Текст книги "Берега светлых людей"

Автор книги: Александр Кутыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 29 страниц)

– А ведь кто-то ему их продал! – подсказал Стафений – землевладелец и давний информатор новоиспечённого августа.

Лицо Севера побагровело от такого напоминания.

– Преторианцы и нынче толкутся у порога! – задёргал мечом в ножнах не на шутку рассерженный Авл Цессий Лонг – прославленный легат и верный сподвижник Севера.

– И близко не пускать! – рявкнул император. – Антонин, Гета – не вздумайте водиться с народцем тем! – Север бросил взор, полный тревог и надежд, на Антипатра, приставленного к сыновьям. Отец закрывал глаза даже на пьянки сына в обществе германцев – левков и трибоков, но преторианцев близ себя и сыновей потерпеть никак не мог.

– А с кем водиться? – надоели отцовские указания Каракалле, принуждённому находиться в официи вместе с отцом, братом и всей той толпой, что пришла с Истра, а теперь крутилась вокруг нового цезаря.

Мать их – жена Севера – нашла себе занятие, переустраивая покои, в коих надлежало ближайшие дни проживать августейшей семье. На Палатине она присматривала место для нового дворца. Отговорившись, что берёт с собой германцев для надёжной охраны и ограждения от завистливых римских знакомых, Юлия взялась за устроение гнёздышка. Но она, несомненно, лукавила, так сильно опасаясь за жизнь свою и за покой. Среди дикарей – уважительных к слабости женской – она ощущала себя более чем достойно. И варвары относились к Юлии Домне почтительно. Так что Северу пришлось оставить свои резкие замечания в её адрес – прилюдно он даже выказывал уважение и соглашался с ней кое в чём. Ранее в супружеских взаимоотношениях наблюдалось жёсткое первенство Севера. Юлия, ухватившись за ниспосланное ей общество, была душевно благодарна толпе вокруг мужа. Она, сирийка по происхождению, вовсе не чуждая литературе, горячая поклонница патрицианской культуры, со дня нынешнего – августа Юлия Домна!.. Вот и направила модного римского ритора Филострата в шумную компашку мужа, чтобы тот, по возможности, обеспечивал императорский этикет и присутствием своим напоминал Септимию о ней.

Филострат сразу же подал свой голос, как только Север – в который уж раз! – схлестнулся со своим упрямым и избалованным матерью отпрыском.

– В общем строю стоять – не привилегия, а нужда достойных, о, прославленные римские мужи! Порядок – традиция сада, а не сплётшихся кущей! Система строя – мудрость скакунов, а не табуна! А город не есть дикое племя! – устами Филострата настаивал на уважении своих традиций вечный Рим.

Север – ранее совершенно свободный во всем и дерзкий по личному усмотрению – смолк, так и не ответив Антонину.

– Легче лес посечь и огнём пожечь, нежели идти по нему, густому, теряя силы и время... – огласил он своё мнение и вновь припал к запискам Дидия Юлиана. – Пишет, что слащавые девицы денег у него просили, считая его самым богатым человеком в мире. А он недоволен продажными личинами их... Думал, видно, что всё, теперь уже ровно всё, должно быть у ног его само! – пересказал насмешливо Север идиотические мыслишки горе-императора.

– Марионетки послушны, лишь когда ниточка крепка и подвластна тебе одному. Здесь, в Риме, что-то многовато стало властителей, а тех нитей не сделалось больше! – вскрыл тайные немочи Рима Лонг.

– Надо нам взять те нити в свои руки! – вставал решительно Септимий Север и, отбросив на широкую подставку начавший раздражать его свиток, обратился к Филострату: – Возьми и прочти на досуге мысли осла – некогда венценосца римского. Может быть, что-то откроешь грядущим потомкам... Позор! – вздохнул, переживая, цезарь.

– Так угодно было богам. Выгодно и тебе – чтобы предшествовал император-глупец! – заметил ритор, посланник Юлии, сворачивая свиток и готовясь спрятать его в серебряный тубус.

В сей момент к разгорячённому цезарю и подошёл центурион, приведший гостей.

– Цезарь, к Антонину посетители.

