Текст книги "Берега светлых людей"

Автор книги: Александр Кутыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

Продать мясо в городе – невозможно: после ухода готов в степь поставки свеженины возобновились. Потребить самим тот прок – непременно разорвёт!.. Разве в дружину снести, иль собак за городом откормить...

Кламения, надеясь на Ушану с домочадцами, по прибытии в свой дом приказала дворовым освободить подвалы от вонючих туш. Вертфаст отсутствовал, когда будет – никому не докладывал. Посему-то в доме наступило безграничное главенство бабьего своеволия.

Кламения от души взялась за дело. Подчинив своему настрою всех, кто оказался под её рукой, стала подвигать хозяйство к чистоте и порядку. Чтоб никто из случайных зевак не уличил семейку градоначальника в прошлых злоумышлениях и не заподозрил в грядущих, парадные двери наглухо заперли.

За глухим забором, понукаемые криками правительницы, забегали, засуетились дворовые. В корытах мешался щёлок, вскрыли и короб с известью. Мужики с кольями шли в подземелье, выносили, ругаясь в воротники, тяжеленные и смердящие бычьи туши. Бабы с мётлами, скребками, тряпками, ведёрками спускались после них – мести, выскребать, вымывать.

Бекума и Рада стремглав помчались в кузню: две подводы стояли во дворе без ремонта – вот напасть при теперешней жгучей надобности!..

Западный ветерок относил вонь на сторону, потому запалили кучки с хворостом и разным мусором, кой вытаскивали из охваченного пылом уборки дома.

Кламения поспевала повсюду: и в погребах, и на дворе, и в дому звучал её командный глас. Сам Вертфаст, прибудь он ненароком в родные пенаты, не смог бы уже ничего изменить! Мебель передвигалась, углы наряжались, старьё выносилось... Дворня старалась от души.

Солнце, любовавшееся нашедшими себе применение людьми, раскраснелось и расплылось в полосках далёких облаков. Дочки ахали, прижав рученьки к грудкам, восхищались мамой.

– Сейчас мясо привезут свежее. Ходила днём – взяла дёшево.

– А старое куда?

– Собакам да шакалам на болота свезти надобно. По тёмному – чтоб люди не зарились. Догадаются не то, что старое, запасённое... вот.

– Правильно, правильно, молодец вы, мама!

– Всё, братишки-сестрички, отдыхать, отдыхать... Спаси вас боги! Стол там накрывают – ступайте, пируйте. Да песни пошибче голосите – пускай весело станется! Лето подступило, ах – тепло!

За беседою, за признанием завершённого дела нужным и важным прислуга поспешила в дом. Кламения хорошо отблагодарила кузнеца: дала деньгу, мешочек фиников для его детишек и спровадила. Дочкам наказала идти и глядеть за пиршеством – абы порядок все знали. С конюшенным осталась на дворе.

Старый слуга – давнишний помощник Вертфаста, сторож всех заповедных местечек боярина – был задушевно расспрошен о жизни, о положении детей, об их планах, про соображения о лошадках и о хозяйстве вообще. С ним открыли ворота и впустили подводу с двумя тушами, вложенными рёбрами одна в другую.

– Кто это – без бороды, да носищем водит хитро? – спрашивал Кламению внимательный слуга.

– Откуда я знаю! Сторговалась, главное, удачно, а подослали, верно, того, кто уж согласился везти... Носом-то водить ему есть отчего: от духа такого не только нос – кишки выворотит из нутра! – объяснила хозяйка. – Эй, ты не по всему городу плутал? – обратилась она к вознице. – У нас и без твоего вонького добра много!.. Ладно, ладно... – слова не дав вставить незнакомцу, опять обратилась к конюшенному: – Неси, да поскорее светоч зажжённый – осмотрим товар. Не обманули бы! Нынче все деляги!

Конюшенный развёл руками – дескать, и так видно добротное, да и понюхать можно. Но прекословить не стал: оглядываясь, потрусил за факелом.

– Твоя телега? – вопросила Кламения и получила от испуганного возницы утвердительный кивок. – Поди, милок, глянь... – подвела его к своему тарантасу. – Каждый год – а то и дважды! – у тележек моих передние колёса отваливаются. И у той, и у этой. Хрумк – и набок все! И сами кубарем!

