Текст книги "Избранные произведения в двух томах. Том 2"

Автор книги: Александр Рекемчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 40 страниц)

15

– Ну, пожалуйста, Светлана Ивановна! Очень вас просим… Шурочка будет так рада.

Впервые бухгалтер Бородай явился в кабинет заведующего промыслом без сатиновых нарукавников. Наверное, специально снял их. Чтобы подчеркнуть таким образом неофициальность своего визита. А именно – он явился приглашать Светлану в гости. У его жены сегодня день рождения. Она сегодня именинница – Шурочка.

– Будут только свои. Люди очень приличные, – все настаивал, убеждал Бородай. Улыбался искательно и чуть фамильярно. А потом в его голосе послышалась даже угроза: – Вы нас очень обидите отказом, Светлана Ивановна. Кровно обидите…

Бородай наседал, не давая и слова ответить. Зачем? Ведь она не возражает, не отказывается.

– Спасибо. Я приду, – сказала Светлана.

– Придете? Вот замечательно. Шурочка будет так рада. Сейчас я объясню, как нас найти. Ведь вы у нас еще ни разу не были!

«Но ведь вы меня раньше и не приглашали…» – промолчала Светлана.

Однако она и на самом деле не видела причин отказываться от этого приглашения. Оно даже польстило ей, как всегда льстит одинокому человеку внимание семейных людей.

После работы Светлана отправилась в поселковый магазин «Смешторг» («смешная торговля» – в расшифровке унь-ягинских остряков).

Ничего смешного в этом магазине, конечно, не было. Наоборот, здесь отлично знали, что имеют дело с покупателем солидным и денежным. Вот почему в этой торговой точке витрины слева были заставлены шампанским и ананасами (консервированными), а витрины справа завалены черно-бурыми лисицами, коврами ручной выделки и палехскими шкатулками.

Все это, с течением времени, раскупалось. И тогда в «Смешторг» опять привозили горжетки из чернобурок, ковры ручной выделки и федоскинские шкатулки.

Кроме того, здесь можно было купить колонковую шубу пятьдесят шестого размера, алюминиевую складную байдарку и полный оркестр духовых инструментов. Но эти товары пользовались меньшим спросом.

Светлана долго раздумывала, что бы ей выбрать в подарок Бородаевой жене. И, после долгих колебаний, купила китайский термос с цветами и птицами.

– Какая прелесть! – сказала Шурочка, когда гостья, еще в передней, вручила ей этот термос. – Спасибо, большое спасибо…

Шурочка была тоща и задумчива, стрижена под девочку – с челкой. Глазастая такая. Голос у нее низкий, грудной, со вздохом. Она расцеловала Светлану в обе щеки.

– Какая прелесть!.. – нарадоваться не могла на Светланин подарок Шурочка. И унесла китайский термос в спальню, где уже стояли три таких дареных термоса – с цветами, птицами и запасными колбами.

– Милости прошу к нашему шалашу! – расшаркивался Бородай.

– Знакомьтесь, пожалуйста… Вы знакомы? – снова появилась Шурочка.

Да, кое с кем Светлана уже была знакома. Например, с Глебом Гореловым, который сидел в углу и смотрел семейный альбом: голую Шурочку в шестимесячном возрасте и самого товарища Бородая в кругу однокашников по бухгалтерским курсам (третий ряд, четвертый слева). Так уж принято, чтобы гость, явившийся в дом впервые, смотрел семейные фотокарточки.

Еще здесь были завмаг «Смешторга», завгар, жена Кузьминского, находящегося на излечении после операции, и какие-то незнакомые Светлане люди, которым Шурочка «тыкала» – родственники, должно быть.

Все они встретили Светлану хорошо. Улыбаясь. Улыбнулся ей и Глеб – исподлобья.

Комната, в которой собрались гости, была розовая. Розовые обои. Мягкая тахта с розовыми подушками. Картинка: розы на фоне моря. Именинница Шурочка – в розовом.

Так хорошо, и тепло, и покойно сделалось на душе Светланы, когда она вошла в эту комнату. И она пожалела даже, что не бывала здесь раньше.

– К столу, к столу! – бросил клич Бородай.