– Вероятно, пара шлюх да целая когорта преторианцев? – громко полюбопытствовал Север.

Каракалла оскорблённо сверкнул на отца глазищами, весьма недовольный прямодушным центурионом, кой, приведя гостей к нему, обратился к несносному папаше.

– Нет, повелитель, – проговорил центурион. – Женщин три, две из них – дикарки. С ними некий чистоплюй и вино.

– Не сильно я и ошибся... Дикарки, говоришь? Хм... «Диана прошлых дней, на белом мраморе твоём застыло нетерпенье, изобличи же свой неустрашимый лик и ринься в бой опять!..» – Цитирование по памяти доставило цезарю некоторое удовольствие, он не без гордости покосился на Филострата. – Веди же всех сюда! – скомандовал затем центуриону. – Антонин, Гета, подойдите поближе! – громко призвал далее Север, для всех пояснив: – Дабы исключить всякие интересные шепотки!

Центурион подал знак помощникам, остававшимся при посетителях. К стихшему окружению Севера провели визитёров, пришествие которых в общем-то ожидалось: с недавнего времени многие уж побывали тут с разного рода ходатайствами...

О, эти люди выглядели не очень-то обыкновенно! Педагог со слугой и вином, две светло-рыжие воительницы с растерянными ликами и ослепительная римлянка. Всё внимание мужей тут же приковала к себе, конечно, кротко улыбавшаяся Клавдия... Впрочем, оживление возникло, когда Север оторвал седалище от трона, признав старых своих знакомых, и отступил учтиво от подножия престола ровно на шаг.

– Посмотрите же на этих рыжих бестий – друзей моих! – представил всем Бореас и Лану Север. – Я ещё удивлялся, сколько же можно молчать! Ни единого лишнего слова за весь поход, при том – ни капли ложного стыда!

Цезарь сделал ещё один шаг навстречу воительницам, игнорируя Клавдию и педагога. Амазонки раскраснелись, нежданно попав в центр внимания, и принялись убирать назад взмокшие локоны.

– Они тупы и злобны – таких немало! – бросил в спину разошедшемуся отцу Каракалла.

Север изменился в лице, раздосадованный тем выкриком, но затем, боясь обидеть дикарок, улыбнулся им и всем. Улыбка получилась не очень – с грустью и болью. Окружение разом притихло.

Бореас и Лана, обескураженные вниманием к ним, как от отца родного, ждали от Севера заступничества и избавления от неловкого своего положения. Их стремление быть неприметными полководец понял, отмахнулся от всех, обнял амазонок за плечи и увёл в сторонку. Клавдия сверлила жадным взглядом Каракаллу, усевшегося вольготно на подлокотник трона. Когда Септимий вспомнил об остальных визитёрах, Клавдия уже стояла, чуть наклонившись, перед Каракаллой, развалившимся в безобразной позе.

– Как же нам побеседовать? – расстроенный Север опять обратился к женщинам. Потом, найдя способ душевно исповедаться, он внушительно проговорил ничего не понимавшим в латыни дикаркам: – Я учил его убивать на войне, а сегодня дал ему урок смертоубийства в Риме... Просто был обязан убить Юлиана!..

Глядя в непроницаемые физиономии Бореас и Ланы, Север пытался забыть несчастное лицо беззащитного страдальца и последние слова его, переполненные мольбою.

– Антонин – способный ученик... Не превратиться бы мне самому из палача в жертву! – нервно теребил бороду озабоченный отец. – Я оставлю всех вас при себе! Преторианцев – льстивых и коварных – изгоню!.. Пойдите и позовите ко мне вашего Карла – я хочу поговорить с ним! – Север показал на губы. – Ба-ба-ба... Ну, предложу ему нечто... Не поняли? – тихо расстроился Север.

Бореас и Лана готовы были сквозь землю провалиться, исчезнуть – неразумение их приносило сильное огорчение пожилому дядьке.

– Идите, спуститесь вниз и призовите Карла для ба-ба-ба! – настаивал, указывая направление, Север, косясь на Антонина и Гету.