– Это смотря где железку варили.

– Да ну?!

– Точно! Гм. Коли у грека в Бронной артели, то немудрено и три раза сменить. Прохвост он – без гнёта льёт. Там надо ведь и поглазеть, шелушки всякие повыбрать, да сжать... У меня брат делает – залюбуешься! И железа не жалеет.

– Ты ко мне и завтра приди – сговоримся, дружок, о других железках.

– Услужить вам завсегда рады! – поклонился радостно возница.

Туши озарились светом факела. Мясо оказалось не то чтоб очень, зато свежесть его не вызвала никаких сомнений – парило ещё!

– Пойду мужичков вызову, да кваску-морсу выпью. Вам вина вынесу... Кошек вон гоняйте пока. Кшыть, кшыть!

Сказано – сделано: свежий провиант снесён под землю; возница с конюхом присосались к кубышке с ягодным вином, первый второму начал доказывать, что брат его есть самый наилучший мастер, но по приказу усталой хозяйки спроважен был сонным собутыльником за ворота.

– У самого-то колесо скрежещет... – заметил конюшенный после.

– Иди, иди... Почивай, да огня нигде не жги, – ласково отослала опьяневшего слугу в свою каморку Кламения. Громко поблагодарила других помощников и послала в дом продолжать прерванный до поры ужин.

– Где же вы? Сейчас мужички выходить станут! Айда за мной, голубчики. Стемнеет совсем – и повезём...

Дом Спора уже заснул. Окна, смотревшие на улицу, были закрыты ставнями; выходившие в сад и во двор занавесили тонкой кисеей.

Спора разбудила жена и сообщила, что на ночь глядя Вертфаста супруга заявилась... Как не выйти?

– Что стряслось, Кламения?

– Проснись наперво... Проснулся, братец, иль нет?

– Говори же, не томи! – Спор разглядывал впотьмах унылое лицо нежданной посетительницы.

– Что ж говорить-то...

– Ну же, скажи, почто ж пришла?

Спор знал об отношениях в семье Вертфаста, об исключительных событиях последних дней. Знал и то, что Вертфаст сильно рассержен, – следовательно, мог натворить чего-нибудь, доведя Кламению до столь жуткого состояния: она задыхалась, пыталась говорить, но от напряжения сбивалась.

– Все ли живы, мать?

– Нет житья... Кто у нас живёт-то?

– Садись сюда и реки по порядку... Где хозяин?

– Хозяин? Да какой хозяин! Всё в доме встало! Не помогает – дак хоть не мешал бы, чёрт!

Спор более не перебивал, сидя рядышком.

– О-хо-хо... Мясо стухло! Вонь саднит – аж до улицы!.. Коли не выбросить, придётся подземелье засыпать навсегда да новое рядом рыть... Вытащить гниль вытащили, а куды деть? Ведь закрыта каждая калитка в городе! И козла моего нет! – Баба злобно насупилась. – Под его окном закопаю... Иль на дворе прямо сожгу!.. Подводы гружены – ан, не выпустят меня... А мясо то казать никому не можно – сам знаешь.

– Да, да... Наше-то ничего – лежит себе. Похолодней, что ли, у нас?

– А у нас где не надо – холодней, где не нужно – жарко. Жизнь... – Вздох бабы был тяжёл.

– От меня что хотела, мать?

– Что хотела? У приморских ворот шепни своё слово, да я и вывезу всё от глаз завидущих подальше.

– Может, с утра? Ах, да...

– Пошли. Не думай долго. Сам проверишь всё – я ить не хитрю.

– Иди-вези. Я к воротам сейчас приду, – внутренне негодуя на бабу, промолвил боярин. – Точно ли ничего у тебя... такого-то?

– Увидишь...

Кламения, спеша, ещё с улицы крикнула во двор, чтоб отправлялись. Две телеги с негодными тушами без промедления выкатились на мостовую.

– Тише, тише – не гони! – заметила боярыня первому вознице и грузчикам, восседавшим на его подводе. – Не грохочи, успеешь. Ночь большая, а поломаемся – на руках потащите!..

От растревоженного дома до ворот приморских недалеко: поворот, спуск, поворот... Из закоулка двое стражей с одним масляным светильником прибежали на шум неурочный – унюхали вонь, углядели боярыню, поняли всё и удалились к центру города...