Светлана уже собралась было, как и все остальные, последовать этому призыву и уже за спинку стула взялась, но тут к ней подошла Шурочка, мягко обвила талию и повела во главу стола, к тому почетному месту, где обычно сажают новобрачных и юбиляров.

А с другой стороны Бородай, решительно обхватив за плечи Глеба Горелова, вел его к тому же почетному месту.

«Зачем это? – смутилась Светлана. – Зачем?»

Но спорить было неудобно. И она, очутившись рядом с Глебом, сказала – будто ему в отместку, будто он виноват:

– Тем лучше. Пить не позволю.

– А есть позволишь? – съязвил Глеб.

– Да. Только не жадничай.

Но как тут было не жадничать? Именинный стол Шурочки Бородай ошеломил всех. Даже смешторговского завмага. Ну, ладно, ветчину, сардины, копченого окуня и дефицитную столичную водку он вчера собственноручно вынес Бородаю с заднего крыльца магазина. Но откуда взялась кетовая икра? Каким чудом оказались на столе крабы? Как могли появиться в Унь-Яге в середине августа спелые помидоры?

Даже завмаг этого не знал. Зато знал завгар. Это он помог Шурочке Бородай подстеречь на дальнем полустанке московский поезд. А когда на следующем полустанке Шурочка, с корзинами и свертками, выпрыгнула из вагона-ресторана – там уже ее ждала другая машина.

– За новорожденную!.. За Шурочку!.. За именинницу!

Все подняли рюмки. Один только Глеб Горелов не поднял: он смотрел на свою рюмку растерянно и скучно.

– Глеб Владимирович, что же вы?.. – всполошились за столом. – За здоровье хозяйки!

– Одну, – разрешила Светлана.

Все дружно выпили.

И тогда с места встал Бородай. Он сказал:

– Дорогие друзья! Я предлагаю тост за здоровье Светланы Ивановны Панышко. За ее успехи в работе и личное счастье…

Тут все перестали закусывать, зашумели, захлопали в ладоши.

«Зачем это? – смутилась Светлана. – Зачем…»

– Минуточку, я еще не кончил… – стучал по тарелке ножом хозяин. – За минувшие два месяца мы смогли по-новому узнать нашу Светлану Ивановну, оценить ее настойчивость, техническую смелость. На наших глазах, друзья…

«Зачем это… Зачем?» – ежилась Светлана.

Может быть, это просто насмешка? Одна из комедий, которые привык разыгрывать Бородай? Не похоже. Впервые ей кажется, что этот человек говорит искренне, от души и даже взволнованно.

И слова, сказанные Бородаем, ей приятны. Разве он сказал неправду? Разве уж так ничего-ничегошеньки не сделала она для Унь-Яги?.. И потом: как давно никто не пил за ее здоровье, за ее успехи, за ее личное счастье. Пялить на нее глаза – исподтишка, влюбленно или ревниво – это умели многие. А вот проявить внимание, настоящее человеческое внимание, – это никому не приходило в голову. Даже Глебу…

Она благодарно улыбнулась Шурочке Бородай, самому Бородаю, остальным гостям. И кивнула Глебу, когда он протянул рюмку – чокнуться с ней.

«За тебя, Ланочка».

Ей было очень хорошо в этой комнате, за этим столом, среди этих улыбающихся людей. Потеплело в груди. И так легко кружилась голова.

А потом Бородай включил радиолу, подскочил к Светлане и пригласил ее танцевать. Глеб Горелов пригласил Шурочку. Завмаг – завгарову жену, а завгар – жену Кузьминского. И все стали танцевать фокстрот: резво так носились вокруг стола, толкали друг друга, извинялись, хохотали и толкались опять.

– Очень тесно у нас, – пожаловалась Шурочка Светлане через Глебово плечо. – Извините, но у нас так тесно.

Да, у Бородаев, конечно, не было простора для танцев. В этом Светлана убедилась, когда Шурочка увела ее в другую комнату, в спальню: отдышаться, поправить прически, пошушукаться. Половину спальни занимала громадная кровать, другую половину – громадный шкаф. А в третьей половине разместилось громадное трюмо.

– Тесно у нас, – опять пожаловалась Шурочка, глядя на Светлану задумчиво и нежно из-под челочки. – Повернуться негде.