Перед старшим сыном улыбалась и гнулась красавица, словно не замечая младшего. Клавдия указала на Аэция, тот взял у слуги пузатый кувшин и поднёс наследнику. Гета – второй сын Севера – застенчиво косился на божественную посетительницу. Он поклялся, глядя на неё и брата, что скоро, может быть, даже завтра, найдёт себе такую же. Он благодарил отца и судьбу за склонённый перед ними Рим.

– Так не годится – пойдём вместе!.. – Все, кто не пялился на совершенство с пучком смоляных волос на прекрасной головке, заметили, как Север увлёк за собой варварок.

Бореас и Лана поняли, наконец, что взяты под высокое покровительство. Лица их прояснились, гордо они посмотрели вокруг, благодарно – на Севера.

Военачальники разных мастей на лестнице плотно окружили их, но не оттирали от монаршего тела толчками. Цезарь приказал им найти человека, сумевшего бы довести его слова до двух верных амазонок.

На призыв откликнулись геты и даки большим числом, но Север подозвал рыжего амантийца в римском доспехе.

– Не ваш брат? – пошутил оттаявший в одночасье Север, хотя легионер, в отличие от амазонок, был рыж настолько, что это бросилось бы в глаза даже с расстояния в стадию.

– Мне для дела нужен Карл, и чем скорей, тем лучше!..

Амазонки закивали Северу головами. Переводчик довольно щурился.

– Идём на выход, я представлю вас городу! – Север собственноручно расталкивал римлян, средь коих преобладали вездесущие перевёртыши-преторианцы, благодушно посматривал на лохматых варваров.

Оцепление возле колоннады при появлении цезаря живо расступилось. Под крики поредевшей к вечеру толпы Север в окружении рослых северян простёр руки к небесам.

– Я излечу тебя, гадкий Рим! Против моих новых помощников ты не устоял на подступах своих – не устоять тебе и здесь!

Толпа, рванувшись к ступеням необычного подиума, после мудрёной фразы сурового августа немного стихла, а потом завопила: «Слава! Хвала сиятельному цезарю! Септимий Север, мы с тобой!!»

Цезарь ходил между приведёнными им дикарями, поочерёдно поднимал чуть не каждому руку вверх, ободряя и возвышая. Дошёл до скопления немало удручённых новым увлечением своего полководца фронтовых легионеров – простых солдат, сподвижников славной карьеры новоиспечённого венценосца – заключил в объятия и их...

И только одного не мог понять усердствующий в ликованиях городской римский люд – это отчего объявленных побеждёнными варваров так несметно возле победителя?..

Прежние римские доблесть и духовная крепость по прошествии веков оказались выхолощенными. Но природа, в том числе и человеческая, пустоты не терпит – на смену старым появились другие качества.

Римский мир гнил из-за ненависти, лести, тотальной коррупции, немощи духа на полях битв, из-за склок недовольных плебеев на общественных увеселениях. Конечно, мир этот сложился не вдруг, и разрушить всё его великолепие и всю его гнилость так сразу не мог никто. Никто пока к тому и не стремился...

Септимий Север знал разницу между римским и варварским мирами. Разумеется, он собирался когда-нибудь воспользоваться преимуществами обоих. Север стал первым, кто привёл столь большое число «дикарей» в сердце империи, положив начало следующему этапу истории римской империи. Всё тщета, но...

– Не лучше ль нам уйти? – не находила себе места на открытом просцениуме форума Бореас.

– Пойдём... – отозвалась немногословная Лана, не перестававшая думать о Клавдии и её странном поведении.

Женщины на всякий случай убедились, что их патрон теперь занят другими, и сбежали с мраморных ступеней колоссального по сравнению с людьми дворца. Толпа перед ними заискивающе расступалась, решив, что воительницы куда-то отправлены цезарем, хлопала им в ладоши, улыбалась. Многие норовили попасть на глаза важным особам...

Амазонки подставляли лица дуновеньям ветерка со стороны Остии. Рыжие локоны обнажали обветренные, бледные и скуластые мужественные лица. Уловив в триумфальном посыле долю своей славы (сейчас отношение толпы было так непохоже на недавнее неприятие крымчанок!), развернув плечи, атлетического телосложения Бореас сожалела, что людское море закончилось так быстро. То же чувство владело и Ланой.