Вертфаст, вечер проведя в бане, скакал домой. В окружении множества гридней болтался в седле, безвольно клоня голову то к одной стороне, то к другой. Много выпил... Давненько столь не нагружался! Банщик подавал и пиво, и вино, а несчастливому охотнику пожелалось накушаться горькой... Подъезжая к дому, мычал злобно. Свита только успевала смотреть, чтоб не свалился на бок обмякший боярин.

– Это что там за тра-та-та? – прислушался он к грохоту.

– Мало ль? Едем баиньки, свет-боярин.

Навстречу, рискуя попасть под копыта, бежал конюшенный.

– Барин, барин, Кламения мясо повезла! Как бы чего не удумала!

Вертфаст в серёдке процессии ничего не видел. Его и не беспокоили – лишь бы ехал. Старый конюх ругался на всадников и стремился на доклад к боярину. Вертфаст услышал-таки старого слугу, туго сообразил, что между ночным грохотом и Кламенией имеется некая связь. Дёрнулся, остервенел и вскричал сиплым фальцетом:

– Ну-ка, соколики, скачем ловить! Фьють! Вперёд! Ловить, а коли что – казнить на месте! Все вперёд... Один со мною будь – держи меня!..

Спор ждал возле ворот. Из темноты слышалось громыхание колёс, к которому примешивалась дробь звучных копыт. Боярин предупредил Воротников, что должно выпустить поезд, следующий из дома Вертфаста, но на всякий случай решил хотя бы поверхностно содержимое подвод осмотреть.

Верхом на коне, опередив всех, к Спору уверенно подъехала Кламения.

– Смотри поскорей да отпускай...

Спор скомандовал стражникам проверить поклажу, сам же, присев на нижний засов, ожидал.

– Спор, подвоха нет. Пропускай...

Действительно, дружинники и под телегами пошарили, и с мужичков шапки поснимали – ничего запретного.

– Ну и открывай, ребятушки...

Стражники убрали мечи, оправились, пошли отворять. Створки ворот на раскачавшихся в мягкой почве столбах полетели, распахиваясь, и, ударившись обо что-то, возвратились назад, вновь скрывая золотистое мерцание звёзд над тёмным морем. Стражи, стопорившие створы, услышали гром плотной копытной россыпи. Не было сомнений – к ним спешила кавалькада. Может быть, прорыв злоумышленников?.. Или ретивые служилые из своих?.. Кто сие ведает?

– Закрывай и готовься к бою! – скомандовал оторопевший Спор, схватил лошадь Кламении под уздцы и потянул в сторону.

– Стоять на местах! Слово Вертфаста! – прокричали передовые неизвестного отряда.

Ворота были заперты, подводы окружены, дружинники толпились, глазели, кого же они остановили. Спор с Кламенией – в руке узда – неспешно вышли к воякам, густо насыщавшим влажный воздух винными испарениями. Наехавшие молодцы, конечно же, все были знакомые – не раз видели их в городе.

Хотя у Спора возле сторожки на привязи стоял свой конь, боярин заставил одного из всадников освободить ему скакуна. Воссев верхом, Спор спросил, где Вертфаст. Хмельная братия отвечала, что Вертфаст едет следом.

Отрезвевший от многолюдного представления Вертфаст пытался разобраться, что здесь к чему. В деснице его хищно сверкал обнажённый меч. Спора он признал сразу – тот, как могло показаться, виновато выехал навстречу. Искажённым восприятием Вертфаст зрел могучего всадника на коне. Сморгнув и утерев слезинку с ресницы, он к своему величайшему изумлению признал собственную супругу. Встреча ошеломила боярина. Прежде чем высказаться, он поёрзал, огляделся по сторонам.

– Чтоб... Ты вроде не там... и не так... Ты ж спину коню... прогнёшь! Куда же ты взгромоздилась, дева-толк?! Спор, растолкуй задачку, – и зычно икнул.

Спор склонился к сотоварищу и как можно тише проговорил.

– Не буянь, не будь олухом.

– Олухом?!

– Мясо тухлое – то ещё... твоя баба нынче вывозит. Не шуми. Впрочем, разбирайся сам... – Конь Спора бочком почапал в сторонку.