– Да, – согласилась Светлана. – У вас маленькая квартира. Но такая уютная.

– Тесно очень… – плаксиво надула губки Шурочка. Надула губки, обвела их помадой. И тут плаксивое выражение исчезло с ее лица – на лице появилось озабоченное, деловое выражение: – Светлана Ивановна, дорогая… Я хочу с вами серьезно поговорить. Можно сейчас?

– Ну конечно.

– Светлана Ивановна, милая… Брызгаловы переезжают на Джегор: ему там уже дали квартиру, и он забирает семью.

– Когда?

– Завтра… Остается домик. Вы знаете брызгаловский домик?

Светлана знала этот домик. Он стоял в самом центре поселка: светлого кирпича, крытый огненной черепицей, с застекленной верандой, сплошь увитой плющом, воротца – дугой. Домик с водяным отоплением и газом, с телефоном и ванной. Этот домик был выстроен персонально для Брызгалова еще в ту пору, когда Унь-Ягинский промысел давал восемьдесят процентов всей трестовской добычи, а Джегора в помине не было.

– Да, хороший домик, – ответила Светлана. – Значит, Брызгаловы завтра уезжают?

Шурочка придвинулась к ней, зашептала:

– Милая, отдайте нам этот домик. Ну, пожалуйста! Ведь все равно кого-то в нем поселят. Отдайте! Мы сделаем из этого домика конфетку. Лучше, чем здесь. А другие – только загадят. Ну, что вам стоит? Вам стоит только сказать: ведь это – в вашей власти…

Домик под огненной черепицей. Вьюнок на веранде. Воротца – дугой.

– Господи… – облегченно вздохнула Светлана. – Как хорошо, что вы мне об этом сказали. А мы головы ломаем: где найти помещение для детского сада? Оказывается, брызгаловский домик освобождается. Лучше и не придумать!.. Как хорошо… Вы знаете, наши работницы из-за этого вынуждены…

Из-под челочки, как сверла, впивались в нее два кошачьих глаза. Зеленые, мерцающие. И, как у кошки, они вдруг погасли. Отворился алый мазок губ, и меж губ сверкнули мелкие, острые кошачьи зубки – улыбка.

– Извините, меня зовут, – прошептала Шурочка и выскользнула за дверь.

А когда Светлана вышла вслед за ней, Шурочка уже вальсировала с Бородаем, торопливо рассказывая ему. О чем? Догадаться нетрудно.

Теперь завгар кружил в вальсе завмаговскую жену, а завмаг – жену Кузьминского. Кружились родственники. Кружилась в радиоле пластинка. Кружился абажур, задетый чьей-то головой…

А за столом один-одинешенек сидел Глеб Горелов и сосредоточенно смотрел в свою рюмку. Волосы его уже взмокли и прилипли ко лбу. Плечи обвисли. Пьян.

Вот к нему подсел Бородай. Дружески возложил руку на обвисшие эти плечи. Налил коньяку. Спросил о чем-то. Глеб с трудом поднял подбородок и обвел комнату осоловелым взглядом. Взгляд его секунду задержался на Светлане. Но подбородок снова качнулся вниз.

Бородай опять спросил. Глеб ответил. Тогда Бородай еще ближе, еще плотнее придвинулся к Глебу. Налил ему еще. И еще спросил… Глеб самодовольно ухмыльнулся, молодецки откинулся к спинке стула и… что такое изобразили его руки?

«О чем они говорят?»

 
А бул дыдл, дадл, дыдл, дудл… —
 

вдохновенно и неистово рычало теперь чрево радиолы.

 
А бул дыдл, дудл да ди да…
 

Под эту новую пластинку пошли танцевать завмаг с завгаром: ухватившись друг за друга, они по-медвежачьи топтались на месте, и это им обоим очень нравилось, и они оба тряслись от смеха.

На тахте завмаговская жена шепталась с завгаровской женой, а чуть подальше – Шурочка с женой Кузьминского. Бородай и Глеб пили коньяк. Родня осаждала уборную.

А Светлана все стояла у стены, прислонясь к стене, и не знала, куда же спрятать ноги, которые норовили ей оттоптать завмаг с завгаром.

Было накурено. Был уже час ночи.