– Может, вернёмся и пройдёмся ещё раз? – в прекрасном настроении предложила она, шутя.

– Что, мы опять только вдвоём?! – вскричала Бореас и, предлагая посмеяться, принялась по-детски надувать щёчки, ожидая от подруги поддержки.

Хохот на узкой, уводившей с площади, улочке обращал к северянкам заинтересованные взгляды прохожих. Мужчины останавливались и, поднимая руки, призывали сделать непонятно что. Верно, они, блестя глазами, требовали, на ночь глядя, смеяться тише. А может, оглашали эдакое своё римское приветствие, или, подобно Клавдии, зазывали провести их куда-то...

Северянки освобождались от гнетущего впечатления, кое на них ранее произвёл город. Вечерняя духота сулила вскоре ночную прохладу. Зная примерное направление к сенаторскому дому, они – вновь пыльные и сильно подуставшие от нескончаемого камня под ногами – искали достойную их независимости купель.

– Пока нет Клавдии, может, повторим купание у неё? Ха! – предложила Бореас.

– Нас теперь едва ли впустят.

– Тогда айда к речке!

– А где ж её здесь найдёшь?

– Искать станем хоть до утра!..

* * *

Большой и безмолвный парк проглотила тьма. Всё исчезло – будто кануло в неподвижность. Лишь произведения рук человеческих выбелились слабым светом уличных светильников и луны. Громоздкие постаменты, дорожки, лестницы, чаши-клумбы, не впуская в свою мраморно-известняковую плоть отблеск огоньков, отбрасывали его и потому пятнами доминировали в мрачном пространстве парка. Статуи и барельефы приобщались на время ночи к лону вечных материализаций.

Днём здесь можно было бродить, сидеть и не увидеть практически ничего, кроме бушующей зелени, ярких, пёстрых цветов и бабочек. Вечером римляне покидали парк на удивление одновременно, словно сговорившись. Утекали толпой к более безмятежным прибежищам – ночной парк своей пустотой не страшить не мог, хотя пустота эта на поверку оказывалась условною: другая вахта являлась сюда.

Одиночные задержавшиеся посетители попадали не только во власть мошкары и пугающей тишины – тут начинали тявкать и скулить бездомные псы; ночные птицы принимались ухать, затевали ссоры меж собой и, свалившись с сука, истошно кричали, барахтались, тщетно пытаясь среди листвы и ветвей взмахнуть крылами и остановить падение. Долетев почти до самой земли – а иногда и ударившись оземь! – пернатый скандалист потом подолгу отсиживался в кроне ближнего дерева, блестя жёлтыми зенками... Иногда потерявшийся или изгнанный осёл блудил здесь, цокая по дорожкам копытцами, дурашливо ржал на луну или вертелся, визжа и завывая, в окружении приставучих и озлобившихся на весь честной мир псов.

С ближайших гор спускались сюда и разбойники, коим заказана была дорожка в Рим дневной. Нет, не для воровства и убийства приходили – просто город красив и привлекателен равно для всех. Его желается лицезреть, воспринимать, чувствовать – даже когда он заполнен эфиром мрака...

Белые ступени открывались взорам далеко наперёд, но под ногами различить одну от другой было невозможно, поэтому Бореас и Лана ступали очень осторожно. Серые барьеры по краям узких сходней, ограничивая движение, вели под уклон, ломались, предлагали Бореас и Лане новые направления. Выбора у женщин, конечно, не оставалось: можно было либо стремиться по каменному коридору вниз, либо возвратиться назад.

Собаки шарахались от внезапных нарушительниц границ их законного обиталища, отбежав вперёд, поднимали трусливый лай. По тявканью тому можно было определить, не заканчивается ли этот нескончаемый коридор. Пока гулкое эхо возвещало об очередном отрезке спуска.

А дерева тяжёлой листвой нависали с обеих сторон. Чёрные кроны их наползали на звёзды...

Мечи про всякий случай амазонки положили на плечи. Ступали бесшумно, вслушиваясь, что там впереди, с боков, сзади.

Лестничный спуск соединился с открытой улицей. Псы, выдавленные незнакомками с облюбованных вотчин, дружно заливались лаем, провожая, напоследок что есть мочи надрывали свои лужёные скотские глотки.