– Вывозит? Никто никого не увозит! Беглых я ловлю! – вняв совету, много тише прогундел Вертфаст; красноречивым жестом недвусмысленно показал своим лихим сподвижникам начать разбираться с грузом. – Жена, езжай к мужу! – развалившись в седле, но не спуская орлиного взора с пошедших к тушам дружинников, вякнул он.

– Тебе надо – ты и езжай! Не наездился ещё по гулянкам да по пустым делам? О хозяйстве не радеешь, вредитель! Давай, мешай, препятствуй! Меня гони со двора, чтобы шлёнд праздных да на всё согласных навести! – зычно ответствовала Кламения, приняв позу истинно боярскую. Меж ней и им рядком стояли их слуги и ожидали конечного решения.

Вертфаст понял, что и здесь ему с несносной бабой не справиться. Сопя, обратился к обыску – уж тут-то наверняка найдёт повод поговорить с женой по-другому!..

На каждой из двух подвод лежали по две пары туш, будто выпотрошенные гороховые стручки, выгнутыми створками-рёбрами всунутые друг в друга. Таким образом, внутри пары имелось полое место, рассмотреть которое мешали задние, немалые размером, ляжки и темень ночи. Факела светили тускловато.

– Эй, братки, что вы гладите да вынюхиваете? Не лапайте этот струп – ширяйте, братишки, мечами, пиками острыми! Все проколем, а там... пускай везёт, хоронит! – покосился на Кламению, словно на кровного супостата, боярин и подметил, как изменяется её лицо.

Она поутихла, но высказаться посчитала должным:

– Не стыдно ратничкам мечи говядиной марать? Отвезли бы к утёсу да и утопили всё – и нам бы помощь!.. Злато-серебро ищешь, муженёк?

– А вот и узнаю, чего ищу!

– Ничего-то ты уже не знаешь, болезный!.. Был в твоём доме погреб холодный – тебе зараз там самое что ни место!

Каждая её реплика звучала унижением боярского достоинства. Скопившийся тут люд всё это выслушивал-соображал, готовя пустить завтра по городу рассказы. Но боярин не унывал: через считанные мгновения он обязательно отыграется! Не зря же Кламения днём прибегала туда, где прятались беглецы, – ночью и вывозит что-то или кого-то...

Хмельной угар с Вертфаста сошёл полностью. Осталось зло и предвкушение ещё одной победы. Он выхватил у одного из подручных копьё и засадил его в ребро одной из туш. Пика через пустоту прошла насквозь, наконечник вылез с той стороны вонючей говяжьей пары. Меж четырёх продырявленных рёбер никто не пискнул, не дёрнулся в судороге, и Вертфаст ударил ещё раз.

«А если там Ргея?!» – подумалось ему, не в меру ожесточённому. О том же думали и дружинники, но, видя решительный настрой предводителя, принялись колоть, тыкать, рубить, сечь.

Кламения неестественно громко засмеялась. Муж снизу глядел на неё с ненавистью: похоже было на то, что везла она украдкой от него действительно тухлое мясо...

Ратники вытирали мечи от доводившей до блевотины гнили и, отойдя в сторонку, ложились вольной ватагой на землю. Нет ничего путного в той поклаже... Вертфаст в последней ловчей надежде заглянул под повозки, потом сдался и попросил принести ему воды.

– Что, вино дурное сушит?.. Давай, мужички, поехали! – повелительно приказала Кламения слугам-помощникам. – Давно бы спали уже!.. Эхма!

Рыжий свет потрескивавших факелов обличал глупость затеи Вертфаста. Искромсанные куски поплыли на его глазах в распахнувшиеся опять ворота. Он исступлённо и бессвязно заскулил, бросился на уплывавшую в темноту последнюю телегу и принялся тянуть осклизший мосол. Руки его сорвались, он отскочил, упал, откинулся навзничь. Не поднимаясь, тихо проговорил склонившимся над ним дружинникам:

– Что-то не так... У купца их видели. Она тоже там была. Теперь с этим струпьем здеся... Спор, ты мне нужен. Я в дом побегу... – Он вновь принялся скулить, поднимаясь, опёрся на Спора. – Ты вот что... Пошли людей к болотам и утёсу. Быстро только, Спор!.. Играть со мной вздумала колода! – тихо-тихо и совершенно трезво молвил Вертфаст.

