известная ценительница телесной красоты.

– После слов таких хочется плюнуть тебе под ноги! Много ли я видела красивых тел? Всё более искали красоты моей...

– Сенатор Марк Венарий – чем нехорош?

– Это любовь моя! – повеселела Клавдия. – Но он – один из них... – с напускной грустью добавила она.

– Про дикарок мне скажи.

– Ничего особенного... – Клавдия согласилась на роль знатока. – Белы... При виде их издали кажется, что пахнуть они должны непременно кислым тестом.

– Формы не козьи, надеюсь?.. Всё же я бы хоть вслепую пощупал их. Вино сделало бы их смешливыми и сговорчивыми. И тогда, хитрая моя Клавдия, я поставил бы их в стойку лошади и оседлал, помахивая при том их же мечами!

– Плут... Плут и негодник! – по-дружески журила Аэция Клавдия. – Эти персоны, если уличат тебя в недоброжелательстве, голову тебе снесут...

– Ах-ах! А то ты не знаешь, как хорошо можно ладить с такими вот дикими кошками! Вино и танцы чаровниц, на которые все молчаливые молодицы падки, творят безотказно своё магическое действо!.. Дозволь – и ради интереса общего я сделаю их своими жрицами любви!

– Где ты выступишь в роли Эроса?

– Неотразимого, распутного Эроса, Клавдия! – вожделенно нашёптывал Аэций, и глаза его в упор разглядывали качавшиеся при ходьбе упругие груди римлянки.

– Ты приятен, Аэций. Со мной же ведёшь себя, как старый друг: слова твои сладко волнуют мою плоть, но речи твои не обо мне.

– Я всегда рад припасть к тебе, но ведь на сегодня и на ближайшее будущее цель твоя – Каракалла – если не ошибаюсь я в твоих как всегда далеко идущих намерениях?

– Он будет эти дни возле отца, отложив свои разгульные похождения на время. Пока всё образуется вокруг новой власти. Потом к нему опять получат доступ все те змеи, потихоньку сползающиеся к телу... Взаперти он ограждён от беспутных нерях, и я хочу быть ему первой!

– Из змей! – продолжил догадливый Аэций.

– Мой друг, ты прав. Надо совершить всё это безотлагательно – дело стоит того!..

Планы римлянки, недавно допустившей обидный просчёт, то есть поставившей не на того человека, простирались сейчас настолько далеко, что мелкие ошибки прежних дней должны были исчезнуть в пламени всеобъемлющего могущества.

– Антонин, я уверена, будет рад мне.

– Несомненно, о лучшая из добродетельных!.. Но не скромна ли ты?

– Не забудь: нам придётся показаться сотням глаз – до порфирородных тел мы можем и не дойти, ха-ха! Уж будь добр, друг сердечный, если что, через пару недель забрать меня из вонючих казарм, ха-ха!..

Амазонки посматривали на неё. Клавдия смеялась, не желая верить в худшее, но сомнения, конечно, беспокоили её. В своём смятении, смешанным с упорством, она была прекрасна, умопомрачительна, выразительна.

Восторженные крики огласили их вхождение на дворцовую площадь. Взорам отрылся императорский форум. Позади него, ничуть не уступая в великолепии, белели царственные, словно окаменевшие божества, здания.

С северной стороны площадь народных заседаний на подходе к императорскому дворцу заполонили знатные горожане. Там можно было увидеть и свободных патрициев, старавшихся побольше мелькать перед новыми властителями Рима, и разношёрстную толпу вояк, получивших приказ быть здесь или отиравшихся по собственной воле, чтобы встать в ближний круг.

Клавдия из-за пояса достала драгоценную пряжку и стала крутить её перед собой. Краешек увесистого, в две женские ладони, украшения слепил Бореас и Лану. Римлянка замедлила шаг, варварки поравнялись с ней и для осмотра заполучили в руки свои сию занятную вещицу. Клавдия показала, как надо подышать на неё и потереть, чтобы золото засияло.

Сателлес и два вооружённых воина пропали на людной улочке, ведущей куда-то вглубь города... Аэций подталкивал слугу с кувшином.

Три женщины проталкивались через плотное скопление на ступенях. Римлянка, спотыкаясь и хватаясь за плечо Бореас, оборачивалась и демонстрировала спутницам ужас, в кой её повергло внезапное исчезновение охраны. На лице её отпечаталось досадное разочарование – как же теперь им пройти?!

Дикарки, ощутив себя крайне необходимыми в такой ситуации и ответственными за этих рыхлых, изнеженных горожан, взяли ответственность за нелёгкое продвижение в свои, так сказать, руки. Бореас выступала в роли своеобразного волнореза, Лана укрывала от толчков Клавдию, последняя следила за Аэцием, подталкивавшим слугу с кувшином.

Всё до поры хотя и трудно, но шло. Наконец у самых колонн делегация предстала перед сурово настроенной стеной из фронтовых вояк и многочисленного скопища варваров. Перед той стеной в лужах собственной крови валялись несколько трупов. Их никто не собирался убирать – для устрашения и вящей демонстрации правопорядка. Заколотые, искромсанные люди в дорогих одеяниях, видимо, не осознали особенности новой ситуации: охрана состояла из безупречных участников смертельных баталий, погонь, осад и защит, свято чтивших приказ, подобно псам, верных, подобно волкам, хищных и решительных...

Клавдия с заискивающей улыбочкой возложила изящную ладошку на высокую свою грудь, задушевными глазами и чувственными губами просила, умоляла варварок что-нибудь придумать – ей надо быть там, во дворце!..