Улица, со стороны Тибра лишённая более-менее высоких домов, поворачивала дугой и выводила к мосту. Но о нём, застывшем неподалёку, крымчанки на время забыли: гробовое молчание парка вдруг сменилось нарастающим грохотом чеканных звуков.

Это был хор кузниц. Они, днём прячась от жары и духоты, ночью просыпались всей силой своих звенящих сердец. Звон начинался перед мостом и усиливался за ним. Прилежная мелодия голосов мастерских звучала в поднебесье неистовым рокотом.

Число кузниц поражало воображение. Нельзя было сосчитать ослов, из Остии в заречные районы Рима тащивших ещё тёплые болванки. Вереница животных тянулась и к кузницам, находившимся на этой стороне Тибра – в центральной части города.

Плавильные печи находились в Остии и в западных районах Рима. Бореас и Лане на мосту пришлось часто пропускать ослиные поезда. В нос ударяли едкий запах грязных животных и кисловатый дух металлической окалины, въевшийся в дерюжные мешки за длительный срок их службы.

Идти в ремесленные предместья расхотелось. И до зловонного порта расстояние порядочное... Так что поход и в левобережную часть Рима был отменен – поворотили назад. Если есть интерес, его можно удовлетворить и на этой стороне...

Идя на стук-перестук, Бореас и Лана подошли к воротам одной из кузниц. Створы были распахнуты – шла выдача товара. Из входа в горячий цех, откуда валили пар и жар, лился красноватый свет. Рядом стояли нетерпеливые заказчики – одиночные со слугами, оптовые с подводами.

– А вы кого здесь ищете? – спросил какой-то язиг.

– Гуляем, – ответили подруги.

– Ваши там буянят. Завтра донесут Северу – как он отнесётся к этому?

Много слов в сообщении остались непонятными, но смысл амазонки уловили вполне. Не очень-то поверили они язигу. А он был высок, светлоок, рус, красив – как уйти? С ним хоть как-то можно было поговорить...

– А что здесь делаешь ты? – Лана для доходчивости кивнула на мастерскую. Бореас придвинулась к подружке поближе.

– У меня есть серебро, я и заказал сорок мечей. Но столько они мне дать не могут. Пять штук всего, а приходится ждать – зато дома будут подарки. Мы тут первый день, а все эти, – парень глянул на римлян, – заказывают заранее.

В обеих женских головках сразу мелькнуло: мечи язиг желает именно купить, а не отнять-отбить!

– Что ж ты за воин, если меч раздобыть не умеешь? – спросила Бореас.

Варвар отвечал, показывая смущением, что вопрос их, в сущности, правомерен:

– Север обязательно будет готовить нас к походу. Ему нужны воины, а Риму нас не жалко... Идти к Риму – занятно, но биться за него где-то – какой резон? Лучше вернуться домой.

Бореас и Лана его поняли. Искренность язига выглядела симпатично.

– Пойдём купаться! – предложила вдруг Бореас. – Ты здесь с кем?

– Я один. Да мы здесь рядом... – Язиг рукой указал место расположения своего отряда.

– Пойдём! Пока тебе оружие сноровят, мы и выкупаемся. Нам что-то страшновато одним... – содрогнувшись на манер Клавдии, поддержала подругу Лана.

– И то верно! – согласился воин, и втроём они направились к берегу.

Нет слов – с ним стало намного веселей. Он заполнял тишину разговором, кричал для потехи реке и городу, через улочку прошёлся на руках, первым вышел на берег, первым, сбросил с себя всё, охнул и кинулся в воду.

Волны хлюпали... Вода холодила раскалившиеся за знойный вечер головы... Над купальщиками висели звёзды. Их – высокие – рассматривали через воду, ртами пуская пузыри. Бросали вдаль камни, подвернувшиеся под ноги, и, затаившись, ждали, пока те где-то там, в темноте, долетев, встревожат гладь. Потом брались за руки и лежали на воде. Подруги, возложив руки на плечи парню, разглядывали его лицо, целовались, объятые похотью, смеялись и ныряли, ныряли... Втроём сходили в кузню, забрали мечи, с ними вновь вернулись на берег, долго лежали в траве, жались друг к другу. Лана вела себя с красавцем-язигом вольно: распахивала кожух и в выжидательном оцепенении замирала над ним и под ним... Бореас этого не пожелала, собравшись с силами, посторонилась. А когда игра двоих стала не в меру слышна, ушла по берегу дальше.