Его подкинули в седло, и он помчался. Спешил, надеялся усмотреть-услышать отголоски того, что, возможно, навсегда уплыло из его рук.

Конюшенный ждал на дворе. Сильно переживая, он достал кинжал и поспешил за хозяином на кухню. В подсобке помогал вынимать камни из стены. Он и услышал отчаянный визг Вертфаста: «Были, были!..»

Согнувшись, с лампой в руках Вертфаст крался по подземному тоннелю. Осматривал подпорки, на деревянном, дотлевавшем уже настиле тщился отыскать хоть какие-то следы... Там, где проход разветвлялся надвое, наверху зияла блестевшая влагой пещера. Обрушенная земля была истоптана ногами. Отчётливо виднелись отпечатки огромных и маленьких ступней. «Тронутые камни в стене – это уже не отвлечение. Ушли!..» – содрогнулся боярин.

– Как же так? И в доме родном нет мне опоры!

– Не углядел, мил друг, – извинялся старый конюх.

– К утёсу пошли. Чёрт, туда же близко... Успеют ли соколики?

– Не успеют – на берегу словят.

– Давай уже дойдём до конца – лаз прикрыть надобно. Одна беда – не беда, а ход этот сгодится ещё.

– Правильно говоришь! – пробасил злобный старый слуга, и звук его голоса долго звенел в ушах.

Узкий и низкий проход жил по своим подземным законам...

* * *

– Бросьте всё в море! Бычков морских покормим тучным тма-тарханским говядом... – напутствовала обоз Кламения, отъезжая.

В город она не спешила. Испереживавшись, до озноба в спине колесила вокруг дремлющего города. Страшно боясь темноты, боярыня в луке богатого сирийского седла пристроила маленький ножичек. Ноги всю дорогу подтягивала повыше, опасаясь, что какая-то невидимая тварь подкрадётся и тяпнет.

Съездила к утёсу. Незамеченная никем из ночи наблюдала, как ни с чем вертаются охотники. С другой стороны кремника лицезрела похожую унынием вторую ватагу. Следом за ловцами, держась подальше, поехала к морским вратам. Несмотря на сгустившийся туман, озноб телесный и душевный прошёл, Кламения заспешила домой. Ведь темноты и тишины храбрая женщина всегда очень боялась...

* * *

Отвалив камни, Сарос и Ргея по колено в воде вышли на берег. Наощупь хватаясь за траву и булыжник, выбрались на верхушку утёса. Город в двух сотнях шагов бледно высвечивал самые свои высокие крыши. Осторожно ступая, сошли с утёса.

Ргея сообщила, что там, где шумит камыш, есть тропа среди топи, и беглецы поспешили. Не раз падая и ударяясь, не проронили ни единого звука. Неслись, как угорелые: надо было добраться до рощи...

Вымокнув в росе упавшего на тропу камыша, ободрав на себе одежды, Ргея и Сарос ступили наконец на кочковатую землю приазовской рощицы. Под ногами ещё было слякотно, но вокруг уже спасительно высились бугристые и сухие места. Между деревьев и остановились. Обессиленно распластались, взявшись за руки и переводя дух.

Никаких преследователей на утёсе они не видели и не слышали. Не знали и о том, что несколько всадников рискнули сунуться в тростник, но на лошадях проехать по тропке среди топей не смогли...

Отдышавшись, Сарос и Ргея пошли на север, выбирая сухие места. Под покровом кустов и бурно поднимавшейся травы торопились, трепещущими сердцами лелея смутные надежды, которые у разных людей разные...

Ргея всё время отставала. Она упорно смотрела в мелькавшую впереди спину гота, мысленно разговаривала с ним, задавала ему простенькие жизненные вопросы, тревожившие её больше, чем собственные усталость и слабость.

Ей постоянно с недавних пор хотелось есть – вместе с тем её без конца мутило... Источенное последними событиями сознание рисовало страшные картины: будто погибают они, попав в лапы к здешним племенам... или умирает она одна, просто упав и не поднявшись более... Казалось вдруг, что суждено ей с этих пор жить в лесу у костра и ходить до скончания срока своего чумазой, с подолом в нестирающейся смоле...