«Может быть, уйти домой?»

Светлана вышла в переднюю. Вышла на крыльцо. Услышала шаги сзади: кто-то догонял ее. Сейчас будут силой тащить обратно, уговаривать, не пускать…

Но сзади только захлопнулась дверь. И лязгнул засов.

16

Ее разбудил стук в дверь.

Кто бы это мог быть? К ней никто не стучал по утрам. Обычно Светлана просыпалась ровно за минуту до того, как звонить будильнику. И нажимала кнопку будильника, не давая ему прозвенеть свое.

А сегодня ее разбудили раньше, чем она сама проснулась. И будильник еще не звенел.

Светлана накинула халат, отыскала ногами мохнатые оленьи чувяки. Подошла к двери.

– Кто?

– Я.

Вот так обычно и отвечают из-за двери на вопрос «Кто?». «Я», – отвечают. Исчерпывающе.

Но голос женский. Открыла.

На пороге стояла Горелова. Анна Горелова.

Если бы, к примеру, на пороге стоял мужчина, и даже незнакомый мужчина, то, может быть, Светлана растерялась бы меньше. А тут она побледнела, подняла руку к растрепавшимся во сне волосам, потуже запахнула ворот халата. Потом с ужасом заметила, что из-за полы выглядывает белое голое колено. Уронила с ноги чувяк. Беспомощно оглянулась на смятую постель…

– Зайдите, – сказала Светлана.

«Зачем она пришла? Что ей нужно?»

Анна Горелова вошла в комнату, села к столу и молча наблюдала, как Светлана рывком набросила на кровать одеяло, как метнулась к зеркалу и наспех заколола волосы.

«Зачем она пришла?» – волнуясь, соображала Светлана.

– Я вот к вам зачем… – поспешила объяснить Горелова. – Вчера на участке была, на своих буровых. Просто так ходила – посмотреть. Ну, и всякого безобразия там насмотрелась. Скважины парафином забиты – чистить нужно. И другое всякое…

– Да, – подтвердила Светлана. – Операторов там сейчас мало. Едва управляются.

– Еще Антонюк сказал, что на участке со дня на день прибавится добыча. А скважины совсем запущены.

«Не с этим же она пришла? С этим – можно было и в контору».

– Ну, так я могу с сегодняшнего дня на работу выйти, – заключила Горелова. – Отзывайте из отпуска.

«Ах вот как! Просится на работу. Значит, все-таки пришла с этим. – Едва заметно, с облегчением вздохнула Светлана. – Значит, поняла все-таки! Что ж, так оно и должно было случиться. Ведь она – передовая работница. Ведь она – лучше всех на промысле!»

Светлана поймала себя на том, что сейчас она смотрит на Анну Горелову с ласковой улыбкой, с очевидной симпатией. И ей захотелось сказать или сделать для этой женщины что-нибудь хорошее. Именно сейчас, когда та пришла к ней домой, осознав свою ошибку… Да!

– Анна Ильинична, а ведь мы нашли помещение для детского сада, – вспомнила Светлана. – Нашли. Брызгаловский домик знаете? Брызгаловы сегодня уезжают на Джегор. И я сегодня же позвоню в трест, чтобы прислали строителей – отремонтировать помещение. И в райздрав напишу – пусть подбирают воспитателей… Через неделю откроем детский сад. Определим туда вашего мальчика. Его, кажется, Геной зовут?

– Генка…

Никакой особой радости не выразило лицо Анны Гореловой, когда она услышала эту весть. Будто и не слышала. Черные глаза ее смотрели на Светлану с печалью, сочувствием и даже с жалостью.

– Не за этим я пришла, Светлана Ивановна… – тихо сказала она. – Не за этим… Вы еще не знаете, наверное. Глеба ночью забрали…

Резкий звон заставил обоих вздрогнуть. Будильник дребезжал, трясся, норовя свалиться с тумбочки. Светлана протянула было руку, но он так же внезапно смолк.

– Куда забрали? – едва шевельнула губами она.

– В милицию, куда же еще.

– Что он наделал?

– В дом ломился. Окна разбил… Соседи и позвали участкового.

– В какой дом? – по-прежнему недоумевала Светлана.