* * *

Половина отряда Карла затерялась где-то в городе. Лишь несколько готов ночью заявились переночевать во дворец. Ещё нескольких встреченных, успокоив и едва оторвав от низеньких прилавков многочисленных римских торговых точек, привели в сенаторские хоромы Бореас и Лана.

Бореас мучилась вопросами: отчего не разделила скромную радость досуга с Ланой до конца? Отчего засомневалась, когда ничего особенного сей ночью не случилось?.. Вопросами теми она будто проверяла себя.

Просто всё последнее время она жила Карлом. Было ли это похоже на любовь?.. Сама Бореас вряд ли ответила бы на это – ведь близость в их отношениях не играла никакой роли.

Уединяясь, они втроём размышляли. Карл – всегда стремился постичь нечто важное, а они обе слушали и оценивали, неизменно поддерживая его выводы. Плотские утехи были потом – мелькали и проходили, ничего не меняя в содружестве троицы...

Едва заметный холодок, наметившийся тем невесёлым утром между Ланой и Бореас, был целиком и полностью отнесён на счёт пьяных, распоясавшихся соратников. Ночной знакомец-язиг посчитал лучшим для себя удалиться, не связываясь с невменяемыми, малознакомыми людьми. Бореас и Лана не препятствовали тому: проводили его, а сами отправились снимать, вытаскивать, помогать непутёвым своим соратникам. Сенаторский дворец нашли не сразу – пришлось женским головкам премного потрудиться, прежде чем доставили доказывавшую ни пойми что братию в нужное место.

– Почему ты, Бореас, ушла? Он ведь такой сильный! – спрашивала во дворце расстроенная Лана.

– Не нравится мне здесь. Думаю, вот-вот произойдёт что-то, и Карлу станет трудно.

– Уже происходит... – Лана указала на закрытую дверь, за которой бушевал обычно спокойный Карл.

– Мы улеглись слишком рано, подумав, что своё дело сделали. Пойдём и поможем ему! – Бореас резко встала с зелёного ложа в покоях Петрония Лая.

Сам сенатор, строго-настрого наказав прислуге никому, даже Карлу, дверь не открывать, потайным ходом ушёл из дворца в сенат. Но кто мог удержать варваров?..

Уложив последнего буяна, Карл поблагодарил своих подруг и помощниц и отправился спать тоже.

– Карл, тебя зачем-то звал Север.

– Когда? – без сил обернулся к Бореас Карл, досадуя, что весть эта совсем некстати.

– Вчера вечером.

– Он уж и забыл про меня с тех пор, – утешил себя гот, радуясь, что нашёл для личного успокоения сносную отговорку.

– Он нас всем показывал.

– Гм... А где вы были ночью?

– Купались в реке, – живо ответила Бореас.

Цепкий взгляд командира остановился на ней. Но ей таить было нечего, и она задумчиво смотрела в его глаза. Лана, не уловив мимолётного движения обоих, подтвердила слова Бореас, правда, голос её прозвучал неуверенно и пискляво, и она осеклась.

– Боюсь, что мы потеряем здесь многих... – сказал Карл, уходя.

Непосильная ноша свалилась на его плечи. Вино и гулянье по диковинному городу сдружили за один день его соплеменников. Он же компании той был не надобен – со своими воспрещениями и предостережениями выглядел среди товарищей белой вороной. И не знал он, как же призвать к порядку отважную, но слишком наивную и совершенно не привыкшую к римским утехам братию...

Смятение промелькнуло в его глазах, и Бореас стало жаль его. Ранее ничего подобного она не ощущала.

– Я... Мы пойдём с тобой? – спросила она.

– Нет. Я буду спать... там.

Дворец сенатора погрузился в тишину. Так тихо здесь не было со дня пришествия в Рим соединений Септимия Севера...