Будущее никак не хотело предстать светлым. Ощущение близившейся неустроенности становилось тем острее, чем дальше уходили они от русских полисов. Что там за город у Лехрафса на Танаисе – можно только гадать...

Да и кто такой Лехрафс? Степной воевода, коего ко всему прочему в Ас-граде сильно ругают – мол, не прав?.. Сарос с Лехрафсом друг другу никто...

Если готский царь влечёт её туда, где всяк человек, по рассказам знакомых, мало отличим от зверья, то и думать о том страшно...

Сароса очень беспокоила дорога в родные места. Сначала, конечно же, они найдут Лехрафса – он должен помочь... А уж добравшись до лесов своей родины, Сарос покажет Ргее, каков он смельчак на охоте, каков строитель и нянька её хрупкому существу! Он расскажет за долгие-долгие вечера ей про всё, что знает, а станет скучно – придумает что-нибудь. Коли и то, и то наскучит – уйдёт в поход долгий, в котором беспрестанно будет думать о ней...

– Сарос, утро – я устала.

– Мы мало идём... Вдруг в городе днём замыслят погоню?

– Я идти боле не могу – от мокрых сапог ноги стонут... – Ргея повалилась на землю и раскинула руки.

Сарос вернулся, быстро нагнувшись, поцеловал её в щёчку, потом сухо повелел терпеть и, указав направление, задумался, видимо, о преодолении пути до их цели.

Что-то в царе не нравилось Ргее: боялась она, что их отношения с ним превратились за это нелёгкое время в отношения брата и сестрицы... Такое положение вещей было ею неприемлемо, и она начала кокетничать: поднимала рученьку, тянула пальчики... Он, обернувшись и, увидев это, в догадках изломил брови. Она охнула, чуть приподняла грудку и отвернулась...

Женщина жила в каждой клеточке её организма, занимала мысли и устремления, подчиняла себе плоть и волю, держала всю сущность Ргеи в напряжении, заставляла быть желанной, нужной, одной-единственной для выбранного ею человека. А человек тот не ждал ухаживаний за собой...

– Садись мне за плечи. Когда солнце взойдёт повыше, сушиться и спать будем – сколько захотим.

– Нам надо поесть... – Дрожащей ладошкой Ргея дотронулась до распахнутой груди своего чаемого. От сильного прижатия к его жёсткой спине в животе своём она почувствовала неизвестное ранее онемение. Словно меж ею и им подушечка... Колики стали неприятно досаждать...

– Сарос, давай сначала что-нибудь съедим, а потом, когда потеплеет, будем спать?

– Там, в доме, пахло вкусно... – вернул Ргею на землю Сарос.

– Да, надо было чего-нибудь взять. Не догадались... – расстроилась женщина.

Конечно, в тот момент, когда выскакивали из парных туш, влезали в окошко и поспешно вырывали камни из стены, о еде никто из них не думал.

– Ты простыла?

– Может, и простыла.

Сарос из сумы выбрал в горсть напитавшиеся болотной росой овсяные зерна.

– Грызи, грейся. Не очищай – так ешь... Чего ж тут поймаешь? – растерянно оглядывал из-под ладони местность Сарос. – Птицу камнем не собьёшь... Вставай, пойдём хоть до речки или озерца... Есть тут речка?

– Я не знаю... – едва шевеля губами, вяло ответила Ргея и тяжело поднялась, готовая идти.

На её счастье, озерцо нашлось сразу. Только выбрели на склон бугра – сразу и увидели его за стеной болотных зарослей.

– Вдвоём не подойти – топко... Здесь сиди, а я скоро... – Гот отдал ей огниво и углубился в недавно поднявшиеся заросли камыша. Ргея на склоне гладкого, как ворсистый ковёр, холмика стала выбирать сухую траву для растопки. Вдруг услыхала своё имя – это Сарос крикнул ей и осёкся. Она глянула туда, куда он ушёл, и узрела кабанов.

Звери растянулись нестройной вереницей прямо под бугром. Между ней и ими было шагов двадцать, и кабаны, конечно, заметили её. Зверюги остановились, повернули головы, резко дёргая мордами, почти всё сделали в её сторону по паре шажков. Но вожак секач, всё оценив, повлёкся прежней дорожкой, уводя семейку.