– В наш дом, к нам… Это уж всегда так: напьется и ломится среди ночи. На всю улицу скандалит…

«Неправда это. Она нарочно выдумала».

Светлана напряженно прислушивалась к интонации голоса, зорко всматривалась в лицо Анны: врет?.. Она старалась обнаружить мстительное торжество соперницы, уличающее во лжи. Но ничего не обнаружила. Ничего, кроме обыденной печали…

Это было как удар – неожиданный и верный, прямо в сердце: не встать… Или встать?

Светлана встала, подошла к окну. И, помолчав, спросила:

– Почему же вы… не пустили его?

– И не пущу. Хватит уж я его пускала: из дому и в дом… Теперь не пущу. Думаете, легко мне было человека, с которым семь лет прожила, за дверь выставлять? От живого мужа вдовой оставаться?.. Только уж если пошла на это – возврата не будет.

Будильник размеренно тикал в тишине.

Светлана вернулась к столу. Села, подперев кулаком лоб.

– Анна Ильинична, скажите откровенно: зачем вы пришли ко мне? Просто – рассказать об этом?

– Теперь и сама не знаю, зачем пришла… Попросить вас, что ли.

– О чем? – пожала плечами Светлана.

– Да о том же. Пить вы ему не давайте. Нисколько не давайте… Вас-то он должен послушаться – вас-то он… уважает. Ведь пропадет, совсем пропадет человек. А он…

Голос Гореловой дрогнул. Светлана подняла голову – и не поверила: в черных, как уголья, всегдашней печалью обведенных глазах Анны Гореловой стояли слезы. Вот одна слеза обронилась, заскользила по щеке, к губам. Горелова смущенно слизнула ее.

– А он – хороший. Добрый и честный – честнее многих других. И ведь мастер какой! Вы бы знали его, какой он был…

Она улыбнулась сквозь, слезы.

– …когда парнем был.

Размеренно тикал будильник. Светлана взглянула на него мельком: уже и на работу пора.

Горелова поднялась, оправила платок.

– Не сумела я. Терпенья моего не хватило. Да и дети рядом… Не захотела мучиться дальше. Что же мне – из-за него светлого дня в жизни не видеть?..

«Вот как… И, значит, ты уверена, что я стерплю. Что я захочу мучиться. Что мне этого светлого дня не нужно?»

17

Целый день трезвонил телефон. Выпадают такие сумасшедшие дни, когда звонят беспрестанно: не успеешь положить трубку на рычаг – аппарат тотчас исходит звоном.

– Да… – отвечает Светлана.

Она прижимает трубку к уху плечом, потому что и рукам дел хватает: куча бумаг на столе. Она листает эти бумаги, сорит скрепками, размашисто и быстро расписывается, где нужно, а сама прислушивается к голосу в трубке. Отвечает:

– Да…

Звонит Антонюк. Его едва слышно, будто говорит он из-за тридевяти земель. («С буровой звонит, – отмечает Светлана. – Какие скверные телефонные линии на промысле! Надо заставить связистов отремонтировать…» – и тянется карандашом к блокноту-шестидневке: чтобы не забыть о связистах.)

– Светлана Ивановна!.. – из-за тридевяти земель кричит Антонюк. А все же слышно по голосу в трубке, что Антонюк чем-то взволнован. Обрадован чем-то.

– Как у вас дела, Роман Григорьевич? – спрашивает Светлана, листая бумаги.

– В том-то и дело, что дела!.. – кричит ей Антонюк. – Девяносто восьмая и девяносто пятая скважины задышали! Нефть идет…

«Нефть идет!»

Светлана отбросила бумаги прочь. Теперь она уже обеими руками держит телефонную трубку, до боли вдавливая ухо в эбонит.

– Сколько?

За ночь девяносто восьмая прибавила четверть тонны, – торопясь рассказывал Антонюк. – И по соседним скважинам добыча растет… Вы меня слышите? Растет, говорю…

– Значит, растет?

– Растет!

– Ну что ж, Роман Григорьевич, этого следовало ждать. И четверть тонны – еще очень мало. Так что вы, пожалуйста, не волнуйтесь. Вы меня слышите?..