Обыватели знали, что Север ведёт с собой легионы и отряды диких варваров. Нашествие последних ещё не вызывало никаких опасений – рабы, рабыни, рекруты с окраин империи валом попадали в Вечный город. Сам Север был хорошо известен Риму как муж государственный и понимающий сограждан. Нет, до последней поры выдающейся личностью он не считался, хотя римская элита прекрасно знала о железной руке Септимия Севера-квестора, Септимия Севера-консула, Септимия Севера-сенатора... Бившего германцев легата... Усмирившего Истр дипломата...

Но теперь Рим, видевший как будто уже всё, ужасался и недоумевал, наблюдая сплошь русых или белобрысых бородачей, сплотившихся в кучки-отряды...

Когда Карл проснулся, во дворце царила тишина. Взмокнув от жары, с полудня не щадившей в Риме никого, он в прескверном расположении духа выполз из комнатки. Хотел было проведать сенаторскую семью, но подчинённые требовали куда большей заботы.

– Броккен!

– Не сердись, Карл. Мало ли что случается порой.

– И где весь наш народ?

– Не знаю. Мы – человек двадцать – пришли. Где остальные – неизвестно.

– Я видел Орска – он был просто чумовой!

– Карл, не горюй – все придут.

– Порубят дурней пьяных на тёмных улочках да собакам скормят!

– Зря ты...

– Собери всех, кто здесь. Возле бабы с луком собери.

Сборы шли туго. Готы выгребались из залов, комнатушек, каморок, пили воду, тёрли лбы.

– Нас сколько было вчера? – спросил Карл у всех.

Болезные вразнобой ответствовали:

– Сто одиннадцать человек...

– И два вандала, что прибились...

– Я здесь.

– А другой где?

– Не знаю... Карл, они все, наверно, с женщинами. Найдутся... Женщины так быстро не отпустят... Сейчас же побежим и поищем.

– Нет! Уж стойте. Бореас и Лана пускай остаются здесь, а мы, разбившись на три группы, пойдём по городу. Никому не разбредаться! Для срочного оповещения приходить сюда. И пойманных оставлять здесь же. И не искать вина! Тем более – не пить его!..

Все разом вывалили на улицу, поправляя одежды и приглаживая взлохмаченные волосы, разбились на группы. Карл по своему усмотрению поделил всех заново.

– Сорок человек – число не большое. До захода солнца все сто одиннадцать готов и оба вандала должны быть в этом доме. Надо спасти товарищей!

После напутствия командира разошлись. Карл со своей командой побрёл в северную часть города.

Дворцы вскоре закончились. Вдоль дороги стояли дома поменьше, поскромнее. Улица, влившись в перекрёсток, исчезла – дальше ответвлялись довольно широкие проспекты.

Людей вокруг было немного. Римляне опять показались Карлу на редкость глазастыми – по сравнению с воинами Севера, коих отличали глаза небольшие, с цепким прищуром. Карл сделал вывод, что большинство жителей вечного города не знают армии и службы.

Вдоль стены, возле местечка, где можно было взять напрокат паланкин с носильщиками в придачу, стояли римские вояки. Все – очень прилично, не для похода, одетые, гладко выбритые. Их доспехи сияли чистотой и новизной. По большей части тут собрались изгнанные вчерашним вечером из дворца преторианцы с друзьями из разных легионов.

Местечко выглядело довольно тихим, улочка по сравнению с проспектами не отличалась широтой, зато сияла чистотой. Яркие вывески призывали взять паланкин, заскочить в лавчонку...

Какой-то патриций подошёл и стал выбирать для себя экипаж, достойный его положения в обществе и городе. Наконец степенный римлянин изъявлял желание воссесть на носилки из дорогого дерева с красноватыми занавесками.

Владелец паланкина вежливо попросил двух римских гвардейцев, спрятавшихся в тень кабинки от палящего солнца, освободить место для спешившего многоуважаемого человека. Наглые, разморённые гвардейцы и не подумали сдвинуться с места. Мало того, подозвали друзей, чтобы вместе посмеяться, – случай выдался вполне подходящий.

Праздные воины, не зная того горожанина, принялись подсказывать и доказывать, что есть паланкины никак не хуже, что ему лучше не трогать бойцов, проливавших за него кровь.