Сарос вздохнул облегчённо, мотнул кудлатой головой и направился к озеру. Ргея собиралась крикнуть ему, что хочет с ним, но кабаны рылись невдалеке, а он уходил слишком быстро. Решила запрятаться в тростник и подождать его возвращения в укрытии, потом отвергла свой план: нужен был костёр, за который отвечала она.

Понимая, что занятия её теперь круто изменились, дева изгоняла из мыслей своих прежние предубеждения и, как могла, страх. Ни то, ни другое не собирались расставаться с нею быстро, всё ж через малое время она уже обошла всё кругом и, навалив уймищу сухостоя и коряг, развела огонёк. Ртом затягивая тёплый ветерок, обратила к костерку влажную спину и уставилась на голубеющую поверхность озера.

Тихо сидя, редким движением подбрасывая сухие метёлки хвороста в костёр, Ргея, не прилагая к тому никаких усилий, даже, в общем, не желая того, очутилась вдруг в самой серёдке неугомонного животного царства. Кабанов возле прошествовавшей мимо семейки стало больше. Стадо копошилось и кружило. Утки тучами взлетали и галдели. Птички камышового приволья, успокоившись и осмелев после проникновения в их девственные владения двух чужаков, вновь принялись дружно петь... От свиста, кряканья, дребезжания рулад можно было оглохнуть!

Ргея почувствовала жаркое дыхание приближавшегося дня. Солнце слепило – от него приходилось отворачиваться. А от птичьего хора впору было затыкать уши – иначе дурман глушил рассудок, обрывал все связные мысли.

Одежда высохла в одночасье, но муторное состояние не только не покинуло её, а ещё больше усилилось. Она улеглась лицом вниз, по склону распластав руки и ноги, и заснула, погасив в варёном сознании разноцветные картинки... Когда Сарос подкладывал под неё свою одежду и укрывал от припёка растрёпанную голову её, она, не в силах очнуться, водила невидящими глазами, произносила нечто бессвязное и тревожное... Но скоро сон потускнел, разредился, её сильно затошнило, и она проснулась.

На вертеле из тоненькой болотной берёзки жарилась крупная рыбина. Жир с неё капал в костёр, шипел и дурно пах – Ргею мутило в забытье именно от этого духа...

Сароса без кожуха было не узнать: какой-то подранный свитер на нём...

– Фу! Что ты там жаришь?

Сарос не ответил, позволяя ей самой определить – что. А если она, всё прекрасно усмотрев, собралась пожурить его, то пускай знает, что он не намерен по всякому капризу её оправдываться.

Она сходила в камыши, умылась, перевязала волосы, всю себя осмотрела. Возвращаться не спешила – смотрела на небо. Над головою, над Ас-градом, над тем местом, где, наверное, должна была находиться её родина, небо было безоблачным, глубоким и чистым... Вокруг же всё выглядело и пахло как-то иначе, по-своему... Ей захотелось выть. Ругаясь в голос на опутывавшую ноги траву, она выползла из зарослей.

Сарос встал в полный рост и пристально глазел на неё сверху.

– Сарос, у меня будет ребёнок от Вертфаста! Я была его девкой, отдавала ему своё тело, говорила ему ласковые слова! И до него ложилась не под одного мужчину!

Рот её сделался большим, ряд зубов сверкал хищным оскалом...

На лице Сароса проступили на редкость красивые чёрточки. Брови напряглись, глаза ещё больше посветлели, губы сжались, волосы на щеках подёрнулись дрожью...

Нет, не этого своим гнусным уведомлением она стремилась добиться! Она хотела излить на него всю свою грязь, предупредить его о себе, плохой, вывести из равновесия, лишить властного и какого-то неживого спокойствия!.. А гот отреагировал очень странно.

– Тебе больно от того? – спросил он.

– Ты не понимаешь... – стушевалась Ргея. – Я лежала с ним, он ласкал меня – всю! У меня родится сын или дочка от Вертфаста! А ты меня уводишь!

Глаза её были жестоки; улыбка – в ответ на его тупость – дрянна; зато подрагивавший голос выдавал её страдания, терзания.

– Если ты родишь от Кромвита, я всё равно буду желать, чтобы ты была со мной.