Не волнуйтесь, пожалуйста… А сама едва не задохнулась от подступившего волнения. Ну зачем волноваться? Разве иного ждали? Разве не ради этого два месяца подряд бились они над заводнением пласта? И все-таки не волноваться нельзя…

Девяносто восьмая скважина – ближайшая к девяносто девятой, в которую нагнетается вода, – откликнулась. «Задышала», – как сказал Антонюк. Значит, вода уже оказывает действие на пласт, с нарастающей силой давит на него, выталкивая нефть на-гора.

В скважинах несколько раз замеряли давление – оно неуклонно повышается. А теперь будет подниматься и добыча. Постепенно, изо дня в день. Вот если бы можно было уже сейчас рассчитать кривую этого роста, предсказать итог хотя бы на ближайшие месяцы!..

– Геннадий Геннадиевич, – позвонила Светлана в плановый отдел, – зайдите, пожалуйста, ко мне.

Как и следовало ожидать, Инихов явился во всеоружии, неся под мышкой кипу аккуратных папок – всю текущую документацию.

– Геннадий Геннадиевич, вы знаете о том, что по некоторым скважинам у нас нарастает дебит?

– Да, знаю, – развязал одну из тесемочек Инихов. – Разумеется. На девяносто восьмой – плюс двести килограммов в сутки…

– Двести пятьдесят, – поправила Светлана.

– Э-э… – Геннадий Геннадиевич вынул из папки лист бумаги, поднес его к стеклам пенсне и с видимым удовольствием отчеканил: – Двести. Ровно.

– Ну, хорошо, – отмахнулась Светлана. – А по другим скважинам?

– И того меньше. Мизерное повышение… Все это в пределах суточных колебаний. Так бывало и прежде. Например… – Он снова полез в папку.

– Вот как! Значит, вы считаете все это случайностью? – язвительно сощурилась Светлана. – Вы отказываетесь видеть в этих килограммах тенденцию общего роста нефтедобычи?

– Я? Нет, почему… Но я привык оперировать реальными цифрами, а не…

– Геннадий Геннадиевич, – опять перебила его Светлана. – Вы – плановик. Каковы ваши планы на будущее? Ваши прогнозы?

Инихов снял пенсне с переносья, тщательно протер его носовым платком и снова водрузил на нос.

– Августовский план мы не выполним.

– А дальше?

– Квартальный план мы тоже не выполним.

– А дальше?

– Вы имеете в виду годовой план?

– Ну, хотя бы.

Геннадий Геннадиевич повернулся к окну и пристально, поверх стекол очков, глянул в синеющие дали. Раздумчиво побарабанил сухими пальцами по обложке папки.

– Видите ли… Сейчас это сказать трудно. Мы можем обратиться в трест с ходатайством о сокращении нам годового плана, имея в виду…

– Геннадий Геннадиевич, каковы ваши планы на будущее? – совсем тихо спросила Светлана.

– Вы опять спрашиваете о годовом плане? Я уже сказал…

– Нет, я спрашиваю о ваших личных планах на будущее. Ну, словом… вы еще не собираетесь уходить на пенсию?

– Как! – поразился Инихов и, уронив с носа пенсне, едва успел подхватить его ладонью. – Но ведь… для этого необходим соответствующий возраст: шестьдесят лет.

– А сколько вам?

– Мне? Сорок девять, – сказал Геннадий Геннадиевич, с жениховским достоинством одернув полы пиджака.

– А-а, – разочарованно протянула Светлана. – В таком случае…

Но тут снова зазвонил телефон.

– Алло… – ответила Светлана и, прикрыв ладонью трубку, сказала Инихову: – Мы еще вернемся к этой теме, Геннадий Геннадиевич. Вы свободны…

Инихов собрал свои папки и вышел, задрав подбородок.

На этот раз звонили с Джегора. Звонил Уляшев. Он часто теперь звонил на Унь-Ягинский промысел – «для расширения контактов», по его шутливому замечанию.

– Здравствуйте, Степан Ильич, – ответила Светлана, улыбаясь в телефонную трубку. Она тоже стояла за расширение контактов. – Ничего, спасибо… А вы об этом знаете? Да, на девяносто восьмой скважине. Но еще очень мало. «В пределах суточных колебаний», как говорит наш плановик… Что?