Когда патриций бросил несколько слов упрёка владельцу, уходя, разгульные вояки проводили одного громким и издевательским смехом, а другого попросили выделить им повозки и носильщиков, чтобы покататься недалеко по кругу.

Владелец схватился за голову и начал неуверенно ругаться. Тогда гвардейцы, невзирая на жалкие оговорки, заставили-таки носильщиков впрячься и катать себя. При этом они весело распевали, смеялись, подгоняли рабов, цеплялись к прохожим.

Один такой экипаж, изображая усилиями невольников качку на волнах, проплыл мимо Карла с товарищами. Готы, не придавая значения заботам незнакомых людей, шли, поспешая, мимо. Но римляне, завидев варваров, переглянулись и решили, что вот и нашли себе потеху более достойную, нежели бессмысленное катание.

Дворик огласился дружной перекличкой – это праздные вояки подавали друг другу сигналы. Готы, премного озабоченные поисками, сразу почуяли опасность. Задержки и неприятности им были совсем не нужны, и северяне всей группой отошли на противоположную, солнечную сторону улицы. На всякий случай ощупали свои мечи.

Гвардейцы, обнаружившие готов, повыпрыгивали из паланкинов и выстроились фалангой, перегородив проход. Из своей каморки выскочил энергичный владелец и, подначивая гвардейцев, закричал на носильщиков, чтобы те составляли повозки на место. Паланкинеры нехотя выполняли приказ, не без интереса разглядывая лохматых воинов во главе с каким-то аккуратно стриженым римлянином – амуниция на Карле была римская.

Он, услышав хвастливые выкрики римлян и донеся до своих их смысл, уже не сомневался в злоумышлении. Без боя не пройти – это ясно. Может случиться и так, что закончатся прямо на этом месте пути-дорожки всех одиннадцати его товарищей и братьев.

– Посчитайте, сколько воинов со мной. Каждый заберёт двоих из вас. Готовы поредеть на такое число? – Карл, предупредив вояк, повёл огромным мечом перед лицами загородивших проход.

Гвардейцы перед идущими на них людьми отступили, переглядываясь, перебрасывались фразами, делясь впечатлениями. Соперник, не оправдывая их ожиданий, оказался не таким уж простым.

Продолжая отступать, римляне взяли варваров в плотное кольцо. Щитов у преторианцев не было, потому перед готами, чуть не вчетверо меньшими числом, появились гвардейцы с ящиками, добытыми под оконцем ближайшей торговой лавки. Всё подвиглось к бою...

Наконец превосходящие силы ринулись в атаку. Готы разбили несколько жиденьких клеток, сдержав первый натиск, и, вновь сгруппировавшись, продолжили идти вдоль стены.

– Несите ящики поскорей! Колы какие-нибудь дайте! – взревели римляне, требуя от оставшихся не у дел паланкинеров всего того, что сгодилось бы против тяжёлых русских мечей. – Чего там встали? Живей, живей! – на всю улицу орали гвардейцы, встававшие плечом к плечу.

Носильщики – все сплошь молодого и среднего возраста выносливые мужчины – открыто симпатизировали варварам.

Своим вялым участием в расправе над бедолагами они показывали всю ту нелюбовь, какая накопилась в них к заносчивым негодяям.

Кто-то из плебеев, выполняя указание, направился к штабелю высвобожденной тары. Но шёл слишком медленно. Один из гвардейцев, заметив это, вскипел от негодования, подбежал к несчастному и ударил по спине рукоятью меча. На остальных вскричал, обещая всех после наказать.

Владелец проката тоже орал, приказывая исполнить требования забияк. Но подневольные вовсе остановились. Набранные из рослых и крепких крестьян, из бывших рабов и пленников, не пожелавших вернуться к своим домам, паланкинеры всем скопом попятились, отступая. Владелец проката, надеясь на помощь солдат, схватил плеть и принялся беспощадно осыпать ударами своих работников. Плебейский люд, не растерявший самолюбия, отобрал у него бичующий хлыст, оттолкнув хозяина, стал на случай защиты выковыривать из мостовой булыжники.