Стихия преодоления импонировала Бореас и Лане сама по себе. Они почувствовали себя могущественными, они суть были вожатыми. Расставаться по доброй воле со столь окрыляющим и возвышающим ощущением они не собирались.

Бореас и Лана стали высматривать знакомые лица. И почти сразу же увидели того влиятельного вандала, к коему, когда он ещё обитал со своим кланом близ крепости Карнунт, ходили они с Карлом и готами на переговоры. Этот вандал показал им каменные ворота, встречавшиеся и на Тавре... Потом доводилось сталкиваться с ним неоднократно на марше от Савы к Риму.

Осторожно ступая, крымчанки чуть приблизились к зловеще скалившимся и указывавшим на трупы бойцам, принялись настойчиво подзывать вандала. Не подозревая о том, что стали частью хитрого плана Клавдии, Бореас и Лана изо всех сил старались быть узнанными.

Их заметили, засуетились. Варвары по одёжам признали в женщинах родственные души, стали тыкать в них пальцами.

Вандал по-хозяйски вышел к ним. Двое высоченных и широкоплечих римлян тут же, заметив непорядок, встали рядом с ним. Бесстрашная Клавдия, подметив приемлемое расположение, на полшажка выступила вперёд своих спутниц, отбросила на руку виссовый шарф-накидку и, воспламенив внутри себя чудесный огонёк неодолимой женственности, предстала в виде, от коего не могло не дрогнуть мужское сердце.

Всё померкло вокруг прелестной римлянки! Лик её и движения будто подсвечивались огнём страсти. Крупная фигура приобрела вид слабой, бёдра округлились и показали живость их обладательницы даже при нерешительном топтании на одном месте. Мимолётно ослабленный напуск материи высвободил цвета печёного яблока грудь. Заповедная бороздка между персями тут же у мужчин вызвала непроизвольное слюноотделение, а два острия бюста её раскалили кожу на ладонях караульщиков. Глаза Клавдии говорили о крайней надобности быть тут, а губы – алые, послушные – дали почувствовать, как счастлив бывает тот, кого они касаются.

– Ей надо! – объяснили бдительной троице Бореас и Лана.

– А вам куда? – с усилием выдираясь из плена чар римлянки, обратил-таки на них внимание вандал.

Римляне из преторианской братии с уверенностью и достоинством осмотрели всех – даже в кувшин с напитком сунули носы.

– Что это? – спросил один из римлян.

– Вино для Каракаллы, – ответила не без важности Клавдия.

– А кто ты ему будешь?

– Он пожелал меня видеть возле себя.

Её словам просто нельзя было не поверить.

– Я сам провожу тебя, – задумчиво проговорил один из римлян и рукой показал пропустить.

Клавдия длинным пальчиком, не оборачиваясь назад, через плечо поманила Аэция со слугой. Бореас и Лана тоже двинулись, но римлянин остановил их выставленной перед ними пятерней. Амазонки, изобразив на лицах гримасы детской обиды, с недоумением смотрели Клавдии вослед. Вандал, не приемля такого отношения к родственным душам из нездешнего края, бывшим с ним в едином варварском строю, закричал уходившей, не теряя времени, римлянке:

– Эй, ты куда, росомаха?.. Вы же с ней? – спросил он русачек.

Клавдия обернулась, как бы спохватившись, и замерцала чувственными глазками, ища понимания у римлян. Вандал же, подталкивая амазонок в спины, покровительственно проводил их сквозь охранные ряды, а когда его протеже пристроились к Клавдии, напутствовал добрым словом, не забыв испросить часок-другой для уединённого досуга.

Клавдии и Аэцию было уже всё равно, кто с ними: они предельно собрались, готовясь к дальнейшим событиям.

Римлянин, что повёл компанию, теперь немного переживал – не опрометчиво ли, не зная пока всех тех людей наверху, проявил инициативу?.. Решив обезопасить себя от нареканий или даже наказания, он подозвал самого важного из присутствовавших тут центурионов – вероятно, из всевластного ныне Четвёртого легиона.

– Следуют к Каракалле, – передал ему гостей преторианец.

– Гм, он у Севера... Что ж, идёмте.

Центурион велел гвардейцу вернуться на место, подозвал бойцов, одетых почище, и во главе отряда стал подниматься по лестнице.

– Что это у вас? Подарок?.. – выяснял он по ходу. – А сами кто? Откуда знаете Антонина?.. Нехорошо звать его Каракаллой – ведь многое изменилось! Как он отнесётся к прозвищу, более подходящему для плебея?.. Хотя император любит вашего брата – простого легионера... – Полноватый центурион бросил быстрый взгляд на Бореас и Лану.

– Какие же они легионеры? Дикари! – надменно изрёк, притом подобострастно водя глазами, Аэций.

– Он им благодарен немало... Думаю, отблагодарит и ещё, поэт! – признался военачальник.

– Я не поэт! Упаси провидение от этой участи! – оживился Аэций.

– Кто же может быть возле белладонны, как не поэт? – рассмеялся центурион.

– Я – почтенный горожанин, – доложил о себе Аэций и, видя иронический прищур вояки, добавил значительно: – Я – патрон либрарии и педагог.

– Он собрал уйму сестерциев для обездоленных семей легионеров, сгинувших в пожарищах войн, – уверенно дополнила Клавдия.

– Вот мы и пришли. Я доложу... – отмахнулся от ведомых им посетителей центурион и, оправившись, поспешил через залу к шумному совету.

– ...Что это он тут жалуется? А, на любовницу свою... – внимательно рассматривал мемору Юлиана Септимий Север. – Продажные блудницы вели себя с ним вольготно. Чего же он хотел, подло покупая в этом каменном террариуме земли Рима?! – Улыбка Севера сменилась праведным негодованием.