За окном мягко прошелестели колеса автомашины. Фыркнул и заглох мотор. Федя приехал? Или трестовская машина?

– Ой, да что вы, Степан Ильич! – воскликнула Светлана и покосилась на трубку испуганно. – Какое там соревнование? Ведь мы уже восьмой месяц не выполняем план. В долгах как в шелках… И лучше никакой делегации не присылайте: вызова мы не примем…

В дверь постучали.

– Войдите… Нет, нет, Степан Ильич, я не вам. Это здесь… Слушаю.

Вошел человек в кожанке и шляпе. Из-под шляпы торчит потрясающе длинный, великолепный нос шоколадного цвета. Вот это загар! Куда до него Антонюку со своим загаром… Щеки и подбородок у вошедшего человека отливают бритой синевой: там меньше загорело. А белки глаз у человека очень белые и очень проворные…

– Садитесь, – шепнула ему Светлана, кивнув на стул.

А в трубку сказала:

– Ну, это уже другое дело, Степан Ильич. Поделиться опытом мы всегда рады с кем угодно, тем более с вами… Почему? Ну, предположим, личная симпатия. Устраивает вас?

Она засмеялась и взглянула на сидящего в кабинете человека, будто извиняясь перед ним: вы, мол, извините, но это разговор деловой – прервать нельзя. Сейчас закончим.

Человек с великолепным носом в ответ на ее взгляд широко улыбнулся, сверкнул полной челюстью золотых зубов – вот это челюсть! Оружейная палата, а не челюсть… Очень забавный на вид человек. Интересно – кто такой? Из «Печорнефти»? Или, может быть, из Совнархоза? Светлана еще ни разу не встречала здесь этого человека.

– Хорошо, Степан Ильич. Будем считать, что мы с вами договорились. Присылайте людей – все покажем. А о соревновании подумаем накануне Нового года. Идет? До свиданья. Спасибо.

И, положив трубку, перевела наконец дыхание.

– Так… Теперь слушаю вас.

Гость поднялся, щедро сверкнув золотой челюстью, протянул руку:

– Мамедов.

И тотчас свирепо рявкнул телефон.

– Это просто ужас… – возмутилась Светлана Панышко. – С самого утра так. Ради бога, извините… Алло!

Звонили из треста. Звонил заместитель управляющего Таран.

– Иван Евдокимович, – сказала ему Светлана, – очень прошу вас: подождите минутку на проводе… – И – гостю: – Товарищ Мамедов, а вы по какому вопросу?

– Я назначен заведующим Унь-Ягинским промыслом, – ответил товарищ Мамедов, сверкнув золотой улыбкой. – Вы продолжайте разговор. Я не тороплюсь.

– Алло…

– Светлана Ивановна, – говорил в трубке Таран. – К вам сейчас должен приехать товарищ Мамедов. Он назначен заведующим Унь-Ягинским промыслом. Раньше предупредить не успели, так как товарищ Мамедов прибыл к нам только сегодня. Он будет у вас с минуты на минуту…

– Иван Евд… – Голос Светланы вдруг отчего-то сделался хриплым, она поперхнулась, откашлялась. – Иван Евдокимович… Он уже здесь… Только что зашел…

– Вот и прекрасно. Надеюсь – подружитесь с ним. Товарищ Мамедов из Баку. Опытный производственник, кандидат наук… Светлана Ивановна! Алло… Разъединили, что ли? Алло…

– Иван Евдокимович… значит, теперь я могу ехать в отпуск?

– Ну, голубушка, – хмыкнул Таран, – это уж вы с новым заведующим договаривайтесь. Если отпустит – езжайте на доброе здоровье. Гуляйте вволю. Ну, всего хорошего. Привет!

Трубка снова легла на рычаг. Светлана, уже инстинктивно, ждала, что сейчас снова задребезжит звонок. Но телефон молчал – выдохся.

– Как ваше имя-отчество, товарищ Панышко? – щедро улыбаясь, спросил новый заведующий.

– Светлана Ивановна.

– Ага, Светлана Ивановна. Это запомнить нетрудно… – И еще раз солнечно улыбнулся. – А тэперь попробуйте запомнить мое имя: меня зовут Самед Рза Ибрагим Рза оглы Мамедов… Будем знакомы.