Ргея решила, что Кромвит – самый страшный зверь на родине Сароса... Ошарашенной услышанным, ей и Кромвит казался теперь муравьём, букашкой. И таким же маленьким на белом свете содеялся Вертфаст! Все людишки – и плохие, и хорошие – куда-то подевались, чудеса произошли со всеми ими: они как бы изничтожились! Богом, отцом, судьбой стал для неё стоящий напротив человек. Холодные глаза под напрягшимися бровями струились добродетелью жизни её: малозначимо – какой! Сарос – воин, бык, душа, любовь, её прихоть, пёс, друг, хозяин случая... А она обидела его! Нет, лишь хотела обидеть... Догадался ли он?

– Прости... – Ргея уткнулась ему в ноги, сопя, передвинулась выше, попыталась объять его талию – но где там! Она была мала для него: руки за талией напрасно шарили – их она прижала к своему лицу и заплакала.

– Мне хорошо, когда ты плачешь вот так, на мне. Я всю тебя чувствую.

– А я тебя совсем не чувствую, Сарос! Ты какой? Хороший ли?

– Ты сама как думаешь? – усаживался он на землю. Она не отпустила его, присела и вновь приложила ручки к свитеру.

– Я думаю, что очень ты хороший!

– А если бы Вертфаст был помоложе и без жены?

– Вертфаст плохой!

– А если бы он был помоложе, без жены, а дом был и его, и твой – он был бы хорош?

Не прост Сарос!.. Видимо, спрашивает и о том, что было, – о том самом сватовстве Иегуды в доме Вертфаста; и о том, что есть, и о том, что будет, и о том, что нужно ей вообще... Он не мог не подметить, как она в доме спасительном, кроме вопросов Кламении и Ушаны, подробно выспрашивала о домах и городах готских... Мог и нарочно так хорошо отзываться о женщинах... Но он не боится смерти – зачем ему враки?.. И её мог силой забрать с самого начала...

Ргея мягко оторвалась от него и взглянула в мохнатое лицо. Сарос отвернулся, дотянувшись, повернул рыбину, встал, сторонясь её рук, осторожно снял жаркое и положил на зелёную траву, выбрав местечко почище.

– Мы и у себя так едим, – сообщил он – то ли дымящей, с выпученными зенками рыбине, то ли деве. Ргея ждала, жаждала его взгляда, а он смотреть на неё и не думал.

– Я тоже научусь есть по-вашему! – проговорила она. – А если захочешь – научу тебя кушать по-нашему.

Сарос не удержался и засмеялся. Нежно и в то же время цепко посмотрел-таки на Ргею – и Ргея ожила! Печаль лица её куда-то подевалась, движения вдруг стали ловкими, складными, охотными!..

Рыбье мясо было вкусным и истекшее жиром – постным. Мех с водой Сарос придвинул к ней, и она, не спуская с него истовых глаз, заговорила, заняла, заполонила. Он оглядывался, всё время пересаживался поудобней, кивал в ответ, смотрел ей в рот, на её волосы, слушал пленительную музыку её прекрасной речи. Она энергично пересказывала какую-то чепуху – про удачную покупку, про прошлогодний страшно глубокий снег, про рыжего кота, кой упрямо, как человек, выказывал Кламении свою спесь, про волхвов, что могут знать изнанку жизни... Сама не замечая того, Ргея приспосабливала в свою речь словечки средиземного купечества. Саросу казалось порой, что она над ним посмеивается, толкуя о вещах загадочных, но после он понял: она желает, она готова и она вполне справится с тем, чтобы захватить его внимание целиком и полностью! Он и так думал о ней всегда – ей же хотелось, чтоб он глаз с неё не сводил!

Сарос громко и раскатисто рассмеялся, отложив кусок рыбины. Она после паузы, натолкав полный рот еды, засмеялась тоже. На коленках, смахивая с бороды и усов крошки, он доковылял до неё, взял за плечи и повалил. Глаза в глаза уставился на неё, а она отвернулась, дожёвывая. Он обтёр руки о траву и положил на её груди. Она проглотила последнее и серьёзно обратила на него свой синий, немигающий взор. Он нежно пальцами продавливал на ней платно, дыхание жарко вырывалось из его груди. Она, приоткрыв ротик, потянула за ворот его толстенного свитера, зовя. Ногами, уверенными в перстеньках пальчиками, расцепляющими подол ферязи, милыми глазами...